сказка

 

Повстречались поздней осенью волк с медведем в лесу, раскланялись:

– Далече ли, Михайло Потапович, путь держишь?

– Решил, брат, до бора дойти, хвои поесть. Зима на носу нужно желудок закрепить перед спячкой.

– Далась тебе эта хвоя! Я здесь неподалёку лося заприметил, может, отобедаем, а то мне одному такая добычи не под силу.

– Не вводи меня, братец, в искушение – мне диету соблюдать нужно.

– Ну как знаешь! Счастливый ты, Михайло Потапович, сейчас завалишься спать, проснёшься – зимы, как не бывало. А для меня зима самое лютое время года. До весны так поистаскаешься, да оголодаешь, что родная шкура велика станет.

– Да-а! – Посочувствовал медведь, – Не повело тебе, братец! А зима в этом году суровая быть обещает: и птица дружно на юг тронулась, и муравьи глубоко в землю ушли, и рябина осыпная.

– Вот то-то и оно: кому пироги да пышки, кому тумаки, да шишки и что я медведем не родился?

– Экий ты, братец, завистливый! Ложись себе спать, кто же тебе не даёт?

– Я бы с радостью, да не в моих это правилах и логово моё для этого не предназначено. Это даже не логово, а лазарет: приполз раненый на брюхе, отвалялся, зализал на шкуре пробоины и путь-дорогу за новыми увечьями.

– Хочешь у меня спать ложись. Берлога у меня новая, просторная, мхом утеплённая, а вдвоём надышим – теплее спать будет.

Подумал, подумал волк и согласился.

Погуляли они ещё с медведем по лесу, подышали студеным осенним воздухом. Медведь хвои поел, а волк зайчатиной закусил.

Вскоре подул пронзительный северный ветер и повалил хлопьями снег – само время в спячку отправляться. Медведь на полати лег, а волк на лавке растянулся.

Долго ли коротко спали – нам про то не ведомо, только проснулся первый волк: тишина кругом, тьма хоть глаз коли, слышно лишь как медведь во сне храпит, да ветер на улице завывает.

Захотелось волку пить, да так захотелось, что хоть вой и сон на ум не идёт. Сунулся волк на улицу, да не тут-то было – дверь в медвежью берлогу уже снегом занесло. Лёг волк опять на лавку, лежит, скучает, клянёт проклятую жажду, да волчью бесталанную судьбу. Ну, лежи, не лежи, а пить-то хочется. Встал, стал по берлоге шарить, нет ли где воды. Тут впотьмах и наткнулся он на медвежий шкаф. А шкафу том, чего только нет: морс и клюквенный и малиновый, одной только рыбы и вяленой и копчёной с десяток сортов:

– О! – Обрадовался волк, – Здесь зимовать можно!

Поел волк, напился, лёг спать, проснулся опять к шкафу! Вскоре остались от медвежьих припасов одни только приятные воспоминания. А тут, как назло, и есть пить хочется, хоть в пору буди медведя, чтобы на улицу выпустил, или ложись и помирай на лавке бесславной голодной смертью.

Пошёл волк опять к шкафу, все полки обнюхал – как есть всё подъитожено, хоть бы где крошка какая завалялась. Взял волк табуретку полез на самый верх. Облокотился волк на шкаф, а шкаф без продуктов пустой, лёгкий качается и стороны в сторону крениться. Эх, сорвалась зимняя спячка! Упал волк наземь, а сверху на него ещё шкаф свалился – грохот, словно из пушки бухнули.

А медведю в это время, как раз сон про облаву снился. Вскочил он с полатей, вышиб дверь и на улицу, взревел, встал на задние лапы, глаза молнии мечут, глядь, а на улице ни души, тишина, всё в сугробах до самых макушек. Возвратился медведь в берлогу весь в метельной пене, а там волк из-под обломков шкафа вылезает. Схватил Михайло Потапович гостя за шиворот и поволок к выходу, на улице приподнял его и такого пинка выписал, что у волка только задние лапы из сугроба показались.

Так в эту зиму ни волк, ни медведь не спали: волк по округе рыскал, а у медведя нервы расшалились, всё никак его постоялец из головы не выходил:

– Экий подлец! Припасы все съел, меня разбудил, берлогу выстудил.

С тех пор медведь уже больше волка к себе в гости не зовёт, но, ни в глаза, ни за глаза прошлым не попрекает. Волк на медведя тоже не в обиде, но помня тот пинок, при встрече сторонится.