…Прощай сержант или трамвайные зарисовки случайного пассажира

 

- …Следующая остановка ВВЦ.

Проскрипел сквозь динамики простуженный голос диктора, и трамвай отчаянно задрожав и разбрасывая мертвенно – голубоватые искры, остановился. Блекло-желтые квадраты света упали на грязный, заплеванный и вытоптанный снег трамвайной остановки. Сквозь залапанное, запотевшее стекло я смотрел на кособокую урну полную мусора, в которой в поисках пивных жестянок копался интеллигентного вида старик в темном пальто довоенного покроя и вытертого каракуля шапке пирожком. Отреставрированные «Рабочий и колхозница» сурово взирали на проспект с нового, роскошного постамента, словно вопрошая: - Ну и как, ядрена вошь, почувствовали разницу между периодом развитого социализма и нынешним демократическим капитализмом?

Ну, а проспекту (как мне показалось), ощетинившемуся домами сталинских периодов с квартирами стоимостью в небольшие замки там, в далеком забугорье, было абсолютно наплевать и на различия в политических строях страны, и на высокие сугробы жесткого от соли снега по правую и левую руки, и на блистающих двадцати пяти метровых монстров Веры Мухиной, и на благообразного старика, копающегося в мусоре, и даже на меня, полупьяненького, мающегося от зубной боли в тряском вагоне трамвая под номером девять.

 

На стыках рельс, вагон дрожал,

И стекла нудно дребезжали,

А я в руках букет держал,

Хотя цветы уже увяли…

 

…»Все вранье! Какие там цветы? Последний раз я дарил цветы лет семь назад, супружнице своей, Ирке. Ну да, ей. Точно ей…Меня тогда не было дома дня три, если не четыре, вот и пришлось потратиться.… Мы помнится, в тот раз обмывали сборничек стихов молодой и многообещающей поэтессы Светланы Островской. Многообещающей.…Как же, помню: обещала и не дала… Стихи, кстати, так себе, бездарные, да и сама поэтесса, если честно не фонтан: ноги длинные, какие-то коленчатые, а волосы даже сквозь черные колготки видать.…Про остальное вообще молчу…Страх Божий, а не женщина.…Опять же не дала.…Впрочем, это даже к лучшему: Ирке врать не пришлось. А она у меня была та еще штучка - вранье за версту чуяла.

- Пил!?

- Да пил. Гадом буду.…Но не спал!

- Ладно, пес с тобой. Цветы в вазу, а сам на кухню, на кушетку…

 

…Их тленный запах разбудил,

Давно уснувшие начала,

В тот день, дождь также моросил.

И точно также ты молчала…

 

- Боже мой, ну что за мутные мысли лезут в голову? Это конечно от водки.…Не надо было сегодня пить. Вернее не надо было пить, так мало. Тем более после наркоза. Что может быть хуже плохой теплой водки в малом количестве? Разве что пьяный бездарный зубной врач?

При воспоминании об утреннем посещении дантиста, я громко застонал и согрев дыханьем лохматый конец пестрого шарфа приложил его к слегка припухшей щеке.

Прозрачная пухлая папка с моей законченной, но еще не отредактированной пьесой шлепнулась на влажный истоптанный пол вагона. Сквозь голубоватый пластик папки четко просвечивался крупный шрифт названия пьесы.

«Двое на балконе или светлячок на газонах, в центре Парижа».

Комедия Виктора Баринова в трех действиях и шести картинах.

Я вновь и вновь разглядывал титульный лист своей пьесы и все отчетливее и отчетливее понимал, что бездарный поэт или скажем драматург, менее опасен и вреден для общества чем, к примеру, бездарный зубной врач…

- Ну не можешь, ну не дано тебе: какого хрена людям в рот лезешь? Им и без твоей помощи больно!

Вагоновожатая, или как там сейчас называется та, что сидит за стеклом в тонкой оранжевой безрукавке и управляет трамваем, приподняла голову и в зеркало бросила на меня подозрительный взгляд.

Хотя вполне может быть и не на меня. Даже, скорее всего, не на меня - вон у нее какие глаза красивые: выпуклые, голубовато-зеленые. Пустые, правда, но красивые. Бляд…ие, одним словом глаза. Так, что врятли ей, этой самой вагоновожатой, будет интересен уже немолодой, седеющий мужик с бородой и ноющим зубом, к тому же если пьеса его в настоящий момент лежит не на столе главного режиссера какого-нибудь достойного театра, с пометками красным, остро отточенным карандашом, а валяется на мокром и грязном полу трамвая, со скрежетом и грохотом уползающего в темный зимний вечер на севере столицы.

