На английском языке эта статья была подготовлена для журнала The Brook (орган Университета штата Нью Йорк) в ответ на эссе Susan Cheever “Our Must-Haves Today…Social Justice and Flavored Vinegar”, опубликованное в одном из номеров журнала (Volume 5, No. 3). Это эссе затронуло самые сокровенные струны моей души. Ну конечно же, оно о тех далеких безбородых годах, о времени нашей восторженной юности, которое до сих пор остаётся в памяти окрашенным в розовую дымку. Хотя нет, не только это взволновало душу. Мы росли в социальных средах, казалось бы абсолютно чуждых друг другу, они – американские дети и мы – «homo soveticus», но вот это ощущение чего-то похожего, чего-то вроде свежего бриза, как дыхания весны, было ошеломляющим: будто одни и те же ветры дули и там в бывшем СССР и здесь в США, будто нечто витало в воздухе вокруг нашей планеты, нечто, давшее начало феномену бумеров с их свободолюбием и отрицанием заскорузлых буржуазных ценностей в Америке и в большинстве молчаливому, но упрямому диссиденству в России.

Да, мы тоже были всего лишь детьми, но, не сознавая того, мы были детьми, я бы назвал, Провидения, детьми, на кого была возложена миссия. Мы переросли всеобъемлющие пионерские галстуки и ко всем цепляющиеся комсомольские значки. Нас тоже тошнило от непременных фокстротов на танцплощадках и в клубах, от выполнения указов Отцов Народов и их приспешников в лице местных партийных функционеров. Мы тоже засиживались допоздна за столами покрытыми липкой клеёнкой в крошечных кухоньках малогабаритных квартирок, попивая водянистое жигулевское или тошнотворную смесь спирта, воды и красителей неизвестного происхождения и химического состава под гордым названием «Портвейн» и бесконечно споря о правах человека, о выборах без выбора, о хромающей экономике, о пошлой политике... Мои совозрастники шестидесятники, вспомните, вспомните всё это!

Музыка Битлз тоже звучала и у нас, но не из музыкального автомата, конечно же, а из старенького магнитофона, тянущего заношенную от бесконечного проигрывания, адски шумящую магнитофонную ленту. Мы тоже стали танцевать рок и твист. Мы слушали песни Джоан Баез и Боба Дилана. Мы переизобрели бардовскую традицию и пели свою лирику, свои песни и баллады и свои политически заряженные песни размножаемые на магнитофонных пленках миллионами копий, расходящихся по всей стране – полноводный социальный поток вне официальной культуры и пропаганды. Из этого социального потока выросли Александр Галич, Булат Окуджава, Владимир Высоцкий, Юлий Ким и др. Вы, бумеры, породили хиппи здесь в США; мы там в Советах породили диссидентов как социальное движение. У вас были Корея и Вьетнам, у нас Венгрия и Афганистан. Вы здесь, а мы там с нашей непримиримостью к ненависти, социальному неравенству, и милитаризму, больше молчаливой, но слышимой всеми слоями общества, были носителями свободы и мира, не тех свободы и мира, что были написаны на набивших оскомину транспарантах, а свободы и мира как условий нормального человеческого бытия.

Меня всегда озадачивала эта параллель. Почему эти, столь похожие социальные движения были синхронизованы с такой точностью на противоположных сторонах земного шара, в обществах, разделенных Железным Занавесом и столь разных по общественному устройству, по уровню развития и идеологическому фону? Если отбросить в стороны соображения о высшей силе или о прохождении Земли через некий вселенский информационный поток любви, в остатке возникал такой вопрос: что же было общего у нас и у них в те самые годы? Что могло послужить триггером этих социальных явлений?

Недавно, ожидая приёма в оффисе моего терапевта в г. Стони Броок, Лонг Айленд, и от скуки перелистывая затертые журналы, я наткнулся на статью об американском ученом и писателе Германе Кан (Herman Kahn) и о его, в своё время нашумевшей, книге «Термоядерная война» (On Thermonuclear War, Greenwood Press, 1978), и это было как удар грома среди ясного неба – ну конечно же! Вот он общий фактор, довлевший над нами как раз в те годы, в годы Холодной Войны и казавшейся неизбежной термоядерной катастрофы, грозящей уничтожить обе страны, оба общества. Вспомните этот страх, занятия по гражданской обороне, знаки где найти бомбоубежище – ведь то же самое происходило и здесь в Америке. И сразу же у меня возникло такое соображение: что если? Что если, подобно реакции любого живого организма на стресс, порождённый неблагоприятными условиями окружающей среды, наша социальная активность была реакцией общества на угрозу его уничтожения? Что если наша миссия заключалась в том чтобы сдвинуть человечество к такому общественному образу жизни, при котором эта угроза была бы, если и не уничтожена совсем, то по крайней мере снижена до относительно безопасного уровня?

