(история одного перевоплощения)

 

1.

 

«У вас такие ручки

У вас такие лапки!..»

– загремело у меня под окном. Незнакомый оборванец в зеленом парике сипло горланил дурацкую песню неприличного содержания. Снег садился на его зеленые кудри, на красный нос, на полуоторванный воротник.

– «Люблю я ваш передник

Люблю я ваш чепец!...»

– орал красноносый бродяга, исторгая вихри белого пара.

Сосед снизу, Арчибальд Палинезку, выскочил на балкон в одной майке – принялся браниться, махать руками. Целился в «певца» цветочным горшком, угрожал полицией... Его седые реденькие волосы бешено развивались на морозном ветру, жилистое тельце содрогалась от неистового гнева...

«А-а-а!

И ваш чеканный профиль

И ваш огромный бюст...»

Я, разумеется, понимала, что песня исполняется для меня: сразу же догадалась, кто ее заказал. Вот, дурак!..

– «Я вас хочу, маркиза!

Я верю, что добьюсь!..»

Меньше всего мне хотелось объясняться с господином Палинезку, этим зловещим, завистливым стариком, обладающим обширными связями почти во всех инстанциях. Лучше уж его поддержать: «Эй ты! Прекрати издеваться над жильцами!» – закричала я, распахивая окно.

– «Какое наслажденье!

А-а-а. Какая благодать!

– «Прекрати немедленно! Слышишь!»... Продрогший оборванец не слышал. Он так старался, что ничего вокруг себя не замечал...

– «Спасибо вам за нежность!

А-а-а! Спасибо за приют!»

Пытка продолжалась около получаса.

Наконец, рядом с зелеными завитушками «певца» появилась пунцовая лысина, распахнутый полушубок и пышные бакенбарды... Их обладатель, казавшийся сверху игрушечным человечком, задрал голову, простер руки к моему окну (в правой была откупоренная бутылка шампанского, в левой – роскошный букет) и пьяно выкрикнул: «Имениннице – ура! Ура, ура, ура! С днем рождения, Матильда! С днем рождения!..» Это был Шура Вест, мой одноклассник, богатый и бестолковый эксцентрик. Он взбежал галопом по лестнице, нажал копку моего звонка макушкой своей неумной головы...

Трезвонил, покуда я не открыла. Хихикая и гримасничая, вручил мне невероятных размеров букет... Тут же, сминая цветы, заключил меня в свои скользкие и терпкие объятия (от Шурочки, как всегда, разило двухнедельным перегаром), оглушительно прокричал: «С днем рождения, Матильдочка!» – приподнял над полом, хорошенько встряхнул и поцеловал в щечку. «Ладно, милая, я побежал, но еще увидимся. Наверняка!..»

Возраст обходился со мной благосклонно – моя сдержанная, спокойная, умудренная опытом зрелость неизменно привлекала мужчин помоложе... Через час появился Абрахам Кохус, по кличке Кокус, – студент юридического факультета, мой давний поклонник. Он, робкий и обаятельный заика, отказался переступить мой порог. Стоя в дверях, неловко переминаясь с ноги на ногу, студентик пробубнил: «Счастья вам и прочих благ, госпожа Вентивегди!...» – вручил мне коробку конфет, раскланялся и поспешно удалился... Несся по лестнице так, будто я собиралась его догнать, силой затащить домой, угостить чаем... А я, признаться, обрадовалась, что Кокус не задержался: мне было не до него: лихорадочно готовясь к приходу гостей, я резала овощи, месила тесто, ставила в духовку пироги...

Потом, ближе к вечеру, заглянул мой новый знакомый, профессор Рене Аахинтюб (Тюбик – тоже с юридического факультета) и подарил мне толстую книгу в кожаном переплете. Несмотря на свою «непомерную занятость» (которую Тюбик упомянул, как досадную причину краткости своего визита), он задержался у меня почти на целый час – прочитал небольшую лекцию о проблемах современного правосудия, пересказал содержание подаренной книги, выпил две чашечки кофе и почал коробку кохусовских конфет.... Я слушала его краем уха, гремела посудой, носилась по кухне... На любые вопросы отвечала обворожительными улыбками или многозначительными взглядами... Этот визит пришелся очень некстати, но не могла же я выпроводить гостя... тем более, что Тюбик успешно представлял в суде мою исключительно важную тяжбу... Ушел он немного разочарованный – рассчитывал, как видно, на большее, чем обыкновенная чашечка кофе... (Эх, не взбунтовался бы!)

В восемь снова появился Шура Вест (на этот раз – еще более игрушечный: в сомбреро и с наклеенными мексиканскими усами): подарил мне огромного плюшевого тигренка и бутылочку заморского ликера... Собирался распрощаться и отбыть, но, захлопывая уже дверь, заприметил щупленького человечка в заграничной военной форме... Военный старательно причесывался перед зеркалом. «Это еще кто такой? – прошептал Шура, обхватив мою талию своей пухленькой ручкой. – Такой дальневосточный...» – «Генерал Тии, – объяснила я, недовольно стряхивая Шурину ладонь. – военный атташе какой-то экзотической страны. Перфекционист. Пятнадцать минут уже причесывается!» – «Ишшшшшшь ты! – зашипел Шура. – Я, кажется, остаюсь – попраздную маленько!» – он обожал офицерские погоны... Очень скоро он «установил дружеский контакт» с «экзотическим генералом». Охрана перетащила в гостиную обеденный стол и они уселись перекинуться в картишки... Постепенно квартира наполнялась нелепыми и ненужными подарками, знакомыми и незнакомыми гостями.

...Моя единственная подруга Тереза, толстая, рыжеволосая женщина-корова, заглянула ко мне около девяти. «У тебя что, гости?» – спросила она, скидывая на плечи «попону» – грубый шерстяной платок с кисточками по краям. Ее рыжие волосы обрамляла каемка тающего снега. – «Да. В карты режутся». – «Кто такие?» – «Шура Вест и прочие». Тереза испуганно заморгала. Шура ее недолюбливал – вечно над ней подшучивал и посмеивался... Делал он это не особенно деликатно: однажды по пьяни приветствовал «корову» громогласным «Му-у-у!» Тереза притворилась, что ничего не заметила, но потом – горько рыдала у меня на груди, причитала: никто ее не любит и не ценит!.. Это, пожалуй, было правдой. За что ее любить? Выглядела Тереза отвратительно: неухоженное веснушчатое лицо с двойным подбородком, мясистые, растрескавшиеся губы, реденькие ресницы, белесые брови... Одевалась из рук вон плохо: одна ее «попона» чего стоила!... Умом и остроумием – тоже не отличалась, но вечно лезла со своими дурацкими шутками и рассуждениями о природе вещей. Я, признаться, дружила с ней только из жалости... А за глаза, как и все, – называла Коровой, пересказывала на потеху публике некоторые ее откровения... (Мне, разумеется, было очень стыдно, но редко получалось обуздать свое желчное злорадство!)

«Как хорошо, Терезка, что ты пришла! С мужиками – такая скука! – я говорила вполне искренне. – Идем-ка на кухню, заварим чайку...» Она облегченно вздохнула и сбросила на пол свою потрепанную шубейку. «Разуваться не надо, проходи...» Корова сделала шаг в сторону кухни, но вдруг отпрянула, страшно взвизгнула, и закричала, схватясь за голову: «Ой, Матильдочка! Дура я, дура! Забыла тебя поздравить, идиотка! Шла к тебе и думала – сейчас приду, поздравлю... От всей души!» – «Спасибо, Тереза! Не огорчайся...» – (Терпеть не могу ее слюнявый пафос.) – «Прости меня, глупую, недоношенную!» – «Уже простила!» – «И подарок есть – ты не подумай...» – она опустилась на колени и достала из кармана брошенной шубы размокший конверт. – «Вот, Матильдочка! Счастья тебе! Только не распечатывай, покуда я всего не объясню...» – «Спасибо, Тереза, очень мило!.. Зря ты тратишься на подарки... Шубку-то повесь... Варежки снимай и проходи на кухню!»

Из гостиной раздавался пьяный голос господина Веста: «Ну, что ваше Высокоблагородие? Как Вам нравятся петушиные яйца!» За каждой его остротой следовали залпы идиотского смеха...

