‘’…Тарапам, татарапарарам, а ты лежишь в снегу, и весь обледенел… парам’’.

И в который раз за последнее время ей приснился все тот же сон: она в легком платье в мелкий василек танцует с молодым, отчаянно-красивым офицером. Его погоны золотыми крыльями сияют где-то очень высоко над ее головой. Вся танцплощадка, совершенно пуста. Пары непонятно почему испуганно и как это не странно восторженно смотрят на них, но в круг отчего-то никто не выходит. Мелодия танго” Брызги шампанского”, звучит все тише и тише, и в такт этой мелодии заканчивается и их полет. Он встает перед ней на одно колено и целует ей (представляете себе именно ей, девчушке шестнадцати лет) руку. Господи, до чего же он красивый, в этой парадной офицерской форме военного летчика! Все начинают им аплодировать, а он, небрежно кивнув парам столпившемся по периметру на прощание, неожиданно и очень ловко перепрыгивает через ажурный заборчик, окружающий танцплощадку и растворяется в темноте.

-Василий Сталин! Василий Сталин…-

слышатся со всех сторон восторженные крики, и они на какое-то мгновение даже заглушают чуть хрипловатый голос Утесова, лившийся из репродуктора, исполняющего свою популярную песенку про самовар.

Танцы продолжились, но Ольгу уже отчего-то никто не приглашал, словно молодые ребята не смели даже тронуть ее за локоть или талию, за плечи и руки, так-так их только что касался Василий Сталин, да-да, именно он, сын Великого Сталина.

…Холодное и омерзительное, словно железом по стеклу визжание отодвинутого засова

выдергивает Ольгу из спасительных объятий сна, и перед ней, вот уже который день все та же однообразная картина, способная казалось свести с ума людей духом и покрепче чем она. Неугасимая лампа под потолком, беленый, местами облупленный, засиженный мухами аркообразный потолок, плавно переходящий в шершавые стены и большое, мятое жестяное ведро наполовину полное человеческими экскрементами – параша.

В женской камере следственного изолятора почти никого нет: человек пять от силы – почти всех увели еще в прошлую пятницу по этапу.

- Всем встать! – раздается резкий голос надзирателя.

- Матрасы свернуть! Руки на нары ладонями вверх!-

Не ко времени разбуженные обитательницы женской камеры, шепотом чертыхаясь, встают возле нар.

- Воронцова на выход!- слышит Ольга и испуганно оглядываясь на остающихся идет к высокой двери. Все отворачиваются, пряча от Ольги глаза. В три часа по полуночи вызывают обычно на расстрел. А сейчас как раз три…

Вертухай – довольно пожилой деревенский мужик с кривоватыми ногами и мешковато сидящей на нем мятой, залоснившейся на заднице форме вывел Ольгу в коридор, замкнул за собой дверь камеры и уже более мягко приказал девушке.

- Вперед болезная.-

Они пошли по коридору, крашенному темно-зеленой краской, на первый взгляд совершенно безмолвному, но в действительности полному самых разнообразных звуков, пусть не громких, пусть еле слышных, но вполне реальных, почти осязаемых звуков. Вот где-то за поворотом звякнуло пустое ведро, а за дверью в соседней камере чуть слышно звучит мужской голос- Отче наш, иже еси на небеси...,- самым бесстыдным образом прерываемый глухим журчаньем мочи в переполненную парашу.

Чей-то надрывный кашель постепенно сходит на нет и заканчивается грубым матом.

Длинная, серая, какая-то гнусно - линялая крыса скачкообразно бежит впереди Ольги и надзирателя и противно скребет своими когтями по выложенному красным кирпичом полу коридора.

- Не молчи, дяденька, скажи хоть что ни будь…- не оборачиваясь жалобно просит Ольга служивого. Она чуть не плачет.

Ей страшно.

Страшно уходить из жизни так рано.

Страшно уходить из жизни не успев по большому счету совершить хоть что ни будь выдающееся, о чем так часто она мечтала над раскрытыми томами Жуль Верна и Николая Островского.

Страшно умереть такой молодой, когда вокруг столько всего интересного, прекрасного и таинственного, всего того, чего еще она не видела и уже, наверное, и не увидит, кроме разве что этого, страшно-бесконечного, крашенного зеленым коридора с его тягостными звуками и холодным, равнодушно-гулким эхо.