Сейчас, с высоты 21-го века, кажется самоочевидным, что политика балансирования на грани термоядерной войны была чревата катастрофой для обоих обществ. Это был путь в никуда, в лучшем случае, и в пропасть – в худшем. Чтобы выжить, общество должно было изобрести альтернативу, а единственной альтернативой было запустить в это самое общество новые идеи, идеи способные, пусть не сразу, размыть ржавые догмы и сковывающие сознание цепи, изменить мышление всего общества, а через него и мышление правительств. Ведь человеческое общество является неким организмом, образованным индивидуальными умами, которые работают с идеями, генерируют идеи, обмениваются идеями и подвержены влиянию идей.

Во всей предыдущей человеческой истории, главенствующие идеи исходили от Больших Боссов, Отцов Основателей, главных клериков или идеологов, пророков, правителей – две мировые войны 20-го века доходчиво показали сколь разрушительны эти идеи могут быть. Мы же совершили нечто совсем другое, необычное. Парадоксально, мы сами не сознавали ни нашей значимости, ни нашей общественной миссии, ни того, что мы были носителями каких-то идей. Мы просто хотели выжить и сделать нашу планету более безопасной и более человеческой. Мы просто делились нашим беспокойством и поисками выхода со всеми, кто имел уши и желание слышать. Мы раздражали официоз нашим упрямым диссидентством, свободомыслием, песнями протеста, поэзией. Мы создали целую контр-культуру и вовлекали все больше и больше небезразличных людей в нее. На это ушло целое поколение – наше поколение – но мы, кажется, выполнили нашу миссию. Не отдавая себе отчета в социальной значимости нашего неприятия окружающей действительности, мы нашли способ относительно быстрой и бескровной социальной эволюции. Мы сделали революцию без революции. Мы сейчас живем в обществе, где термоядерное взаимоуничтожение больше не стоит в повестке дня, мы создали социальное окружение (по крайней мере в развитых странах), в котором война не является приоритетом в политике, сегрегация легла на полку забытым реликтом, национализм стал l’enfant terrible, а глобализация – нормой жизни.

Мы боролись за себя и не удивительно, что сейчас на склоне лет мы, бумеры-шестидесятники, слегка «обуржуазились», наслаждаясь, как выразилась Сюзен в своем эссе, «социальной справедливостью и изысканными приправами». У наших детей есть почти все о чем мы мечтали. Для нас настало время заниматься своей личной жизнью, собирая плоды с деревьев, нами посаженных. Настал их черед развивать общество дальше. Другие глобальные проблемы, чреватые угрозой жизни, выходят на первый план. Возможно, многим они кажутся пока не столь угрожающими и неизбежными, какими видели мы угрозу термоядерной войны в те годы, но они реальны и нельзя их не замечать. Среди наиболее горячих достаточно упомянуть СПИД (вирусные пандемии, в целом) и глобальное потепление. Я посматриваю на демонстрации и акции Гринписа и Зеленых обществ с улыбкой узнавания – мы тоже были непримиримыми энтузиастами, пусть не такими свободными в выражении своих идей. У них уже есть и свои победы: недавняя встреча глав правительств восьми ведущих стран G8 в Gleneagles, Scotland, посвященная глобальным проблемам, является несомненным доказательством этого. Эта встреча напомнила мне также о другой проблеме – исламском терроризме, переросшем в международную проблему, и опять я в сомнении, способствуют ли её решению скоропостижные военные действия, к которым так склонна нынешняя администрация в Вашингтоне.

Что касается России, то словечко «обуржуазивание», хоть оно и отражает суть происходящих в стране перемен, не очень-то приложимо к моему поколению. Оно было ввергнуто в пост-коммунистическую эпоху, пусть нами же и подготовленную, когда проблемы повседневного выживания и заботы о хлебе насущном не позволяют ему «почить на лаврах». Но. какого лешего, это мы сделали эту посткоммунистическую эру мыслимой, так нам ли пенять, что она стала реальностью, пусть и не такой, какой виделась в мечтах. Как тут не вспомнить ставшую крылатой фразу, озвученную бывшим премьер-министром Черномырдиным: «Хотели, как лучше, а получилось, как всегда». Тем не менеее, это воплощение наших идей, а не интриги американских спецслужб, и это не заслуга американской пропаганды, как ратуют посткоммунисты и иже с ними русские националисты. И мне кажется, что наша основная заслуга состоит в том, что этот переход к демократии, сопровождающийся развалом «империи зла», как назвал ее президент Рейган, произошел без моря крови, которая всегда была непременным атрибутом Российской истории.

Так не было ли движение бумеров в Америке и диссидентство в бывшем СССР знаком просыпающегося инстинкта самосохранения человеческого общества на той стадии его развития, когда уровень подчиненных человеку природных сил стал достаточен для самоуничтожения?

 

* Поколение, вступившее в юность в 60х годах, в США часто называют “baby boomers” или просто “boomers”. Название возникло в связи с подъемом рождаемости сразу после Второй мировой войны.