Мы уселись на месте вынесенного стола. Корова все еще тряслась от холода и шумно дышала на раскрасневшиеся ладони. «Сейчас будет чай – согреешься...» – «Я вовсе не замерзла, Матильдочка... На улице – не такая уж плохая погода...Ты только конвертик-то не открывай... Подожди минутку... Я думала, думала, что бы тебе такого подарить... Все, что мне нравится – ты не любишь, а то, то что не нравится – грех дарить... Думала, думала... Вспомнила наш недавний разговор. Сначала – про мужиков, а потом (сразу же!), – про домашних животных... Я сказала тебе (помнишь, Матильдочка?): „Чего ты мучаешься? Заведи себе кошечку...”, а ты – „Терпеть не могу котов! Шерсть да вонь от них!” – „Ну, тогда – собачку?” – „Псиной воняет, на диван запрыгивает…” – „Не хочешь? А если – канареечку!..” – „Нет, дорогая, совсем не подходит...” – „Да, кто же тебе подходит, подруга?!” – „Хищника, – говоришь, – хочу, а не ручную тварь. Хищника неистового, огнедышащего! Да только – где ж его взять...”» (Да, действительно, был похожий разговор. Все почему-то думают, что я страдаю от одиночества. Все пристают с советами. Вот и Шура Вест что-то такое замышлял, но, слава Богу, ограничился плюшевым тигренком... С него станется – мог бы притащить и настоящего... Хорошо, что Тереза в этом смысле совершенно безобидна. А про хищника я просто так сказала, чтобы поскорей отвязалась...) «...И вдруг – вижу объявление в газете: „Только для серьезных! Продается дракончик. Подходящему – совсем дешево!”» – «Кто продается?!» – «Дракончик, Матильдочка. Разве ты не слышала? Есть такие редкие животные – очень немного осталось... Я тоже про них никогда не слышала... Думала, что это шутка, а все-таки – позвонила и мне там сказали, что дракончик – предмет высочайшей роскоши, предназначен для только избранных...» – «Надурили тебя, Тереза!» – «Нет, не надурили, Матильдочка, – сама видела! Один единственный остался на ферме господина Шермаха... Последний!» – «Кто последний?» – «Дракончик! Взяла бы себе не задумываясь, да только – не подхожу, не для таких он, как я: господин Шермах сказал, что драконы предназначены для людей, достигших очень, очень высокого уровня...» – «Какого уровня?» – «Духовного, Матильдочка! Ду-хов-но-го! А ты его безусловно достигла!.. Ты ведь такая аристократическая натура! (Говорю от чистого сердца – ни капельки тебе не завидую!) Да ты и сама понимаешь: не дурочка!» – «Ничего, Тереза, не понимаю! Что это за сюрприз?» – «А почему же, Матильдочка, ты всегда одна... Всегда такая холодная, недоступная?..» – «Ну, снова ты за свое?!» – «...мужчин к себе близко не подпускаешь, за людей не держишь?.. (И правильно, между прочим, делаешь!)» – «Не дури мне голову, Тереза...» – «Ответь-ка, почему??» – я видела, что Корова чуть не плачет. Пришлось напустить на себя задумчивую серьезность и ответить (как я всегда делаю в таких случаях): «Ну, положим, не нашлось подходящего...» – «Ага! Все одинокие говорят, что не нашлось! А знаешь, на самом деле, – почему? Недостойны они тебя! Подметки твои лизать не достойны! Ты ведь такая необычная: стройненькая, худенькая, загадочная, настоящая барышня из сказки! Нет тебе равного! Кошка-собака – конечно, не подойдут! А дракончик? Сама ведь хотела!» – «Так что же в конверте? Дракончик?» – Тереза замотала головой: «За дракончиком придется поехать к господину Шермаху...»

Я надорвала конверт и извлекла оттуда книжечку в жестком малиновом переплете – паспорт на домашнего дракона с порядковым номером 0229073-17, по имени Унтербирг...

«Отличная шутка, Твереза!» – «Это не шутка, – Корова заревела. – Я так для тебя старалась, так хотела угодить!» – «Мне правда очень понравилось!»

Через некоторое время я поняла, что речь действительно идет о каком-то редком домашнем животном... Куплено оно у господина Шермаха, торговца диковинными видами. А завтра я должна отправиться на загородную ферму и забрать своего дракончика... «Деньги заплачены... Много денег...» – всхлипывала Тереза – «Вот дурочка! Зачем же ты потратилась. Да, мне б хватило поздравительной открытки!..»

 

2.

 

Ферма находилась вблизи от железнодорожной станции. У ворот меня встретил сам господин Шермах. Он оказался круглолицым коротышкой с живыми, очень умными глазами. Несмотря на безумный холод, хозяин «дракончика» был облачен в роскошный, поразительно черный фрак и походил скорее на фокусника, чем на торговца диковинными зверушками. Его лицо светилось неподдельной радостью.

«Очень рад, госпожа Вентивегди, – он выговорил мою замысловатую фамилию без малейшего усилия. – Очень, очень рад вас видеть! – (думал, наверное, что вовсе не приду.) – Скорей, скорей! Дракончику не терпится вас принять!» – и сразу же повел меня по своим угодьям... Я следовала за ним по узенькой дорожке, протоптанной в девственно-белом снегу, минуя опрятные хлева, стойбища и загоны; едва поспевала за проворным коротышкой... «Извините, господин Шермах, – сказала я слегка задыхаясь. – Дело в том, что дракончика заказала моя неразумная подруга, а я вовсе не уверена, что он мне нужен. Скорее всего – не нужен!» Он обернулся и одарил меня своей несравненной улыбкой. «Мне нравится, госпожа Вентивегди, что вы такой ответственный человек. Дракончику нужен хороший хозяин! Кстати, забыл извиниться за то, что не предлагаю вам приятную и беседу чего-нибудь горячего. Спешу познакомить вас с этим магическим существом... Идти-то совсем недалеко... Совсем рядом... Вот здесь! – Шермах остановился возле неприметного сарайчика. – Поверьте мне, госпожа: это – самое величественное создание на свете!..» Хозяин отодвинул засов и, учтиво поклонившись, распахнул передо мною створку ворот...

 

Дракончик – безобидное существо темно-зеленого крокодильего цвета – лежал в огромной жестяной корзинке, занимавшей почти половину помещения... Дышал он спокойно, но с присвистом... Его спина, покрытая толстой, блестящей чешуей, вздымалась и опускалась в такт дыханию. Из загривка торчала желтоватая щетина, нечто вроде гривы... Хвост, сложенный по краю корзины, украшали острые рыбьи плавники. Крылья в брезентовых чехлах покоились вдоль широкого, жирного туловища. Большая голова с полузакрытыми глазами устроилась на низенькой табуретке, – уютно, по-собачьи... Морда чем-то напоминала человеческое лицо: длинный, с горбинкой, нос, широкий, морщинистый лоб, густые и жесткие брови...

«Да, вы не бойтесь, госпожа! – Шермах взял меня под локоть, подвел поближе к дракону. – Смелее, прошу вас, смелее!» – и вдруг... положил мою ладонь ему на макушку. Драконий затылок оказался приятным на ощупь – твердым, гладким и теплым. Животное не пошевельнулось – только засопело, открыло глаза, и глянуло на меня... Взгляд – так мне почудилось – был кротким и вопросительным, но глаза оказались неприятными – водянистыми, почти прозрачными. Я смутилась, невольно отшатнулась назад, ударив ногой край корзины. Раздался пронзительный жестяной скрежет... Дракончик испуганно зажмурился и втянул голову в плечи. На спине образовались складки, напоминающие остановившуюся волну. «Напрасно вы так, госпожа! –господин Шермах говорил очень тихо, словно дракончик мог его понять! – Весьма спокойное, умное и чувствительное животное... Вы не волнуйтесь – к этим взглядам несложно привыкнуть. Глаза – отнюдь не самое важное. А главное – это крылья...»

Торговец хлопнул в ладоши. Откуда ни возьмись появилось двое бородатых слуг в меховых шапках и синих комбинезонах. Они сдернули с крыльев брезентовые чехлы, поклонились и почтительно удалились... Господин Шермах легонько прищелкнул языком. Дракон зашевелился, поднял с табуретки голову и повернулся к хозяину. Тот снова щелкнул и сделал рукою непонятный жест... Животное засопело, нехотя привстало (я увидела на груди белую манишку; кривые и волосатые, как у Сирены, лапы) и с громким шелестом распахнуло свои нескладные крылья...

И тут произошло нечто неожиданное и непостижимое: перед нашими взорами вспыхнула чудесная радуга. Кожаные перепонки блестели как драгоценные камни, переливались как павлиньи перья; под мышками струился нежный пушок, – пурпурный бархат. «Вот, госпожа! Вот какое великолепие! В который раз вижу, а все еще завораживает!» – произнес господин Шермах растроганно. Он приготовился снова хлопнуть в ладоши, но – замешкался, залюбовался... По стенам и потолку сарайчика гуляло поразительное сияние...

 

Выходя из сарая, дракончик замешкался – огляделся по сторонам и, удивленно моргая, принялся обнюхивать снег... «Господин Унтербирг, поторопитесь!» – произнес торговец с поддельным нетерпением. Снежинки кружились в воздухе, садились на костяную макушку – таяли, стекали дракону за уши... Унтербирг уморительно отряхнуться. «Дитя природы... – прошептал Шермах. – Знали бы вы, госпожа, как не хочется с ним расставаться...» Дракончик зажмурился, расправил ноздри, закинул голову и – пронзительно чихнул; из пасти шибанул белый, горячий вихрь... «Обыкновенный пар! – поспешил он меня успокоить. – Вы не волнуйтесь, госпожа, наш Унтербирг совершенно безобиден: огневыделяющие железы удалены еще при рождении. Он может, конечно, плеваться белой пеной, однако – умеет, как никто другой, держать себя в руках, и обладает ангельским терпением!.. Всему уже обучен, даже (извините за пикантные подробности) ходить на унитаз! Эй, дурашка, замерзнешь!» Хозяин озабоченно щелкнул языком и дракон, провожаемый нашими умиленными взглядами, послушно заковылял в направлении крытого фургончика.

Слуги подхватили животное под зачехленные крылья и помогли забраться в кузов. Корзинку, в которой он дремал, разобрали на жестяные листы и погрузили на крышу, в багажник. «Вы только не выбрасывайте жесть, госпожа – сказал Шермах, захлопывая кузов. – Драконы жесть любят! Помните этот образ из волшебных сказок – чудо-юдо, дремлющее на груде золота. А этот, домашний, – может, конечно, и на золоте, но предпочитает субстанцию помягче. Этому – жесть подавай!..»

