Провожали Сашу в армию весело. Гостей было много, что не совсем устраивало родителей, не рассчитывавших на такую уйму народу.

Первый день ходили в районный военкомат – на последнюю в родном городе комиссию. А после - пьяное гулянье до позднего майского вечера.

На следующее утро собрались только близкие друзья и соседи. И веселье продолжилось.

Но не для Саши. В этот день он уже не пил. Не мог позволить себе расслабляться перед неизвестностью. Характер такой. Сегодня к обеду, а точнее к двум часам, надо явиться в военкомат, откуда их, призывников, автобусом вывезут в областной город. А там - разберут «покупатели».

Куда попадет, Саша уже знал - в воздушно-десантные войска, потому что до призыва окончил курсы парашютистов, где сделал целых три прыжка.

Время неумолимо отсчитывало минуты и часы, и вот уже пора выходить из дому - до военкомата километра полтора пешком.

Пока шли, пацаны постарше и мужики, не слишком давно отслужившие, напутствовали его, давали дельные советы. А один, положив руку на плечо, сказал: «Санек, если будут спрашивать каменщиков, выходи из строя – не дрейфь! Могут куда отправить - за пределы части. Какому-нибудь генералу дачу строить. Там и жратва будет получше и муштры не будет. Короче, не зевай».

Совет запомнился. После школы Саша успел поработать на стройке и мастерок в руках держал. А, значит, и хлеб свой насущный в армии заработает - как пить дать.

В областном военкомате их еще раз провели по врачам. А затем собрали на большом плацу. Построили, как смогли, после чего один из офицеров стал выкрикивать фамилии и называть подразделения.

Поодаль, напротив полупьяной шеренги призывников, стояли группами «покупатели» - в основном капитаны и майоры с сержантами и старшинами. Саша разбирался в званиях: специально для этого брал в библиотеке литературу. В руках некоторых сержантов виднелись таблички - небольшие куски картона с номерами временных подразделений, куда переходили из общего строя призывники. Первым из них эти таблички сразу же и вручались.

Когда собралась полностью команда, куда попал Саша, один из офицеров – старший, предложил выйти из строя тем, кто не хотел служить в ВДВ. Вышли двое. Здоровый краснощекий сержант их тут же отвел к офицеру военкомата. Остальных построили в колонну по четыре и, минуя высокие ворота, по улице повели к железнодорожному вокзалу.

В вагоне Сашу - Александра Збруева назначили дежурным, потому что он оказался единственным трезвым призывником. Сержант, который поменьше ростом, но такой же коренастый, с рыжими усами, провел инструктаж. В распоряжение дежурного назначили двух застриженных под ноль дневальных. Они были как все, и Саша тут же потерял их из виду. Службу пришлось нести одному.

В какой-то из рейдов по вагону он увидел в рабочем тамбуре трех парней, наплевавших на запрет и куривших здесь - в неположенном месте. Саша сделал замечание и попросил их выйти.

- Смотри-ка, будущий сержант, - заявил сильно поддатый верзила, нагло глядя ему в глаза, - Уже начинаешь жопу рвать? Выслужиться решил? – он грязно выругался.

Саша сдержался и еще раз повторил просьбу – покинуть помещение.

Но не тут-то было.

- А то что? Морды нам всем набьешь? – съехидничал высокий светловолосый парень с красноватым в редких веснушках лицом.

«Истинный ариец», - подумал Саша и улыбнулся: эти трое явно его недооценивали.

- Нет. Зачем же? Просто выведу из тамбура, - он быстро взял верзилу за рукав и приоткрыл двери. По собственному опыту знал - нужно ориентироваться на того, кто сильнее и наглее, чтобы ошеломить остальных, посеять неуверенность. Поэтому и выбрал парня выше и здоровее, но, однако, и пьянее остальных. Перехватил его другой рукой, чуть-чуть надавил в противоположную от двери сторону, и затем, когда верзила автоматически подался вперед, использовал его инерцию, чтобы им же открыть дверь до конца. Оценил ближайшего к себе похожего на карлика - большеголового, с залысинами и свиными бесцветными ресницами - призывника. Его бегающие глазки выдавали недоумение человека, чьи планы расходились с действительностью. Но все же попытку ударить он сделал. Саша нырнул в сторону, показал ему с левой руки в голову и правой с силой нанес удар под дых.

Парень зажмурился, машинально согнулся, и Саша толкнул его на светловолосого. Движение, которое тот совершил, было достаточно быстрым - он попытался задержать руками движущееся на него тело, но в последний момент, изогнувшись каким-то образом в узком тамбуре, уже поднимал руки для стойки. Но не успел. Этого промежутка оказалось достаточно. Ариец упал, предварительно ударившись о вагонную дверь головой.

