Теоретически блистательный выпускник Михаил Новожилов мог легко миновать армейскую службу, от которой по современным понятиям никакой пользы, а одна маята. Это прежде, в старорежимные времена, исследуемый нами вопрос тесно смыкался с представлениями о чести и долге, а потому даже обеспеченные люди предпочитали, хотя бы формально, служить. Приписать сызмальства сына в какой-нибудь конногвардейский полк было делом не только престижа, но прямого расчета: без хорошего послужного он был обречен. А к тому же военная служба чрезвычайно расширяла круг знакомых, друзей; и что говорить, если все великие князья и даже монархические особы отбывали в полках немалое время или служили всерьез. Это сейчас, когда подавляющая часть российского истеблишмента никогда не одевала армейских сапог, когда армейский быт испохаблен, а офицер и солдат опозорен, унижен, – сама служба представлена каким-то анахронизмом, от которого желательно, как теперь говорят, закосить... Впрочем, и прежде, еще в конце минувшего века, наиболее «продвинутые» слои уже негласно выработали свой кодекс гражданской чести, ориентированный на уклонение от воинской службы, которая, вроде, стране не особо нужна. И молодые люди всеми правдами и неправдами, добившиеся освобождения от воинской службы, совершенно не смущались своим особенным положением, а даже наоборот: стали все чаще представляться личностями, которые таким образом выражают свой гражданский протест... И на фоне появления новоявленных «героев нашего времени» – со справками о скверном здоровье, трудными семейными обстоятельствами и т. д. и т. п., – Новожилов, конечно, выбивался из общего гражданского строя. Во-первых, несмотря на конфликт с руководителем его факультета, он запросто мог остаться на кафедре при институте, что не раз ему предлагали, и в самое ближайшее время защитить диссертацию, на которую вполне тянул его дипломный проект. Но у Алексея был кадровым военным отец, а в детстве Новожилов начитался военно-патриотической литературы и в результате даже в свои двадцать три года так и не смог избавиться от досадного по нынешним временам заблуждения, что каждый мужчина должен служить... Сейчас, когда эти предрассудки сохранились только местами в самых глубинах русской земли – устремления и поступки Новожилова покажутся многим смешными, нелепыми, вздорными. Тем паче что и здоровьем он особо не вышел, был близоруким, склонным к простуде, хлипкой наружности и при желании вполне мог закосить. В самом деле, когда каждый уважающий себя человек на всякий случай припасает справку о хроническом энурезе, а от одного только вида повестки может и впрямь приболеть – к Новожилову, казалось, сама судьба баговолила, а он шел наперекор. В конце концов, оказавшись по распределению где-то на юге, в полупустыне, Алексей некоторое время героически, но безуспешно боролся с местными обычаями, предрассудками, всеобщим мздоимством, тотальным воровством и всюду произрастающей коноплей, но вскоре, осознав тщетность усилий и неожиданно получив повестку в военкомат, вздохнул с облегчением, вспомнив, что каждый мужчина должен служить. Мало того, если бы в военкомате его потом позабыли, он бы пришел добровольно, уже окончательно замыслив с гражданки побег. Новожилову, пожившему в детстве в воинских гарнизонах, казалось, что в армии все было как прежде, когда его отец был комбатом: дисциплина, порядок, строгий учет... Здесь тебя не обворуют и не обманут, в дружной армейской семье как нигде ценят смелость и дружбу, честь и достоинство и т. д. и т. п. Перед Новожиловым тогда стоял живой и достойный пример его честного и благородного бати, который пропахал пол-Европы, причем, одно время служил в самом пекле, в армейской разведке, а выйдя в запас, пошел сразу в органы, чтобы в мирное время душить расплодившуюся в тылу сволоту... Таким образом, после азиатских песков судьба задвинула Михаила еще дальше – на самый восток, где военные строители прокладывали автодорогу