Р Е В Е Р С И В Н Ы Й К О Н Г Л О М Е Р А Т

 

Кто решил, что ночью, во сне, человек живет нереальной жизнью, а днем – реальной? Когда закрыты глаза, где искать опору? В себе? А мы сами, до какой степени реальны? Ночью мы остаемся один на один с действительностью. Мы боремся с ней, не ожидая ни от кого помощи, мы смелы или трусливы, мы благородны или подлы, нам не перед кем позировать и ничьи планы или интриги нам не страшны. Мы геройские герои или трусливые трусы, мы смелы до захватывания духа или боимся так, что выскакиваем в другую ночную реальность. Нам подвластно пространство и время, мы хозяева своей жизни. Бодрствуя, мы погружаемся в мир, подчас выдуманный и сформулированный привнесенными обстоятельствами. Мы зависим от близких, от друзей и недругов, от соседей от начальства и сослуживцев, мы зависим не только от их поступков, но и от их настроения. Мы зависим от власти, мы зависим от погоды, мы зависим от себя в конце концов. Сколько раз в течение жизни думаешь, хорошо бы закрыть глаза, а потом открыть, и нет ничего, это мне только снится. Ночью мы свободны.

Та единица времени, называемая жизнью, неподвластна никому, кроме Него. Он нас запустил в этот мир, Он нас и заберет назад, когда наступит время. И кидая в этот мир опять и опять, Он дает нам все новые и новые жизни с одной целью, чтобы мы, наконец, стали совершенными Его детьми. Но Он забыл дать нам память о пережитом, и снова мы бредем ощупью, как слепые, и совершаем те же ошибки. А может, очарование началом жизни сильнее любой памяти?

Что было до этого, она не помнила. Это прозвучало внезапно, подхватило ее как порыв ветра. Она оказалась в подобии помещения, или это создавалось впечатление помещения. Память о помещении. Может это память о доме? Дом, хоть бы вспомнить. Ничего. Чернота, глухота. Обездвижение. Космос. Пелена снимается. Бесполая душа стоит перед комиссией, и ей опять показывают книгу судеб. Она в переплете, посмотрев на который думаешь, что он соткан из воздуха и детского смеха, и пенья птиц и утреннего тумана и ягод земляники на лесной поляне и… там собраны все прошлые, настоящие и будущие человеческие судьбы. Кажется, что находящиеся в книге листы – это судьбы самых счастливых, самых замечательных, самых талантливых людей, но, увы. Листы из книги выпадают, и возникает стенд, на который они собираются. Разные люди, разные страны, разные судьбы. Счастливых нет.

Ей опять выпадает Россия, опять Россия – родина слонов.

Душа пережила много воплощений, осталось последнее. Предупредили, что последнее, иначе не выдержать.

И вот уже живая, нормальная, шустрая, не очень красивая, она бегает по двору, пытаясь отобрать у какого-то домашнего мальчика велосипед. Своего нет. У нее много чего нет. Прежде всего, нет отца, потом нет бабушки и дедушки, нет няньки, нет дачи, но есть детский сад. Это школа жизни. У детей, посещающих сад, вся жизнь распланирована. Школа, продленка, в лучшем случае техникум, в худшем десять классов, а потом раннее замужество, или просто полупьяная развеселая жизнь. Замужество тоже не несет стабильности. Муж, как правило, свой, дворовый, вместе нюхают клей, или тусуются на чердаках и в подъездах. Женятся по залету, или на пари. Родители недовольны, долго подсчитываются метры, решая вопрос, где молодым жить, кому проще будет встать на очередь, если молодую и будущего ребенка прописать к мужу или наоборот. Тесно, сумрачно, злобно. Много пьют. Свадьба должна быть как у людей, это означает платье, кольца, машина с обязательными куклами на радиаторе и лентами. Это кафе с тщательным подсчетом гостей и количеством бутылок, это прием гостей и сватьев стороной, где молодые жить точно не будут, это приданое, как правило, состоящее из коляски, ванночки, и всяческих кружевных тряпочек. Пора уже.

Через некоторое время дочка перебирается к маме, так как свекровь не в состоянии ухаживать еще и за лентяйкой невесткой, которая целый день спит, а к вечеру просыпается, и, нечесаная, слоняется по дому. Мать ее не приучила к порядку, потому что мать саму никто не приучил. Так что скоро, дочка с подросшим животиком перебирается к маме, спит до обеда и гоняет мать, если та позволит себе возмутиться. Парнишка также не ожидал, что брак окажется таким тягостным мероприятием, и, с облегчением, спроваживает жену.

