«УЧЕНЫЕ – ШИЩИ МОЧЕНЫЕ...

С незапамятных времен мыслители ставили под сомнение ценность гуманитарных наук. И можно найти массу подтверждений тому, что этим, так сказать, «научным познаниям» они противопоставляли настоящую мудрость. Так, еще Пифагор говорил: «Не почитай знания заодно с мудростью», а Цицерон в старости по той же причине стал проникаться презреньем к науке. Здесь также можно вспомнить русского мудреца Льва Толстого, драма которого имела начало в его разочаровании просвещением.

Причем, в самом незавидном положении у мыслителей оказалась история, которая считалась у древних греков чем-то сродни искусству или художественному ремеслу. Впрочем, сомнение в том, что история, в самом деле, значительная наука может закрасться у каждого, знакомого с атмосферой в научной среде. Но особые разочарования постигнут неофитов на стыке истории и литературы, которые, похоже, никогда не смогут отмежеваться от идеологических пристрастий или партийных обид.

Однажды по случаю автору этих строк посчастливилось быть на провинциальной научно-практической конференции, посвященной восстанию «декабристов» на Сенатской площади. Дело было в конце девяностых годов, партия уже прикрыла своё недремлющее око, и, казалось, ничто не мешает свободе дискуссий, изложению не навязанных политической коньюнктурой оценок и мнений, но доводов разума – как «универсальной формуле истины» и верному средству против обскурантизма.

Однако то, что было услышано на собрании просвещенных людей, меня потрясло: образованный люд – литераторы, аспиранты, кандидаты наук, доктора, воздавая декабристам осанну, ни разу не обмолвились о том, что должно быть известно добросовестным исследователям российской истории. Наметившие своими главными целями сокрушение христианства и цареубийство заговорщики, ставшие заложниками отживающих в Европе мрачных и злобных идей, были представлены агнцами, поплатившимися за бескорыстное стремление к пресловутым идеалам – «свободе, равенству, братству». Можно понять, что постсоветским литераторам и ученым еще трудно было отметить заслугу Александра I и мужество Аракчеева, разрушивщих опасные козни и разбивщих смертельного для России врага. Но просвещенным докладчикам и участникам прений не доставало сил даже для трезвой и объективной оценки – деяний честолюбцев, обойденных чинами, «праздных шалунов» и образованных племенных барчуков, знакомых с трагичным итогом «Великой Французской», стоившей гибели почти миллиона людей. Как здесь не вспомнить, что «идолов золотят, чтобы не краснеть от поклонения болвану»...

Между тем, не только специалистам, но даже самой «широкой публике» уже было известно, что романтизированные советской идеологией декабристы, под руководством Пестеля (сына сибирского губернатора – печально известного взяточника и казнокрада), наметившего первой целью убить «по меньшей мере» 13(!) человек из ближнего окружения Императора (чтобы потом занять его место!), обманом подняли войска на мятеж и вывели их на Сенатскую площадь. Что восстание было сорвано отчасти по малодушию, нерешительности самих декабристов, что нарушившие воинскую присягу Пестель и Каховский после поражения лгали, лжесвидетельствовали, выдавали товарищей и молили царя о пощаде. Примечательно, что Николай I был с врагом милосерден, многих виновных потом пощадил и даже привлек к работе над крестьянским вопросом. Любопытно, что в те же самые времена в «свободной демократической» Англии осужденных за невинные по сравнению с выщеописанными провинности –сначала казнили через временное повешение, чтобы потом вырвать у осужденных внутренности, сжечь их – у жертв на глазах – на костре, а уж потом несчастных обезглавить и четвертовать (выд. – Г. П.)... Это к вопросу о порядках и нравах «старой, доброй Англии», свирепости Николая I, прозванного либералами «Николаем-палочником», а также кровожадности всего самодержавного строя, который лишь выполнял суровые, но необходимые защитные функции, чтобы оградить Отечество от распада...

Понятно, что ученые степени, должности, кафедры, материальные блага, завоеванные непомерным научным трудом, а, тем паче, добытые по профсоюзным спискам или партийным звонкам – обязывают благодарных людей. Но откуда вопреки всякому здравому смыслу такое непомерное лицедейское благоговение к «священным коровам» – пестелям, рылеевым и прочим потрясателям российских основ? Да, неужели только из-за этих дарованных или заслуженных благ? Или здесь нечто большее – какая-то душевная робость нашей интеллигенции перед революцией, как перед своим духовным отцом? Будто назавтра где-то в Лондоне бдительный Герцен тиснет в свой «Колокол» компромат, а в подворотне встретит Нечаев, чтобы неверных сообщников «замочить». Или, хуже того, будто вызовут всех отступников, как раньше, в райком, чтобы вместе с благами отнять партбилеты…

Примечательно, что описанное «декабристское» торжище проходило под сенью другой не менее мрачной для России фигуры – главы Ордена Русской интеллигенции Н. Г. Чернышевского, прославленного преемника разрушительных для России идей. Причем, этому господину, пожалуй, как никому повезло: его именем названы населенные пункты, улицы, проспекты и скверы, разные библиотеки, школы, колледжи, вузы. А в городе, где он появился на свет, помимо государственного университета, носящего его славное имя, существует современный музей Чернышевского, заново построенный флигель, где он проживал, недвижимость, где обитает потомство великого демократа. Сохранился кладбищенский пантеон и памятник Чернышевскому, который, как уже упоминалось, попирает приватизированный у императорских особ постамент...