в таежных местах. И здесь Новожилов после азиатов оказался среди сметливых и проворных хохлов и бульбашей, которые подавляющей частью окончили какие-то срочные «пулеметные курсы». Малороссы всех званий, должностей и возрастов заполняли в их окопавшемся в глухой тайге гарнизоне почти весь командный состав – от «взводных ванек» до командиров частей. Впрочем, даже начальник штаба их дорожной бригады майор, а позже подполковник Иван Парасюк – также был родом откуда-то из-под Конотопа, и когда свирепел, и начинал орать, и матюкаться, то быстро переходил на родемый язык. Кроме маленького магазина, бани и солдатского клуба других культурных учреждений вокруг на сотню верст не было ничего, а потому пьянка заполняла весь досуг офицеров, которые, впрочем, прихватывали и служебное время. Пили по-товарищески группами, по-соседски или целыми семьями, а, случалось поодиночке, если служивый застревал где-то на точке, в тайге. Напивались, бывало, «в усмерть», потом бранились, дрались и блудили, выходили по пьянке на службу и, случалось, даже замерзали в тайге. Пили от безысходности, одиночества или незаладившейся семейной жизни, чтобы скоротать жизнь до отпуска или увольнения в запас, пили потому, что это делали все остальные, потому, что нечем было больше заполнить досуг в этом далеком краю. Иногда начав со стопки для опохмелки после основательной пьянки, уходили в настоящий запой. И разорвать этот порочный круг было почти невозможно. Жуткая тоска стреножила, не отпускала, подставляя стакан. Правда, иногда какая-нибудь уставшая от такой жизни, отчаявшаяся молодая бабенка, даже не обременяя себя официальным разводом, бросала своего «ненаглядного» взводного или ротного и сбегала, как здесь говорили, на запад, куда-нибудь под Харькив, Чернигов или Бельцы... Новожилов скоро узнал, что Парасюка в Забайкалье сослали за пьянку, то есть запустили козла в огород... Здоровенный, грозного вида усатый мужик, в прошлом успешный боксер-тяжеловес, после показательной службы в ГСВГ, стал пить непомерно, надравшись, буянил, гонял по ночам караулы, ломал двери к девкам в санчасти, доставалось соседям, жене. В конце концов, невзирая на все былые заслуги, так сказать, по совокупности дел, майора отправили с глаз подальше, в незаменяемый округ на востоке страны. Аббревиатура ЗАБВО читалась военными, как «забудь вернуться обратно», и здесь, в самом деле, можно было сгинуть до самого ухода в запас. А потому дисциплина в частях была слабая, пили все и помногу, к этому располагала в забайкальской глуши сама жизнь. Однако не успев приехать, Парасюк сумел отличиться. Сразу после вокзала, в центральном городском ресторане он опоил всех приглашенных туда офицеров и заодно женский обслуживающий персонал. А когда двери знаменитого читинского кабака уже были для посторонних закрыты, Парасюк грохнул по столу могучим кулаком и отдал приказ: «Танцы! Голым торсом...». Ослушаться его не посмели: во-первых, Парасюк кабак оплатил, а во-вторых, видимо, приказ пришелся публике по душе... И, собственно, ничего принципиально нового в ресторане не приключилось, но тут, как назло, за какой-то официанткой заявился то ли муж, то ли жених, пробрался в зал черным ходом, увидел весь этот бардак и затеял скандал. После того как гражданину, испортившему служивым заслуженный отдых, сгоряча накостыляли, тот побежал сначала в милицию, потом в партийные органы, редакцию, профсоюзы и другие присутственные места. Поскольку высокое начальство было не близко, и до Москвы по прямой оказалось не менее десяти тысяч километров, а к тому же пьянка в армии никогда не считалась серьезным грехом, то Парасюку на первых порах все сошло. Однако тот не унялся: уже добравшись до своего гарнизона и едва отоспавшись после попойки, майор предпринял вечернюю вылазку с намерением провести рекогносцировку и познакомиться с местным мужским населением, которое, как ему передали, не жаловало офицерье. А надо признать, что народ здесь жил, так сказать, специфичный, в основном охотники и лесорубы из бывших ссыльных или белогвардейских родов. Причем, у каждого в погребе или на подлавке схоронены дедовский пулемет, винтовка или обрез, а охотничья двустволка с жаканом на медведя, лося или кабана – вполне легально – висела в доме на видном месте поголовно, у всех. Застолья и песни тоже были здесь примечательны: потребляли преимущественно вполовину разбавленный питьевой спирт, который свободно продавался в сельпо в обычных бутылках. А когда наступали кондиции, старики, а следом и все мужики запевали старые военные песни. Новожилов, однажды оказавшийся на местной свадьбе, особо запомнил слова: «Гуляли мы походами на красную Читу...» Между тем, почти боевой офицер Парасюк, не обременяя себя изучением местных нравов, крепко подвыпив, двинулся в парадной форме при новой портупее и табельном оружии прямо в ингодинский кабак, где с ходу затеял с гражданскими ссору. Однако новоприбывшего майора местные терпели недолго: собрались, вместе поколотили, а заодно отобрали у него пистолет... Офицер, очнувшись с пустой кобурой и фингалом, кинулся в гарнизон, поднял по тревоге комендантскую роту и взял мятежный райцентр в обхват. Рослые комендачи мужиков повязали, табельное оружие Парасюка вскоре нашли. И здоровенный краснорожий майор потом тыкал по очереди плененным «семеновцам» стволом пистолета, орал, матюкался, грозил всех истребить... А через неделю нагрянули высокие чины из штаба военного округа. За коллективную жалобу местного населения майору пришлось-таки отвечать. Для кого-то Забайкалье верная возможность занять должность покруче, досрочно вырасти в звании, а Парасюку оставалась одна только надежда – тихо доживать здесь до ухода в запас. Известно, что «чужое горе – людям смех», да вот незадача: всем остальным офицерам запретили с тех пор выходить с пистолетом в патруль. Так потом и дежурили за пределами гарнизона: два рядовых или сержанта – покрепче – и офицер с пустой кобурой. А местные от смеха давились и сами не раз задирались, дело даже доходило до стычек, но, слава Богу, обходилось все без стрельбы... А у Новожилова вышла своя армейская драма, точнее, комедь. Когда он только-только добрался до расположения части, то оказалось, что офицеров там почти нет. Половина, как он двухгодичников, уже окончила службу и поспешила домой, другие поехали за новым призывом, кто-то тяжко пил, кто-то болел, а многие кадровые были тогда в отпусках. И брошенный в прорыв лейтенант Новожилов получил в подчинение роту каких-то бандитов, по недоразумению одетых в армейскую форму, которые только и думали, как бы поскорее дождаться темноты, чтобы уйти в самоволку, напиться и добраться до сельских девок или свалиться от водки, не дойдя до казармы, в кусты. Сладить с этой оравой было никому не по силам. Сам майор Парасюк регулярно наведывался в эту вольную часть, орал перед строем, матюкался, потрясал кулаками, увозил парочку самых отъявленных на гауптвахту, но все бесполезно. Только смеркалось – старики-солдаты снимались и чуть ли не строем покидали казармы или палатки, направляясь за самогоном и к девкам в село. Но самое скверное, что в этих условиях с таким личным составом надо было строить мосты. И здесь мы, наконец, подходим к самому главному – качествам Новожилова, которым в мирное время выпало тяжкое испытание, словно в годы войны. А дело все в том, что инженерное сооружение, как таковое, – совершенно лишняя и несуразная вещь для армейских людей. Во всяком случае, если эти люди закончили какие-то пулеметные курсы и даже слыхом не слыхивали про гидравлику, теорию упругости и сопромат. Впрочем, как взорвать переправу или подложить взрывчатку под рельсы, может, их обучали, но даже эта наука давно стерлась спиртом и выветрилась из командирских голов. Вообще само упоминание о каких-то технических дисциплинах, нормах, допусках, ограничениях и запретах вызывало у них раздражение, поскольку были кадровым