Елена идет этим же путем. Она, очередная в их семье, мать-одиночка, вынуждена, наконец, искать работу. Мать слегла, дочь вышла из ясельного возраста, так что оправданий нет, все, черта. Алименты ничего не составляют. Один день жизни. Муж давно пропал, алименты выплачивают его родители, но и им становиться все тяжелее.

Ребенка в сад, матери памперсы и стакан воды на табуретке, дверь на замок и в путь. Первая работа - торговля мороженым. Быстро надоедает. Целый день на ногах, крики птиц, рев детишек, которых оттаскивают от ее тележки родители, мелочные мамаши, близоруко пересчитывающие сдачу, полупьяные солдатики, гуляющие в увольнительную. Там знакомится с Анзором. Жизнь делает новый виток. Рестораны, колготки, косметика, все доступно. Осточертевшее мороженое забыто. Она не помнит, сдала она тележку с униформой или нет. Изредка вспоминает о дочери, тогда делается набег на Детский мир, и заполненный игрушками джип подвозит ее к дому. Дома пустой холодильник, мать, шатаясь, бродит по комнате и что-то шепчет, глядя в пространство. Дочь на пятидневке, это достижение Анзора. А на выходные ее забирает Ленина школьная подруга, с которой тоже договорился Анзор.

Но скоро приходится расплачиваться. Естественно телом. Вначале один, очень нужный Анзору человек, затем другой, затем третий. Четвертого нет, так как Елена, подравшись с третьим, сильно расцарапала тому лицо. К третьему приглашают косметолога, Елену выгоняют. Но, пробыв дома несколько дней, Лена переселяется к Кохе. Эта враждебная Анзору партия и Лене кажется, что ее месть очень изощренна и жестока, она даже немного жалеет Анзора. Тот рвет и мечет, но по другому поводу. Уж очень он расслабился, и, по мнению его друзей, Лена знает об их деятельности непозволительно много. В кафе, принадлежащем Анзору, несколько раз происходят встречи. Соратники неумолимы. Вердикт вынесен. Убрать. Анзор сопротивляется, хотя идти против друзей некрасиво. Георгий, презрительно сморщив нос и размахивая рукой, кричит. «Слушай, да кто она такая? Обычная баба. Оглянись, сколько их, и все ждут, когда ты на них обратишь внимание. Все, не нервничай, тебя это не коснется. Я своим ребятам это поручу». Анзор тяжело вздыхает и выходит. За Леной начинается охота. Коха это видит и крайне недоволен. Живой отдавать Лену Анзору, он не намерен. Если ее прижмут, Лена перескажет все их беседы, и тогда те быстро перегруппируются. А так, они не знают, что он знает, и начнут менять все. На это нужно время и деньги, вот тогда он по ним и врежет. Конкуренты. Лена инстинктивно чует опасность, причем сразу с двух сторон. Как-то вечером, она выскальзывает из квартиры и бежит к подруге. За углом, слышит топот ног и из последних сил делает длинный затяжной прыжок, после которого она обычно взлетает и парит, парит над улицей. Но в этот раз прыжок почему-то не удается. Она обрушивается на землю, и, оглядываясь, видит нож, занесенный над ее головой. Она кричит, и просыпается.

В поту, Лена поднимается и бредет на кухню. По дороге она заглядывает в соседнюю комнату, где спит мать с ее дочкой. У той, как всегда, одеяло на полу, и она лежит, скрючившись от холода. Лена привычно подбирает одеяло, закрывает ребенка и идет в кухню. Надев очки, в груде лекарств находит феназепам, заглатывает таблетку, и садится перекурить. Наблюдая за дымом, вспоминает сон, привычно удивляясь его насыщенности. Каков Анзор? А Коха? Чудо, а не мужики. Почему в ее дневной жизни все так неинтересно? Муж рохля, работа нудная, жизнь монотонная. В ночной рубашке, появляется мать. Она встревожено смотрит на Лену, видит на столе открытый пузырек феназепама, закрывает его и убирает в коробку. «Опять сон? Согреть чайку?» - зажигает под чайником конфорку и садится рядом с Леной.