А самое страшное, что приводило Ольгу в состояние дикого отчаяния и ужаса, делало ее ноги ватными и безвольными, безобразно сгибало и горбило ее стройную девичью фигурку, это полное неведение собственного проступка – за три месяца ее ни разу не вызывали на допрос, не выдвинули против нее никакого обвинение. С ней отчего-то ни кто не желал разговаривать, даже уголовницы – сокамерницы.

- Чего уж там…- подумав, бросил ей вертухай.

– Умела нашкодить – умей отвечать. Без вины у нас в замок не закрывают…-

Он попридержал девушку за плечо, открыл решетчатую дверь и повел Ольгу верх по бесконечным лестницам.

Минут через десять надзиратель подвел девушку к высокой, обитой коричневой клеенкой двери, и приказав Ольге встать лицом к стене робко постучал костяшками пальцев по дверной ручке.

…- Товарищ майор, - доложил он следователю. Тот стоял возле окна и курил в широко распахнутую форточку. – Разрешите доложить? Заключенная Воронцова Ольга, из пятьдесят пятой на допрос доставлена.

- Да – да, - кивнул тот конвоиру – Хорошо. Вы свободны. Побудьте пока что в коридоре.-

Тот вышел, а Ольга осталась стоять у двери.

- Так вот вы какая, Ольга Воронцова…-

произнес чуть нараспев майор НКВД и, выдохнув носом сизовато-белое облачко дыма, выбросил окурок за окно.

- Ну что же вы там возле двери топчитесь. Проходите, садитесь. Разговор у нас я думаю, долгий будет.-

Он указал ей на табурет стоящий напротив стола, а сам, прикрыв форточку сел на широкий, серого мрамора подоконник, прочно обосновав ноги в ярко-начищенных сапогах на чугунине парового отопления.

Неизвестно отчего, но именно то, как он это проделал, ловко и непринужденно, придали Ольге толику смелости, и она, все еще глядя на крепко сбитую фигуру следователя, прошла через кабинет и села на предложенное ей место.

- Итак, девочка моя, - майор в упор разглядывал девушку – Я вас слушаю. Я вас очень внимательно слушаю.

- Господи. – Прошептала девушка - Да о чем же мне вам рассказывать? Я же ничего не знаю. Я у вас с сентября месяца, я даже не знаю, в чем меня обвиняют. В чем меня можно вообще обвинить?!-

- Ну - протянул следователь, спрыгивая с подоконника и скрипя сапогами, подошел к Ольге. – Так уж и не знаете? Да если хорошо покопаться, в любом человеке, можно найти кучу самых разнообразных грехов и грешков, а уж если человек этот к тому же еще и так молод.… А расскажите-ка мне, Ольга свет Алексеевна, как вы, в городском саду, якобы танцевали с Василием Сталиным.-

- А откуда вы знаете?- наивно удивилась она. Ее глаза и без того большие от удивления еще более расширились.

- Вот-вот, именно это я и хочу узнать от вас - как, каким образом, до меня могли дойти слухи, что в наш городок приезжал сын Иосифа Виссарионовича, и …, ну и все остальное, о чем вы рассказывали своим друзьям и знакомым. Кстати, кому именно вы рассказывали? –

Следователь крепко сжал Ольгин подбородок и, приподняв ей голову, внимательно всмотрелся в голубые глаза девушки, набухшие от слез.

- Да никому я ничего не рассказывала - погасла она лицом,

- Разве что тете, так она парализованная, не встает и почти не говорит. Да и зачем мне кому-то об этом рассказывать, когда и так половина города все видела: и танцы, и драку, и мальчишку, ну того, что потом в больницу увели…-

- Драку!?- очень натурально поразился чекист.

- То есть вы хотите сказать, что сын великого Сталина подрался на танцах как самая обыкновенная уличная шантрапа? –

Ольга, потупившись, молчала, нервно теребя край платья.

- Да вы не молчите. Рассказывайте.- Приказал ей следователь, раскрывая коричневатую картонную папку и вкладывая в него первый, чистый пока еще лист бумаги.

-Расскажите, как и откуда вы, именно вы узнали, что этот человек Василий Сталин?

- Он сам мне сказал.- Тихо, почти шепотом проговорила девушка.

- Вам!?- майор рассмеялся громко и очень значительно.