офицерам загадочны, незнакомы, а главное, покушались на своевременное присвоение звания или сулили от начальства очередной нагоняй. А тут как раз параллельно Баму они начали строить автодорогу — говорили, на случай, если с востока двинется на русских орда. Таким образом, трасса по замыслу должна была обеспечить подмогу — личным составом, военной техникой и фуражом. И получалось, что Новожилов угодил в самое пекло, где, словно в тигле, горячей лавой сливались боевая задача отчизны, суровые условия походной жизни и сибирской природы, а также честолюбивые помыслы разношерстного офицерья. Причем, оказалось, что в институте совершенно не преподавали основной дисциплины – умения человека ладить с природой, невзирая на скудную армейскую пищу, полуразбитую технику, болотные топи и зимнюю стужу, когда деревья трещат от сорокоградусного мороза, а также летнюю духоту и мошкару. Но главное – ладить с людьми, которые большей частью не умели или не хотели работать, а только выслуживались, бездельничали, да пропивали добро... Новожилов часто припоминал потом характерные эпизоды армейской службы: вот он с теодолитом осторожно пробивается к дальнему реперу по упругому зеленому болотному насту, которое пружинит словно батут. После каждого шага приходится ждать, пока природный настил из ветвей, водорослей и кореньев под ним успокоится, чтобы не провалиться и не остаться здесь навсегда... Штатный бригадный геодезист с рейкой дальше идти отказался и поджидает за полкилометра. Уже смеркается, и Новожилов, преодолев последние метры и лихорадочно выставляя прибор, думает, как потом возвращаться назад. Ну, чем ни настоящая «зона»: всюду опасные топи, также «шаг влево, шаг вправо означает побег»... А на ближайшей точке его поджидают полузабитые сваи и полуразбитый копер. Накануне заезжал комбат Приходюк и опять приказал срубать недобитые сваи, чтобы в ближайшую неделю закончить устройство опор. Майор, разумеется, как остальные, в строительстве полный «дуб», но он уже перехаживает в звании, а потому постоянно на взводе, чуть что наливается кровью, орет. Сузив в щелки глаза налитые кровью, он подступается к непокорному лейтенанту, хватает за портупею и злобно шипит: — – Лейтенант Новожилов, вы почему не срубаете сваи? Здесь не профсоюзы, где обсуждают руководящие указания, я вам приказал... — Товарищ майор, здесь сплошные пески, под сваями образовалось ядро упругости, которое потом рассосется.... — И х… с ним, лейтенант, ты слышал приказ?... — Товарищ майор, когда ядро упругости рассосется, сваи не выдержат расчетной нагрузки... — И х… с ними, я повторяю, ты слушал приказ?.. — Товарищ майор, если по мосту пойдет тяжелая военная техника, то опоры провалятся, не устоят... — И х… с ними, ты слышал приказ?.. — А танки?.. Которые, товарищ майор, из-за нас не дойдут до передовой, до врага... А потом нас с вами, товарищ майор, под трибунал, да в расход — по законам военного времени, как со всякими дезертирами, предателями и т. д... — Ах, ты еще решил надо мной издеваться! Собирайся на гаптвахту, завтра на твое место заступит другой офицер... Однако на тысячу километров вокруг не было другого офицера, который смог бы как Новожилов работать с испорченным теодолитом, высчитывать безо всяких справочников отказы на сваях или почти вручную затворять оптимального состава бетон. Оказалось, чему учили его в институте здесь всерьез пригодилось, но вот досада – не научили ладить, прогибаться, ловчить... А потому Новожилов держался, комбату не уступал, хотя давно припас и держал наготове сумку с книгами, чтобы, если получится, если ему повезет, то, в самом деле, сможет «на губе», наконец, всласть отдохнуть. Но в результате Приходюк матерясь и грозя всеми карами — разжаловать, исключить из комсомола, уволить без выходного пособия, судить судом офицерской чести и т. д. – в конце концов отступал, сознавая, что просто некем этого гаденыша заменить... Дважды сюда добирался сам бригадный