«Сходи к Самуилу Аркадьевичу, ты мне обещала еще в прошлом месяце сходить, завтра опять у тебя давление поднимется». «Не лезь, не хочу я к нему идти, у меня все нормально, просто они у меня такие яркие, что я путаюсь, где нахожусь, то ли в той, то ли в этой жизни. Знаешь, мне в этот раз приснилось, что я тебя с Анькой бросила и подалась в мафию, а ты болеешь, ужас. А те меня решили убить. Представляешь?» Мать горестно смотрит на Лену, потом, перегнувшись через стол, проводит рукой ей по волосам, и, одергивая ночнушку, тяжело поднимается и бредет досыпать.

Лена пьет спитой чай, и закуривает новую сигарету. Она очень устала. Кроме своей, монотонной и тусклой, она проживает множество других, ярких, насыщенных, полных приключений и опасностей жизней. В них Лена красивая, уверенная в себе, не всегда нравственная и целомудренная, но всегда смелая и находчивая. В этой жизни она ходит на ненавистную работу, нехотя трахается с мужем и везет это унылое существование уже много лет, не находя в нем повода для радости. В той жизни поводов предостаточно. Ограбила банк, пуля просвистела мимо, повезли на Канары, познакомилась с каниббалами, ее оставили живой и прочие мелкие радости. Лена вздыхает, подходит к капающему крану, подсовывает под капли тлеющий окурок, бросает его в помойное ведро и тоже бредет досыпать.

Утро начинается со скандала. Дочь категорически не желает завтракать, потом надевать рейтузы, потом швыряет на пол мешок со сменной обувью, и тут Лена догадывается потрогать ей лоб. Ребенок пылает. Лена чуть не плачет. Как раз сегодня она должна выступать на читательской конференции, от ее выступления много зависит, прибавят ей зарплату или оставят прежнюю, дадут ли ей премию к 8 марта, выдвинут ли ее на конкурс, где она будет бороться за звание лучшего библиотекаря района, или все останется, как есть. Тогда легче удавиться. На ходу, доедая яичницу, выбегает в прихожую муж-объелся-груш, встает мама, слышен звук спускаемой воды в уборной, а Лена все стоит, закусив губу. Ребенок смотрит на нее с недоумением и ждет, какое решение примет мать, оставит ее дома или погонит в школу. Физиономия у ребенка красная и зареванная, нос распух, а на щеках подозрительные пятна. Ветрянка, понимает Лена. Она стаскивает с дочери пальто и сдирает рейтузы. «Мама, я не могу с ней сегодня сидеть, ты ведь знаешь, у меня конференция, оставайся ты с ней. – Я тоже не могу, я и на прошлой неделе пропустила, была с ней у врача, ты вспомни, на чьи деньги мы живем, тогда вопрос отпадет сам собой». Лена мечется по прихожей, потом выскакивает на лестничную площадку, и колотит в двери отходящего лифта. На ее яростный стук выглядывает соседка из соседней квартиры и, скроив сердобольную физиономию, спрашивает у Лены, что случилось.

Соседка, недавно вышедшая на пенсию, с ними приятельствует. Не то, чтобы дружит, так, конфетки-бараночки. «Заходите – заходите, я вас чаем угощу, пуси – муси, какая куколка, какие мы девочки». «Дайте сотню, взаймы, до вечера, нет, лучше до завтра, нет до послезавтра, тогда получка». Недоверчивый взгляд через полуоткрытую дверь. «Вы мне в прошлый раз обещали в обед, а вернули только к вечеру». «Черт бы тебя побрал, жадина старая», - ни в коем случае не вслух. Вдруг пригодится, вдруг произойдет нечто такое, что потребует немедленного вмешательства старой карги, взрыв, дефолт, ветрхъ-янка. Стоп. Наступило. «Миленькая Алевтина Сигезмундовна, очень прошу, побудьте с Аней, мне срочно на работу, а она заболела». «И что же с ней?» - настороженно. А вдруг она испугается? – «Ничего особенного, горло, я Витю попрошу пораньше придти, он врача вызовет». Как же, придет он пораньше, дождешься его.