Спиной Саша мгновенно почувствовал опасность – осознал беззащитность тыла. Резко развернулся и стал в стойку. Оказалось – вовремя. На лице верзилы, показавшемся в дверном проеме, нарисовалась пьяная тупая решительность.

- Ну что, не можешь успокоиться? – в Саше вдруг взыграло злое веселье.

За спиной верзилы появился рослый краснощекий сержант, схватил того за шиворот и рванул на себя:

- В вагон! Бегом! - заорал он, - Твоя фамилия, призывник.

Верзила промямлил фамилию и, протиснувшись в узком пространстве, устремился внутрь.

- Что тут у тебя, Збруев? О-о-о, - он увидел одного лежавшего и одного сидевшего на корточках призывника, - Да ты у нас никак боксер.

- Не-а, я не боксер, - Саше стало неудобно от его восторга, - Я уличник.

- Ладно, уличник, иди - зови капитана.

Разбирались недолго. Этим троим строго-настрого запретили выходить из отсека: в туалет - только с дневальным. Кстати, дневальные тут же нашлись и уже на Збруева смотрели как на начальника. Один из них через полчаса доложил, что пацаны – «ну, эти», собираются его - по приезду в Каунас, на распределительный пункт - «отоварить по полной».

- А ты думаешь, я не знаю, что они не оставят меня в покое? Знаю. Но парочке глотки перегрызть я успею.

Дневальный, сообщивший новость - из той же компании. Почему сказал? Два варианта. Либо симпатизировал Саше. Либо нагнетал обстановку. Прощупывал.

- Не дрейфь, Збруев, там нет достойных, - сказал второй, - Точно ты говоришь - одно шакалье. Но их человек десять – с этого микрорайона. И дома кодлой ходили. Этот… с залысинами… ну, которому ты по животу дал, - уточнил он, - этот у них парадом командует. Говорят, ему уже - двадцать шесть.

- Слушай, Войтович, - Саша улыбнулся пришедшей мысли, а ты им намекни – мол, слышал, что Збруев мастер спорта по боксу. Может, подействует.

Улыбаться-то улыбался, но на душе было скверно. Бравада, конечно же, способ защиты, но только внешней – не внутренней. И Саша, изображая бесстрашие, конечно же, боялся. Ему совсем не улыбалось быть избитым в первые же три дня и начать службу с лазарета.

 

В Каунасе призывников моментально «раскупили» еще раз. Рыжий сержант, обещавший после вагонной разборки взять Збруева к себе, толи забыл об этом, толи обещанное место занял художник, которого тот по приказанию капитана искал по всему выползшему из вагонов составу. Саша слышал его выкрики то тут, то там.

Короче, в Каунасе остаться ему не обломилось. Было много достойных профессий, которые востребованы в армии. Таких ребят выискивали и быстро разбирали. Каменщиков никто не спрашивал. И получилось как в анекдоте, не можешь работать, будешь руководить. Забрали Збруева в командирскую учебку - в Ганжюнай. Спросили - сколько раз отжимается, подтягивается, делает подъем переворотом, выход силой. Саша по всем статьям подходил.

К вечеру он уже прибыл в свою часть - в спортзал, где сидел на разложенном на полу матрасе среди таких же бедолаг и опять ждал «покупателей», осмысливая новое обидное слово. Курсант Збруев - попросту стал «курком». А на довольствие его поставили только с завтрашнего дня, и потому сегодня он еще доедал гражданскую пищу – «домашние пирожки», в грубой форме о которых он сегодня был осведомлен.

Завтра подъем в шесть. Саша лег на спину, на отведенный ему на полу клочок территории, покрытой видавшим виды матрасом, и стал смотреть в высокий с зудящими лампами дневного света потолок. Отдельные фразы, приглушенные голоса курсантов, шаги и шелест целлофановых пакетов перемешались с мыслями о доме, о любимой, о родителях и друзьях. Все слилось в единую картинку, сопровождаемую нестройным гулом. Усталость напряженного, богатого на незнакомые события дня, брала свое - все смешалось в сознании и оно, наконец, не выдержав напряжения, свернулось в точку и погасло.

 

Курсант Збруев стал гранатометчиком девятой роты второго взвода второго отделения.