«Берегите моего дракончика, госпожа! Загадочное и величественное создание... Жить с ним не так уж хлопотно: внимания и ласки не требует, брачный период переносит спокойно. Остальное написано здесь – хозяин вручил мне пузатый конверт, – это документация, почитаете на досуге и... Что ж, госпожа, доброго пути! Прошу вас, не снимайте перчатку...» Господин Шермах (довольно симпатичный человек – вопреки всем моим ожиданиям!) грациозно склонил седеющую голову и поцеловал мою руку в черной шершавой замше.

Из фургончика доносилось мерное дыхание с присвистом, запах сена и драконьего пота...

 

3.

 

Часто задаваемые вопросы о драконах

 

Правда ли, что драконы существуют только в сказках?

Нет. Драконы – это очень редкий и малоисследованный вид животных; их численность на сегодняшний день не превосходит нескольких десятков особей. Однако, уникальность и экзотичность данного вида вовсе не делают дракона сказочным существом.

Какое отношение имеют драконы к динозаврам?

Ровным счетом никакого. Хотя драконий род уходит корнями в далекую древность и имеет сложную и запутанную историю, все попытки связать их с вымершими пресмыкающимися следует считать никчемными спекуляциями малограмотных натуралистов. Драконы – это очень самостоятельный вид.

Могут ли человек и дракон ужиться под одной крышей?

Да. Взаимоотношения человека и дракона испокон веков были сложными и противоречивыми. Драконы всегда очаровывали и привлекали людей своей силой, грацией, а также – умением летать: это выражалось в удивительных преданиях, волшебных сказках и произведениях искусства. На сегодняшний день оба вида достигли той степени зрелости, которая достаточна для совместного проживания. Не лучше ли иметь дома живую особь, чем китайскую вазу с романтизированным изображением загадочного чудовища?

Чем отличаются дикие драконы от домашних?

Наверное, – ничем, хотя принято считать, что домашние – намного мягче и дружелюбнее диких, а дикие подвижнее и деятельнее домашних... Ввиду того, что дикие драконы на сегодняшний день почти не сохранились, исчерпывающее сравнение произвести, к сожалению, невозможно...

Правда ли, что домашние драконы чрезвычайно ленивы?

Нет, хотя из всех возможных положений они обычно выбирают лежачее. Домашнему дракону не свойственна людская суетливость; он не способен, как человек, притворяться, что очень занят и у него нет времени на отдых; когда ему нечего делать, он спокойно лежит, а не предается бессмысленной активности... Это лежание принципиально отличается от человеческого валяния-на-диване и больше всего напоминает глубокое медитативное состояние. Особенности метаболизма делают подобный образ жизни единственно приемлемым для драконьего организма...

Можно ли обращаться с драконом, как с любимой собакой?

Нет, ни в коем случае! Пусть вас не вводит с заблуждение некоторое сходство в повадках домашнего дракона и вашей любимой собаки. Это сходство никак не распространяется на их внутренние миры. Дракон – животное гордое и крайне чувствительное. Всячески не рекомендуется кричать ему «К ноге!», давать куриные кости или резиновые мячики... (В одном почтенном семействе и без того хрупкая система отношений с дракончиком значительно осложнилась после того, как шестнадцатилетний сынишка сочинил не очень-то меткую рифмочку: «Эй, дракон, тащи флакон!») Обращайтесь с драконом, как с драконом – бережно и уважительно!

А как еще не следует обращаться с драконом?

Тревожить его житейской ерундой, браниться в его присутствии, выражать слишком сильные чувства, втягивать в семейные дрязги: пытаться привлечь дракона на свою сторону, настроить против мужа, жены или детей. Драконы выше всей этой суеты... Будьте с ними предельно осторожны!

Можно ли драконов переименовать?

Не рекомендуется. Дракона нарекают обычно по названию местности, в которой обитали его далекие предки; имя является своего рода «воспоминанием о былых временах». Не потому ли драконы (почти как люди!) стремятся сохранить верность своему имени? Предпринятые попытки переименовывать драконов нередко сопровождались приступами тревоги, ночными кошмарами, неполадками с пищеварением; неизменно приводили к обострению внутренних конфликтов и, примерно в половине известных случаев, – завершались ужасающим провалом...

Правда ли, что драконы – это перевоплотившиеся люди?

Очень странная и неожиданная догадка, которая неизменно возникает или передается из поколения в поколение...

 

Странное дело: листочек с «Часто задаваемыми вопросами» оказался обрезан по последнему ответу...

Кроме этого необычного сочинения в конверте была книжечка с «Инструкцией по уходу за драконом в домашних условиях».

Всю дорогу домой я внимательно изучала «Инструкцию»... Оказалось, что «господина Унтербирга» необходимо купать не менее двух раз в неделю (промывать чешую каким-то особым шампунем!); ежедневно чистить ему зубы, поить специальными травяными настойками; следить, чтобы он «двигался по дому» не менее 3-х часов в день и так далее, и так далее... (И это называется «жить с ним не хлопотно»?!)

 

***

 

В самом начале холодных вечерних сумерек, фургончик затормозил около моего дома. У подъезда, кутаясь в уродливую «попону», топталась продрогшая Тереза, прижимая к груди кулек из газетной бумаги; щеки были страшного пунцового цвета, глаза обильно слезились на морозе... Как только я вылезла из кабины, Корова вскрикнула и радостно бросилась навстречу... «Ах, Матильда, Матильдочка! Где же ты! Я так ждала, так ждала...» – «Тереза, отпусти!» – и я довольно холодно отстранилась от коровьих объятий. – «Сердишься на меня?» – «Вот еще!..» – «А почему? Что я такого сделала?» – «Не сержусь, Тереза... Не сержусь!» – «Сердишься, я знаю. А я вот притащила немного мясца – дракончику на ужин! – она всучила мне кулек, пахнущий говяжьей кровью. – Отменное мясо, деликатес...» – «Ну, зачем же ты тратишься, Тереза?! Ей же Богу, не надо было тратиться!..» Тут я заметила, что фургончик пуст, багажник разгружен; работник с последним листом жести захлопывает за собою двери...

Оборотистым слугам господина Шермаха каким-то загадочным образом удалось, не попросив ключа (не повредив дверь, оставив замки целыми и невредимыми), проникнуть в мою квартиру. Посреди гостиной сооружали жестяную корзину. Дракончик стоял в полумраке прихожей, упершись широченным задом в дальний угол, и тревожно посапывал... Встретившись с Терезой глазами, он сдавленно захрипел, она заохала и боязливо отвернулась... «Ну, вот даже драконы терпеть меня не могут!» – горестно прошептала Корова. – «Не говори глупостей, Терезка... Он, наверно, простужен!»

«Посмотрите, госпожа Вентивегди, – позвал меня кто-то из слуг. – Все готово, все в полном порядке. Видите, управились мы мгновенно!» – «Вижу, вижу! Позвольте дать вам на чай...» – я достала десятку. «Ой, что вы, что вы, госпожа! – воскликнул слуга с неподдельный ужасом. – Нам не надо! Нам всего хватает... Сюда, господин Унтербирг, пожалуйста – сюда...» – он прищелкнул языком. Дракончик оторвался от стены и заковылял в гостиную... Кода он проходил мимо нас, снова послышался хрип – Корова взвизгнула и шарахнулась в сторону... («Тихо, тихо, он все понимает!» – зашипела я.) Унтербирг переступил через край жестяной корзины, так аккуратно, что даже не разбудил скрипучую «субстанцию», улегся поудобнее, пожил голову на табуретку и закрыл глаза. «Вам следует научиться этому простому знаку, госпожа. – добавил слуга. – Универсальный сигнал! Вы ему – „Цык”, а он – уже понимает...»

Работники уходили молча – низко кланялись и исчезали за дверью... Я (как демон-искуситель) стояла в прихожей с десяткой в руке, однако, никто из них искушению не поддался... Странные, однако, традиции на ферме господина Шермаха!

 

***

 

Эти вечером, до самого позднего часа, мы с Терезой сидели на кухне, пили чай, обсуждали господина Шермаха, доедали остатки вчерашнего угощения,... «Я лучше у тебя переночую, Матильдочка, – сказала Корова, заметив, наконец, что глаза у меня слипаются. – Все-таки дракон. Ночное, быть может, животное. К тому же – самец, а не кто-нибудь. Неизвестно, как он себя поведет...» – «Брось, Терезка. Смирный он... Шермах говорит – совсем безобидный. Тут же вырубился, спит как младенец: утомился, наверно, в пути... Лежит спокойно, не пошевелился ни разу. (А я опасалась, что будет ворочаться, громыхать жестью.) И воняет от него не так уж сильно. Завтра надо будет его хорошенько искупать, зубы почистить... – зевота прервала мои мысли. – Зубы почистить... и прочее... Надо пораньше встать...» – «Ах, Матильдочка, разве я стану тебе мешать! Ни за что на свете! Спать лягу на раскладушке... Тихохонько, тихохонько...» – «Не зли меня Терезка! Не говори глупостей...»

