Ради чего мы ходим в театр? Помимо эмоционального и эстетического наслаждения, помимо отдыха от житейской сутолоки и многого другого, мы, конечно, желаем смотреть такие постановки, которые запомнятся очень и очень надолго. Которые можно интерпретировать вновь и вновь, позволяя полученному впечатлению раскрыться с разных, в том числе неожиданных сторон. Чем глубже содержание, тем сильнее оно всколыхнет душу, а то и настроит взгляд под углом, непредставимым совершенно.

Конечно, пьеса Бабеля «Закат» (1927) и не могла вызвать однозначную реакцию ни среди критиков, ни среди театралов. Однако мне интересна личная интерпретация. Автор исключительно смело взял, пожалуй, самую больную тему — не просто отцы и дети, но свержение власти отца-тирана. Свержение насильственное, жестокое, бескомпромиссное, хладнокровное, да еще и вопреки традициям, попирая древние еврейские каноны (которые отец так же попирает, планируя сбежать с молодой любовницей), которым тысячи лет. Действие пьесы происходит в 1913 году. Октябрьская революция только еще случится. Никаких политических идей в пьесе нет, одни лишь столкновения характеров и их интересов, впрочем, аллюзии пролепсисом вписывать никому не возбраняется. Конфликт сюжета автором решен классической перипетией (смена ситуации на противоположную). Вне всяких сомнений, сын незаметно станет драконом. История всегда повторяется и ничему не учит. По той простой причине, что со злом боролись его же методами.

 

Краткое содержание пьесы.

Первая сцена. Сватовство к дочери Двойре. Отец жадничает приданого. Младший сын Левка твердит, что «надо его зарезать ко всем свиньям». Заходит сам Мендель Крик, ни на кого не обращает внимания, как будто он один, остальные пыль сапог. Жена с проклятьями стаскивает с него сапоги. «Старик не кончил женских курсов». Жених уходит ни с чем. Девица, неудавшаяся невеста, «получает истерику».

Вторая сцена. В спальне жена выговаривает мужу — «не делает ночи». Детей отец не пускает в дело. Старший сын Беня — налетчик. Младший вернется из армии — туда же пойдет. Внуков нет. Сам «горячий как печка». Врывается Беня, требуя тишины. Отец взбешен, что сын ночью вошел в родительскую спальню.

Третья сцена. Трактир. Мендель гуляет. Выясняется, что он хочет продать дело и уехать с молодой любовницей в Бессарабию «сады покупать».

Четвертая сцена. Дом любовницы. Теперь она его унижает, впрочем, это такая у них любовь.

Пятая сцена. Синагога. Здесь не только справляют требы, стреляют крыс (святотатство), но так же встречаются налетчики и наводчики.

Шестая сцена. Закат. Отец отказывается от выгодного подряда и сыновья понимают, что он хочет, таки, дело продать. Отец дерется с младшим сыном Левкой, подло его избивает, но старший оглушает отца револьвером по голове. Все это на глазах людей.

Седьмая сцена. Старший сын Беня распоряжается в конторе. Отец унижен, потерял силу, сын не выпускает его из дома. Мать любовницы просит деньги на аборт.

Восьмая сцена. Столовая в доме Криков. Сестра, наконец, может выйти замуж — брат дает приданое. Беня теперь главный в семейном деле. Всем хорошо, кроме отца. «Всю жизнь хотел он жариться на солнцепеке, всю жизнь хотел он стоять на том месте, где его застал полдень. Но бог имеет городовых на каждой улице, и Мендель Крик имел сынов в своем доме. (...) Все в порядке, евреи. Выпьем рюмку водки!»

 

Безусловно, со стороны отца было полным безрассудством не учитывать интересы семьи: жены и детей, которые, элементарно, любили мать. «Очень смертно любят старики». Действительно, вдруг человек увидел, что стоимость всех забот жизни его, суеты сует — двенадцать тысяч рублей в базарный день (деньги, впрочем, немалые), а радости, по его словам, не было — «в доме отбыл жизнь», и жизнь эта самая у черты последней, и «Марусичка — солнышко»... Всякий разум старик потерял, плюс гордыня взметнулась так, что Мендель давно все вокруг презирает.

Надо отметить, сама картина взята из жизни, более того, она, можно сказать, штамп, а показывать зрителям самих себя — дело неблагодарное. Поругание отца, каковым бы он ни был, нигде и ни в каком укладе не приветствуется. Да, есть голоса в пьесе и из толпы, и от младшего брата, что Беня перегнул палку, но Бене на занятом месте отца сам черт не брат. И зритель, конечно, ощущает внутренний протест, некую несправедливость содержания. Тяжело воочию наблюдать, что человек ломается как соломка с одной серьезной головомойки. Был человек — и нету. Тяжело видеть, что любовница спешит скорее избавиться от беременности, хотя тут и к бабке ходить не надо. Реальность, она, вообще, глаза колет. Но драмы очищают. За очищением, за катарсисом и идут их смотреть люди. Но люди любят смотреть то, что как бы не с ними происходит. В этом смысле Шекспир всегда впереди планеты всей: при абсолютной прорисовке всех нюансов события, оно неизменно «где-то далеко», плюс сдобрено разнообразными художественными эффектами. Как-то: красота-романтика, щедрый юмор и полная чаша смертей, что, как ни странно, очень даже всегда примирительно содержанию. Поплакали и успокоились. Тем более, зло наказано, пусть и ценой смерти адептов добра. А здесь!? О, ужас! Все живы! И несчастный тиран подвержен запредельным унижениям, которым конца не видать.