Наконец все слажено, договорено. Квартира доверчиво ждет гостью, всеми своими интимными уголками, холодильником и грязным бельем под раковиной, серебряными ложечками в Хельге и коробочкой с кольцами на полке под бельем, двумя сберкнижками и тайными фотографиями Лены, очень личного свойства, запрятанными в старую мамину сумочку. Вот уже Алевтина Сигезмундовна шарит в Хельге, пересчитывает кольца, рассматривая иные на просвет, разглядывает пробу на ложечках, листает сберкнижки. Аня лежит, зажмурившись, на кровати, делая вид, что спит. Через каждые полчаса раздается телефонный звонок и либо мама, либо бабушка тревожно спрашивают о здоровье девочки. Но один телефонный звонок вызывает у Алевтины Сигезмундовны ужас, вежливый мужской голос спрашивает: «Когда же, наконец, ее пиздюк-муж отдаст долг, время вышло, он на счетчике. Если вечером денег не принесет, завтра навестят, но тогда придется им девочку то забрать, не обессудьте».

Алевтина роняет трубку, икает и бежит в свою квартиру прятаться. Там она, приникнув к телефону, обзванивает подруг, рассказывая с охами и слезами о состоявшемся разговоре. Большинство подруг - дамы не старые и социально активные, они немедленно начинают звонить в прокуратуру, ФСБ, МЧС, приемную Лужкова и в диспетчерскую ЖЭК. Так что, когда, выигравшая конкурс мамаша приходит домой, там уже вольготно расположился участковый и допивает пиво из холодильника, которое Лена держит на случай накручивания волос на бигуди. Лена и пришедшая с работы мать, не спят. Муж так и не появился. Лена с удивление понимает, что не может вспомнить затуманенный образ надоевшего мужа, даже особых примет не может припомнить, это на случай, если вдруг придется опознавать труп. На другой день ничего не происходит. Пришедший врач констатирует у ребенка ветрянку, муж не появляется, гости тоже. Участковый, зашедший было утром, уходит, записав на газете, лежащей на кухне свой мобильный. Звонок в дверь внезапен. Растерявшаяся Лена, открывшая было дверь, пытается, навалившись, задержать их, но ее отшвыривают и бегут к девочке.

Она дико кричит, как раненый зверь, и просыпается. «Слава Богу, - думает она, вытирая пот, ручьями катящийся по лицу. - Это только сон». Она нашаривает тапочки, встает с кровати и бредет на кухню. Спускаясь по лестнице, она вдруг разворачивается, опять поднимается и идет в комнату дочери. Немного приоткрыв дверь, она с умилением смотрит на спящего ребенка, освященного полной луной, глядящей в окно. С соседней кровати поднимает голову задремавшая было няня. Она кивком показывает, что все в порядке, все под контролем. Успокоенная Лена спускается на кухню. Пьет специально оставленное ей молоко, и идет в гостиную, посидеть и придти в себя. «Так жить больше невозможно, завтра же пойду в Церковь, пусть отец Сергий что-нибудь сделает, не вечно же ему, козлу, хлеб есть даром. А то и церковь подняли, и охрану выставили, и машину ему старую отдали, ест, пьет у нас постоянно, пора и расплачиваться». Она хлебнула вынутый из холодильника джин с тоником, потрясла головой и подошла к окну, поднимая по дороге огромного розового зайца и пиная ногой коробку из-под пиццы, невесть как оказавшуюся на полу. Последнее, что она увидела, огромную луну, нависшую над садом и убегавшего странного серого человечка. Взрыв был такой силы, что соседи еще долго собирали на своих участках страшный урожай.

«Странный сон, вот уже и до смертельного исхода дожила. А как приятно, хоть ночью, побыть молодой, богатой, любимой. Интересно вспомнить бы, когда я первый раз поменяла реальность. Старая склеротичка. Что у нас сейчас? Ладно, раньше дни недели забывала, сейчас и год уже не помню. Кто сегодня заступает? Если Ритка, то скандал на целый день. Надо вставать, а то опять не помыться, набегут хулиганки и весь пол зальют. Да, надо скорее. Сегодня вообще бы целый день тихо просидеть, драка будет, обещали с Тамаркой расправиться. Психушка для хроников – это вам не санаторий, даже санаторное отделение в ней».

