Уважаемые авторы и читатели!

 

Беря на себя смелость откликнуться на весьма интересное стихотворение Имануила Глейзера «ВРЕМЯ, НАЗАД!», я не осмелилась все же назвать этот отклик «рецензией». Пусть это будут просто «замечания».

 

I. СТИХОТВОРЕНИЕ, К КОТОРОМУ НАПИСАНЫ «ЗАМЕЧАНИЯ».

 

**********************************************

ВРЕМЯ, НАЗАД!

Автор: Имануил Глейзер

 

M.Л

........................*****.........................

 

либертина 20 лет запах нафталина

столько смыслов темнота непонятных слов

лезу в поисковики глубоко и длинно

рубинштейна 23 справа пять углов

 

неужели никогда мимо иностранец

стоит лишь закрыть глаза память косяком

лизергинка говорят амстердамский танец

слева галкино окно и толстовский дом

 

мерри кристмас ни бум-бум новый год в общаге

интерполукарнавал стукачи снуют

сто картинок на дверях символы и флаги

а над Бродским началось не попасть на суд

 

никаких тебe ja-ja ни йо-йо в аптеке

коммуналку разменять удалось на две

чёрный рынок продают у берёзок чеки

а генсеки в лучший мир катятся в москве

 

либертина невдомёк умному ребёнку

високосный косит год лучших на корню

из "зенита" моего рвёт дружинник плёнку

на прослушке телефон я в париж звоню

 

блекнет с каждым днём "сайгон" кризис колорита

разгорается афган горький цинк спецназ

первый обыск тамиздат в чопе дверь прикрыта

кто-то топчет брайтон-бич кто-то сел в отказ

 

невский 8 серый двор с газовой котельной

крепдышин катрин амур солж закопан в стол

отсыпаться в семь утра еду на литейный

либертина загляни тот же там котёл

 

либертина решено разведён расписан

про свободу мне поют и Брассенс и Брель

я худею как могу ем отвар из риса

и прощаться со страной еду в коктебель

 

оставляю всё сестре книги те что грели

сувениров накупил палех малахит

на таможне отберут тонкий томик Бреля

хоть совсем не про союз песни и стихи

 

либертина мой рассказ явно фрагментарен

не такое б рассказал кабы тет-а-тет

мерри крисмасс и др сердце мне не старят

просто не вперёд назад взял себе билет

_______________________________________

В ответ на стихотворение

Марины Лебедевой "ЛИБЕРТИНА" :

 

**********************************************

 

II. СТИХОТВОРЕНИЕ, В ОТВЕТ НА КОТОРОЕ НАПИСАНО СТИХОТВОРЕНИЕ ИМАНУИЛА ГЛЕЙЗЕРА

 

либертина

 

Лебедева Марина

 

 

белоснежка моя коломбина моя синдерелла

нам грядёт мерри кристмас своим мандариновым смрадом

право кристмас не климакс нас клиника не захотела

это празднички плёвое дело я буду рядом

 

брось мачете кончита давай помечтаем о феях

что нам стоит тряхнуть нафталином былых крепдешинов

просадить всю зарплату в пустых петроградских кофейнях

и лихачить всю ночь напролёт в тройке тыквомышиной

 

по сенной бармалеева ракова малой пушкарской

полушубок снегурочий жуткое бьянко в стакане

мы сочтем нашу мелочь мы купим в аптеке лекарство

будем неотразимы когда чертов праздник настанет

 

у торгового доме лаверна наверно упали цены

королева моя мы же любим дешёвые сейлы

о ja-ja я умею устраивать нужные сцены

подари мне йо-йо бригантина моя каравелла

 

лезгинка моя лизергинка моя lazy crazy

лизать это резвое лезвие зло на морозе

лимонную дольку и снежную соль на порезы

закусывать надо заноза моя лакримоза

 

16.12.2005 09:35

 

**********************************************

 

III. ПРИМЕЧАНИЯ:

 

1. Либертины (от лат. libertinus — вольноотпущенник), в Древней Греции и Древнем Риме, а также в западноевропейских государствах периода раннего феодализма отпущенные на свободу или выкупившиеся рабы.

 

2. Либертины (Libertins), назв. свободомыслящих противников строгого кальвинизма в XVI в., особенно в Женеве.

Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона

 

3. Порозовская Берта Давыдовна

Жан Кальвин

 

Что такое представляют собой эти либертины?

Если верить Кальвину, который еще в 1544 году написал сочинение "против фантастической и яростной секты, именующей себя духовными либертинами", -- это были люди, стремившиеся соединить идеи пантеизма с самым грубым материализмом. По их учению, существует лишь единая Божественная субстанция, которая проявляется во всех творениях, и, таким образом, все, что создано, происходит от божества и есть само божество. Бог есть все -- и материя и дух, поэтому все божественно: нет ни ангелов, ни дьяволов, нет ни добра, ни зла, ни правды, ни лжи. Евангелие божественно, но на таком же основании, как и всякая другая доктрина. Все земные блага должны быть общей собственностью, потому что все существующее принадлежит мне, составляющему часть этого общего мирового тела, в такой же степени, как и той части его, которую я считаю отдельным от меня существом.

Очевидно, это была одна из разновидностей тех многочисленных сект, которые расплодились в эпоху Реформации в Германии, Швейцарии и Нидерландах и известны были под различными названиями -- анабаптистов, баптистов, антитринитариев и других. У некоторых из сектантов эти теории соединялись с самой разнузданной безнравственностью, другие, напротив, проповедовали аскетический образ жизни. Приблизительно в то же время эти не только еретические, но и антихристианские идеи получили стройную систематизацию в учении Мигеля Сервета.

Но, спрашивается, действительно ли принадлежали все противники Кальвина, как он старается нас уверить, к этой религиозной секте, действительно ли они были все "духовными либертинами"?

Чтобы ответить на этот вопрос утвердительно, надо было бы не только безусловно доверять свидетельству Кальвина, который совершенно искренно клеймил безнравственностью малейшее отступление от установленной им дисциплины, а в людях, не согласных с его учением, видел представителей самых отвратительных ересей, надо было бы, кроме того, совершенно упустить из вида, что помимо всяких религиозных убеждений женевцы имели достаточно оснований тяготиться игом французского проповедника и вздыхать по своему прежнему демократическому устройству.

Было, впрочем, одно обстоятельство, которое отчасти объясняет это огульное обвинение оппозиционной партии в приверженности вредным теориям сектантского пантеизма. Дело в том, что большинство противников Кальвина состояло из молодых людей, принадлежавших к лучшим женевским фамилиям. Веселые, легкомысленные, любящие удовольствия, они не хотели подчиниться его строгой дисциплине и, несмотря ни на какие штрафы и наказания, продолжали собираться в трактирах, предаваясь иногда буйному разгулу. Кальвин в своем раздражении дошел раз до того, что потребовал казни 700--800 непокорных юношей. Понятно, что эти люди ненавидели всей душой французского проповедника, отнимавшего у них свободу. Они осыпали его насмешками, устраивали ему враждебные демонстрации, давали его имя своим собакам и т. д. Может быть, некоторые из них и сочувствовали запрещенным идеям, отыскивая в них философское оправдание для своей легкомысленной жизни; но главным лозунгом либертинов, насколько можно судить по их процессам, была свобода-- свобода политическая и религиозная.

Как бы то ни было, эти либертины -- политические или духовные-- стремились свергнуть Кальвина, а вместе с ним и все его порядки, уничтожить плоды его реформаторской деятельности. В материале для борьбы не оказывалось недостатка. И борьба началась.

 

***

 

4. Леонид Геллер

Печоринское либертинство

 

Моя дилетантская цель — бегло обсудить то, о чем я проговорился в названии доклада, а что по замыслу должно было составить его заключение: “печоринское либертинство”.

 

Итак, Печорин — денди.

 

Однако, Готье мне нужен был не только и не столько для того, чтобы обосновать литературной ссылкой этот очевидный факт. Оправданное многими параллелями сопоставление с “Мадемуазель Мопен” позволяет подумать о “Герое нашего времени” в свете связи с литературной традицией либертинства.

Об этой традиции в лермонтовском контексте не говорится.

Сопоставляя Печорина с героем кьеркегоровского “Дневника соблазнителя”, толкуя его на культурном фоне позднего романтизма, Хансен-Леве не испытывает необходимости в термине “либертин”. Он часто ссылается на книгу, исследующую миф совратителя9. Там тоже ничего не сказано о либертинском жанре, но в ряду воплощений мифа рассматривается Вальмон, герой “Опасных связей”.