И все-таки Корова настояла на своем... да, я и не очень-то сопротивлялась: больно уж не хотелось оставаться одной, наедине с незнакомым, непривычным дыханием …

Умываясь перед сном, я упражнялась в подаче универсального сигнала: щелкала языком и так, и этак... как ни странно, получала от этого удовольствие... Потом я заглянула в гостиную и погасила свет. В темноте Унтербирговы очертания напоминали далекий утес (именно такой утес поэты принимают за спящее чудовище)... И вдруг мне захотелось прищелкнуть или даже присвистнуть, разбудить этого зеленого увальня... Сказать ему: «Спокойной ночи, господин Унтербирг! Приятно было с вами познакомиться!» – или что-нибудь в этом роде. Но я и не думала поддаваться приступу неуместной игривости...

В спальне раздевалась Тереза – расстегивала пуговицы, развязывала тесемки, сбрасывала на пол бесконечные майки, фуфайки, чулки, распускала свои рыжие волосы... Когда я вошла, она (в безобразном нижнем белье) стыдливо закрылась одеялом и забралась на стонущую раскладушку...

«Ах, Матильдочка, как славно у тебя, как уютно...» – произнесла Корова с наигранным восторгом: она, как видно, рассчитывала на долгую, задушевную беседу перед сном – «Спокойной ночи!» – сказала я сдержанно, погасила лампочку ночника и повернулась к стене. «Какая милая ра-а-а-складушечка...» – протянула Тереза. Я не ответила. «Душечка-раскладушечка... – (дура, совсем из ума выжила!) – Ми-илая-премилая...» – Молчание... – «Ми-илая-премилая... Тугая, упругая... Ни капельки не скрипит...» Ну, слава Богу: на беседу с темнотой у нее не хватало бодрости... Вскорости с раскладушки послышался необузданный храп...

 

***

 

Ни Терезин храп, ни стоны раздавленной раскладушки, ни дыхание неведомого существа за стеной не помешали мне хорошенько выспаться... Я проснулась вполне бодрая, даже немного счастливая, с ожиданием нового, неизведанного; накинула халат, на цыпочках обогнула Терезину раскладушку и выглянула в полутемную прихожую. Там царили непривычные, неприятные запахи – жженая резина, говяжья кровь, тухлые овощи... «Фу! – процедила я, скукожившись. – Будем сегодня мыться, господин Унтербирг!» – и, обращаясь к гостиной, прищелкнула языком: «Цыть!»... За дверью послышалось фырканье и дребезжание жести – универсальный сигнал сработал. «Доброе утро, господин Унтербирг! Извините! Не собиралась вас так рано будить...»

Возле уборной запахи заметно сгустились, сделались почти невыносимыми... Я протянула руку к выключателю, нажала и... предо мной предстало ужасное зрелище: пол туалета залит по щиколотку белой вонючей пеной, стены – вдоль и поперек – исцарапаны драконьей пятерней, по дверному косяку размазана слизь... Фу! Фу! Ну и мерзость!.. Я завизжала от отвращения... Растрепанная Тереза выскочила из спальни, кутаясь в простыню. «Смотри, смотри, что он наделал!» – вопила я, зажмурившись, заткнув нос. – «Ого!.. Вот это да! Матильдочка, ты не плачь...» – «Не добежал?! Что он, больной?!!» – «Добежал, конечно, добежал!» – «Неужели – нарочно?! Мне назло?!!»... И вдруг я заметила, что Тереза нисколечко не взволнована: прибирает свои рыжие волосы и ехидно улыбается. «Не нарочно, конечно, – не нарочно! Просто этот маленький, домашний дракончик не влезает у тебя в туалет... – Корова прыснула идиотским смехом. – Придется, Матильдочка, расширять двери!.. »

«Ну, подруга, принимай-ка нового „жильца”, – добавила она, делая вид, что не замечает моего ненавидящего взгляда. – Многое придется переладить: поставить решетки на окна, чтоб не улетел! – снова приступ идиотского смеха, – врезать замочки покрепче, чтоб не украли...» – «Не морочь мне голову! Я уж как-нибудь сама разберусь!» – «Заодно и мебель переставишь!» – «Чего ты ржешь, Тереза? Радуешься?!» – «Радуюсь?! Упаси Бог, Матильдочка! Я так тебе сочувствую!»

Я была уверена, что глупая Тереза торжествует.

 

***

 

Вечером того же дня появился генерал Тии: зашел за своей забытой фуражкой.

Я встретила его своей самой обворожительной улыбкой. «Ваша фуражка, господин генерал, в целости и сохранности... Ждет вас на вешалке, должно быть – ужасно соскучилась!..» – «Спаззибо, госпоза Вензивеззи», – сказал Тии, напряженно улыбаясь, и снял фуражку с крючка. Оказалось, что кокарда вырвана с корнем (Шура Вест, наверное, постарался: он, как сорока, любит цветное и блестящее) «Ах, господин генерал, значочек, видать, оторвался, валяется где-нибудь в прихожей – мы мигом его найдем...» – «Не утруздай зебя, госпоза Вензивеззи!» – ответил военный атташе, пытаясь скрыть свою крайнюю досаду... «Ну, тогда пройдемте на кухню, выпьем чайку!» – «Не утруздай зебя, госпоза. Мозно Зеркалу?» (обиделся, бедняга) – «Конечно, конечно! Зеркало в вашем распоряжении... Мне очень жаль, что ваша фуражка пострадала!» – «Не утруздай зебя, госпоза!» Генерал Тии подошел к зеркалу, разгладил волосы и принялся прилаживать фуражку.

Я видела, что он никак не может сосредоточиться: подозрительно оглядывается по сторонам и как-то странно принюхивается... Тут я вспомнила, что вся квартира пропитана острыми, неприятными запахами. Какой позор! Я готова была провалиться сквозь землю!..

Наконец генерал отчаялся, взял фуражку под мышку, изящно поклонился – «Проззяй, госпозза!» – и, громыхая каблуками, навсегда покинул мою квартиру.

 

4.

 

Можно ли чистить драконьи зубы щеткой для обуви? У кого бы спросить разрешения? Не осложнится ли от этого наша «хрупкая система отношений»? Не обострятся ли какие-нибудь внутренние конфликты? Не будет ли у него приступов страха или ночных кошмаров?.. Спрашивать было не у кого – приходилось пробовать на свой страх и риск...

Господин Унтербирг, хоть и ненавидел ежедневные «водные процедуры», подчинялся мне беспрекословно: по первому же щелчку, покорно ковылял в ванную, клал голову на раковину, оттопыривал нижнюю губу и обнажал двойные ряды своих крепких желтоватых зубов... Инструкция предписывала «чистить зубы круговыми движениями, держа щетку строго перпендикулярно поверхности, стараясь по возможности не задевать нежные драконьи десны...» Десны, увы, я неизменно задевала. Унтербирг страдальчески морщился, сопел, хрипел, бешено хлопал ресницами но – терпел, ни разу не пытался вырваться или плюнуть в меня белой пеной. К концу «сеанса» домашний дракончик становился похожим на неистового зверя: пасть кровоточила так, словно он совсем недавно прошелся зубами по живой плоти. В ванну он залезал неохотно; покуда я мылила чешую, стоял неподвижно, зажмурившись и нервно посвистывая... Если шампунь попадал в глаза – начинал фыркать и вертеть головой. Мыть дракона под крыльями инструкция категорически запрещала; может быть поэтому мне так и не удавалось извести неприятные запахи: в квартире, как я ни старалась, по-прежнему воняло жженой резиной. (Потрясающая вонь!)...

...К счастью, вход в туалет расширять не понадобилось... Унтербирг научился протискиваться вовнутрь: вставал на задние лапы и, издавая сдавленный скрип, пожимался животом к дверному косяку... Его живот оказался настолько мягким и гибким, что толщина дракона – при достаточном усилии – уменьшалась чуть ли не вдвое... Потом он ловко выворачивался, садился на унитаз и закрывал за собою дверь... Похоже, что пребывание в туалете доставляло Унтербиргу какое-то непонятное, извращенное удовольствие... Иногда, после долгих увещеваний, дракона приходилось выгонять из уборной звонкими, сердитыми щелчками...

Ежедневная Унтербиргова прогулка не отличалась излишним разнообразием; он нагуливал положенные три часа, перемещаясь из гостиной в прихожую, из прихожей – на кухню. (В спальню я его, разумеется, не пускала.) Маршрут, конечно, не слишком содержательный, но что ж поделаешь: не вести же дракона на улицу!.. Он брел по знакомому, ненавистному, быть может, маршруту, как старый пес... Обречено посапывал... Иногда пытался меня обмануть: незаметно прилечь в прихожей, отлежаться в ванной или надолго запереться в туалете, но я (скрепя сердце) ревностно следила за соблюдением инструкции.

 

***

 

Всю зиму Шура Вест путешествовал по Европе... Из Амстердама он прислал мне открытку, на которой был запечатлен рядом с голой, ужасающе толстой женщиной (ее носорожьи складки и груди в кровавых разводах вызвали у меня острое отвращение, чуть ли не тошноту). На обороте было написано: «Дорогой Матильдочке – самый европейский привет. В Амстердаме влажно, тепло и много любви (совсем недорогой!). Я искал женщину, которая была бы олицетворением старой доброй Европы, и потерялся в сердце этого Вавилонского Столпотворения. Целыми днями катаюсь на велосипеде и радуюсь жизни!» Эти строки были выведены крупными печатными буквами (Шура, наверно, надеялся, что любопытный почтальон прочтет его послание и позавидует)... снизу он добавил мелкую, едва разборчивую приписку: «До меня доходят слухи, что ты замкнулась в себе и больше не принимаешь гостей. Ну, я, конечно, понимаю что это значит: у тебя завелся мужчина. Надеюсь, что твой нынешний выбор будет намного лучше предыдущего, хотя, по правде сказать, этому не верю: вечно ты заводишь убогих и никчемных!.. Не забудь познакомить меня с этим счастливчиком, когда я вернусь... Придется, Матильдочка! Только не говори, что на сей раз это – серьезно: не смеши народ! Твой несравненный Шурочка».