… «Хмель прошел и зубная боль, слава тебе Господи кажется, уходит. Теперь можно и нагнуться за папочкой, незаметно обтереть с нее грязь единственной моей вязанной перчаточкой, и дождавшись своей остановки покинуть вагон. Можно. А вот нужно ли? Кому нужен я, старый неудачник, поселившийся в комнатке в Свиблове, доставшейся мне после развода? А эта дурацкая комедия, «Двое на балконе или светлячок на газонах в центре Парижа», да разве она кому-то будет интересна? Или смешна? Ну, хоть чуть-чуть?»

Я прижался лбом к тряскому стеклу и бездумно уставился в темный плотный серовато-зимний вечер. Мысли, куцые и серые, такие же бездарные как проплывающие мимо дома копошились в голове лениво и незлобиво. Я, похоже, слегка задремал, так как поначалу на слова соседа, сидящего напротив, отвечал лишь важным кивком головы, не вслушиваясь особо в их смысл. Его это, похоже, совсем не напрягало, и он, подняв и отряхнув от растаявшего грязного снега мою папку, проговорил вдруг неожиданно, пристально меня разглядывая.

- А у вас Виктор, прошу прощения не знаю как по отчеству, борода красивая.…И глаза тоже…Меня, кстати, Сергеем зовут. Сергей Анатольевич я…А можно я вас к себе домой приглашу?

- Ну, ни хрена себе!- Я кивком головы не то поблагодарил мужика за папку, не то разрешил обращаться к себе запросто, без отчества, и в свою очередь оглядел собеседника, откровенно говоря, ожидая увидеть нечто аморфное, женоподобное.

Красивый парень, на первый взгляд не более сорока лет. Правильный прямой нос, темно-коричневые как у собак глаза и волевой подбородок.

- Ну.…Если он к тому же еще и желваками играет, то я…

Желваками он играл. Вот же сука.

Я кашлянул. Спрятал уже вышеупомянутую единственную перчатку в карман, и как можно вежливее (в основном опираясь на усталость, неприятности в издательстве, зубную боль и легкое похмелье) отказался от столь лестного предложения.

-Ничего личного. Но мне и в самом деле сейчас совершенно некогда.…К тому же внуки…

- У вас уже есть внуки?

- Откровенно говоря, есть. Двое.

…В молодости, когда я служил в Свердловске, был у меня знакомый, пассивный педераст. Нет. Я с ним не спал (упаси Господи), но так случилось что мужчина этот, а он для меня, девятнадцатилетнего солдатика казался уже как минимум человеком пожилым, воспылал ко мне нежной страстью. По крайней мере, так он мне говорил, когда в глухом парке возле госпиталя, в котором я валялся с тяжелым воспалением легких мы случайно (много позже я догадался, что случайность эта была более чем сомнительной) встретились.

- Бей! Бей меня, Виктор, бей! – он ползал передо мной на коленях, мокрых от желтой осенней, смоченной мелким дождем листвы, размазывая руками по идеально выбритому лицу неправдоподобно алую кровь, и все тянулся и тянулся ко мне, сквозь слезы и сопли выдавливая разбитым ртом чуждые, до отвращения гадкие признания в любви.

А я, худой и наголо стриженный, в больничной, пропахшей пенициллином, потом и еще черт знает, чем пижаме и байковых штанах, прижавшись спиной к шершавой сосне, отбивался от него, бил его по лицу жестко и слепо.

Но тот мужик, кажется, его звали Валентином, был какой-то безвольный, бесхребетный и бесполый. Набрось на такого женскую одежку, подкрась губы и глаза, и от женщины не отличить.…Самая обыкновенная, пусть и некрасивая, но все ж таки баба.

Этот же, Сергей Анатольевич казался полной противоположностью моего давнего знакомца из Свердловска. Полной…

Впрочем, я опять, похоже, задумался, так как когда, встряхнув головой, мне удалось выплыть из воспоминаний моей молодости, он что-то довольно однообразно и глухо рассказывал про кишлак Руха, что в Панджшерском ущелье, похоже, даже не замечая моего равнодушия.

Я слегка поморщился и приготовился слушать очередной рассказ о горящем БТР, пикирующем «Черном тюльпане» или дрожащей на ветру растяжке. Обычно подобные разговоры заканчивались дрожью в голосе рассказчика и косыми на меня взглядами, недобрыми и отчужденными, словно основная моя вина в том, что я прохвост, успел отслужить в армии, прежде чем дорогой наш Леонид Ильич, подсуетился с военной помощью этой недружелюбной и свободолюбивой стране.

Однако, чем внимательнее я вслушивался в безыскусный рассказ моего случайного попутчика, тем страшнее становилась жуткая никому ненужная правда той войны.

…- Ребята мои уже ушли вперед, а меня черт понес в тот, полусожженный сад. До сих пор понять не могу, что со мной произошло, но как только я увидал за тем, полуразрушенным дувалом корявую ветку яблони, усыпанную поспевающими красными яблоками.… Верите, нет - в миг про все позабыл: и про войну, и про то, что я сержант, и про ребят, чьи спины я должен прикрывать, и про душманов,…про все позабыл.