Нельзя рассуждать о либертинстве и не обратиться к “Опасным связям” (1782, переведенным на русский язык уже в 1804 г.: конечно, русская элита не нуждалась в переводах для знакомства с французской литературой).

 

К пушкинскому отрывку “Гости съезжались на дачу” (1828), где роман Лакло упомянут, в 10-томнике 1960 г. Дано пояснение: роман “фривольный”. Пушкин находил в нем “тяжелую безнравственность”10. Aндре Жид считал учебником разврата (можно, впрочем, полагать, что автор “Имморалиста” не вкладывал в это понятие отрицательного смысла: тем интереснее его мнение). Роман во все времена казался скандальным, может быть потому, что в центре его стоит, наряду с классическим денди-либертином, и оттесняя его, Женский Ловелас (Гримм), Сатанинская Ева (Бодлер) — маркиза Мертей, прямая предшественница самых радикальных феминисток, с ее лозунгом: “Я рождена, чтобы отомстить за мой пол и подчинить себе ваш”.

Беатриса Дидье, историк французской литературы, называет книгу Лакло — квинтэссенцией либертинского романа.11

 

“Опасные связи” дают прекрасно понять, что такое либертин, чем он отличается от денди. Последний не обязательно сатаничен и не обязательно совратитель, он вообще не требует определенной сексуальной реализации. Его эротизм прямо направлен на себя и только косвенно — вовне; это эстет, который и в лохмотьях сохранит сознание превосходства над другими. Стремясь к полному владению собой, он в любой ситуации обозначает свое отличие позой, туалетом, жестом. Либертин утверждает себя только через других и добивается не символической, а реальной власти; он не пропускает ни одной возможности войти в любовную связь, стремится к быстрому овладению и насыщению женщиной, составляет строгую иерархию отношений с женщинами, по возрасту, социальному положению, доступности, опыту и т.д. ( так, Вальмон одновременно совращает и добродетельную президентшу Турвель и юную Сесиль, а Печорин — неопытную Мери и замужнюю Веру).

Эти две модели поведения часто сочетаются, тем не менее, они не совпадают. Снова и того, и другого — стремление к личной свободе. Говоря грубо, оба они, опираясь на те же принципы, реализуют их по-разному. Очень кратко перечислю главное,

Первый принцип — удовольствия, удовлетворения желаний как цели жизни; но либертинство может быть коллективным, оргиастическим (пример: утопия Фурье); дендизм же только индивидуален, он воплощает эготизм (термин Стендаля)-нарциссизм — культ себя как цель жизни. Второй принцип устанавливает эквивалентную взаимосвязь внешнего (одежда, жесты) и внутреннего (поведения-кода отличия). Но денди может и в лохмотьях сохранять изящество, сохраняя свое превосходство; либертин же не обязательно отмечает свое отличие вне любовной ситуации, и т.д. Наконец, третий принцип: свобода от светских условностей для утверждения себя; но денди самодостаточен: это обожествление индивида для самого себя, объективация себя, тогда как либертин не может обойтись, и не может утвердить себя вне отношений власти: он должен обладать другим, т.е. подчинить своей власти. Печорин проявляет черты то одной, то другой модели.

Эйхенбаум пишет, что (трансформированный онегинский парадокс) “я вас не люблю”, фраза, сказанная княжне Мери, — зерно романа. Но можно добавить: онегинский парадокс идет, если не прямо, то косвенно, от вальмоновской, но составленной маркизой Мертей речи: “это не моя вина”, в которой законами природы объясняется желание, жажда наслаждения, угасание любви — вся софистика либертинства.

Эйхенбаум говорил, что Лермонтов воспринял байронизм через призму французской неистовой школы: на это особенно четко указывает построенность ужасов (рациональность аффекта) в его вещах. Но кажется несомненным, что байронизм пропускается и через призму либертинства.

Либертинская перспектива удобна по многим причинам.

Она бросает интересный свет на структуру произведения, в котором все — начиная с имен и характеров героев и кончая жанровыми клише — подчиняется принципу соединения-разъединения; это прекрасно видно при сравнении романа с “Княгиней Лиговской”: Вера Лиговская разделяется на Веру и Мери Лиговскую, Грушницкий как бы слеплен из Горшенко и Браницкого, Печорин как бы дополняется красотой Красинского, в “Героя” перекочевывает польская тематика, но в осколочном виде, а начатое романное (цельное) повествование распадается на ряд автономных эпизодов.

