Волк прилег отдохнуть после обеда у озерка и задремал. Вдруг что-то мокрое хлестко свалилось ему на морду и заплясало на ней. Оно мокрыми липкими лапами залепляло ему глаза, тянулось к ушам, прыгало и танцевало, при этом издавало дикий лягушиный вопль: Этояэтояэтоя!..

Волк смахнул мокрое наваждение, хрипло взлаял и помчался огромными скачками. Он мчался, не разбирая дороги. Наверное, с самого рождения не испытывал он такого ужаса. Волк так и не понял, привиделось ему все это во сне, или было наяву.

Пробежав с три километра, он упал в кусты. Мучили рези в животе. Подошел и улегся рядом медведь. Оба молчали, говорить не хотелось. Внезапно с болота донесся знакомый вопль: «Это я, это я, это я, я, я…».

Волк повернулся к медведю и спросил:

- Что это?

- Не знаю, – ответил медведь толстым голосом. – Говорят, одна лягушка путешествует с птичьей стаей, перелетает с места на место.

- Михалыч, что ты говоришь такое, ты же прекрасно знаешь, что лягушки не умеют летать. У них нет этих… крыльев!

- Эта – умеет, - сказал медведь и замолчал.

Жужжала мошкара. Пасмурное небо готовилось пролиться дождем.

- Михалыч, - вновь начал волк. – И как, далеко они путешествуют?

Он и сам не знал точно, зачем завел этот разговор.

- Птицы, они, известно, далеко летают, - задумчиво обронил медведь. Помолчав, продолжил:

- И у турка были, и у шведа, - он загибал когтистые пальцы. – И даже в этом… в Ехипте…

- Ох, Михалыч, я и слов-то таких не знаю, - дернул ушами волк.

Молчание засасывало, будто топь. В теплом воздухе застыли недвижно черные шатры елей. Волк сказал с непонятным сожалением:

- А я дальше хутора Ясный нигде и не был…

И снова звенели только комары в душной западине.

- А я вот слышала, что неделю назад бухнулась в наше болото незнакомая лягушка. Вся такая из себя – везде, дескать, была, все, мол, видела. Да только и квакнуть не успела – сожрал ее аист!

- Чур, меня, чур! – замахал лапами Михалыч. – Сколько раз говорил – не подкрадывайся, Лизавета! Я больно к старости нервенный стал!..

Он возмущенно поскреб седой загривок. И спросил уже спокойнее:

- Кто ж Петровичу на морду сиганул? Кто на болоте орет?

- Дух ее, - без запинки отвечала Лизавета. – Это все дух чудит.

- Ох, и напугали кого-то болотные сплетницы, - волк обнажил в усмешке загнутые назад клыки.

Лизавета мгновенно прищурилась:

- А ты, Петрович, волк не из пужливых, что ж три версты чесал, как угорелый? - спросила она.

Волк в смущении стиснул нос лапами. А Лизавета меж тем продолжала:

- Точно вам говорю: нежить на нашем болоте завелась, свету теперь не взвидим, ой, как нам жить-то теперь, с нежитью-то-о-о…

- Отпрыгни от меня немедленно! – закрутил башкой медведь.

Лизавета отпрыгнула.

- Слушай сюда, Лизка. Ты девка бойкая, подберись, – незаметно, как ты умеешь, - и послушай, о чем они там, на болоте трындят!

- А ну как она вправду околела? Я покойников боюсь! – привычно заупрямилась Лизавета, но лапы уже несли ее в сторону болотины. Михалыч все рассчитал правильно – любопытство взяло верх над осторожностью.

Вновь покой затопил место лежки. Парило неимоверно. Волк вывалил длинный розовый язык, бока его часто ходили.

- Ты, Петрович, волк серьезный, вот скажи мне, - медведь начал медленно, как бы даже неуверенно. – Для чего, к примеру, зверь живет на свете?

- А?.. – спросил волк, будто проснувшись.

- Вот и я говорю: рождаемся, открываем глаза, учимся ловить еду… И – завертелось. Мы охотимся, на нас охотятся. Приглянулась какая – все быстро, с лету, - не до любви, чай! Детей и приголубить некогда. Только пасти разевали, есть просили – глядь, уж тебя сожрать готовы. Делай лапы! Лови еду, хоронись от человеков, набивай брюхо. Вот и бегаем по кругу, как чумной волк… э… прости, Петрович. А хоть кто-нибудь меня спросил: а чего бы ты, Михалыч, к примеру, от жизни хотел?

