Что вы можете сказать о женской груди? Если вам не больше семнадцати лет, а при вашей неиспорченности не более двадцати двух или двадцати пяти (все в мире относительно), ― вы не замечаете женской груди. Для вас любимая женщина, женский облик ― это нечто неуловимое, прекрасное и случайное. Как шевелятся ее губы, какое у нее выражение глаз, как просвечивает на солнце нежное ухо, как она ходит, как поворачивает голову, все узнаете вы; но на детали интимные вы не обратите внимания. И когда они сами насильно бросятся вам в глаза, вы стыдливо и резко оттолкнете их. Любопытство придет позднее. Еще позднее придет умение лениво и холодно различить под платьем женщину со всеми достоинствами, которые она старается подчеркнуть, и всеми недостатками, которые она старается спрятать. Впрочем, последнее дано немногим. Большинство мужчин так и стареют, неразвитые и непроницательные, но мудрые мудростью юных. И если вы принадлежите к их числу, ваше счастье тогда.

Автор рассказа написал предыдущий абзац не из любви к псевдонаучным изысканиям и отнюдь не из тяги к порнографическим подробностям, как это может показаться целомудренным критикам. Такие критики обычно в тайниках души непревзойденные развратники. Они громят и рвут на клочки малейший намек на любую тему, которая ими прославлена, как запретная. Вся прелесть для них заключается в том, чтобы втихомолку снова и снова млеть, обсасывая неприличные ситуации, и потом публично с искусно разыгранной страстностью говорить обратное. Предыдущий абзац необходим, чтобы глубже и резче понять две или три секунды в жизни Владимира Савранского. Чувства и мысли, ощущения, возникшие в его душе и теле в эти секунды ― вершина его жизни. И если несколько приведенных строк добавят воображению читателя хоть один штришок этих ощущений, я не считаю их написание расточительством.

Я знал Володю с детства. Мы вместе выросли. Я сказал «Володя», и может показаться, что я всегда питал к нему нежность. Да, это верно, сейчас я думаю о нем только с нежностью и уважением. Но мое представление о нем переродилось несколько лет назад, совсем недавно. Раньше я либо вообще не принимал его всерьез, либо относился к нему с презрением, порой переходящим в брезгливость.

Володя был хлюпик. Правда, что он принадлежал к нашей компании. Но он был в ней на последних ролях. Он не умел драться. Он боялся лазить по ночам в чужие сады за яблоками. Мы считали его трусом, и, если нам приходила охота повеселиться за чужой счет, козлом отпущения неизменно становился Володя.

Сколько бедняга вытерпел безответных обид. И за это мы его презирали. И, презирая, мы унижали его, и начинали презирать еще больше.

Он никогда не ябедничал. Он плакал и никогда не давал сдачи. Обидевшись, он по нескольку дней прятался от нас. Но потом приходил снова.

Бывают такие люди. Кто из них вырастает? По моим представлениям, из таких ребят получаются профессиональные доносчики, или подхалимы, или подозрительные тихони, или подлецы, стремящиеся где только можно безнаказанно отомстить за все потери, понесенные в детстве. Ненадежные, неинтересные люди.

Но вот ведь часто все происходит шиворот навыворот.

Не знаю, где он встретил эту девчонку, на каком институтском вечере или волейбольном состязании, если только он ходил на какие-либо состязания. Он ее встретил. И нас удивило даже не то, что он каким-то там образом заставил ее пройтись с ним под руку, и ласково улыбаться, и смотреть на него во все глаза, как на бога. Мы не могли понять, как сам он не боялся идти с ней по нашей улице. Конечно, все знали, что два или три года назад он вернулся из армии. Человек служил в армии. Да и возраст не тот. Но мало ли что бывает: вдруг кто-нибудь из друзей детства захочет подурить. И тряхнет стариной. Вдруг?

А он шел удивительно солидной походкой. Сам-то он как был, так и остался хлюпиком, несмотря на то, что служил в армии. Он немного окреп, но солидности в нем, прямо скажем, не было ни на грош.

Мы пробовали, скрывая насмешку, поймать его на крючок. Главное было втянуть его в разговор. Проклятое прошлое липло к нему. Но он был другой человек, он не имел ничего общего с бедным мальчишкой Вовкой. И мы, и все, что было связано с нами, ― это его не касалось. Он скользил мимо нас безразличным взглядом. Кому небрежно кивнул головой, кого не заметил. А она льнула к нему. И мы с тоской смотрели на эту пару.