Роман как бы склеен из разножанровых новелл: общепринятый прием в то время — и на Западе (у Гофмана, например), и в России (у Марлинского). И вместе с тем единство романа сохраняется не только образом героя, но и — а может быть, и прежде всего — общей установкой на либертинскую традицию. Светская повесть, конечно, прямо от нее зависит. Но с XVIII века она питает и восточную новеллу (например, “Нескромные драгоценности” Дидро), она скрещивается и с утопией, и с авантюрным романом.

Тут было бы к месту сказать несколько слов об Эжене Сю и его “Пирате Керноке” как одном из вдохновителей и источников Лермонтова, и о связи либертинского романа с респектабельной традицией рассказов о пиратских похождениях — можно упомянуть и эротические эпизоды с пиратами и с андрогином в гениальном “Сатириконе” Петрония, и пиратско-любовные перипетии в “Aргениде” Джона Барклея, которая в переводе Тредиаковского (1751) вызывала в России настоящие сладострастные чтения, о чем интересно рассказывает Болотов в своих “Записках”. Но пора идти к концу.

Для нашей встречи, может быть, интересно подчеркнуть, что либертинский роман есть и анализ аффекта, и наука о том, как его вызывать и направлять. Сартр так и утверждает: картина совращения в “Опасных связях” “дает нам практическое знание другого и искусство воздействия на него”13.

Дело в том, что либертинский роман тесно связан с рациональным дискурсом — мировоззрением и языком Просвещения.

Когда маркиза Мертей говорит, что “любовь, как и медицина, всего лишь искусство помогать природе”, она цитирует ученых XVIII века.

Одного из них здесь стоит упомянуть: математика, физика, физиолога Мопертюи. В замечательной книге “Физическая Венера” (1744), написанной за 50 лет до “Опасных связей” и за 100 — до “Героя нашего времени”, он закладывает фундамент теории наследственности и впервые отводит в деторождении активную роль матери, рассуждая о курьезном факте существования “белых негров”, причем делает это в форме светской болтовни “для дам” с включением фривольных эпизодов.

Не откажу себе в удовольствии процитировать хотя бы одну фразу: говоря о червях, у которых отрезанная часть превращается в самостоятельную особь. Мопертюи, создатель картины природы, действующей по принципу сексуального наслаждения, с невинной миной задает удивленный вопрос:

Неужели природа, для всех других животных связавшая с актом размножения удовольствие, одарила эти существа каким-то сладострастным чувством, которое они испытывают, когда их режут на куски?14

Здесь заключен чуть ли не весь маркиз де Сад, и либертинский роман, и вообще вся философия жизни, подчиненной желанию.

От диалога между романом XVIII-го века и Мопертюи до Шодерло де Лакло и затем — до Готье идет традиция, влияние которой на литературу, мировую и русскую, еще не оценено, по крайней мере в русском литературоведении.

Это влияние на Лермонтова, надеюсь, достаточно показано.

Печорин — и денди, и либертин. Столкновение в нем этих двух моделей определяет его двойственность, его разные понимания свободы, умеренное и радикальное, более внешнее и более внутреннее.

Роман построен так, что герои новелл — восточной, фантастической, пиратской — находятся вне общества: это преступник (ундина и Янко как бы воспроизводят пару Кернок и его сподвижница мулатка), немирной черкес, серб, замуровавший себя в единственной страсти к игре. С ними — в литературной мечте — отождествляется Печорин: это как бы его проекции в мир полной свободы.

В мире, где живут Грушницкие (оставим анализ польской проблематики для другого случая, здесь ограничимся пониманием Грушницкого как печоринского двойника, оставившего мечты), в “свете”, остается осуществлять свою свободу в позе денди и либертина.

 

1 Aage Hansen-Löve, “Pecorin als Frau und Pferd”, Russian Literature, 1992, vol. 31/4; 1993, 33.

2 У Хлебникова, например, “сознание соединяет времена вместе, как кресло и стулья гостиной”. См. в: ПСС, т. IV, стр. 47.