 

***

 

Через несколько дней ко мне наведался сосед Палинезку, зловещий старик, работавший когда-то в тюремной охране.

«Дражайшая, Матильда, – произнес он 0хрипло и выразительно (это не предвещало ничего хорошего), – не откажите другу вашего покойного отца в минуточке внимания!» – «Добро пожаловать, господин Палинезку! Извините, что не приглашаю вас пройти: у меня тут страшный беспорядок...» Он недовольно кивнул и расположился крестом в дверях. «Запахам не удивляйтесь – я только что спалила резиновый сапог (сушила его над газом)!» – «Какое трагическое событие, – сказал господин Палинезку, ухмыляясь. – Вам срочно нужен мужчина в доме. А если он не может предотвратить сгорание резиновых сапог, то гоните его в шею – никакой он не мужчина! – сосед залился металлическим гавкающим смехом. – Это я шучу, шучу, конечно!.. С кем жить, кого гнать – я вам, как вы знаете, не указчик (хотя не забывайте, что покойный старик Вентивегди велел мне за вами присматривать). Я только одного не пойму... – он нахмурил лоб и сдвинул брови. – Зачем же скрести по жести?» – «Что?.. Как вы сказали?..» – «Повторяю: зачем же скрести по жести?» – «Вы утверждаете, что я скребу по жести?» – «Скорее всего – это не вы, а он... А вас я прошу принять соответствующие меры...» – «Господин Палинезку, тут вышло какое-то недоразумение!..» – «Матильда! Бог наделил меня немалой проницательностью. Я ведь точно знаю, что живете вы теперь не одна... Если я наблюдаю вас на улице, а сверху кто-то скребет по жести: значит, скребете не вы! Что ж, это закономерно, это должно было произойти – рано или поздно...» – «Ничего подобного не произошло...» – «Так вот, я все думаю: зачем он скребет? Что замышляет в ваше отсутствие?» – «Ничего не...» – «Вы можете ответить, что это не мое дело. Да, это так! Но ведь меня беспокоят не только мысли о его возможных намерениях! Звуки мне тоже мешают! Скрежет, омерзительнейший из шумов, строго запрещен городскими стандартами...» – «Господин Палинезку, уверяю вас, что этого больше не повторится!» – «Но, может быть, вы все-таки объясните – что за дела!..» – «Чистая случайность!» – «И вообще, могли бы уже познакомить со своим избранником... Для вашей же пользы! – строгое лицо соседа расплылось в недоброй улыбке. – Шучу, шучу! Но только имейте в виду – скрежет (при всем моем уважении к вашему покойному отцу) не потерплю!.. Не потерплю ни за какие деньги!..»

 

5.

 

Тереза, кажется, чувствовала себя сопричастной к моим злоключениям: а иначе – как объяснить ее регулярные визиты с гостинцами для дракончика? Раздраженная такой трогательной заботой, я не раз просила ее, вернее – требовала (порою – в самой резкой форме) «перестать тратиться, перестать являться ко мне, как на службу»... Корова отнекивалась, отбалтывалсь, отшучивалась: говорила, что «безнадежно влюблена в господина Унтербирга и, хоть и не может рассчитывать на взаимность, готова для него на любые затраты»... При этом она смертельно боялась своего «возлюбленного»: никогда не соглашалась присутствовать при его купании или следить за ним во время прогулки!..

...И вдруг оказалось, что эта самая Корова, глупая, несчастливая баба, – единственный человек, с которым я могу поделиться своим ужасным недоумением.

«Слышь, Терезка, Унтербирг в последнее время... скребет когтями по жести...» – «Ого! Когти, наверно, чешутся!» – «В инструкции написано, что если дракон скребется – значит чем-то недоволен: жалуется, тоскует или протестует...» – «Ого! Чем это он недоволен?» – «Да, я вот ума не приложу! Может, своим режимом? Или – едой? Но только скрести ему никак нельзя, а то Палинезку совсем озвереет!» – «А ты, Матильдочка, как-нибудь развлеки господина Унтербирга...» – «Но как?» – «Расскажи ему что-нибудь интересное (ах, он такой смышленый!)... А еще лучше – спой!» – «Может еще и сплясать ему?? Не морочь мне голову, Тереза!» – «Сама ведь попросила совета, а теперь на меня злишься!» – «Я не злюсь...» – «Голос-то у тебя великолепный! Помнишь, все девчонки завидовали твоему распрекрасному сопрано!» – «Ну, и что? Думаешь, драконы... человеческие песни любят?» – «Несомненно! Они ведь слушают, думают, понимают – совсем как настоящие!» (Ну, и дура!)

 

Смеркалось. В гостиной царил уютный полумрак... Только что завершилась болезненная чистка зубов. Когда я вошла со свечкой дракончик опасливо покосился на капризное пламя...

«Господин Унтербирг! Вы не думайте, что я холодная, бесчувственная. Я ведь вижу, что плохо вам, что вы скучаете... Все ломаю себе голову: как бы мне разнообразить вашу жизнь? В инструкции об этом ничего не сказано, а придумать, увы, никак не удается... Жаль, что вы не родились собакой: я бы вас гладила, делилась своими радостями, водила бы в парк, на прогулку... С собакой – все понятно, а с вами? С вами приходится обращаться, как с драконом – не тревожить вас житейской ерундой. Вот я и решила... напеть вам перед сном... Ничего неуважительного в этом нет!» – я поставила свечу радом с корзиной, выключила торшер и уселась на ковер по-турецки. – Когда-то я пела совсем неплохо. Может и теперь получится. А, если не понравится, – я уйду и вовсе на вас не обижусь...» И я запела давнюю, почти забытую колыбельную... (Какой Абсурд! Колыбельную – взрослому дракону, который и так засыпает при малейшей возможности?!)

В этой детской песенке домашний уют противопоставлялся хаосу улиц (Киска грелась возле ног,/В поле лопался стручок); в ней пелось о сладких снах, предутренних чудесах и наваждениях (По росе гулял дракон/И вскочил на мой балкон!). Пламя свечи качалось в такт моему голосу... а вместе с ними качались очертания горбатого утеса на стене... Многие строчки безвозвратно стерлись из моей памяти – я подменяла слова проникновенным мурлыканьем: «А-а-а-а-а-а-а! О-о-о-о-о-о-о!» Дракончик не шевелился, но дышал быстрее, глубже и часто-часто моргал... «Ангел смерти в эту ночь, /Пожалев, помчался прочь... /А-а-а-а-а-а-а! О-о-о-о-о-о-о!». Господи, кто это? Кто поет? Да, неужели это я? Мой голос – чистый, нежный, трогательный – где он был, где пропадал все эти годы?.. Очарование звуков вспоминается постепенно... Возвращаются воспоминания о детской радости пения. Так почему же меня обвиняют в том, что я никакая: холодная, бесчувственная, бессердечная (не так давно кто-то из гостей, высказался подобным образом у меня в гостиной, кто-то его поддержал: они думали, что я их не слышу, но я случайно услышала и – только усмехнулась).

Разве никакие умеют так петь?!.

Я закрываю глаза... Готова унестись...

Куда? Куда?

Вслед за ангелом...

Но меня останавливает неожиданный стон... Это я?.. Я плачу? По щекам катятся тяжелые слезы... Соленый вкус во рту... Мне горько! Сейчас разревусь, как корова, и напугаю несчастного дракончика. Все, больше не могу! Дую на свечу и, всхлипывая, выбегаю из комнаты...

 

...А следующими вечерами я пела ничуть не хуже, но эта радость и эти слезы больше не вернулись; они, как видно, были последними каплями на самом дне чудесного, заброшенного колодца, которым я давно уже не пользовалась – разучилась...

Дракончик быстро засыпал, я гасила свечу и покидала на цыпочках гостиную...

«Слышишь, Тереза, а почему колыбельная больше не действует?..» – (Нашла у кого спрашивать!) – «Ах, Матильдочка, все ведь кончается: даже самые хорошие вещи перестают действовать!» – «Это было чудесно, но... всего лишь один раз!» – «Одного раза, конечно, маловато... Судьба, как ты знаешь, не расточительна…» – «Не знаю!.. И вовсе не верю в судьбу!» – «Иным ведь достается совсем немного: гораздо меньше, чем один разок!» – «Это глупо, Тереза! Совсем глупо!» – «Поверь мне: это именно так! Тебе еще повезло… Благодари судьбу!» – «За эти жалкие крохи?..» – «Все равно, – благодари! Радуйся, дуреха!» (Совсем обнаглела, Корова!)

Со временем колыбельная на ночь стала частью драконьего режима – почти таким же мероприятием, как ежедневная прогулка, чистка зубов или купание по выходным... Но стоило ли обременять господина Унтербирга еще одной утомительной процедурой? Он ведь итак никогда не жаловался на бессонницу.

И я упразднила колыбельную – без особого сожаления...

 

6.