майор Парасюк, прослышавший об упорстве «двухгадюшника», державшего оборону на самом дальнем объекте в тайге. Запомнился его последний визит, когда уже бывший навеселе офицер, выйдя из газика, решил продемонстрировать свою спортивную форму и, разбежавшись, прыгнул через огромную осеннюю лужу. «Е... мать!...», – шум подъехавшей командирской машины и хриплый рык начальника штаба выгнал Новожилова из закопченного вагончика, где он, в нарушение всех инструкций, уже который месяц проживал вместе с личным составом и столовался с ним из одного котла. И лейтенант со своим взводом стал свидетелем живописной картины, как поскользнувшись толчковой ногой перед самой лужей, майор не смог удержать равновесие и справиться со своим грузным телом, которое описав пируэт, грохнулось где-то на середине глубокой промоины, подняв кучу грязи и брызг. Когда майора немного отмыли и погрузили в «газик», он, протрезвев, сказал Новожилову, что комбат подал на него рапорт, обвиняя в невыполнении приказов, самодеятельности и т. д. Выбираться потом из всего этого было непросто, и Алексея опять спасло только то, что замены ему практически не было, о чем хорошо знали и в штабе бригады, где решили рапорт положить под сукно. Между тем, в конце концов под давлением и влиянием других обстоятельств недобитые сваи Новожилов все же срубил, но только после того, как Приходюк собственноручно составил письменный приказ и расписался. Алексей по наивности полагал, что ему так спокойней будет жить потом, на гражданке, но майор на прощание как-то мрачно смотрел и усмехался, вроде, знал нечто такое, что Новожилову знать не дано... Впрочем до самого увольнения командир еще всласть попил его крови. Во-первых, его задержали в армии на лишних два месяца. Во-вторых, комбат сдержал давнее обещание и Новожилов не получил выходного пособия, которое было значительным по тем временам. В-третьих, ему потом даже не дали машины добраться до станции, откуда он уезжал со своим скромным скарбом домой. Справедливости ради надо сказать, что Приходюк не ко всем временщикам питал столь глубокие чувства – иные с ним ладили и даже, случалось, оказывались за общим столом. Например, другой двухгодичник их части, москвич, служивший зампотехом, хвастал, что сразу взял того в оборот. Зампотех ловко приторговывал запчастями, резиной, бензином, и был всем кум и сват. Кстати, и службу он закончил значительно раньше, получив выходное пособие, справив шумные проводы и забив сверх положенного до отказа дубовым паркетом пару большегрузных контейнеров – до самой Москвы. Однако Новожилов еще ничего толком не знал о другом обстоятельстве – скрытной характеристике, которую напоследок он получил. И только уже на гражданке, в мостостроительном тресте, куда он обратился, рассчитывая занять для его опыта вполне подходящее место, ему — мимолетной фразой и хитрой улыбкой — открыл глаза на положение дел начальник Первого отдела, присутствовавший при разговоре с начальством. Новожилова изрядно тогда поманежили, но опытные кадры были нужны и ему предложили другое место — простым мастером мостоотряда, подальше от города, с глаз долой... И он все понял, и согласился... Кстати, расписки майора, который все же вскоре стал подполковником, а потом благополучно переместился в запас, Новожилову, конечно, не пригодились. И вряд ли когда-нибудь и кому-нибудь будут нужны. Во всяком случае, после стычек семидесятых восточные желтые массы стали вести себя осмотрительней, сменив лобовую тактику на более эффективный метод фильтрации на необъятные просторы сибирской тайги. Трудно сказать, хорошо это или плохо, во всяком случае, танковые колонны по нашей забайкальской дороге до сих пор не пошли... Таким образом, что касается успеваемости, образования и замечательных человеческих качеств, то надо признаться, что у Новожилова и в армии, и потом на гражданке появилось достаточно оснований считать эти самые добродетели не столь важными условиями для успешного