Заблестело в небе каплями. Или снегом. Как-то странно выкладывался рой

смешных мыслей. Музыка не давала спокойно жить и дарила минуты

просветления. Когда первые звуки Morricone с его темой к

шедевру киноискусства. Флейта. Нет, армянский рожок. В музыке – целая

жизнь, жизнь целых поколений убийственно просто летит мимо времени,

мимо песочных часов, выброшенных на помойку. Забавляясь, смеясь и

смеша окружающее. Дико холодно бывает в эти минуты.

- Ты занят? Подожди, скажи мне... ведь ты же сегодня посветлее? – Она

смотрит и не видит. Смотрит в себя, мимо себя. Даже мимо себя.

Улыбнуться и не сметь показать этого, когда она поднимет взгляд.

- Да... хотя на улице дождь... сплошной... как из ведра-ведрышка, -

затесались не озвученные междометия. Как в музыке Morricone.

- Значит, я чувствую тебя и без слов. И даже не слыша твоих слов. – Она

поднимает глаза, темные, глубокие, наполненные тем самым, жутким.

- Это плохо? – Плохо рождать пол-улыбки, как всегда что-то

недоношенное.

- Нет, конечно, это неплохо, - она дополняет улыбку до целой, и теперь ее

не прекратишь, пока она тянется, пока существуют минуты взвешенного

ожидания.

- Работы много? Понимаю, навалилось.

Творчество встречи. Так непонятно. Откуда соприкосновение, рожденное

еще до того, как я смог видеть ее? Секунды доносятся ветерком,

отсчитывают время до близости, до касания. Тянуться минутой к

преждевременному катарсису. Пусть. Пусть минуты будут секундами, но

спешить… невозможно.

- Ты читал моё «не хулиганское» эссе? Сегодня утром мне позвонил мой

приятель с совершенно дурацким вопросом: «Что ты там вытворяешь?». О

чем он, понять не могу…

Небрежность по отношению ко времени уже чудилась. Впереди

прозрачность и, не может быть! – пустота. Поэтому – вокруг. Теснее.

Удаленнее. Но честнее. Играя и смакуя, даря и отнимая.

- Классическое воспроизводство тайных желаний большей части мужского

населения планеты. И не объясняй никому! – Словно встал во весь рост и

сказал: «Не пущу!»

- Да? Ты думаешь, у меня получилось? – Оборачивается, протягивает руку,

отдергивая тут же ее.

- Мне казалось, что можно было бы сделать все менее прозрачным... но,

после второго прочтения понял, что это оттого, что… я знал. – Да, я знал,

и не попался. Но шаг сделал. Пусть.

- Менее? Еще - менее? Да там, по-моему, речь просто идет об авокадо. –

Играя интонациями, пробуя на вкус минутную паузу восторга от

приближения игры и победы в ней. - А что там про мужское население

какое-то было?

- Ну, так, а почему-то звонят, а?

- А... Он просто знает, какая я хулиганка… Решил, наверное,

подстраховаться…

Остановились, замерев. Слышится возглас собачника. Букинист явно

перестарался и слишком долго искал ей книгу о Кельнском соборе. Пыль

была даже на кончиках ушей! Запорошила. Представил, как заблестели ее

глаза, когда она взяла запыленный фолиант в руки и открыла

проложенные пергаментом страницы…

- Мне кажется, то, что ты задумывала, то и получилось…

- Хорошо, что получилось. Только тебе не кажется, что после отдельных

моих выплесков на народ нападает какое-то остекленение? Где танцы?

- Спроси лучше, где музыка?

- А напеть? Можно же напеть, если знаешь тему…

- Почему мы с тобой всегда разговариваем на эзоповом языке?! Не

знаешь?

- А зачем упрощать? Жизнь и так проста. Так лучше пусть проекция ее на

наш внутренний мир будет неоднозначной. Интереснее, когда не можешь

разгадать загадки, поставленные самим собой.

- Притворяться - это способ жить весело?

- Интересно…

Машина подъезжала к аэропорту. Найдя место для парковки, я въехал на

нее и затормозил. Прислушался. Двигатель пел ровно, грел и убаюкивал.

Ночь без сна давала о себе знать. Провожать всегда, как оборвать.

- Чтобы петь, нужно что-то внутри иметь... Пока не поется, - сказал я,

глуша двигатель.

- Подождем. Подождем? – Спросила она у себя. А потом повернула голову

ко мне. Я молчал.

Людей перед зданием аэропорта было мало. Вечер играл первыми

сумерками, как вор отмычками перед дверью в ночь.

- Ты влюблен? – Ее голос оказался как-то стразу севшим, треснутым.

- «В лесу раздавался топор дровосека...», - усмехнулся я, наблюдая за

стартующим самолетом и затягиваясь его гулом. - А ты?

- Да... – Быстро ответила она. - А ты?

- Да. – Только так. «Нет» сказать было невмоготу. - Вместе мы -

влюбленные люди! В мужа?

- А ты в кого?

