Две тысячи девятую от Рождества Христова весну я встретила будучи в жесточайшей депрессии. Не было работы, денег, здоровья... С тем и вползла в май, отравляя существование себе и своим детям. Сама себе представлялась я тогда воздушным шариком, под завязку заполненным адреналином. Не смейтесь! Так доктор объяснил. Так и сказал: «Вы переполнены адреналином. Это - от невостребованности и страха за свое будущее. А весной - положено наполняться счастьем и любовью. Вот и постарайтесь наполняться...»

И вот я выхожу от доктора, иду домой, сажусь за стол, пишу инструкцию на весну и начинаю искать любую работу. Выбираю ее по принципу «из двух зол» - истопником и уборщиком в местное почтовое отделение или нянькой в детский дом, что в четырех километрах от поселка в березовом лесу за речкой. А полное его название: Школа-интернат для детей с отставанием в психическом развитии. Живые люди и бесчувственные поленья... Выбираю первое, перебираюсь в комнату с окнами на юг и начинаю жить по инструкции: просыпаюсь в комнате, наполненной солнечным светом, не включаю телевизор. Там - ужасные новости про грязные деньги, жажду и смену власти, а у меня — май. С потягушками выхожу на солнечное крыльцо, как есть, в одной ночнушке. И дальше по плану: улыбнуться кошке, собаке, черемухе, облакам и воробьям. Зубки почистить, лицо кусочком льда протереть, чуток крема на щеки, скулы, шею. Чашка кофе и в путь - на работу.

А в тот день нарушила мной утвержденное. Виновата черемуха. Заметелила и значит - маю конец. А на горизонте - лето. А лето, как известно, - скоротечно. И в голову вновь засела грустная мысль: скоро осень, а как же я... Ничегошеньки не успела. Счастьем не пустоты не заполнила, грядки не вскопала, цветы не посадила. А тут еще - весна, что утекает... Остается последнее: зубки, крем, кофе и... что там еще? Ах, да... На работу!

До интерната идти пешком. Два километра через поселок до речки, дальше - мостик и еще два по дороге в горку через березовый лес. Черемуховая метель рванула за мной из ворот, подхватила лепестки соседского дерева и еще, и еще... По всему пути - облачка, птички-бабочки, легкий ветерок с запахами свежей травы, навоза, печного дыма. Всего, чем пахнет деревня в ранний час, управляясь с вечной повседневностью своей...

Иду-шагаю, чуть от красот этих ожила и потому напеваю свежесочиненное. А навстречу - она... Зиночка! Я иду, а она - летит. Я в гору - медленно, а она с горы - легко. Юная, рыжеволосая, белокожая, с россыпью веснушек на счастливом лице. Подлетела, на землю возле меня опустилась и повисла на мне. Я стою, как вкопанная и глазам своим не верю. Я на выходные уходила, она грустная сидела на скамеечке под березкой. Что-то прутиком чертила на земле. Издалека мне рукой помахала и вновь - головку вниз к нарисованному.

А еще раньше, во время большой переменки, в каморку мою пришла и сотовый попросила. А к нему - очередь. В интернате телефоны иметь можно только старшеклассникам, но не у всех они есть. У Зиночки нет. Откуда ему быть у круглой сироты. А и есть у кого, так не всяк даст. Не я сказала, Зиночка. Так и сказала: «Мама, а можно твой телефон взять. Очень надо позвонить. Из наших-то, - кивнула в сторону, - не всяк даст».

А к моей трубке очередь из малышат-первоклашек. Не заберешь же у Вадика? Он уже вторую переменку пытается дозвониться домой до мамки. Мамка его - в селе, что в двадцати километрах от детского дома. Но ни сама носу не кажет, ни на звонки не отвечает. Парень переживает, что я телефон заберу и следующему в той грустной очереди отдам. Или подумает, что мне телефона жалко…

А мне не жалко! Знаю, каково это, когда про тебя забыли и на звонки не отвечают... Вот и деткам этим отвечают крайне редко. Даже так: крайне крайнего редко... Отсюда - и «мама» к каждой женщине, что в детский дом на службу или по надобности какой приходит. Мужчины, соответственно, - папы. Я, поначалу, как слышала это «мама», начинала озираться. Долго привыкала.

Но - вернёмся к Зиночке...Ей пятнадцать лет и десять из них она - круглая сирота. Впрочем, домашним ребенком и до пятилетнего возраста назвать ее можно лишь условно. Мама спивалась, папа сгинул, бабушка умерла. Был брат, но давно пропал. У Зиночки, кроме большой «двушки» в городе, где сейчас по договору с опекой живут чужие люди, ничего нет. Нет, вру! У нее есть отличные навыки швеи и диагноз: «олигофрения». Крохой была - не задумывалась над словом, само по себе страшно звучащим. А, может, и не знала его. А теперь задумывается. И отсюда следует, что у Зиночки с психикой полный порядок. А в отстающие записала ее какая-нибудь формалистка из комиссии. А, скорее всего, их там было несколько - формалисток. И забраковали маленькую Зиночку, может быть, только за то, что воспитательница с ребенком общий язык не нашла. Или не сумела маленькая девочка пирамидные колесики, в положенном порядке и в положенный срок, на место уложить. В обычной ситуации, рядом с ребенком - мама, а где взять ее Зиночке?

И вот теперь, десять лет спустя, она приходит в мою каморку, здоровается, садится и начинает говорить о себе. О прошлом — мало и грустно, да и помнит немного, по большей части, - только страшное. О будущем - с надеждой и фантазией. И это тоже говорит о том, что у Зиночки с психикой все в порядке.