шествия по жизни вперед. Скорее наоборот: они как вериги мешают свободе передвижений, тем паче, стремительным шествиям, взлетам и парению в высоте... Во всяком случае оказалось, что у лучшего на потоке студента, в результате сочетания исключительных качеств, вся жизнь пошла наперекосяк. А виной всему — как ни крути — образованность, честность, порядочность, ответственность и прочие рудименты, которые, получается, в реальной жизни только мешают и по большому счету никому не нужны... Новожилов закончил рассказ и теперь молча рассматривал остальных. Получалось, вроде, он исповедался, а теперь ждет оценки других. А ребята тоже молчали, зная, что Алексей никогда не обманывал, и от этого было только горчей. Вроде, это их жизни перелопатило подлое время, которое самым достойным не оставляло надежд. Но потом понемногу снова ожили, разговорились, что-то начали вспоминать... – Слушай, Алексей, а если пойти от обратного, то что бы тебе помогло? – Горячева задала вопрос в лоб, и все снова примолкли, – вот на твой собственный взгляд, что ты должен был делать, чтобы всё – в армии, а потом на гражданке – было тип-топ?.. Только как на духу... Нельзя сказать, что вопрос застал Алексея врасплох: над ним он уже думал не раз. А только время все же оставило след и даже здесь, среди старых приятелей, ему показалось слишком неосмотрительным открываться, обнажать себя до конца. Но все смотрели сейчас на него, а актер он был никудышный, и малодушие, фальш сразу бы вышли наружу, а к тому же Новожилов сам затеял всю эту историю, а потому не мог отступать... – Получается, по моему разумению, что надо было жить как остальные – ловчить, приворовывать и стучать... А главное – никогда не поднимать головы против тех, кто сильнее тебя, ждать своего часа, молчать... – Так, получается, что главное качество для успеха – подлость, низость и гнусность? Скажи, это только у нас, в нашей стране? Тогда куда все ушло, и неужели мы, русские, всегда вот так жили? И почему? – Кто-то спросил и затих, а остальные молчали, ожидая ответ... Новожилов долго молчал, потом стал говорить, подбирая слова: – Вот одна из причин, которую мы все знаем. Около двадцати миллионов людей – государственный костяк, главные персонажи были в партии связаны круговою порукой – отвественности за страну. А потом, когда почва закачалась, вышли из партии – сознательно или под прессингом, по нужде... Получается, каждый десятый из наших сограждан оставил передовые ряды у остальных на виду... И что это значит? А это значит, что они отреклись от своих идеалов или пропросту предали их... – В самом деле, ведь клялись защищать дело партии, интересы народа до последней капли крови... Получается, все клятвопреступники...

– Причем, никто не сдал обратно квартиры, автомобили, которые получили прежде всего, членству в партии благодаря... – А по-твоему надо было отдать? – возмущенно выдохнул кто-то? Но на него зашикали остальные. – Я не прокурор или судья – я пытаюсь изложить свой взгяд на то, что произошло. Вот, скажем Горбачев или Ельцин, которые вместе проложили первую борозду – тоже ничего не отдали, а если бы с них потребовали, то стали бы, невзирая на раздоры, вместе вопить... А на всех местах нашей огромной державы всюду были маленькие подручные ельцины, которые живо его дело подхватили – до полной разрухи страны. – А ведь все так и было... Причем, мы по наивности думали, что все само собой образуется, все переживем... – Так вот это явление не могло пройти незамеченным для остальных, измена стала нормой, примером для всех... Вот по моему разумению, подлость с тех пор у нас стала царить... Предательство стало условием выживания остальных... «Кинуть» своего товарища, компаньона стало привычным для всех. Теперь мало быть умным, энергичным, способным: чтобы продвинуться – надо обойти, предать, перехитрить... Таким образом, я ставлю на самое низкое свойство, без которого, получается, сейчас, особенно в политике, никуда...