На первом своем армейском завтраке Саша впервые познакомился с кислым вкусом черного, чуть ли ни как вакса, литовского хлеба, от которого у него сразу же началась изжога. А после завтрака новоиспеченным «куркам» выдали обмундирование образца 1943 года и посадили в бытовой комнате нашивать подворотнички.

Форма на него произвела удручающее впечатление - пацаны, которые как то уже разнились своими лысинами и одежками, вдруг снова стали неузнаваемыми. Все одинаковые – зеленые, в черных сапогах и пилотках со звездочками. «Маразм какой-то», - подумал Саша, разглядывая форму устаревшего образца, в которой и намека не было на голубые погоны и берет.

Он исколол все пальцы иглой, но подворотничок все же у него получился сносный. Даже сержант похвалил, приводя в пример остальным «салабонам» его гимнастерку. С портянками – вообще проблем никаких: не то что у основной массы. Помогла работа на стройке, где сапоги с этими самыми портянками - обязательный атрибут спецодежды. Сапоги, правда, оказались великоваты, но с учетом наступающего лета, это было воспринято Сашей, как факт положительный. «Не так жарко будет», - подумал.

На первой же утренней зарядке это утверждение потерпело фиаско.

Несколько первых дней, пока приходилось вживаться в образ, тянулись медленно. Они были нашпигованы огромным количеством негатива, приводившего к пониманию, что ты – вовсе не человек. Ты – «тело», как говорили сержанты. Ты - машина, которой необходимо есть, пить, спать, бегать, маршировать, осваивать спортивные снаряды и производить тому подобные незамысловатые действия. То есть «впитывать армейскую науку». Что из этого можно было назвать наукой – сознанию представлялось с трудом. Разве что наука и муштра – синонимы.

 

В один из дней - теплым солнечным утром, после завтрака старшина построил в две шеренги роту в тени аллейки за пределами плаца и как всегда начал со своих коротких и поучительных фраз.

- Рывня-яйсь… - сочно вывел он и выдержал довольно длинную паузу, - Сырна… - старшина прошелся глазами по шеренге, - Вольна, детки. Ну шта, мальчики с большими х…? Пирожки домашние уже все высрали… али нет еще?

Сержанты, стоявшие кучкой в стороне и курившие, подобострастно заулыбались – как будто никогда ничего подобного не слышали.

Старшина - колоритный широкоплечий молдаванин с темными карими глазами, с черными густыми бровями, заложив руки за спину, прошел вдоль строя, выборочно проверяя между делом слабину ремней. Его берет, своей плоскостью почти перпендикулярно располагавшийся к земле, казалось, находился не на голове, а рядом, закрывая правую ее сторону. И от этого было совершенно непонятно - как на ней удерживался. Появлялось ощущение, что он вот-вот соскользнет на плечо.

Старшина смачно сплюнул и растер юфтевым сапогом плевок.

Сапоги он носил неуставные, такие как у танцоров – сплошная гармошка. Да и вообще вся ушитая форма, подворотничок со вставкой и обувь – все выдавало в нем франта. Даже широкая, продольно располагавшаяся на погоне «лычка», ярко-ярко-желтая на голубом фоне аккуратно пришита люрексом.

Старшина подтянул штаны, схваченные сзади парашютной резинкой, обтянул гимнастерку, поправил ремень, который он почему-то носил по уставу - довольно высоко по сравнению с остальными сержантами-старослужащими, и продолжил.

- Ну как вам наши харчи? Жалобы есть? Жалоб нет, - не дожидаясь ответа, закончил он свой вопрос, - Так, мальчики… Каменщики среди вас есть?

Саша от неожиданности вздрогнул. «Может, показалось», - подумал.

- Я спрашиваю, - повторил старшина, - каменщики среди вас есть?

Саша выдохнул всей грудью «есть», и это получилось почему-то негромко и пискляво. Раздались смешки.

- А-атставить, - гаркнул старшина, нажимая на первую букву, - Курсант, выйдите из строя.

Курсант Збруев находился во второй шеренге, и потому ему пришлось проделывать определенные манипуляции, чтобы оказаться впереди. Он положил руку на плечо стоявшего перед ним товарища, после чего тот сделал шаг вперед и в сторону, а Саша - три шага вперед, и, как получилось, осуществил поворот «кругом».

Подошел старшина с улыбочкой, ехидству которой мог бы позавидовать любой актер, играющий роль негодяя.

- Представьтесь, молодой человек.

При этом он по привычке подергал курсантский ремень. Посмотрел подворотничок, сильно отвернув его, потому что был ниже ростом.

- Збруев, - выпалил Саша. И добавил про себя – «молдаванин долбанный», спонтанно отреагировав на унижение.