Значит он вам лично, несмотря на ваш возраст, так сразу же и представился – я, мол, Василий Иосифович Сталин. Так что ли, врунья малолетняя. Кстати, сколько вам полных лет?-

Ольга подняла глаза на НКВДшника и как-то очень гордо бросила ему.

- Я никогда не лгу, Владимир Сергеевич. Разве вы меня не узнали? Ведь я училась с вашей дочерью Машей в одном классе. До тех пор пока она не.… И я, так же как и она с тридцать четвертого…-

Ты училась с Машей в одном классе?-

как-то сразу поверил ей майор и, захлопнув папку, швырнул ее на край стола. Лицо его потемнело и как-то необычайно заострилось, словно от голода.

- Ты училась с Машкой…,- повторил он и, открыв портсигар, выудил из него папиросу, но прикуривать не стал, а просто крутил и мял ее своими длинными и тонкими как у пианиста пальцами. Сломав папиросу, чекист смахнул табачные крошки и изорванную гильзу на пол и пристально посмотрел на сидящую напротив него девушку, почти девочку.

-Так значит, тебе скоро исполнится шестнадцать.… А Маша, Маша так навсегда и останется четырнадцатилетней… Туберкулез…Открытая форма.…Да ты же все сама знаешь….Я вспомнил тебя. Ты приходила к нам на ее день рождения, и потом, на похороны тоже приходила…-

Ольга кивнула головой и заплакала. Удивительно крупные слезы падали на ее платьице, оставляя на нем темные пятна.

В кабинете повисла тягостная тишина, прерываемая лишь всхлипыванием Воронцовой и поскрипыванием стула под крепким телом майора.

- Владимир Сергеевич – несколько успокоившись, обратилась к нему Ольга.

- Вы бы отпустили меня домой. У меня тетя парализованная. Как она там? Кто ее кормит? Моет? Она же сама ничего делать не может. А я не убегу. Честное слово не убегу. Да и зачем мне убегать? Я же ни в чем не виновата.

А тот офицер, ну который Василием Сталиным назвался…, он, похоже, и взаправду его сын. Когда я с ним поругалась, за то, что он без очереди в кассу пролез, да еще и нахалом обозвала, он и друзья его, то же офицеры рассмеялись, а потом он, достал из кармана портмоне и показал мне фотографию Иосифа Виссарионовича, на обороте которой написано фиолетовыми чернилами: СЫНУ ВАСИЛИЮ ОТ ОТЦА. И. В. СТАЛИН. 1945ГОД.

И еще он сказал, что прилетел к нам принимать выпуск курсантов военно-летного училища, и пробудет еще в”нашей дыре ” никак не меньше чем две недели.

А дрались они с местными ребятами уже потом, после того, как я с ним под Брызги шампанского танцевала. Я с танцев пораньше ушла, тетю купать надо было, а они в соседнем сквере как раз и дрались.

Василий Иосифович ремнем с пряжкой дрался, а друзья его штакетник в соседнем заборе выломали и палками этими…

А Сережка Давыдов, ну мальчик наш, местный, он, когда упал, то они его начали сапогами бить. Вот и все, в общем-то. А больше я ничего и не видела.-

- Майор скривился.

- А ты полагаешь, что этого мало? Разве ты не понимаешь, что поведение лже-Василия может бросить тень на нашего вождя. И не без твоей кстати помощи.-

Владимир Сергеевич, наконец, закурил и, подойдя к окну пошире распахнул форточку.

- Пойми дурочка, тебе пятьдесят восьмая как пить дать светит, а ты’’ отпустите к тете, отпустите к тете’’ - передразнил он ее и, подойдя к столу, нажал кнопку, незаметную со стороны Ольги.

Да и отпущу я тебя к примеру, так ты же вместо того, что бы в ту же минуту из города скрыться, пойдешь небось к подругам, хвастать станешь, что дескать Сивоконь, Владимир Сергеевич, отпустил тебя на все четыре стороны из жалости, мол в память о дочери своей умершей. А? Признайся, станешь хвастать?-

Сивоконь уставился в глаза Ольги. Губы его под светлыми усами слегка шевелились, словно он хотел что-то сказать девушке, может быть да же подсказать. Хотел, но отчего – то не мог.