3 Собрание сочинений в X тт., т. 5, стр. 478.

4 См., напр., Mario Praz, La Chair, la mort et le diable dans la littérature du XIXe s., Denoöel-Gallimard, 1998.

5 Gustav Lanson, Histoire de la littérature française, 21 ème édition, Hachette, (1912), p. 967.

6 Wolfgang Kissel, Russischer Dandysmus der Puskin-Zeit (1801—1837): Studien zum historischen, kulturellen und sozialpsychologischen Kontext, Bonn, 1991.

7 Жюль Барбэ д'Оревильи, Джордж Бреммель и дендизм (пер. М. Петровского, статья М. Кузмина), СПб., 1912; Жюль Барбэ д'Оревильи, Лики дьявола (пер. A. Чеботаревской, статьи М. Волошина), СПб., 1908.

8 Барбэ д'Оревильи, Джордж Бреммель и дендизм, стр. 115.

9 Hansen-Löve, s. 198: Betty Becker-Theye, The Seducer as Mythic Figure in Richardson, Laclos and Kierkegaard, Garland Publ., New York-London.

10 стр. 470.

11 Béatrice Didier, “Preface”, in: Choderlos de Laclos, Les liaisons dangereuses, Paris, 1989, p. 15.

12 Choderlos de Laclos, Les liaisons dangereuses, p. 276.

13 Цит. по: Betty Becker-Theye, p. 101.

14 Pierre Louis Maupertuis, Vénus physique, Paris, 1997, p. 60.

 

***

 

IV. ЗАМЕЧАНИЯ К СТИХОТВОРЕНИЮ:

 

Итак, учитывая все вышеприведенное, с какой позиции нужно рассматривать «либертину» Марины Лебедевой и Имануила Глейзера?

Как «вольнооотпущенницу», как противницу «кальвинизма» - современной господствующей религии, либо как представительницу того же «либертинства», что и Печорин?

 

Стать в позу денди и либертина – (типа нынешний Печорин?) для современной женщины – это результат феминистических веяний?

 

Но что же означает эта «либертина» - героиня Марины Лебедевой – для Имануила?

 

Образец для подражания, как «героиня НАШЕГО времени»?

 

Как признает лирический герой Имануила, «либертина» имеет так много значений:

«столько смыслов темнота непонятных слов»

 

И всё же для Именуила «либертина» Марины оказалась, прежде всего, поводом для ностальгически-романтических стихов, объемлющих всё то, что осталось в прошлом…

 

«стоит лишь закрыть глаза память косяком»

 

Всё «либертинство» лирического героя Имануила Глейзера, как представляется на первый взгляд, – в прошлом. Тогда было все: кажущееся или подлинное «вольнодумство»:

 

«из "зенита" моего рвёт дружинник плёнку

на прослушке телефон я в париж звоню»

«первый обыск тамиздат в чопе дверь прикрыта»

 

условно-советский «дендизм»:

 

«коммуналку разменять удалось на две

чёрный рынок продают у берёзок чеки »

 

и завоеванная дорогой ценой свобода от общества (работа истопником в котельной):

 

«невский 8 серый двор с газовой котельной

крепдышин катрин амур солж закопан в стол

отсыпаться в семь утра еду на литейный

либертина загляни тот же там котёл»

 

Но было и подлинно страшное:

 

сначала:

«а над Бродским началось не попасть на суд»

 

и уже через много лет:

«разгорается афган горький цинк спецназ»

 

Лирический герой бежит от «советского рая»:

 

«про свободу мне поют и Брассенс и Брель

я худею как могу ем отвар из риса

и прощаться со страной еду в коктебель

 

оставляю всё сестре книги те что грели

сувениров накупил палех малахит»

 

Конечно, автор понимает, что рассказ о прожитой жизни – и своей, и всей страны, всего поколения 60-х – 70-х

«явно фрагментарен

не такое б рассказал кабы тет-а-тет»

 

Но... путешествие назад, в прошлое, ПОКА (?) закончено…

 

«просто не вперёд назад взял себе билет»

 

Так что лирический герой этого замечательного произведения все же более ассоциируется с «вольноотпущенником», даже с «противником кальвинизма», а не с денди и «либертином»-Печориным…

 

***

 

Приношу извинения автору за вольную трактовку его произведения.