Он неловко выудил из мятой пачки сигарету, покрутил ее в пальцах, но видимо вспомнив, что находится в трамвае, нетерпеливо сломал ее и бросил под кресло.

- …Перевалился я через пролом в стене и вдруг перед собой, метрах в семи вижу, возле полуразрушенной глинобитной стены дома, в голубой парандже на корточках сидит женщина. Сидит спиной ко мне. Я уже хотел было нырнуть обратно в пролом, но вдруг заметил, как мне навстречу не смешиваясь с пылью, словно ртуть, бежит, извиваясь, тонкая струйка. Неспешно, играя лучиками солнца, ручеек превратился в маленькую лужицу мочи возле носка моего ботинка.

Я стою, пригнувшись, стою в каком-то отупении и смотрю на эту лужицу, боковым зрением замечая, что женщина вдруг резко вскочив, кидает в мою сторону что-то…

…- Следующая остановка улица Королева 12.

–Интимно проскрипело у меня над головой, и трамвай вновь остановился.

За окном пошел снег. Тяжелые снежинки, пролетая мимо освещенного трамвайного окна, казалось, пропитывались желтоватым светом и, падая на мокрый асфальт, еще какое-то время словно светились, затем промокнув, угасали.

За черными корявыми скелетами Останкинской дубовой рощи показался шпиль телебашни. Пучки света мощных прожекторов с трудом пробивались сквозь снегопад, увязая в снежных завихрениях и не достигнув шпиля, растворялись в неверной высоте.

…РГД-5. Да. Скорее всего, это была именно она. Взрывной волной меня отбросило к пролому и мне даже показалось, честное слово, Виктор, что я видел, как у меня над головой пролетали осколки. Но что еще более странно, ни один из них, даже самый занюханный меня не задел…

Да что там меня!- Сергей вдруг засмеялся нервно и зло.

- Камуфляж мой и тот оказался целехоньким. Я после специально проверял…

…А вот ей, суке этой в голубой парандже досталось по полной…

Он долго и зло скрипнул зубами, пальцем ткнув в мою папочку.

- Вот вы Виктор, судя по этой пьесе писатель. Пишите то, что видели, а быть может и не видели.… А приходилось ли вам хоть раз в жизни почувствовать, как пахнут кишки? Я имею в виду кишки из живота, только что развороченного осколками гранаты?

Женского живота!

Он уже почти кричал мне в лицо, придвинувшись ко мне совсем близко.

Голубоглазая вагоновожатая глянула в нашу сторону через зеркало, но меня уже не волновали ее взгляды, я слушал и слушал жуткую исповедь моего случайного трамвайного попутчика.

- Ты пойми Виктор, женского живота…Я лица ее не видел, там, на парандже сетка такая. Частая.…Ни хрена не видно. Но вот руки ее, пальцы, те самые, что пытались кишки эти обратно в кучку уложить, я прекрасно видел…Тонкие пальцы. Не женские: девичьи. А еще она плакала. Тихо. Совсем тихо.

Он откинулся на спинку кресла и уставился в темноту. В черном стекле отражалось его лицо, усталое и опустошенное.

- Я сразу понял, что она не «жилец». Да и куда я с ней? Госпиталь нашего, 345парашутно-десантного полка находился в трех километрах от кишлака, а здесь: грязь, кровь, кишки.

…Я добил ее.…Даже нет, не так.… Не добил, а избавил.…Если б ты слышал Виктор, как она плакала, ты сделал бы тоже самое…

Я так и, Родионову Игорю Николаевичу, генералу нашему сказал, когда на меня пытались уголовное дело завести… «Я избавил ее от боли»…

Он улыбнулся, словно вспомнив что-то веселое, а потом, перейдя на громкий шепот, сообщил, доверительно взяв меня за руку.

- …Они меня комиссовали.…Вчистую.… За полгода до демобилизации комиссовали. Хотели в дурку определить, но, слава Богу, обошлось.…А то бы закололи…

Он широко перекрестился и, глянув на меня, снисходительно, проговорил убежденно:- А ведь вы, пожалуй, меня за голубого приняли.…Да приняли, приняли. Я это сразу почувствовал.

А я не голубой, господин писатель. Нет. Я просто гребанный сержант, в этой гребанной стране…

Он поднялся, и прощально хлопнув меня по плечу, направился к выходу.

- А женщин с тех пор, я как-то недолюбливаю.

Он рассмеялся и шагнул в темноту распахнувшейся двери.

…Я смотрел ему вслед, сквозь снегопад и поздний вечер, раз за разом повторяя его прощальные слова: «я просто гребанный сержант в этой гребанной стране»…