Елена, кряхтя, спустила ноги на пол, нашарила засаленные тапки, накинула драный халат и пошла в так называемую ванну. Надо было успеть, пока не залили пол, а то слив забился, и вода поднималась до щиколоток. На сорок человек два крана, так что если не толкаться и не лезть вперед, приходилось потом целый день ходить в мокрых тапках. За несколько лет пребывания в этом заведении, Елена поняла, что это последний круг ада. Дальше только смерть. Лекарств не давали, единственно, что было в изобилии – галлоперидол от прежних времен, новых не завозили, сетовали на финансирование, но врачи и обслуга жили по слухам очень неплохо, больных покрепче они использовали для дома и огорода и иногда тем перепадали какие-то объедки с барского стола. Жалоб не боялись, так как существовало устойчивое мнение, что жалобы подобных больных – обычное проявление бреда на фоне обострения. Так и жили, смирившись со своим положением и рабским существованием, годами, там и умирали. Диагноз отшлифован – острая сердечная недостаточность. Иногда Елена приходила на маленькое кладбище, вспоминала своих невольных подружек, умерших, как правило, или насильственной смертью, или покончивших жизнь самоубийством, больше никому не нужных, как отработанный материал.

Сходив в туалет и помывшись без помех, Елена добралась до кровати и под храп и сопенье попыталась заснуть. Но вскоре, спертый воздух, густо населенный снами соседей, выгнал ее из палаты, и она, взяв с тумбочки книгу, поплелась в курилку, официальное место посиделок. Войдя, она включила свет и увидела в углу Тамару, сжавшуюся в комок. Чертыхнувшись, Елена устроилась у окна и начала искать в книге место, на котором прервалась. Тамара сидела, ни жива ни мертва. Было понятно, что она боится ночевать в спальне, так как угрозы со стороны каолиции были делом нешуточным. Над Тамарой сгустились тучи. Она была парией. Сначала над ней смеялись, потом стали злиться и вот теперь решили проучить. Тюремное представление о коллективе дошло и сюда, и здесь должны были оказаться свои опущенные, свои короли и свои шестерки. Короли, как правило, корешились с больничным начальством, так что участь париев оказывалась во всех смыслах незавидной.

Елена подумала, что в воздухе витает очередной диагноз про сердечную недостаточность, и, вздохнув, начала читать. Книга была зачитана до дыр, и на обложке с трудом проглядывало название «Новый завет». Эту книгу Елена когда-то собиралась прочитать, но не нашла времени. Сейчас дело двинулось, и Елена мечтала, как она выйдет отсюда и начнет служить Богу, будет помогать слепым, хромым, увечным. Она смотрела в зарешеченное окно на начинавшийся рассвет и мучительно пыталась преодолеть спазму в горле, которая возникала у нее всегда, когда она думала о свободе. Вдруг дверь распахнулась, и в курилку ворвались четверо главных в иерархии отделения. Тамара тоненько завизжала и вжалась в угол, загородившись локтями. «Раздевай ее, девки. – Заорала главная из них, остальные заржали. – Сегодня мы гинекологи, тащи бутылку». «Это не мое дело», - подумала Елена, пробираясь к выходу. Дверь загораживала громадная черная лесбиянка. «Гони бабку, - проорала главная, - и объясни ей, чтобы пасть не разевала, где не надо».

Вдруг Елена замерла. Что-то в ней прозрело и подняло голову. Она оглядела улыбающиеся, похотливые рожи, увидела заголенную хрипящую Тамару и шагнула к окну. Там нашарила пепельницу – старую ржавую банку из-под кильки в томате с поднятой, но не отрезанной крышкой с зазубренами. Схватив пепельницу, и выставив вперед крышку, она двинулась на баб. Прошептав «Господи, помоги», она полоснула одну и вцепилась в волосы другой. Осмелевшая Тамара, подтянув штаны и дико визжа, кинулась к посту. На крик вышла, позевывая, дежурная медсестра и двинулась в курилку разбираться. Там, на полу лежала мертвая Елена с проломленной головой, по коридору с воем бегала одна из участниц драки, держась за разорванную щеку. На стуле сидела, согнувшись, и зажимая растерзанную руку, вторая. Стали собираться больные. Пришлось медсестре звонить домой главному и вынимать его из теплой постели. Шум стоял дикий. Милиция приехала быстро, так как недавно в области сменилось начальство. На фоне борьбы с коррупцией больницу прикрыли, переведя тяжелых в другие стационары, а спрятанных родственниками или недоброжелателями выпустили.

«Хорошо, правильно» - скорее поняла, чем услышала Елена. «Отдыхай, заслужила»

Что произошло с ней дальше, мы никогда не узнаем при нашей жизни, а то будет неинтересно.