Голос его звучал странно – глухо так, размеренно, как из глубокой норы. И лежащему в оцепенении волку вержилось, будто не Михалыч это говорит, а кто-то другой. Очень старый и спокойный – вон, как та сосна, - и мудрый. Оно конечно – Михалыч умен, но этот… мурашки под шкурой от его голоса.

- А сколько раз по весне я просыпался и думал, что теперь-то все будет по-моему! – закончил медведь. Его маленькие тусклые глазки смотрели печально.

Волк не нашелся, что ответить.

- Лягуха улетает! Лягуха улетает!! – протявкал знакомый подхибетный голосок.

Медведь уже привычно подпрыгнул, ляснувшись на брюхо, и, втихую же, шепотом, выругался очень нехорошими медвежьими словами.

- Только и разговоров – об этой лягве! Утки-де вот-вот прилетят, и она отправится в этот… Ехипет! – трещала лисичка. – Ну и дурищи! Ведь никакого Ехипта нет – это миф о загробной жизни-после-того-как-околеешь!

- Нет жизни после околевания! Нет! околеешь – и человеки снимут с тебя шкуру! – рассвирепел Михалыч. Он всегда свирепел от бессмыслицы.

- Как хотите! – покрутила хвостом Лизавета. – А я от своих слов…

Резкий свист крыльев заставил ее упасть в траву мордой вниз. Совсем низко над западиной, где залегло зверье, прошли на бреющем две крупные птицы, а между ними… плясало и дрыгалось нечто. Оно напоследок мазнуло холоднющими лапами по морде волка, и пробулькало: «Это я!», но невнятно, будто имело во рту кляп.

- Упс… - пробасил медведь, отнимая лапы от морды.

 

***

Волк трусил неспешно по сумеркам. Он не торопился домой. Несколько раз прошелся, пометил свою тропу и так, и эдак…

Втиснулся, наконец, в логово. Жена уже спала, но чутко, сразу же проснулась, подняла морду.

- Где тебя носило? – спросила она. – Опять на болоте, с Михалычем засиделся?

- С ним.

Волк помолчал. Поискал блох. Нашел, разумеется. Затем спросил:

- Слышь, Варвара, а зачем зверь живет на свете?

Жена заинтересовано повернул голову.

- И зачем же, по-твоему?

- Я у тебя спрашиваю. Вот, к примеру, говорили в старину, что если волк в полнолуние отыщет цветок какого-то куста, – не помню, как называется, - то научится превращаться в человека, и станет он над волками князь. А куст этот – он то ли вовсе не цветет, то ли цветет всего пару мгновений, и никто не знает – когда. Вот и бегают волки, ищут, а сами-то не знают, чего. Вот так и мы все – ищем, чего не теряли.

- А сегодня как раз полнолуние, - многозначительно сказала волчица.

- Большая, а в сказки веришь, - подколол ее волк.

Волчица смешливо прищурила желтые глаза.

- И в кого из человеков ты бы превратился? В Бригадира?

Оба прыснули.

- Куда мне! – даже слезы от смеха выступили на волчьих глазах. – И какой из меня князь? Я ж даже не белый!

- Ну и кто из нас в сказки верит? – в свою очередь подколола его Варвара.

- А может, то и не сказка вовсе, а этот… как там Лизка сказала? Миф. Только у меня миф свой был, получше. В смысле, тот, что сам волчонком сочинил.

- Расскажи-ка, - попросила жена.

- Ладно, только не смейся. Если увидишь на озере лунную дорожку и пойдешь по ней, то попадешь в одно хорошее место, где еды – завались, охотников – нет, и можно делать все-все, что хочешь. А не то, что надо. Летать, к примеру…

- Летать?.. – женины глаза задумчиво светились во тьме. – А как ты по воде-то пойдешь?

- То-то и оно. Никак нельзя попасть в то хорошее место, - вздохнул волк.

- Хороший миф. Давай-ка спать.

Волк заснул. Сон ему привиделся странный, муторный – будто превратился он в Бригадира, человека из хутора Ясный, что бьет по утрам в железную хреновину, и созывает других человеков, по-меньше. Он заставляет их идти добывать еду. Сами-то они не пойдут, - смех, да и только. Будто бы он, волк, стоял на поляне в Бригадировом обличье, и бил в ту железную штуку, и собирался раздавать наряды Михалычу, Лизавете и Варваре…

Волк проснулся от такой нелепости. Закрутил башкой, и тут только понял, что тихий, как бы отдаленный, металлический звон никуда не делся. Что-то звало его, слабо светило из лаза. Он встал, осторожно, чтобы не разбудить Варвару. Жена несколько раз дернула лапами, но не проснулась. «Куда, это, она бежит в своем сне?» - подумал волк. Ему все казалось, что и он тоже спит.

