Мила протиснулась сквозь толчею в дверях универсама «Чкаловский»,

выскочила на улицу и засеменила по мокрому асфальту. Ноябрьская

морось противно заполнила воздух.Тяжелый пакет с продуктами оттягивал

плечо. Не замечая людей, разноцветной рекой протекающих мимо, Мила

барахталась в несущихся потоках собственных мыслей: «Не забыть найти

перчатки детям. Воздух уже холодный, руки стынут. Коробка с перчатками

где-то в шкафу, сверху. Яблоки так и не вынесла на балкон, гниют.

Мамочка совсем старенькая стала, а я так редко ей звоню, бессовестная!

Успеть накормить детей до тренировки. Интересно, в холодильнике

остались ножки? Если нет – можно сосиски. А что, если не пойти сегодня

на литовский? Приготовить семье нормальный ужин, сделать с детьми

уроки по-человечески, прибраться… Хотя… итак уже отстала. А чертов

экзамен позарез надо сдать в январе. Нет, сегодня стоит сходить, в

следующий раз пропустить. А значит, Нютка «Человек и мир» снова не

выучит, отметку не исправит. Не пойти?..»

 

Вдруг нечто чужеродное вмешалось в этот бестолковый мысленный

хоровод. Из людской реки к Миле шагнул человек. Пожилое небритое

лицо, осторожный взгляд, виноватая улыбка. Что он говорит? Мила с

трудом разобрала тихую сбивчивую речь:

- Пожалуйста, что-нибудь покушать…

А-а, попрошайка. Мила раздраженно поморщилась. Буркнула что-то о

вреде пьянства и засеменила дальше. С виду вполне здоров, пусть

зарабатывает. Как можно просить на улице? Позорище. Ручки пакета

больно врезались в ладонь, заныла спина. Мила опустила пакет на землю,

размяла спину и затекшие пальцы. Что-то беспокойно, неуютно. Глаза.

Они не такие, какими бывают у этих, стреляющих мелочь. Глубокие, что

ли. Вроде, и нелживые. Может, у человека что случилось? Черт…

Мила обернулась. Вон там, чуть поодаль от магазина, серая фигура в

мятом пальто. Не похож на пропойцу или шулера. С другой стороны, нынче

полно таких «несчастных» пасется на улице. И детей таскают с собой, и

истории у них душераздирающие, а на самом деле – мошенники и

бездельники. Фу.

Мила снова взялась за пакет. Оттуда аппетитно сверкнули сахарной

пудрой румяные булочки. Чувство вины неприятно полоснуло по сердцу.

Она еще раз отыскала взглядом серое пальто. Стоит, мнется. Видно, не к

каждому решается подойти. То ли выбирает тех, у кого пакеты побольше,

как у нее, то ли тех, кто лицом добрее… как она? Милу бросило в краску.

Она сделала несколько шагов в сторону мужчины. «А если очередной

обманщик? Зачем таких прикармливать? Я что, богачка, каждому

попрошайке помогать?»

 

Память услужливо перенесла ее на несколько лет назад, в аптечную

очередь. Оставив больных детей дома, Мила ждала, прислонившись к

витрине. В домашней аптечке вечно не бывает того, что нужно именно

сейчас. Очередь небольшая, пять-шесть человек. Сзади кто-то тронул за

плечо. Обернулась. Неопрятный мужчина лет шестидесяти в сильно

облинявшей куртке, по-собачьи ловя ее взгляд, стал рассказывать, что у

него очень больное сердце, но не хватает совсем немного на лекарство. Не

могла бы она ему помочь? Мила молча достала кошелек:

- Сколько вам не хватает?

- Так это… сколько можешь, девочка, я ж это… сколько можешь,

хорошая, мне много не надо…

Мила перебрала купюры в кошельке. На что-то дешевое от температуры

хватит, и вот еще останется… Достала две бумажки, протянула. Мужчина

обрадовался, как ребенок:

- Ай, спасибо, девочка, ай, милая, спасибо…

На ходу запихивая деньги в карман, он устремился к выходу, не

вспомнив про свое больное сердце. Тетка из очереди застыдила:

- Вишь, алкаш бесстыжий, все ходит и ходит. Стоит, выпрашивает…

Гнать таких!

Аптекарша высунулась из-за прилавка:

- Что, опять этот приходил? От, надоел! Ни стыда, ни совести!

Очередь дружно прогудела то же самое.

«Что ж вы молчали-то, когда я деньги отдавала, праведные мои…»

 

Мила решительно развернулась в сторону дома и зашагала, больше не

оборачиваясь.