Но Чернышевский не одинок: в том же городе, как, впрочем, повсюду в России, есть монументы Радищеву, Марксу, Энгельсу, Ленину, «борцам революции», участникам митингов, сходок и т. д. и т. п. Здесь же, на вокзальной площади принимает в объятья Дзержинский, а на самой окраине бдит революционный порядок товарищ Урицкий. А сколько до сих пор водится улиц, поименованных в честь комиссаров и героев революции и гражданской войны! Однако только непосвященным может казаться, что они напрочь забыты, на деле – это аура, которая прессует сознанье: постойте под десятиметровым бронзовым упырем с указующим грозным перстом – и дорога к храму будет вам не нужна...

Осталось увековечить чохом всех земляков, занявших в революционной истории сколько-нибудь заметное место. Но компания может оказаться слишком обширной: в этом волжском городе всегда было «бесам» раздолье, и не даром он на «красносотенной» фене именовался как «Вавилон». И в этом столпотворении всех даже трудно упомнить: женская половина Ульяновых (мать, две сестры), боевая подруга вождя Н. Крупская, его предшественники, близкие и дальние соратники, последователи, ученики: С. Балмашов, Н. Бауман (Грач – вместе в Грачихой!), А. Ветров, К. Ворошилов, Г. Гершуни, В. Загорский, М. Калинин, С. Киров, Ломов-Оппоков, А. Луначарский (меж своих – «Лупанарский»), В. Ногин, Г. Плеханов, Г. Орджоникидзе, Я. Свердлов, С. Фрунзе, С. Шаумян и целых два Мандельштама – все, кто родился, жил, мотал в этой провинции срок или только проездом чихнул. А еще сколько звучных имен ныне просто забыты: Н. Буханов, Г. Оболдуев, В. Фигнер, А. Чумаевский и даже некая прятавшая прокламации зубная врачиха Иоффе. Тут на торжества, памятники и мемориальные доски партийной казны вместе с общаком и областным бюджетом не хватит…

В самом деле, тогда придется также найти подходящее место графу Нессельроде, который втихую подкармливал революционеров, строптивой Е. Кусковой и психопатке Брешко-Брешковской (урожденной Вериго) – «бабушке первой русской революции». Можно также припомнить других, в некотором смысле замечательных земляков, которые таким образом в отечественной истории «наследили»: скопом завели Россию в трясину, а потом сгинули или слиняли за бугор, оставив народ на расправу. И каждый, если не гранитного монумента, то кирпича от благодарных потомков вполне заслужил…

Возвращаясь к, так называемой, «научно-практической» конференции: на этой «революционно-демократической» сходке провинциальных интеллигентов так и не довелось мне услышать ни одной более-менее трезвой оценки: сплошь панегирики и прекраснодушные фразы – до самых бутербродов с чаем в конце. А ведь не праздный здесь тогда собрался народ: потом разбежится по классам, аудиториям, кафедрам, и возьмется в редакциях за тиражи. Кстати, о тиражах: благодаря сотням, тысячам книг и статей в российский «научно-культурно-исторический» оборот были запущены идеологические мифологемы, которые до сих пор смущают научных светил и рядовых служителей гуманитарных наук, уже не говоря об остальных россиянах. Ну, как тут выбраться из-под завалов, если от школы до диссертаций сопровождают священные имена...

Между тем, если верить рукописной истории, Цицерон заплатил своему учителю за образование целомудрием. Пифагор, чтобы быть допущенным к египетским тайнам, подвергнул себя обрезанию. Демокрит лишил себя зрения, чтобы не отвлекаться на пустяки. И, в конце концов, русский мыслитель Толстой также пострадал за свое стремление к истине. Но чем может пожертвовать ради науки наш и без того уже оскопленный и ослепленный «единственно верным учением» среднестатический кандидат или, тем паче, доктор наук?.. А, между тем, эта армия прирастает в размерах, к ней постоянно прикипает масса людей, которые за свою жизнь ничего не открыли, и даже толком ничего не познали, но смеют именоваться учеными, исследователями и берутся поучать остальных...

Вот потому, по праву русского человека, от лица моих замороченных соотечественников, я, внук сосланного кулака и сын боевого русского офицера, решил чинить самоличный суд – над теми, кто надругался над нашей державой, кто долгие годы морил нас кривобокою правдой и довел большой и сильный народ до полного истощения сил. А, поскольку многих из тех, кто мог поддержать, прикрыть от удара со стороны – свалила несносная жизнь, беда, гордыня или корысть, – то я, в силу крайних, критических обстоятельств вынужден принять на себя права и обязанности сразу трех судебных инстанций – прокурора, защитника и судьи…

Сознавая ответственность поставленной перед собою задачи, опасность, которой подвергаются лица, предоставившие материалы для судебного следствия, считаю должным уведомить, что никаких указаний и ссылок на источники информации, тем паче допросов свидетелей далее не предвидится, и предоставленные тексты обжалованию не подлежат...

Время преступления не имеет определяющего значения: иные тлетворные мысли прорастают, набирают силу тысячи лет. Выше был принят алфавитный порядок обзора имен, вынесения и приведения в исполнение приговоров. Так легче было разместить в нашу виртуальную камеру известных и забытых прозаиков и поэтов, чтобы каждому определить по справедливости «вышку», или обозначить место на нарах и положенный срок. Я как триединый народный представитель высшей законности был строг, неумолим, но справедлив. Здесь следует принять в расчет, что на совести каждого подсудимого обманутый, искалеченный, развращенный их творчеством русский народ»...