- Кто-кто? – ехидно, все с той же улыбочкой, спросил старшина, - Вы, молодой человек, оказывается, не только не умеете правильно выполнять команду «кругом». Вы еще и представляться не умеете? Кто вы, Збруев? Капитан Збруев? Полковник Збруев? Или Збруев поц?

Раздались смешки.

- А-атставить! – привычно гаркнул Молдаванин.

- Курсант Збруев, - поспешил поправиться Саша, перекрикивая старшину.

- Так вы и есть каменщик, курсант Збруев?

- Так точно, товарищ старшина.

- Хорошо, хорошо, Збруев. А ты не родственник…

- Никак нет, товарищ старшина, - предупредил конец вопроса курсант Збруев - не впервые приходилось говорить об отсутствии родства с актером.

- Хорошо, Збруев… Ну что ж - пойдем с тобой на склад.

Привычка к официальному «вы» у старшины распространялась, когда перед фамилией он произносил должность или звание. Когда же обращался просто по фамилии, то переходил на «ты».

- Старший сержант Зеленцов, - обернулся он в сторону сержантского состава, - Ведите роту в расположение. Занятия по взводам. По плану.

Старшина был таким же срочником, как и сержанты, но был на особом счету у начальства и так себя поставил, что только его призыв мог обратиться к нему по имени. И то только в свободное время. Может, поэтому за глаза сержантский состав и называл его Молдаванином, вкладывая в это слово и свое презрительное отношение к нему, и, наверное, зависть.

- Ну что? Идем за краской, Збруев?

- За какой краской, товарищ старшина? – опешил Саша, - Я же не маляр, я – каменщик.

- Какая, хрен, разница? - весело спросил старшина, - Ты же строитель? – и сам ответил, - Строитель, - он явно издевался. Тонко и в то же время грубо, ощущая бесконечную над Сашей власть.

«А и правда, ну какая разница между мастерком и кистью, Молдаванин гребаный», - грустно и зло промелькнуло в сознании.

- А какой краской красить надо и что? - Саша еще надеялся, что это какой-нибудь заборчик и краска будет готовая.

Оказалось - нет. Судьба сыграла с ним злую шутку - красить нужно было не заборчик, а стены казармы. Точнее - ленкомнаты. И краска – сухой порошок. А к ней – еще клей казеиновый и мыло в придачу. Клей в гранулах.

А краска желтенькая такая, светленькая. Она сама уже – подвох: попробуй разведи неправильно. «Влип, очкарик», - подумал Саша. Он что-то слышал о том, как такая краска делается, но как и в каких пропорциях - не представлял и близко.

Порошок, мыло и клей он сложил в ведро, принесенное старшиной с другого, рядом находившегося склада.

- Ну что, курсант Збруев, задача понятна?

- Понять-то я понял, товарищ старшина. Но в какой пропорции делать раствор?

- Збруев!? - старшина удивленно и зло посмотрел на него, - Да ты, я смотрю, ни хрена не понял? Строитель – ты, а не я. Это ты должен знать пропорции, - он снова ехидно улыбнулся, показывая свои ослепительно-белые зубы.

«Встретился бы ты мне на гражданке, индюк надутый, я бы тебе твою белизну-то проредил», - вконец разозлился Саша, но виду не подал: это не гражданское начальство, здесь со службы «по собственному» не уволишься.

- Товарищ старшина, - неожиданно для себя спросил он, - а сколько у меня времени на работу?

- Збруев!? - захохотал Молдаванин, вытаращив театрально глаза, - У тебя, дорогой мой, впереди два года, а ты спрашиваешь о таких мелочах. Как покрасишь, так покрасишь… Да, - будто вспомнив что-то важное, улыбнулся он, - скажешь своему замку, что я тебя освобождаю от зарядки на все время покраски стен.

«На все время» прозвучало как приговор о длительном заключении, отчего на душе у Саши стало совсем сумрачно.

Уже уходя, старшина повернулся и бросил:

- Вода в казарме. Дрова за казармой. Там и костер распалишь. Если что, скажешь – я разрешил, - он снова ехидно улыбнулся, глядя на вконец оцепеневшего курсанта Збруева.

«Костер? Дрова?.. Точно. Воды-то горячей в казарме нет». Отягощенный мыслями о предстоящем химическом опыте, Саша не сразу сообразил, что он – один. А когда понял, вытащил завернутые в бумагу ингредиенты из ведра, перевернул его вверх дном и, примостившись, расслабился. Какое-то прелестное ощущение разлилось в груди. «Пусть и не свобода, - подумал, - но все же хорошо-то как - хоть на десять минут стать свободным».

