Он проснулся с ощущением непонятной утраты, словно что-то было безвозвратно утеряно, и он не мог вспомнить, что именно. Холодный ветер завывал у отверстия, проплавленного в снегу его горячим дыханием. Холод импровизированного жилища, обретенного под толстым слоем снега, быстро растащил все намеки и воспоминания из сна. Поняв, что время для сна закончилось, зверь стал пробираться на поверхность, разгребая массивными руками подтаявший снег, выталкивая себя мускулистыми ногами. Вырвавшись на свободу, зверь предстал перед хмурым небом такой же нагой, каким породил его создатель, но густо обросший свалявшейся в колтуны шерстью. Голод тут же напомнил о себе, сжав внутренности холодной хваткой. Зверь коротко взвыл.

Он шел на восток, повинуясь карте звезд, которую мог видеть даже с закрытыми глазами. Звезды говорили с ним, указывая дорогу к упавшей птице. Буря, бушевавшая последние пять солнечных циклов, сейчас поулеглась, но, иногда, все же царапала голые участки тела зверя своей холодной лапой, словно играющая с мышью кошка. Спотыкаясь и то и дело растирая замершее лицо и конечности, зверь перевалился через ледяной хребет и скатился в заснеженную долину.

Посреди долины, раскинув крылья, словно в мольбе, лежала железная птица. Снег оплавился и закоптился от ее прервавшегося дыхания, и был испещрен вывалившимися внутренностями. Ящики с багажом перемежались с сидениями, торчащими из снега под неестественными углами, большой кусок ярко-синего брезента хлопал на ветру, пойманный чудом уцелевшими стропами. Небольшие продолговатые предметы, почти полностью покрытые снегом, пятнали пространство между обломками. С расстояния, на котором находился зверь, не получалось разглядеть деталей, но он заранее знал о том, что найдет. Птица была мертва, как и те, кого она несла в себе.

Зверь чувствовал, что ветер снова крепчает, и следовало бы закопаться в снег и переждать новую бурю. Но голод и гнетущее чувство печали толкали его вперед. Когда он, наконец, добрел до первых обломков, небо уже потемнело, а по снегу гуляли невысокие смерчи. Первое, что привлекло его внимание, была рука, торчащая из снега. Разворошив снег, зверь нашел обледеневшее тело мужчины. Его затуманенные глаза смотрели в небо со смутной надеждой. Проворчав неловкие слова извинения, зверь принялся за еду. Он зубами отрывал заледеневшие лохмотья мышц и мяса с ломких костей, чтобы затем отправить тщательно разжеванную кашицу в протестующий желудок. Зверь ел быстро, методично очищая скелет от плоти, а буря уже завывала над его головой.

Покончив с первым телом, он направился к следующему холмику снега. После нескольких коротких взмахов, зверь выудил на свет тело женщины, прижавшей к себе маленькую девочку лет восьми в последней попытке защитить ту от холода. Зверь с усилием оторвал руки женщины от детского тельца и извлек девочку из материнских объятий. Он долго разглядывал черты бледного лица - глаза девочки были закрыты, и создавалось ощущение не смерти, но глубоко сна. В складках заиндевевшей одежды зверь разглядел серебряную цепочку. Подцепив ее когтем, он вытащил на свет тускло поблескивающий символ земли - один из амулетов, дарующих покровительство первоотца Адама. Его, зверя, покровительство. Было что-то жестокое в том, что отец нашел своих потомков, свою паству уже после того, как вся надежда на спасение иссякла.

Зверь услышал скрежет, и понял, что уже не один среди обломков. На ближайшем контейнере на корточках сидела Мать чудищ земных - Лилит. Снизу в подступающем мраке бури она казалась просто рогатым силуэтом, но затем она спрыгнула вниз, взрыв тяжелыми копытами снег. Лилит была так же прекрасна, как и в их первую встречу - гибкое голое тело покрывали потоки спутанных черных локонов, рога ветвились как замысловатая корона, черная кожа испещрена тускло сияющими знаками огня. Только в золотых глазах поселилась усталость.

Зверь протянул Лилит свою ношу, и только сейчас понял, что плачет - влага холодными дорожками покрывала его лицо. Мать чудовищ взяла девочку на руки и поднесла ее лицо к крупным грудям, покрытым коркой из застывшего молока, которым некого кормить. На секунду Лилит представила, что сжимает в объятиях не падчерицу, а их общую с Адамом дочь - одну из тех, что вымерли с закатом века детей Евы. Чудовищам стало не с кем играться - не стало света, и не стало теней, все сгинуло. Не в силах скрыть слез, Лилит отвернулась и молча протянула девочку Адаму. Зверь забрал свою дочь обратно, и склонился над ней, задыхаясь в рыданиях. Он осознал, что Лилит поцеловала его в макушку в попытке утешить, и ощутил благодарность - средь ледяных степей мира у него не осталось никого, кроме нее.

Когда приступ жалости к себе и своим детям иссяк, он огляделся, но Матерь уже скрылась в бушующей метели. Зверя почти полностью занесло снегом, а небо стало совсем черным. Он стал прокладывать себе дорогу к обломкам птицы, крепко прижимая к себе тело дочери. С трудом забравшись в темное нутро гигантского механизма, Зверь пал на землю, и, свернувшись в клубок, тут же уснул.

Адаму снилось, что он снова бродит по густым и темным лесам. Его нос щекочут ароматы цветов и мускуса, испускаемого Матерью чудовищ, что все время ускользает от него в чащу. А он идет все дальше и дальше, стыдливо стараясь не обращать внимания на тихий зов за спиной...

Во сне Зверь беспокойно заворочался, и повернулся на другой бок, не разнимая объятий, в которых заключил одну из своих потомков - ранее многочисленных, а теперь иссякнувших, как пересохший ручей.

Теперь ему снилось, как Отец сидит на своем троне и смотрит на него - мудрый и добрый. И, как это часто бывает, сон о счастье внезапно оборачивается кошмаром, и Отец хватается за грудь костлявой рукой, и падает на мраморный пол, и кровь его медленно просачивается между плитами, чтобы ледяным дождем обрушиться на землю...

Зверь стонет и кого-то зовет во сне, его горе столь пронзительно, что вьюга тоже стонет вместе с ним. Но в итоге боль иссякает на время, ему кажется, что кто-то родной и близкий обнимает его вместе с дочерью в акте сочувствия и всепрощения. Вместе они разделяют одно горе, и им снится новый сон.

Зверь не видит больше ничего, кроме необъятного, синего неба. И в этом чистом от темноты и холода небе парят, заигрывая с ветром, свободные и счастливые в своем неведении птицы.

Он проснулся с чувством непонятной утраты, но голод и озноб быстро растащили последние остатки сна.