- Расскажи о нем.

- О ком из…?

- А ты влюблена в… нескольких?

- А ты как думал?

- О самом ярком…

Секунды смешивались в слой временного пирога, раскатывались будущим,

посыпались приправами-мелочами окружающего и ставились в печку.

Шутник – кулинар! Смешно.

- Видишь. О самом? Так нельзя.

- А как можно? Хорошо. Не ярком, а близком. Как правило, самый яркий –

это далеко не самый близкий.

- Я не рассказываю. Но ты можешь рассказать. Смело.

- Я тоже… почти не рассказываю, если только кто-то не догадается сам.

Все… хочу кофе.

- Что ж. Обидно, знаешь. Пойдем – попьем.

Мы вышли из машины. Запах леса и весенней свежести перемешивался с

ее духами. Легкий щелчок дверей, почти одновременный. Писк

сигнализации. И несколько шагов вперед. Она взяла меня под руку,

одновременно провела пальцами второй руки по моей ладони, прижала.

 

***

 

Мы пили Davidoff на втором этаже здания аэропорта. Когда я был с ней,

никогда не хотелось спешить. И в движениях, и в мыслях, и в сексе и, вот

сейчас, когда мы пили кофе. Две маленькие чашечки их тонкого фарфора

и раскраской под Пикассо, в них 30 граммов кофе. И больше ничего было

не нужно! Все остальное было вокруг. Внутри…

- Он знает. Ну, или догадывается. Может быть.

- Он… - всегда, когда мы говорили о своих «любимых», я иронизировал,

защищаясь от более глубокого проникновения мыслей. Именно мыслей, не

чувств. Чувств хватало, чтобы знать. - Вряд ли он знает, если ты ему не

сказала. Чувствовать можно, конечно. А встреча была?

- О, да разве ж ты любопытен? – Лукавая, перехватывает инициативу.

- Ты же знаешь, что нет... это почти профессиональное. Ладно, не о том

говорим, ты права. Но ты тоже любопытна. Ужас как...

- А-ха… - Она делает глоток, закрывая глаза. - Но я умею сдерживаться…

Еще один глоток. Что-то она заспешила. Придумывает!

- Стараюсь, во всяком случае. Потому что я любопытна, как обезьяна.

- Анализировать по мелочам-черточкам и делать некоторые выводы...

значительные. Потом, да?

- Нет-нет-нет… - Вот и засмущалась.

И я знаю, что она вспоминает сейчас. И пытается это скрыть, и не может.

Ее старания перехлестывают через край даже жизненной лодки

откровений. Словно в ней пробоина, словно она вычерпывает вдруг

накрывшую лодку волну, старательно, убедительно, ловко, но… ковшик

дырявый и уже отслуживший свой срок.

Ночь…

Да, ночь.

И этот чертов Morricone с его темой.

 

***

 

- Тебе важно быть в состоянии влюбленности постоянно?

- Нет. Это же не самоцель. Я просто люблю...

- Просто любить… сложно. А любить можно только тогда, когда это

любовь.

- …

- Речь не о самоцели. Речь о состоянии. И о необходимости этого

состояния тебе. Тебе внутренней. Не разуму, а естеству.

- Конечно. Наверное, каждая женщина должна любить. Постоянно. Одна

влюбленность переходит в следующую… в следующую.

- Порочный круг? Порочный не в смысле "порок", а в смысле – не

разрубить. Наркотик: необходимость острее чувствовать, ярче

существовать... и?

Отвечать было нечего. Узоры смысла, петельки новообразований,

цветовая гамма ореолом, вокруг, навязанный смысл – все это бредило,

остывая. Сдавило горло. Обнять! Срочно обнять и не выпускать ее, уже

дрожащую, испуганную последней точкой прощания, там, где-то у

«зеленого коридора» под заинтересованные… всегда заинтересованные

мужские взгляды, теперь уже пограничников и таможенников. Провожу

пальцами, кончиками пальцев по ее лицу, словно запоминая. Она ловит

пальцы губами, задерживая движение.

- На самом деле я очень постоянна, Валер. До неприличия... – Серьезные

глаза застывают.

- Как это ни странно, я тоже, - говорю я, замечая банальность, но уже

вдогонку, по выстроенному ею мостку.

- Что же тут странного, это Дева. Если тебя любит Дева, то ты обречен…

Слова, слова… кругом слова. Словно в паутине. Мне казалось, что она

знает, что мы расстаемся не на неделю. Всплывает в памяти другое.

Давнее. Далекое. Полузабытое. Почти начало.

«- Лис...

- Да, Лиса.

- Ты занят? Подожди, скажи мне, ведь ты же сегодня… посветлее?

- Да... хотя на улице дождь... сплошной... как из ведра-ведрышка.

- Значит, я чувствую тебя и без слов. И даже не слыша тебя...

- Это плохо, Лиса?

- Нет, конечно, это неплохо.

- И не хорошо?

- …

- Ты задумалась?

- Нет, я уже занята...

- А я уезжаю...»