-Ладно, девочка моя, иди пока к себе в камеру, а я подумаю, как мне с тобой поступить. И в камере никому и ничего не рассказывай, особенно уголовницам - молчи и все. Ступай, одноклассница моей Машеньки.-

Майор махнул рукой вошедшему вертухаю и вновь полез в портсигар за папиросой.

… Ольгу уже давно увели, уже в кабинет прокрался вечерний сумрак, а Сивоконь все еще сидел за столом, и словно в забытьи курил папиросу за папиросой, стряхивая пушистый серый пепел на чистый, сложенный треугольником лист бумаги, в правом углу которого чернела всего одна строчка, выписанная довольно красивым, крупным почерком - Протокол допроса Воронцовой Ольги Алексеевны…-

- Вот же хрень какая!- майор неожиданно и громко выругался, и словно решившись на какой-то очень важный поступок, потянулся к телефону.

- Это кто? Новиков? Сивоконь говорит. Слушай, милый, пришли-ка ты ко мне Коленьку.…Ну да, того самого. Хорошо, я подожду. Я у себя.-

…Молодой, краснощекий, светловолосый сержант стоял перед майором, и отчаянно потел. От него явно исходил запах жуткого страха.

Над пухлыми, сочными, дрожащими губами его пот выступал крупными, мутными каплями, от чего его смазливая, несколько глуповатая физиономия становилась до странности неприятной.

- Слушай, Коленька- голос Сивоконя звучал вкрадчиво и страшно.

- Ты говорят у нас родом из-под Миасса? Из старообрядческого хутора? Да не дрожжи ты так, смотреть противно.

Мне совершенно наплевать, сколько у твоего отца было коров и лошадей, я анкету твою проверять не собираюсь. То, что мне нужно я и так знаю. Не для проверки я тебя вызвал. А расскажи-ка ты мне дружок, как в вашей общине со стариками поступали?-

Сержант растерянно развел руками и прошелестел - Так товарищ майор, я здесь не причем, у нас так издавна делали…-

- Делали как?- поднялся со стула майор и, обойдя стол, подошел с папиросой к окну.

Коленька повернулся всем корпусом к следователю и еще тише ответил.

- В нашей общине стариков подушкой во сне душили. Но товарищ майор, старики об этом знали заранее, и заранее в чистое переодевались. … Все было на полном согласии.-

- На полном согласии?- переспросил Сивоконь – Ну-ну. И сколько душ на твоей совести, Коленька?-

- Пять - уронил сержант и бросился на коленях к следователю.

- Но это убийством у нас не считается. Просто они уже довольно пожили, старики эти и старухи. Чего уж им понапрасну на этом свете мучиться, да хлебушек лишний исть? Ведь, правда, товарищ майор? –

Сержант ползал по полу и все норовил обнять антрацитно - черные сапоги следователя.

- Да встань ты, бздун противный!- поморщился НКВДшник и почти насильно всунул промеж дрожащих губ сержанта папиросу.

- Ты знаешь старуху Воронцову, что возле костела живет?-

- Как не знать, товарищ майор. Я когда к вам в город приехал у нее уроки Русского языка брал. До этого я – то и читать, если честно по-хорошему не мог. А что? Никак натворила она чего? Так я слышал, паралич ее разбил. Обезножила она, сказывают.-

- Разбил, разбил- успокоил его Владимир Сергеевич и, щелкнув трофейной зажигалкой, дал несколько осмелевшему сержанту прикурить.

- Так вот Коленька, сегодня ночью ты сделаешь с ней то же, что и делал у себя на хуторе со своими стариками. Ты меня, надеюсь, правильно понял?-

Сержант отшатнулся от следователя и прижавшись спиной к стене округлив глупые, желтоватые, влажные глаза прошептал, прикрывая рот пухлой ладошкой.

- Да ее – то Господи зачем?-

- Надо, товарищ сержант! – бросил следователь и направился к своему столу.

- Для дела надо!-

……………………………………………………………………………………………………” Дорогой товарищ Берия. Пишет вам сержант НКВД Николай Ступка. Довожу до вашего сведения, что старший следователь НКВД майор Сивоконь В.С., пользуясь своим служебным положением и моей малограмотностью, умертвил парализованную старуху Воронцову Е.Л., родственницу подследственной Воронцовой О.А., и помог последней скрыться от нашего Советского правосудия. С уважением сержант Ступка.”

_________________