 

«Але?» – «Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! Миу-уу! Ву-уу!» – «Шура, это ты!» – «Признала! Признала, Матильдочка! Миу-уу!» – «Вернулся? Окончательно?» – «А ты что думала? Останусь? Не дождешься!» – «Когда?» – «Вчера. Столько впечатлений, столько впечатлений! Лечу к тебе – обо всем рассказать. Жди!. Пока!» – «Стой, стой! Не надо ко мне. Встретимся на нашем месте...» – «Ага, отказываешь в гостеприимстве!» – «Нет, не отказываю. Просто у меня – ремонт!» – «Знаю, знаю, где у тебя ремонт. В спальне! Вы с новеньким дружком-то – перестарались, наверное, напрочь все разворотили...» – «Шура, на нашем месте в три. Успеешь?» – «Успею. А ты, Матильдочка...» – «На нашем месте в три, Шура! Понял? Привет!» – «нашим местом» был небольшой ресторанчик рядом со школой, в которой мы когда-то учились.

Пощебетав немного с официанткой, Шура выбрал бутылку самого дорогого вина. Мы чокнулись и выпили за нашу «неувядающую многолетнюю дружбу». Вино мне не понравилось: показалось слишком густым и приторно сладким, но я притворилась, что пью с наслаждением... «Как тебе винцо?!» – спросил Шурочка, явно в расчете на комплимент. – «Ничего! Очень даже ничего...»

Он накрыл мою руку своей белой холенной ладошкой, прошептал: «Ну, Матильдочка, рассказывай... Что было в мое отсутствие?» – лукаво подмигнул и снова наполнил бокал. «Я думала, это ты мне расскажешь об амстердамских похождениях...» – «Сначала ты – о человеке, после которого приходится делать ремонт...» – «Хм...» – «Только не говори, что никого не было! Кое кто из соседей утверждает, что на сей раз в твои сети попался какой-то невероятный чудак... А, может быть, злоумышленник...» – «Кто?!! Палинезку?» – «Не скажу!» – «Ты что, Шура, совсем свихнулся... Узнавал про меня у Палинезку?!!» – «Представь себе, даже с этим вздорным стариком я способен найти общий язык... Не так он ужасен...» – «А ты знаешь, что этот подлец десятилетиями судился с моим отцом – из-за какой-то ерунды! Свел его в могилу! Знаешь?! И вообще, какое тебе дело!?» – «Чего злишься? Просто справился у него... Было интересно!» – «Шура, если ты не прекратишь, я встану и уйду!..» – «Успокойся. Вот, посмотри фотографии...» – и Шура метнул на стол толстенную пачку...

Рассказ об амстердамских похождениях, хоть и изобиловал множеством интимных подробностей, был весьма незамысловат, походил на заученный текст... Я заскучала, отвлеклась, – обводила пальцем клетки скатерти, поглядывала украдкой в окно, пересчитывала апельсины в вазочке, но при этом – автоматически поддакивала и задавала вопросы...

И вдруг оказалось, что Шура говорит уже совсем о другом, вдруг я услышала: «...Ты ведь никогда не станешь моложе (и ты это знаешь!)... Ты выбираешь, выбираешь, а выбрать никак не можешь... Что ты хочешь? В твои сети попадаются только бедные и никчемные... Неужто тебя это ни капельки не настораживает? А знаешь чего тебе надо? Ха-ха! Как и всем: опоры в жизни! (Ты только не притворяйся, что ты не такая, как все!) А я, вот, хочу тебе помочь. И знаешь, как? Просто – женюсь на тебе: вот и все! Впервые в жизни будешь иметь возможность связаться с нормальным человеком...» – «Шурочка, я твоих шуток не понимаю. Ты лучше мычи или кукарекай!» – «...Помнишь, в восьмом классе, как я приударял за тобой – даже подарил тебе бумажное колечко?» – «Нет, Шурочка, колечко не помню. Может быть...» – «А ты взяла его и даже на пальчик надела. Мы были обручены, как будто...» – «Но ведь это игра – как будто!..» – «Ага! Стало быть помнишь!» – «Да, нет же...» – «Тогда почему – игра?» – «В восьмом классе все было игрой!» – «Возможно!.. А что такое брак? Тоже игра! Но теперь, слава Богу, я могу себе позволить золотое колечко, да еще с бриллиантом. Вот...» – он положил на стол небольшую нарядную шкатулку. «Шура, я замуж не хочу! Ни за тебя ни за кого другого! Извини...» – «Я вовсе не рассчитывал на немедленный ответ...» – «Но ты его все-таки получил...» – «Нет! Пожалуйста, подумай! А колечко с собою возьми, чтобы думалось легче!..» – «Шурочка, – сказала я отодвигая шкатулку, стараясь звучать как можно более сочувственно. – Увы, мы совсем, совсем не подходим друг другу...» – «Из чего это следует?» – «Извини, я немного засиделась. Надо идти!» – «Матильда! – взвизгнул оскорбленный господин Вест. – Иди, но знай, ты – глупая стерва! Я хотел тебе помочь, а ты... Ну и пошла ты! И хорошо!.. Зачем мне такая холодная барышня? Пришлось бы на сторону ходить... Все знают, что ты фригидна! Бездушна и безмозгла! Никакой мужик тебя больше не захочет!..»

Я была уже в дверях... Напоследок он вскочил из-за стола и запустил мне во след фужером...

 

Как только я вошла домой, зазвонил телефон: Шура Вест хотел извиниться за свой «небольшой срыв»... «Да, Шурочка, конечно... Ничего страшного, бывает... Нет, нет – совсем не обиделась...» Я действительно на него не обиделась, действительно – холодная и бездушная.

 

***

 

Какое совпадение! Оказалось, что не один только Шура Вест строил в последнее время брачные планы. На следующий день я получила письмо от моего застенчивого поклонника Абрахама Кохуса, в котором сообщалось о его намерении жениться:

«...Моя бесконечная учеба близится к концу: уже забрезжило утро того благословенного дня, когда я смогу распрямить свою согбенную спину, напялить адвокатскую мантию, отправить на костер ненужные тетради и учебники.

Наконец-то моя прилежность и основательность принесли свои сладкие плоды: наставники хвалят меня наперебой, прочат мне блестящую карьеру, но, оказывается, не только они: мои акции на бирже женихов и невест (ранее – весьма скромного, почти незаметного курса) подскочили до головокружительных высот... Мой добрый отец, рядовой работник почтового ведомства, настоятельно требует (ну, не забавно ли, госпожа Вентивегди?!), чтобы я, во-первых, полностью отказался от своего подросткового идеализма, во-вторых – немедленно реализовал жениховский потенциал („а то поздно будет!..”) Да, забавно! Но так ли он неправ? Не перерос ли я уже свои собственные отшельнические взгляды (те, которые вы сами некогда назвали „подростковым идеализмом”)? Не стало ли мое одиночество невыносимой обузой? Могу ли я разбить сердце этого неудачливого и простого человека, не способного понять мои путаные рассуждения?..

Дорогая госпожа Вентивегди! Вы знаете, что я люблю Вас и только Вас... Буду Вас любить, – покуда сердце окончательно не очерствеет! Ели бы я только мог добиться Вашей взаимности!.. Если бы у меня был хоть малейший шанс, я предпочел бы умереть старым, никчемным холостяком, но не последовать отцовской прихоти... Спасибо вам, что вы мне не позволили вообразить невообразимое!

Решение принято. Впереди – окончание учебы и встречи с невестами: приятные и неприятные хлопоты... Но, что бы со мной ни приключилось, знайте: я буду Вас помнить... Тайно, незримо буду праздновать Ваши дни рождения. Всегда, всегда!

Навеки Ваш – наконец-то „повзрослевший” А. Кохус...»

«Бедный, бедный Кокус!» – подумала я.

 

7.

 

Когда на балконе оголились завитушки перил и из-под снега выступила крышка деревянного ящика, я наконец-то заметила, что давно уже наступила весна... А это, помимо прочего, означает, что балкон, обросший многомесячным льдом, заваленный грязным снегом и всяческим хламом, очень скоро снова будет доступен: к Унтербирову прогулочному маршруту добавится еще одна «станция»...

Через несколько дней мне удалось протиснуться через зажатую дверь, расчистить площадку для драконьего визита...

 

Унтербирг ужасно удивился (куда это я его гоню?), переступил порог с некоторой опаской... Он щурился на ослепительном весеннем солнце, обнюхивал деревянные ящики с угрюмой подозрительностью... Потом его взгляд упал вниз, на мокрую мостовую, где блестели лужи, журчали ручейки прожорливые голуби копошились над разбросанными крошками хлеба... Унтебирг оживился, поднялся на задние лапы и перегнулся через перила... Я встала рядом с ним и, преодолев свои привычные сомнения (можно ли так обходиться с дракончиком?), – осторожно положила руку на его костяной затылок, легонько повела ладонью вниз, до самого загривка. Мне показалось, что драконье тело откликнулось на мое прикосновение... Это было приятно!

Я гладила Унтербирга по шершавой шее, по липкой чешуе, по нежной кожице подбородка. Мы оба умилялись весне...

Напротив моего дома располагался небольшой парк... Безукоризненно прямые дорожки, затопленные талой водой, обставленные гипсовыми статуями обнаженных дев (было в них что-то кладбищенское!), сходились лучами к центральной беседке. На крыше, из проталин выглядывали «заплатки» кровельного железа – блестели и переливались на солнце...

И вдруг дракончик приподнялся на задних лапах, зачехленные крылья начали расправляться, брезент натянулся... «Ты что, полетать захотел?» – спросила я шутливо-ласково.