Дома ждала обычная круговерть. Мила накормила, собрала и отправила

на тренировку детей, закрыла за ними двери. Неприятное чувство бродило

внутри нее, не отпускало. Как она могла пройти мимо голодного с полной

сумкой еды? Может, его ограбили, обманули, выгнали? О, Господи, а если

это беженец из Украины? Что с ней? Она стала равнодушной? Забыла о

том, что следует предлагать свое тому, кому оно нужнее? И вот та самая

десятина, которую следовало сейчас отдать, осталась при ней, а тот

человек стоит голодный у магазина. Кажется, ему было неловко, значит,

не привык просить. Или показалось? Да какая разница, это ведь не важно.

Важно было помочь, откликнуться. А она этого не сделала.

 

Мила машинально присела в коридоре возле ящиков с яблоками. И портятся, и загромоздили коридор. Нет уж, все остальное потом, сейчас

яблоки. Она стала выбирать битые, с пятнами – на компот. Остальные

нужно будет аккуратно уложить в коробки, проложить тонкой бумагой,

вынести на балкон – и всю зиму кушать свежими. Как хорошо, что у

родителей есть дача. В магазине-то дорогущие и с консервантами, а у нее

– вот, красота. Да у нее вообще все замечательно: уютная квартира,

чудные дети, на жизнь более-менее хватает.

 

А у того человека?

 

Сомнения грызли ее нутро. Обвинила человека не то в пьянстве, не то в

тунеядстве, а с какой стати?

Кто вообще может определить, заслуживает ли помощи просящий? К

примеру, в беде женщина с ребенком на руках, или она из тех, кто

опаивает малыша наркотиком, чтобы спал весь день и не мешал

«работать» в переходе? Или надо просто отдать свою десятину, не

вычисляя – правильна ли она?

Но если без разбору подавать всем просящим, то завтра халявщиков

станет вдвое больше, как с этим быть?

 

Размышления прервал звонок мобильника. Взволнованный Тимкин голос

тараторил в трубку:

- Мам, тут птичка в решетке застряла. И у нее, кажется, крыло сломано.

Мы ее достать не можем! Сейчас попробуем залезть повыше. Мам, а можно

ее домой принести? Мы вылечим!

- В какой решетке? Ты где, почему еще не на тренировке?

- Ну, мы вышли из метро, а тут птичка. Ну, в решетке, в железной

ограде.

Только высоко. Мам, так как ее спасти?

-Тимка, не трогай ее руками ни в коем случае, слышишь? – Мила даже

повысила голос, вспомнив пугающую статью о том, что городские птицы –

самые-самые разносчики многих болезней. – Тимур, на тренировку

немедленно, вы опаздываете!

- Нет, мам, мы хотим ее спасти. Так можно ее домой взять?

- Ты с ума сошел! Нельзя! Мало ли какая зараза на ней!

- Ну, мам!

- Нет! Уже забыл про котенка? – Теперь она вспомнила историю с

принесенным домой котенком и грянувшей следом микроспорией. Мало

того, что пришлось долго мазать всякой гадостью и травить детей

вредными таблетками, так еще и налысо побрить. За Нюткины косички

особенно обидно было. Словом, о птице в доме речи быть не может. Хватит

хомяка на ее голову.

 

Но нельзя же, в самом деле, вот так запретить детям спасать бедную

птичку. Надо как-то выкручиваться.

Мила смягчила голос:

- А что за птица? Голубь?

- Нет. Кажется, ворона. Черная, в общем. У нее крыло торчит. Мам, ее

жалко! – в Тимкином голосе дзынькнули те самые нотки, которые

дзынькают, когда слезы уже готовы брызнуть.

- Тимочка, она очень высоко?

- Да, тут не достать. Мы дядю просили, он не смог.

- Сынок, давай так: вы бегите на тренировку, а я пока подумаю, что

делать, ладно? Но только учти – домой птичку нельзя.

- Ла-адно.

 

Мила отключила телефон и рассеянно уставилась в окно, по которому

стучало множество мелких дождинок. Они ударялись о стекло и умирали,

растекаясь по прозрачной глади исчезающими струйками. Миле вдруг

показалось: эти мокрые бедняжки просятся в ее теплый и уютный дом,

чтобы спрятаться от промозглой осеней хмари. «Тук, тук, впусти нас к

себе, впусти! Холодно. Помоги нам! Впусти. Тук, тук». Мила зажмурилась,

сжалась. Дурацкое видение. Что за день такой? Почему сегодня всем что-

то нужно от нее? Ее словно проверяют на доброту, подсовывая одно

странное испытание за другим.

Стоп. Вот оно что!

 

Мила как-то для себя открыла и не раз убеждалась: если сплоховать в

некой ситуации, то по каким-то неведомым ей вселенским законам

обязательно последует другая, похожая, только уже на порядок труднее

первой. Третья ситуация, как правило, оказывается еще более сложной.