Опять же, только такой тиранией он и мог обеспечить своей семье сладкое материальное существование на фоне прочих.

Бабель слишком, на мой взгляд, увлекается реализмом (как и в пьесе «Мария»). Но если в малых его формах этот реализм подан через гротеск, театрализованность-плакатность, щедро сдобрен монтажом разнородных сцен и восхитительными художественными описаниями с безудержной риторикой вдоль всего текста, то здесь мы наблюдаем суровую правду жизни. Которая, конечно, колет глаза. Она, элементарно, неудобоварима. Тем более, что тема вечная. Ну и что, что прошло сто лет! Да все читается, как здесь и сейчас! Преемственность поколений редко случается бесконфликтно. И «лямуры» на старости лет взвинчивают ситуацию до взрывоопасной, если у старика в руках материальные ресурсы — ведь хватит ума все кинуть к ногам возлюбленной. Тем более, Бабель показал отношения любовников, уж точно, не смешными! А более чем серьезными. Не встань сыновья грудью поперек дороги отцу, и уехал бы «за садами», не оглянувшись. Прошлая жизнь ценность для человека просто-напросто потеряла, оценена как шелуха и обуза. Однако и на старуху бывает проруха. А это зрителя в таком контексте пугает нешуточно... Сделай Бабель Менделя шутом гороховым, и, возможно, успех пьесе был бы обеспечен. Но кем-кем, а этим самым шутом он, точно, не был.

Еще для реализма просто необходим положительный герой, который — свет! Ну, пускай проходящий, но который позволяет опереться на то, что справедливость есть! Да, в заключительной сцене пир горой, и Бен Зхарья, и какая-то беременная женщина, и другие совсем эпизодические персонажи, но они, что называется, погоду не делают совершенно. А положительный герой однозначно должен быть силен духом, для начала! Иметь устойчивую систему ценностей должен, быть ее носителем бескомпромиссным.

Уж точно, не за голимой правдой-маткой мы обращаемся к искусству! А, скорее, за идеалами! И тем, что есть Другое. Правда вокруг нас, в реальной жизни, в количестве и так преизбыточном. Но, чтобы донести ее конструктивно, художники используют различные профессиональные приемы, которые позволяют без отторжения воспринимать материал даже в жанре сугубо реалистическом и шокирующий. Документалистика малохудожественна, она лишь первичный необработанный материал — сырец. Но она необыкновенно правдива! Опять же, с какой стороны взглянуть. Поскольку человеку не дан объективный взгляд, не дана истина. К ней возможно лишь только стремиться. Бабель стремится, это наглядно. Но, на мой взгляд, усердствует впустую, выписывая бескомпромиссно белое белым, а черное черным. Такое ощущение, что искусство внутритекстовой игры, которое Бабель демонстрирует в малых формах, в драматургии, построенной исключительно на диалогах, которых он был, несомненно, признанный мастер, просто ему не далось. Поразить мир в жанре реализма весьма непросто уже потому, что сложно заставить этому жанру внимать. Не стремились бы люди к духовному, к мифам, не вызывай у них материальное, реально присутствующее, столько отторжения и неприязни.

Да, пьеса написана ярким языком, она довольно динамична, но... она как бы не окончена... Как бы не сказал веского своего слова автор, уж слишком открытый финал. А по тем же «Одесским рассказам» мы знаем, что Мендель Крик окончательно растерял свой образ, попрошайничал себе внимание у людей, с которыми ранее и говорить бы не стал, не то сидеть за общим столом. Мы знаем, что Беню купил в мужья для своей дочери местный авторитет. Так что никакой это не закат, лишь продолжение натуральной истории. То бишь реальность голимая, в которой места для духовных чаяний очерчены и ограничены, где крылья переломаны еще до того, как они размахнулись. И подать эту реальность так, чтобы хотелось глядеть на нее вновь и вновь, мне кажется, в драме у Бабеля не получилось. Либо она отдана на откуп режиссерам, которые привнесут свои смыслы, оттенки, выставят свет и тени, оглушат и затопят музыкой и эффектами... Но у того же Шескпира пьесы можно читать и перечитывать и в текстовом материале, и оно не надоест бесконечно. Конечно, Бабелю просто не хватило времени, жизни короткой ему не хватило, чтобы понять и прочувствовать, как давать свой материал драматически. Впрочем, при известном режиссерском энтузиазме вполне возможно вынуть на поверхность и тему любви, и благородства (которое в пьесе, относительно цикла «Одесских рассказов», подано лишь рудиментарно), и сатиры на мещанство (коего не выхлебать)... Ломка, сама ломка сильного, властного, пропитанного запредельной гордыней человека требует более глубокой первичной текстовой проработки, чтобы увлечь собою, заставить болеть его болью. А персонаж, получается, просто сломался веточкой из веника, так, по пути... Не рухнул за ним мир, потому что он сам был для себя миром, и эту трагедию вопиющего одиночества передать, заставить зрителей-читателей болеть его болью, донести Бабелю, на мой взгляд, в тексте пьесы не удалось. За попытку спасибо.

Однако Исаак Эммануилович Бабель навсегда, навечно останется в истории советской, русской, мировой литературы как непревзойденный новеллист, виртуозно владеющий всеми мыслимыми и немыслимыми таинствами жанра, мастерство изображения которого дается считанным единицам, отмеченных божьим промыслом.