За спиной раздались шаги. «Старшина!» - вздрогнул Саша и машинально обернулся. Увидел незнакомого - мелкого и в прыщах - сержанта из какой-то другой роты. Облегченно вздохнув, отвернулся и продолжал сидеть, забыв, что он в армии, что надо встать по стойке «смирно», повернувшись лицом к старшему по званию, и отдать честь.

Реакция на такую борзость ждать себя не заставила.

- Курсант! Ваша фамилия? – в голосе сержанта слышалось и удивление, и возмущение одновременно.

- Збруев, - поднялся не по-военному Саша: типа – ходят тут разные.

- Курсант Збруев, из какой вы роты?

- Из девятой, товарищ младший сержант.

- А-а, старшина Смоляну. Придется доложить о вашем поведении начальству, - от возмущения он даже покраснел, отчего бугорки прыщей приобрели фиолетовый оттенок, - Совсем обурели курки, - проворчал он, уходя, - Мочить надо уродов.

«Сам ты урод, - проводил прыщавого зануду взглядом Саша, - Вот и вся свобода, - съязвил, - Поломал кайф, гад».

 

Зайдя в казарму, он набрал в ведро воды, спустился вниз по лестнице с третьего этажа и пошел за казарму в лесок – метров за пятьдесят. И опять пришла мысль о свободе. «Какая ни свобода, но это все-таки свобода по сравнению с тем, что было».

Саша наслаждался уединением. Какие-то забытые нотки звучали в душе, когда собирал сухие щепочки для костра. Он жил без команды, мыслил творчески, вдруг осознав себя человеком, а не машиной, исполнявшей чью-то волю или прихоть.

Костер долго не разгорался – сначала одну за другой отвергал спички, быстро затухавшие от ветерка. Потом долго дымил - щепки оказались не слишком сухими, а бумаги не было.

Березка, затерявшаяся среди сплошного ельника, могла дать Саше бересты, но он пожалел ее, не стал обдирать, увидев, что кто-то над ней уже поизмывался. Дальше в лес не пошел: то тут, то там виднелись следы пребывания «нуждающихся».

Наконец, костер набрал силу, и под его косое пламя встала сверкающая цинком посудина - прямо на землю.

Нервные языки пламени то лизали ведро, то предательски бросались в сторону, чтобы снова вернуться и снова вылизывать его, оставляя на блестящей поверхности черные жирные следы своей бурной жизнедеятельности.

Вода все не закипала, вопреки Сашиной уверенности, что для дела это совершенно необходимо. Не торопилась. Тогда он взял две толстые ветки и подложил под ведро, чтобы уменьшить контакт с землей. И еще с полчаса ему пришлось организовывать непослушное пламя - подбрасывать ветки, шевелить их, переставлять ведро поближе к появившимся угольям.

Наконец, после долгих стараний вода забурлила.

Он чуть отодвинул ведро от костра, отломил ветку от ближайшего куста, и, постоянно размешивая, высыпал постепенно содержимое пакетов в воду. Получилась желтая негустая масса с тающими сверху, нерастворенными до конца гранулами и кусочками нарезанного мыла.

Время уходило, а окончательного растворения не предвиделось – вода быстро остывала. Пришлось снова собирать сучья, рискуя попасть на «мину».

Костер благодарно затрещал. «Будь что будет», - подумал Саша. Ведро заняло свое прежнее место, и вскоре жидкость, монотонно зашумев, стала повышать тональность призвуков, прорывавшихся из общего фона. И в этом шуме курсанту Збруеву вдруг послышались ехидные нотки старшины, словно все это месиво осуществляло диверсию, им задуманную. На душе появилось новое беспокойство. Пришло интуитивное понимание, что все, что делается, делается не так, как надо.

Но дороги назад – увы - уже не было, а нерастворенные до конца ингредиенты нужно, крути - ни крути, доводить до необходимой кондиции. Саша даже вспотел от напряжения.

Через неумолимо тянувшееся время смесь все же начинала поддаваться, становясь все более однородной. Наконец, то, что должно было случиться, случилось. И, как результат, все страхи начали казаться мелкими и никчемными, позволив Саше даже слегка расслабиться. «Можно отдохнуть, пока остынет, - подумал, и удивился пришедшей мысли, - Свобода? Хочу иду, хочу сижу?» Он сел на траву, прислонившись к полосатому от кое-где ободранной бересты стволу, и стал смотреть на огонь.