Выбравшись из логова, увидел то, что светило. Голубоватая холодная искорка, вроде болотного огонька. Тихий, но настойчивый звон исходил от нее. Искорка полетела, волк побежал за ней.

Звон не прекращался ни на миг, усиливался временами, и тогда ясно слышались слова: «этояэтояЭТОЯ!».

«Кто «я», кто?!» - хотелось крикнуть волку, но от быстрого бега язык прилип к небу.

Он мчался по своему дневному пути, но в этот час дебри казались незнакомыми, странными, даже зловещими. Но никакая сила не вернула бы его сейчас в безопасное логовище.

Из зарослей выглянула волчья морда, и волк, с содроганием, узнал покойного отца, который угодил в капкан, когда он, Петрович, был еще щенком.

- Все за бабочками гоняешь! – укорил он сына. – Чем семью-то кормить будешь, мечтатель? Как жить?!

«Прости, папа» - хотел сказать Петрович, пролетая мимо. Но не сказал.

Из веток выдвинулась другая тень, повыше, помрачнее первой, со вздыбленной злобной холкой.

- Обалдуем был, обалдуем и остался! Ну, скажи, на что ты в жизни годен? – дядя, погибший в прошлогоднее половодье, нравом был круче младшего брата.

Призрачный Михалыч вышел из кустов, сказал:

- Ты, Петрович, волк серьезный…

А призрачная Варвара улыбнулась милыми желтыми глазами:

- Хорошие у тебя мифы выходят! А для чего все же зверь живет на свете?

Волк не успел ответить жене, ибо звездинка привела его к цели. Конечно же, это было давешнее озерко. И лунная дорожка на нем…

Волк улыбнулся, покрутил головой, и ступил на серебристую тропку. Одной лапой, другой, четырьмя… Он не верил глазам своим, и лапам тоже – дорожка была твердой, холодной, как бы изо льда, и он двинулся по ней навстречу луне.

Он трусил все быстрее, увереннее, и, в конце концов, понесся огромными скачками. Озерко было нешироким вовсе, волк точно это помнил, но этой ночью оно почему-то все не кончалось и не кончалось. И сама луна, разбухнув в полнеба пред ним, вдруг перестала быть. А вместо озера, неба и луны увидел волк далеко, впереди, странную, красивую страну, состоящую из залитых светом волчьего солнца гор, урочищ, вековых, могучих лесов. И расстоя-ние до страны этой – один прыжок, один толчок сильных лап.

Еще немного – и он увидит собратьев-волков. Они там не боятся человеков, коих в той стране попросту нет, не заняты всю свою короткую жизнь добываньем еды. Они женятся по любви и лелеют своих детей. Они там летают, куда им вздумается, потому что у них есть эти… КРЫЛЬЯ!

Волк вдруг затормозил всеми четырьмя лапами, взметнув брызги. А как же он про Варвару-то забыл? Разворачивайся и дуй за Варварой! И вместе – туда, к волкам крылатым, от этой проклятущей жизни… Да и мать-старуху заберем, как же она одна-то останется, и старшенького, он один из всего приплода выжил… А без Михалыча и Лизки будет скучно, даже там, у крылатых. Может, и их позвать?

Волк поначалу не понял, что произошло. Он провалился во что-то мокрое и холодное, а когда вынырнул, озеро было озером, а луна – луной. Сказочная страна больше не сияла в конце лунной дорожки, и звон прекратился. Только пели во всю глотку лягвы.

В два гребка волк выбрался на берег. Оказалось – всего-то чуть прошел по лунной дорожке. Тщательно отряхнулся, прижав уши, и побрел домой.

Варвара сладко спала, и, наверное, смотрела десятый сон. Волк осторожно прилег рядом. Он никак не мог разобраться в своих чувствах. Прикрыв глаза, тут же рухнул в странный и тревожный сон, в котором пронзительный голос верещал: «этояэтоя-этоя…».

Волк рывком выскочил из этого сна. Несколько раз перевернулся на месте, засунул нос под хвост, и заснул вновь. Без сновидений.