Унтербирг, оказалось, вовсе не шутил: щетина на загривке распрямилась, ноздри надулись, как у степного жеребца. Чехлы трещали по швам. Я поняла, что это серьезно... «Нельзя!.. Я сказала – нельзя! Фу!» – и издала самый строгий щелочек, на который была способна... Дракончик немного обмяк, но все еще пытался перемахнуть через перила. «А ну-ка пошли отсюда! От греха подальше...» – я обхватила Унтербиргову шею и потащила его назад, в комнату. Он сопротивлялся, хватался когтями за перила, но не очень сильно... На ощупь он был дряблый и липкий...

Захлопнув двери балкона, я облегченно вздохнула... «Что с тобой, Унтербирг? Жить надоело, что ли?»

Дракончик опустился, тяжело дыша, на корточки... Его белая манишка была измазана ржавчиной перил. «Чего уселся? В ванну – марш! Ну-ка, пошел!» Разозлилась ужасно – чуть не пнула Унтербирга ногой...

 

8.

 

Потом, когда я все хорошенько обдумала, мне стало ясно, что глупый дракончик вовсе не собирался убегать или кончать жизнь самоубийством, а просто – не мог устоять перед ослепительным блеском кровельного железа... Этот блеск стал для Унтербирга несбыточной мечтой, причиной горького умопомешательства, быть может – первой любовью его жизни! Чтобы отвлечь дракончика от предмета вожделения, я дарила ему всякие жестяные предметы: ведра, корыта, стиральные доски... Зря старалась – Унтербирг оставался безутешен: душою он был уже там, – на весеннем солнце, на сияющей крыше... Он начал безобразно поправлялся, спал больше прежнего, а, если не спал, – ходил, как заколдованный, мимо занавешенных окон, пытался разглядеть за пеленою занавесок отблески великолепия крыши и ждал лишь одного: когда я потеряю бдительность и совершу какую-нибудь непоправимую ошибку. И это наконец-то произошло: как-то раз, закончив проветривать гостиную, я позабыла захлопнуть форточку...

Я стояла на кухне, у плиты, кода неожиданно загремело битое стекло, затрещала, разрываясь, оконная рама, послышалось сдавленное пыхтение и фырканье... Безумный дракончик, не считаясь с размерами форточки, рвался наружу, на крышу беседки, навстречу сокровенной мечте... У меня на глазах драконий хвост исчез в развороченном окне... Послышался оглушительный удар, раскат жестяного грома, зловещий хруст... И тут же, как по команде, – закаркали разлетающиеся вороны, завопили перепуганные дети...

Беседка была опрокинута. Внизу, в месиве щепок, осколков, обломков, покореженного кровельного железа валялось драконье туловище, казавшееся сверху невероятно длинным... невероятно одиноким...

 

***

 

Я не помню, каким образом он снова оказался у меня в гостиной... Тереза утверждает, что санитары втащили Унтербирга на носилках. (Но откуда взялись такие огромные носилки?)… Он лежал в жестяной корзине на спине, вытянув вдоль изуродованных боков свои корявые лапы, страдальчески раскинув тряпичные крылья – худой, осунувшийся, темно-зеленый, с запавшей нижней челюстью... Вся его грудь была в черных, глубоких царапинах, из-под ребер торчали деревянные щепки и осколки стекла... Дышал он тяжело и неровно, сипел, как паровозный гудок, хрипел, шевелился, постанывал. Кажется, умирал...

Но, если он умрет, что тогда будет?.. И я поймала себя на недопустимой мысли: тогда будет легче жить: конец бесконечным хлопотам, конец Унтербиргову режиму, снова гости, друзья и поклонники. Свобода!

Бедный, несчастный господин Унтербирг! Как я ни старалась, – не могла найти в себе достаточной жалости к этому покалеченному созданию. Неужели, я действительно такая бездушная и бессердечная?! Ужас! Получается, что я вовсе не была к нему привязана... Значит, наши хрупкие отношения не сложились с самого начала... (Он, конечно, тоже виноват: тоже не сумел меня полюбить...)

Зачем мне вообще понадобился домашний дракончик? Зачем я взвалила на себя эту непосильную ношу? Проклятый господин Шермах – заморочил мне голову! Или – заколдовал (моя первая мысль о колдовстве!), но теперь его заклинание начинало приподниматься.

 

Вечером того же дня ко мне наведался муниципальный орнитолог, совсем молодой, обходительный парнишка с треугольной бородкой.

«Здравствуйте, госпожа, Вин... Вин... – он зачитал по бумажке: – „Вентвегди”. – Извините за беспокойство, но к нам поступил очень сигнал, что у вас, якобы, проживает какое-то неведомое крылатое существо...» – (Господин Палинезку постарался!) Я скорбно кивнула. – «Ага! Значит, необходимо произвести замер его крыльев и, ежели размах превышает дозволенные два метра, придется конфисковать...» – «Делайте, что хотите!» – я указала на дверь гостиной. «Чем это так отвратительно пахнет? Наверное, у вашего питомца – понос: он же вывалился из окна!.. Что ж, бывает! Даже с волнистыми попугаями! – орнитолог зажал нос и осторожно приоткрыл дверь. – Ого, крылатый змей! Ого! Такого я еще не видал! (Я, признаться, много чего не видал: обычно наша служба занимается отловом одичавших петухов) Даже не знаю, как к нему подступиться...» – «Он вас не тронет...» – «Будем надеяться...»

Орнитолог боязливо шагнул в комнату, вытащил из кармана рулетку. «Да, бывает же такое! На вампирчика смахивает... И почему я должен с ним возиться: это же не птица?! Вот, дураки – вызвали орнитолога! Ах, объяснить-то некому. А не могли бы вы крылышки расправить, госпожа Венти... Винти... как вас – извините, запамятовал...» Я потянула край крыла; оно безжизненно откинулось и обнажило черную дыру под мышкой. От былого великолепия не осталось и следа: кожаные перепонки были серыми и скользкими, как у летучий мыши

«Да, крыло крайне сложное... Если мерить так, получается больше двух, а если так – меньше...» – «Не мучайте его, он умирает!» – «Да уж, лучше ему помереть, чем маяться по муниципальным зверинцам... Крылышки-то какие необычные... На таких далеко не улетишь! Ладно, будем считать, что меньше двух! Пусть умирает в своей постели... Честь имею, госпожа Вегди-Винти-Венти (как же вас?) Вентивегди, очень рад был познакомиться...»

 

«Он не умрет, – сказала Тереза уверенно. – С драконы так просто не умирают...» – «А как они умирают?» – «Не знаю... Могут, например, перевоплотиться...» – «В кого?» – «Понятия не имею! В хорошего человека, например...» – «Шутишь? У тебя, Тереза, видать хорошее настроение?» – «Что ты, Матильдочка, разве с этим шутят?!! Это я так... Просто так...»

Этой ночью Тереза снова осталась у меня.

Из гостиной раздавались ужасные звуки – сдавленный хрип, скрежет жести, почти человеческие стоны... Под утро все стихло и я погрузились в глубокий, беспросветный сон.

Тереза разбудила меня около семи. Она была уже одета и даже причесана.... «Доброе утро, Матильдочка... Сходи-ка посмотри...» Глаза не хотели открываться, голова раскалывалась: «Надо посмотреть.... Да... Может быть все обошлось...» Ночная рубашка была пропиталась терпким потом, волосы слежались, безобразно запутались. Можно подумать, что это я умирала. За окном побрякивала капель. «Я встаю...» – «Не бойся, Матильдочка... Вот, надень, чтобы холодно не было...» – Тереза держала в руках мой махровый халат.

 

В прихожей темно... В гостиной тихо, совсем тихо – только скрип открывающейся двери... Занавески задернуты... На ковре, на квадратных пятнах мутного света, разбросаны осколки, щепки, чешуя, клочки драконьей кожи. Корзина пуста... Почти пуста: из нее высовываются чьи-то босые ноги... Человеческие ноги... И вдруг – кто-то вскрикивает, вскакивает, мечется по стонущей жести, забивается в дальний угол...

Между стеною и шкафом прячется совершенно голый мужчина, стыдливо прикрывается драным чехлом от драконьих крыльев... Он – совсем незнакомый человек, но чем-то напоминает домашнего дракончика: такие же водянистые глаза, густые брови, полностью захватившие переносицу... такой же горбатый нос.

«Господин Унтербирг, это вы?» – спрашивает Тереза.

Мужчина смущено кивает...

Корова оглушительно сморкается у меня за спиной.

 

10.

 

Рене Аахинтюб позволил нерасторопным судьям отложить мое дело в долгий ящик. Шура Вест не давал о себе знать с момента нашего примирения.

Я позабыта! Позабыта всеми – друзьями, знакомыми, поклонниками. Одинока. Беззащитна. Лишена опеки своих покровителей.

Господин Палинезку встречает меня на лестнице зловещими взглядами и, кажется, затевает какую-то подлость....

И только Тереза продолжает со мною дружить. Она приходит два раза в неделю, приносит тортики, консервы, печенье... Удобно рассевшись у меня на кухне, блаженно потягивая из блюдечка чай, она сообщает последние сплетни, делится своей «мудростью», безнаказанно учит жить... Она все так же глупа и болтлива... (И это – последняя в моей жизни опора!!)