 

Очнулся курсант Збруев от ощущения чьего-то присутствия. Тяжелое чувство, что он совершил что-то нехорошее, вдруг навалилось на него всей своей ответственностью за содеянное. «Сколько времени прошло? Который час?» Увидел одновременно и догоревший костер, и ведро с краской, и большую бесхозную старую дворнягу, озабоченную поисками пищи и смотревшую на него без особой надежды. Почувствовал голод, пронзивший мыслью, что обед, он, видимо, профукал. А, значит, было построение и его искали. Мысль, сверлом ввернувшаяся в мозг, заставила подскочить как ужаленному. Кровь стала загустевать в жилах, нагружая сердце дополнительной работой, отчего в висках застучало. Но житейская мудрость тут же определила контраргументы. «А что произошло? – последовала реакция, - Я же на задании. Я краску готовил». «А почему отсутствовал на построении?» - зазвучал в ушах гневный голос замкомвзвода. «Я же только что сказал – краску готовил, - возмутилось сознание, - Бросить не мог - процесс непрерывный».

Аргументы оказались весомыми, и голос сержанта замолчал. Курсант Збруев в дебатах победил, а потому совершенно успокоился. Единственное, о чем жалел, что остался без обеда. «Да ну и хрен с ним, - решил, поразмыслив, - Что упало, то пропало».

В казарму поднимался тихо.

Остановился на лестнице. Прислушался. В расположении – ни звука. Это подтвердило догадку, что обед прошел и все уже на «тактике». А, значит, в роте - кроме дежурного, который обычно после обеда спит, и дневальных – никого.

- Збруя, ты чего на обед не пришел? - спросил дневальный, как только Саша показался на пороге, - Тебя твой замок искал. Злой был, как собака.

- Так надо было, - Саше не хотелось объясняться с этим прыщавым тощим курсантом. В первый же день знакомства с этим неряшливым во всех отношениях человеком в его подсознании возникла необъяснимая антипатия, какая бывает, как и доброжелательное отношение, вдруг и без всяких объяснений. Просто не понравился, и все тут.

Он прошел в ленкомнату, поставил на пол ведро и огляделся.

Помещение - где-то восемь на десять метров - к покраске уже было подготовлено. Столы и стулья - на середине, под целлофаном. Целлофан вдоль стен. А у одной - сбитые из досок подмостки, напоминавшие по виду козлы с поперечинами, на которые настланы доски. «Только начать и кончить, - вплыла в сознание грустная мысль, - Краски мне, конечно же, не хватит. Опять придется разводить. Надо не забыть пропорции».

 

Красил Саша с удовольствием. Краска ложилась ровно, сверху вниз. Стена приобретала новый, более лимонный, чем прежний оттенок. Появилось даже удовлетворение от работы, и он начал мурлыкать возникшую в сознании мелодию.

 

Потом был ужин. Потом он снова работал, прервавшись только однажды, когда зашел дежурный по роте проверить - «чё тут за херотень».

Вспомнил, как дома однажды помогал красить родителям сложенную из шлакоблоков летнюю кухню белым, разведенным в воде цементом. Мысль, цепляясь за мысль, стала плести цепочку, уносившую его далеко от места службы, погружая в истому иллюзии раздвоения. Он был и здесь и там одновременно. Его тело, балансируя на досках, покрывало размашистыми движениями стену казарменной ленкомнаты краской. А он сам был дома - в объятиях близкого ему мира. Он соприкасался с ним, и это соприкосновение давало радость подневольному бытию, вводило в иллюзию освобождения.

«Уже, наверное, часа два», - подумал Саша, когда краска закончилась.

При снятых светильниках дневного света в комнате царил полумрак. Свет единственной лампочки, свисавшей с потолка, слабо освещал большое помещение, и потому окрашенные стены казались однородными и красивыми, вызывая удовольствие и гордость. Хотелось спать, и, оглядев еще раз свою работу, он вышел - довольный, что завтра не нужно бежать со всеми на зарядку.

 

- Рота, подъем! – проорал дежурный сержант, и Саша, откинув край одеяла на спинку кровати, рванул к стоявшему в ногах табурету. Быстро оделся, обулся и побежал в ленкомнату.

Едва переступив порог, он застыл в оцепенении. Увиденное вызвало шок. Две стены, на которые хватило краски, превратились в полосатое нечто. Полосы повторяли движение кисти: середина светлее, края темнее. «Что? Что это? Почему?» - отчаянно сопротивлялось сознание. Но по ходу осмысления положения в изворотливом мозгу уже созревало решение.