- Мама, - говорит Зиночка, - вы же видели, какие шторы красивые у нас на школьном этаже висят...

А шторы действительно великолепные! Сшиты аккуратно, «прибамбасов» на них - рюшек и кисточек - в меру. Придумано и сработано не хуже, чем в самом «навороченном» ателье. И шторы те - работа интернатовских девочек. И потому, я верю Зиночке, что иметь такую замечательную профессию - достойно и здорово. А раньше, до перестройки, девочек учили на штукатуров-маляров. И значит, слава Богу, что перестройка та была. И благодаря той перестройке в интернате второй год - газовая котельная, в комнатах тепло, и есть горячая вода, душ, и дети теперь не выглядят, как «инкубаторские». Вот и Зиночка выглядит хорошо. На ней короткая джинсовая юбочка, симпатичная блузка и модные в этом сезоне балетки. И если бы к этому наряду добавить чуть-чуть любви... Любой - материнской ли, первой...

Любовь бы пришла и подрумянила бледные щечки, включила свет в зеленых глазах, напомадила бы губы живым розовым цветом, распрямила бы спинку, обняла бы за плечи, что-нибудь ласковое на ушко шепнула. Взяла за руку и повела в жизнь, что кипит за стенами казенного дома, в восьмой класс обычной общеобразовательной школы. Где на переменке можно запросто выбежать с подружками на школьный двор, вдохнуть душистого майского воздуха, подставить весеннему ветру лицо. После уроков, а то и вместо них, побежать с друзьями в кино, на дискотеку. Погулять по парку, по шумным или тихим - в зависимости от настроения - улицам. Держать за руку друга. Пить вечером с мамой чай на кухне и рассказывать - рассказывать обо всех чудесах, что случились сегодня...

А вместо этого, бледненькая, тоненькая, как веточка березовая, Зиночка каждое утро, когда интернатовские по звоночку бегут на зарядку с третьего этажа, где спальные и игровые комнаты, на первый, где спортзал, садится у окна. Ей разрешают такие прогулы. Она надежный и ответственный человек. Запросто может подменить и дежурную на входе, и уборщицу, и дворника, и воспитателя. Она - «не склона к побегу». Звучит страшно, но так про нее говорят. Она сидит и каждого входящего с улицы встречает взглядом, в котором надежда: а вдруг? Хлопнет входная дверь и случится что-нибудь такое, отчего вся ее жизнь изменится мгновенно, здесь и сейчас.

Входящие здороваются и проходят мимо. И она идет на завтрак со своей зарядившейся группой, а потом - в класс, что на втором этаже. Во время переменки она, непременно, придет, окруженная малышней, и начнёт дарить-раздаривать любовь... Вадика и Димку по голове погладить. Сонечку приподнять, чтобы дотянулась до кнопки звонка, зовущего на урок. Леночку - на колени к себе, прижать к теплу своему, укачать... А еще: вытереть Алешкин сопливый нос, поправить Костику непослушную рубашку, что норовит выпростаться из брюк, завязать Максиму шнурки. Пряник и яблоко от завтрака - на стол: «Мама, угощайся...»

Где берёт она столько нежности, столько тепла души и маленького своего сердечка? Откуда, если саму ее не питает и не лелеет любовь - материнская ли, первая …

Дома, освобождая телефонную память от ребячьих сообщений в никуда, нахожу штук тридцать Зиночкиных, отправленных какому-то мальчику. Входящих же - нет вовсе. И мне становится стыдно, что я не подошла к ней, грустной, сидящей на скамейке во время вечерней прогулки. Потому что подумала: «Надо же человеку побыть один на один с собой…»

Вру! Глядя на этих детей, разговаривая с ними, помогая им справиться с расшифровкой полустертых телефонных номеров на замурзанных от обращения бумажках, я вдруг остро начинаю чувствовать то же, что и они — свое сиротство. Боюсь его. Хочу к маме, к детям. Хочу, чтобы погладили по голове, поговорили со мной. Укрыли меня, задремавшую с книжкой на диване, теплым пледом. Положили на блюдце пряник к вечернему чаю. Пряник, купленный специально для меня. Убегая от Зиночки домой, торопливо и равнодушно махнув ей рукой издалека, я бежала от этого сиротства и всю дорогу назад - два километра через березовый лес к мосточку над рекой и еще два - по поселку, думала: Я подойду к дому, а там - дымок над крышей и родные голоса...

Я, конечно, дождусь. Мне есть, кого ждать. А ей? И я, совсем не божий человек, за себя и для себя никогда ничего не просившая, начинаю просить для неё. И думать о ней. О том, сколько горя выпало на долю такой маленькой девочки. На сто женщин поделить и то - многовато каждой достанется. И ничего не поправить... Зиночке даже удочерение не грозит. Диагноз: олигофрения - приговор. Клеймо на всю жизнь. Ей и передовиком производства не стать никогда. Трудиться будет ударно, а медаль отдадут другому...

Забегая вперед, скажу, что ненадолго хватило меня для работы в детдоме. Здоровье оказалось ни к черту для такой работы. Но главное... Стонать и плакать по себе, любимой, я перестала. И теперь, ежели ерунда какая в голову придет: «ах, за что это мне..», вспоминаю то майское утро, Зиночку - в лесу возле интерната. Счастливую! Щечки разрумянились, глазки блестят, в руках - телефон. Значит, кто-то из подружек позволил позвонить, а на том конце - ответили... И значит, любовь, что живет в её сердце, окрепнет, наберется сил и согреет. И хватит ее на всех, кто рядом. Только бы больше потерь в ее жизни не было…