Может быть, это такой скрытый вирус, который запускается и множится в

нас, когда мы неправильно себя ведем? Или, может, дело в каких-то

сложноперепутанных кармических слоях, которые неотвратимо

накапливаются в нас с каждым поступком, словом, даже с каждой

мыслью?.. Мила не очень-то верила в карму и прочие эзотерические

премудрости, но одно она усвоила точно – неверно пройденная ситуация

рано или поздно потянет за собой следующую, и если не осознать и не

исправить ошибку, жизнь будет без конца подсовывать похожие

испытания, которые будут все менее разрешимы.

 

А может, все это она придумала. Но закон почему-то работает. Она

назвала его «законом глупости». Собственной глупости, конечно.

 

Почему она отмахнулась от человека, даже ни о чем не спросив?

Неужели вот это «а вдруг он плохой» помешало? Что же это она – н

человеку помочь, ни птице? Бред. Она ведь добрая. Или у добра имеется

свой предел, зависящий от обстоятельств? Опять бред. Хорошо, а ей чт

сейчас, бежать обратно к «Чкаловскому», искать того бродягу? Или, может,

нестись спасать ворону, застрявшую в заборе на другом конце Минска? Да

что она вообще может сделать для той вороны? А для своих детей, за

воспитание душ которых она в ответе?

 

Может, в ветлечебницу? Да разве у нее есть на это время? И станут ли с

ней там вообще разговаривать? Возили они как-то свою любимицу –

хомячиху Сабрину, у которой вдруг закровоточил глаз. «Маленькая моя,

потерпи немножко, тебе сейчас помогут» - приговаривал сын над

шуршащей изнутри коробкой от сока, и весь путь к районному ветеринару

осторожно эту коробку гладил. Добрались, отсидели очередь, зашли в

кабинет. А там бойкий молодой человек в халате, не дослушав, громко и

весело объявил:

- Мышами, хомяками и прочими подопытными экземплярами не

занимаюсь!

Тимка крепче прижал к сердцу любимый пушистый комочек. Доктор,

широко улыбнувшись, театрально осведомился:

- Еще вопросы?

Мила совсем растерялась:

- А что же нам делать с ее глазом?

- Да цепанулся где-то глазом ваш хомяк. Заживет. До свидания!

Может, правда – зачем заниматься маленьким хомяком, когда в коридоре

очередь из породистых собачек? Это Мила пыталась всю обратную дорогу

объяснить глотающему слезы Тимке.

 

В общем, Мила не знает, что сказать детям, которые скоро снова

прибегут спасать ворону, позвонят и спросят, что делать.

 

Ну, а что делать с человеком у магазина? С него-то него и началась эта

злосчастная цепочка ее неспособности делать добро.

 

Мила посмотрела на часы. Может, он еще там?

 

Она собрала в пакет несколько лучших яблок, завернула две сахарные

булочки. Что бы еще? Нарезала колбасы, хлеба. В бутылку от газировки

налила домашнего компота. Положила два пакетика детского молока. Не

слишком? Похоже на ссобойку для близкого человека. А надо ли?

 

Нет, конечно, ей не было жаль колбасы или молока. Ее больше не

волновали невыученный литовский и неприготовленный ужин. Ей важно

было принять решение.

Приготовленная ссобойка – это ведь еще не значит, что она куда-то

пойдет. Зачем? В дождь? По окнам барабанило. Тук, тук. Тебе хорошо. А

нам плохо. Тук, тук.

Глупо идти к магазину, искать чужого человека и совать ему эту странную

ссобойку. Но так же глупо сидеть дома и перебирать яблоки, когда

голодный человек стоит под дождем и стесняется попросить у кого-нибудь

еды.

Мила оделась, сунула в сумку эту дурацкую ссобойку и пошла. Если его

там не будет, то и ладно. Если же он там – подойти и предложить. У него

такие хорошие глаза. От нее ведь не убудет.

 

Возле «Чкаловского», как всегда в эти часы, было многолюдно. Мила

прошлась туда-сюда, всматриваясь в мужские фигуры, снующие в

опустившихся сумерках под мелким дождем. Нигде не видно того

человека. Ну, нет так нет. Мила направилась домой.

 

Дождь, наконец, перестал. Чувство вины не ушло, но стало чуть легче.

Она ведь все-таки попыталась.

Почему, чтобы не совершить добро, всегда находятся причины?

Ведь чтобы добро совершить, никакие особые причины не нужны.

 

Заверещал мобильник.

- Мамочка, мы уже в метро!

Мила осторожно спросила:

- А ворона? Как она там?

- А ее уже нет. Наверно, кто-то освободил, пока мы тренировались.

Мила улыбнулась. Неужели сработало?