Суета в расположении стихла - рота ушла на зарядку. Саша подошел к стене и приложил к ней ладонь. Почувствовал - высохла не до конца. «Может, пройдет? Может, по краям попадало больше влаги? Поэтому… – надежда быстро появившись, так же быстро улетучилась, - Да, нет - ахинея. Что толку от моих предположений? Нужна краска… и еще одно ведро. А пока… Если что, скажу – не просохло еще».

Стараясь быть незаметным, он выскользнул в коридор.

- Ну что, Збруев, сачкуешь? – дневальный на тумбочке стоял уже другой.

- Старшина здесь? – вопросом на вопрос ответил Саша.

- Не-а. Сам роту погнал на зарядку. А тебя, Збруя, говорят, освободили? Ты что, уже в любимчиках ходишь?

- Да заткнись ты! - грубо парировал Саша, бездумно вкладывая в голос весь только что обретенный негатив, - Какие, к черту, любимчики? Я до двух ночи красил.

Из туалета вышел дежурный по роте. Тощий сержант с глубоко посаженными грустными глазами на первый взгляд казался слабаком, непонятно как оказавшимся в воздушно-десантных войсках. Такому писарем бы где-нибудь в штабе полка или дивизии. Его лицо больше походило на женское, чем на мужское. И впечатление, скорее, складывалось из-за того, что ни на щеках, ни на подбородке, ни даже под носом у него не росли волосы. Но внешность в данном конкретном случае бесстыдно лгала - ему не было равных по количеству подтягиваний и подъемов переворотом. Кто-то из молодых сержантов говорил, что быстрее устанешь смотреть, когда он на турнике.

- Збруев, марш в свою ленкомнату. Чтоб я тебя здесь не видел.

Саша выпалил «есть» и быстро пошел на свое рабочее место. Побыл, правда, там недолго: в расположении раздался топот ног - рота возвращалась с зарядки. Сейчас будет заправка постелей, приведение себя в порядок, утренний осмотр и завтрак. «Самое время», - промелькнуло в голове. Он выскользнул из ленкомнаты и слился с толпой курсантов.

После завтрака старшина построил роту и объявил, как всегда, что все по плану.

- Кроме первого взвода, - добавил, - Первый взвод едет в Ионаву на хозработы.

Рота загудела: первый взвод от восторга, остальные от недовольства и зависти.

- А-атставить! – гаркнул свое любимое старшина, - Кросса захотели, мальчики великовозрастные? Могу устроить… в свободное от занятий время. Или, может, на ебун-горку захотели?

На эту пресловутую горку никто не хотел, хотя на нее новое пополнение еще не водили – не случилось как-то. Однако о горке все были наслышаны. И знали: если рота в чем-то провинится, офицеры через сержантов могут устроить экзекуцию. А это - гусиным шагом вверх по довольно крутому и длинному склону.

Мгновенно наступила тишина.

- Сержант Задорожный!?

- Я, товарищ старшина! - отчеканил крепкий, с беретом на ухе, как у самого Молдаванина, розовощекий крепыш.

- Збруева я забираю. Он освобожден от всех занятий… кроме политических, конечно…

- Так точно, товарищ старшина, - отчеканил Задорожный. Он первое полугодие был сержантом. С курсантами лютовал, но к сержантскому составу старших призывов, а тем более к старшине относился еще как курсант - по уставу и очень молодцевато.

- Курсант Збруев!? – выкрикнул Задорожный, словно, испугавшись.

- Я! – поспешно отозвался Саша - он-то точно был напуган, ожидая инспекторской проверки своей работы.

- В распоряжение старшины роты!

- Есть! - выпалил курсант Збруев и бегом подбежал к старшине.

- Товарищ старшина, курсант Збруев по вашему приказанию прибыл.

- Молоде-ец, курсант. Сегодня ты солдат, - видимо вспомнил старшина вчерашний поворот «кругом». Он улыбался. И чувствовалось - от души. Но улыбка все равно получалась хитроватая и самодовольная.

- Ну как идет работа, Збруев?

- Нормально, товарищ старшина. Краски не хватило. Надо еще два раза по столько, как вчера. И второе ведро. А еще, если есть, кисть пошире.

- Ну вот, - довольно заметил Молдаванин, - А говорил, что не маляр. Жук ты, Збруев, - старшина шутливо погрозил Саше пальцем, отчего тот даже расслабился - позволил себе фамильярность.

- С вами тут - кем хочешь - станешь.