 

Однажды она явилась навеселе – с бутылочкой дешевого ликера... Отведав этой гадости, Корова проговорилась... Господин Шермах, оказывается, вовсе не торговец диковинными животными, а злой волшебник... А Унтербирг – его несчастная жертва... Но на самом деле – не такой уж он злой, а Унтербирга заколдовал для его же пользы... Господин Унтербирг был то, что называется, «человеком без искорки божьей». Шермах решил, что лучше уж ему быть дракончиком... Драконов без искорки божьей не бывает, ведь это – «страстные натуры с необузданными желаниями...»

(В это время Унтербирг сидел в гостиной, на стуле, – между стеною и шкафом – на том самом месте, где представился мне впервые – и сосредоточенно читал вечернюю газету... Только что он завершил генеральную уборку – надраил полы, начистил фарфор в туалете и ванной, потравил тараканов, расставил по углам мышеловки. В доме остро воняло хлоркой, ацетоном и терпкими ядохимикатами.)

«...Потом господин Шермах ужаснулся собственному деянию... Решил пристроить дракона в надежные руки... Для этого он, подлец, использовал меня. Очаровал, – хи-хи! – пообещал любви и сладкой мести...» – «Ты что, Тереза, какой такой мести?!» – «Ах, Матильдочка, это я сдуру... оговорилась!» – «Ты мстила мне, Тереза? За что? Чем я тебе не угодила?» – «Упаси Бог, Матильдочка! Как же я так могла?!»

Когда хмель прошел, Корова отрицала все; все – до последнего слова: «Ах, Матильдочка, я просто пересказала свой недавний сон! Какой кошмар! Сдуру, Матильдочка, сдуру!..»

 

***

 

Господин Унтербирг оказался очень трудолюбивым и покладистым человеком. Он сразу же взвалил на себя работу по дому; выполнял ее с тщательностью и прилежанием достойными идеальной домохозяйки. Он спал в гостиной на раскладушке; вставал ни свет ни заря; готовил мне завтрак, грел воду, застеливал за мною кровать. Каждые два часа мыл посуду и выносил мусор...

Потом он устроился работать ночным сторожем... Получку отдавал мне – всю до последней копейки. Экономил воду и электричество... Извиняясь («Простите, не могу удержаться!»), упрекал меня за непредвиденные расходы... А больше ни в чем не упрекал и никогда ничего не просил. Свободное время проводил дома, стараясь не попадаться на глаза...

Очень скоро я возненавидела это покорного и безобидного человека... Больше всего меня раздражала его бессмысленная преданность дому... Запах хлорки мешал мне больше, чем привычный запах жженой резины... Я видеть его не могла!.. Не могла слышать его размеренное покашливание. Когда Унтербирг возвращался со службы я убегала из дома, или надолго запиралась в ванной, или пряталась в спальне...

Однажды он застал меня плачущей на кухне... «Убирайся! – завопила я. – Не смей на меня смотреть!» – «Но, госпожа Вентивегди, – вымолвил Унтербирг без малейшего намека на обиду. – Никак не могу понять, что же вам не так? Разве вам мешает мое присутствие?» – (он не прикидывался: он действительно не понимал) – «Уйди, уйди, чудовище!» – «Кончились ваши хлопоты, госпожа, а вы расстраиваетесь...» – «Вон отсюда!» – «Я готов для вас на все, но уйти, к сожалению, не могу... Я все еще заколдован... Мы заколдованы...» – «Пошел вон из кухни! Ублюдок! Губошлеп!» – «Ах, из кухни! Ну, это – совсем другое дело! А я-то подумал – из дома гоните... Да, конечно, немедленно!»

Лучше бы он оставался драконом...

Нет, лучше бы он помер!

 

Так одиноко и тоскливо... что хочется горько плакать... и жаловаться на судьбу... Все не могу привыкнуть и смириться... не могу понять... что же со мной приключилось?.. Почему произошел такой трагический поворот в судьбе благородной дамы, Матильды Вентивегди?!. За что?

«А что такого? – фальшиво удивляется Тереза. – Человек он по-своему хороший... Да, ты не расстраивайся! Другим что ли лучше? Посмотри кругом: все так живут! Все плачут, все жалуются. Ты просто стала такая же, как и все! Как говорится, добро пожаловать... я уж не знаю, куда...»

Торжествует! Глупая Корова торжествует! Жаль, что я не могу шлепнуть этой дуре по рже, указать на дверь... Мы заколдованы... Оказывается, что все заколдованы...

 

***

 

«Дорогая госпожа Вентивегди! Надеюсь, вы еще не успели меня позабыть и даже помните содержание моего предыдущего письма... Я написал Вам, что собираюсь жениться на даме из высшего общества. Вам будет, наверное, интересно узнать, каким странным, неожиданным образом был реализован мой жениховский потенциал.

Смотрины затянулись на долгие месяцы. Перед моими глазами прошла бесконечная вереница адвокатских и судейских дочерей, богатых наследниц, благородных девиц – ухоженных, роскошно одетых, безупречно воспитанных... Я потерялся в этом лабиринте женского блеска... Мне хотелось жениться на всех сразу. Мое неукротимое воображение создавало из них единый организм, моя фантазия вытворяла с этим организмом самые невероятные и непристойные вещи... Я мешкал... Отец ворчал, поторапливал, но, кажется, радовался моей нерасторопной щепетильности...

Однажды он отправил меня знакомиться с дочерью своего бывшего коллеги... Когда-то, в незапамятные времена, мы были тайно обручены... Подобный брак казался отцу вполне естественным: ведь не знал же он заранее, что, я, окажусь таким умницей: вырасту, выучусь, и смогу претендовать на „брак совершенно другого уровня”... Поэтому он дал своему коллеге, „сумасбродному почтмейстеру”, неосмотрительное обещание – теперь же этот „старый склеротик” (некогда – его лучший друг), прослушал о моих многочисленных смотринах и вспомнил об их давнишнем соглашении... Он нагло обвинил моего отца в нарушении своего слова... Эти обвинения, конечно, смехотворны (он пока ничего еще не нарушил!) – однако, следует беречь репутацию: лучше всего мотивировать отказ тем, что барышня мне не подошла. (А она мне, разумеется, не подойдет!) „Так что ступай, сынок и смотри, поаккуратней с ними: они ведь тоже, хоть и завалящие, – все-таки люди...”

Почтальонская дочь оказалась поразительно уродливой – низенькая, почти карлица, с кривыми ножками и буйной отроческой сыпью на бледненьком личике... Она, робкое и застенчивое создание, принимала меня, сидя в кресле, держа на коленях незаконченную вышивку... Голос у нее был тихий и мелодичный, но без всякой эмоциональной окраски... Глаза большие и тусклые, губы бескровные, как у утопленницы... Она послушно произносила хорошо заученные фразы – одни сплошные банальности – и явно не верила в благоприятный исход нашего вынужденного знакомства. Когда несчастная девушка провожала меня до дверей, я обратил внимание на ее необычную походку: она – не то, чтобы прихрамывала, но как-то странно кренилась вбок... Было в этой покореженной фигурке слишком много боли и отчаяния, чтобы оставить меня равнодушным.

„Ну, как?.. – злорадно спросил отец, наведавшись ко мне перед сном. – Как тебе понравилась эта выдра? Не правда ли, похожа на папашу. Вот увидишь: до гроба останется в девках... и – поделом, ха-ха, поделом!” В ответ я недовольно пожал плечами и отвернулся к стене... Меня всегда удручал отцовский цинизм... К тому же...

Вы, наверное, удивитесь, госпожа Вентивегди, когда узнаете, что всю эту ночь я думал о ней, не смыкая глаз, – снова и снова возражал ее непривлекательный образ и чувствовал неожиданно-сладкую боль. Меня мутило, бросало в жар и было при этом горько и светло...

Несчастная девушка волновала меня... и чем-то привлекала... Но чем же? Своей невинностью? Своим смирением?.. Не знаю! Что-то в ней было... Да, я прекрасно видел, что на ее скрижалях начертано безбрачие... Начертано кем? Кто заколдовал эту невинную особу, лишил ее малейшего шанса на счастливое замужество?.. Угрюмый Рок?!

Помните, госпожа Вентивегди, при каких обстоятельствах вы обвинили меня в подростковом идеализме? Когда я сказал Вам, что больше всего на свете хотел бы изменить наш незадавшийся мир, хотя бы разок преодолеть Угрюмый Рок?! Самое незначительное изменение сделало бы мою жизнь бесконечно-осмысленной! Теперь же – пробил мой звездный час! Это оказалось невероятно просто: я должен был распахнуть ворота своего рая, пропустить туда эту несчастную особу и захлопнуть их перед носом озадаченного Рока… И скоро, я твердо верю, спадут злые чары – мы оба обречены на счастье!

Так завершилась удивительная история моего жениховства...

Надеюсь, госпожа Вентивегди, Вы тоже будете счастливы, и ничуть не меньше, чем мы...» – нет, Кокус, я в это не верю! Мне очень, очень плохо!

«…Вот и все! Спешу с Вами распрощаться

 

Незримо Ваш, А. Кохус.

 

P.S. Я Вас не забываю ни на мгновение. Никогда не забуду! Если Вам будет плохо – немедленно зовите меня на помощь. Я все могу!»

 

Ах, милый, милый, Кокус! Кроме тебя у меня никого не осталось!.. Как жаль, что ты окончательно выжил из ума, именно сейчас, когда ты так нужен!.. Окончательно и безнадежно!