- А-атставить разговорчики, - старшина сделал серьезную физиономию, - Пошли на склад. Потом посмотрю твои художества.

Последняя фраза для Саши – бальзам на раны. У него прямо от сердца отлегло.

 

Курсант Збруев получил все, что просил. Он уже понял, что кипятить краску, то есть раствор, ни в коем случае не надо. Это еще вчера ему подсказала интуиция. «На этот раз у меня все получится, - подумал, - Главное - старшина не пошел сейчас смотреть, что у меня уже получилось… Слава богу».

- Вечером проверю, нарочито серьезно сказал старшина. – До вечера управишься?

- Думаю - да, товарищ старшина.

- Он еще и думает, - ехидно возмутился Молдаванин, - Есть! Так точно! Вот твои ответы. Ты не думай, каменщик, ты работай. Бегом в казарму!

- Есть, - Сашка рванул, что было сил, чтобы не гневить старшину, а то, не ровен час, работу захочет проверить.

 

На этот раз в ленкомнате нашлась не замеченная - лежавшая под целлофаном бумага. А еще - небольшие обрезки сухой доски от заготовок: стены снизу - где-то на метр – будут обшиты покрытыми морилкой и лаком деревянными щитами. Во дворе – в углу только что построенной в виде автобусной остановки курилки, лежало несколько не пошедших в работу кирпичей. Короче, мысль творчески преломлялась в процессе труда.

Саша быстро разжег костер, соорудив предварительно что-то вроде очага из кирпичей, и вода на них нагрелась моментально. К этому времени он уже наскреб - не нарезал, как в прошлый раз - хозяйственного мыла. В консервной банке, что валялась под кустом, не замечаемая ответственными за уборку, растопил вонючий столярный клей. Смешав все это в ведре вместе с порошком краски, он совсем недолго повертел палкой в ведре.

Все. Готово. Даже не верится.

Перелив смесь в новое ведро, он проделал всю работу еще раз - должно было хватить на всю комнату, с учетом того, что на одной стене целых три окна. «Вот именно… - поднял кверху указательный палец, приветствуя новую идею, - срочно открыть».

Вернувшись в ленкомнату, в первую очередь осуществил задуманное - распахнул настежь все окна.

Сразу же ушла духота. Теплый сухой воздух, проникая в пространство комнаты, заполнил ее освежающим движением. Саша глубоко вздохнул. И уже собрался было залезть на козлы. Но из расположения донесся шум - вернулись два взвода. «Скоро обед… Обед – так обед».

 

После приема пищи потолкался в курилке с пацанами минут пять - пообщался. Потом поднялся по лестнице в расположение и проскользнул в ленкомнату.

На этот раз эйфории во время покраски не было. Знал, чем это может закончиться, хотя работа спорилась, и некоторое удовлетворение было.

 

Вечером старшина проверять не пришел.

Он вообще вел интересный образ жизни. Где пропадал днем, никто не знал. После ужина же, как правило, ходил в соседнее здание - в «королевскую» роту, как называли в полку подразделение, обслуживавшее комендатуру. Там у него было много друзей, а еще - интересы, предполагавшие нужные в армии связи.

Покраска закончилась поздно, а вернее, рано – уже за четыре утра.

Из-за горизонта показалось еще не ослепительное солнце, и ровно окрашенные стены кое-где уже светились его прикосновением.

Одолевала усталость. Половина прошлой ночи и сегодняшняя, почти полная – без сна. Плюс первое потрясение. Плюс бесконечная работа. Спать ложиться, конечно, уже поздно, но так хотелось хотя бы прилечь, растянуться на кровати.

Самая первая стена, уже почти сухая, не подавала признаков тревоги, а, значит, и остальные будут нормальными. «Курсант Збруев работу выполнил», - улыбнулся пришедшей мысли. Присел на кучу заготовок доски, прислонился к прохладному радиатору и задумался…

 

- Рота, подъем. Форма одежды №2.

Саша проснулся, но не пошевелился. Осознание того, что он освобожден от зарядки, словно освобождало его от всего остального. Правда, продлилось это состояние лишь несколько секунд. До него вдруг стало доходить - по-настоящему, что он в армии, что он – курсант и что кто-то может войти. Он вскочил испуганно. Но, увидев красивые – желтые с лимонным оттенком стены, расплылся широкой улыбкой.

 

После завтрака на политзанятиях каменных дел курсант Збруев чутко спал, поддерживая ладонью голову у виска. Со стороны казалось, что он смотрит в тетрадь, потому что его пальцы, запрограммированные перед засыпанием, шевелились, методично почесывая макушку.