Я лично смотрел с тоской. Словно моя затаенная мечта безвозвратно уплывала от меня. И словно это он, Вовка, был виноват в том, что детская греза, то, что, казалось, живет еще задолго до нашего рождения, ― возникая вдали, тает, как туман, и никогда не воплотится в действительность. Кое-кто, быть может, не только тосковал, но и злился.

Они злились. Они даже коснуться не могли своей мечты. Они даже не знали, где она и как к ней дойти. А тут рядом кто-то другой запросто держит ее за руку. И кто же этот другой? Их старый знакомый Вовка. Вовка, хлюпик!..

Где вырастают такие девчонки? Чем их кормят и какое солнце светит на них? и какие волшебные слова нужно им говорить, чтобы они прошли с вами под руку по вашей улице, ничего не замечая вокруг, и так улыбались вам, и так ловили каждое ваше слово? И почему это мир так паршиво устроен, что люди, подобные Володе, знают эти слова и девчонки, подобные этой, достаются хлюпикам?

Он слушал ее. Она ему что-то рассказывала. Потом говорил он, чуть скривив губы. Она обнимала его руку. Она была вся внимание. И вдруг она рассмеялась, и это было, как сон. Словно сто серебряных колокольчиков зазвучали на нашей улице.

Но мало было услышать этот смех. Вы бы видели это смеющееся лицо. Эти глаза, полные счастья.

У нас у всех дыхание перехватило от зависти.

― Ай да Вовка… Скотина.

― Болтать он умеет. Окрутил девку. Ловкач.

Володя увлек ее дальше по улице и скрылся в своем подъезде. И мы успели уловить напоследок одно слово. Катюша. И это все, что осталось нам. А он повел ее в свой дом. Они остались одни, их жизнь была наполнена до краев. И мы им были нужны не больше, чем пыль на тротуаре, которую Катюша топтала своими ножками.

Как вы думаете, трудно ли избить человека, у которого связаны ноги? Пусть руки свободны. Но двигаться он не может. Сделать шаг назад, увернуться от удара и, бросившись вперед, самому нанести удар ― этого ему не дано. Он может только стоять на месте.

У нас на улице были свои, доморощенные подонки. И с тремя из них Володе пришлось столкнуться. Но это произошло позднее, несколько лет спустя. А в тот вечер он встретился один на один с личностью, отмеченной незабываемым прозвищем Клёпа.

Он провожал Катюшу. Перед этим они слушали долгоиграющие пластинки, большой концерт на выбор, без ограничений. Она смотрела его книги. Они держались за руки, и для них еще звучала музыка. Неясная мечта волновала их. Володя вел ее, и она послушно шла за ним. Он ощущал на губах вкус ее губ.

Они проходили мимо фонарей, через освещенное пространство, и снова попадали в темноту. Володя обнял Катюшу. Она испуганно посмотрела по сторонам. Он поцеловал ее, и она прильнула к нему.

Они пришли на автобусную остановку. Они были одни.

Из темноты возникла и приблизилась к ним фигура. Она молча уставилась на Катюшу, раскачиваясь на нетвердых ногах.

Одна за другой подошли две женщины. Потом еще одна женщина и пожилой мужчина. Образовалась очередь.

― Ну, ты чего смотришь н-на меня? ― прохрипел Клепа.

Катюша не отвечала.

― Чего вылупилась! ― закатывая глаза, крикнул он. Его лицо скривилось, и рот оскалился в отвратительной ухмылке.

Катюша смотрела на него, все время стараясь отвести взгляд в сторону. Смущенная улыбка тронула ее губы, глаза широко и удивленно раскрылись.

Володя сохранял нейтралитет. Он знал, что стоит ему вмешаться, и уязвленный пьяница уже не отвяжется. Он ждал и надеялся на чудо. Он стоял рядом с Катюшей, и их руки сами собой разнялись. Его пугала мысль, что на ее глазах начнется история, исход которой невозможно предусмотреть.

Очередь делала вид, что все нормально, тихо и спокойно.

Клепа подвинулся к Катюше.

― Что, не видала?.. Не видала? ― крикнул он, выламываясь. ― Увидишь!..

Володя посмотрел на широкое, морщинистое лицо, в котором не осталось ничего человеческого. Он взял Катюшу за локоть.

― Встань сюда, ― негромко сказал он.

Они поменялись местами. Теперь Володя отгораживал Катюшу от Клепы. Он стоял к пьянице спиной вполоборота, краем глаза наблюдая за ним. У него еще оставалась надежда, что Клепа утихнет. Главное было не обращать на него внимания.

Клепа шагнул вперед, стукнул Володю по руке и, вихляясь, отступил назад.

― Умнее меня? ― Клепа грязно выругался. ― Умнее?.. Спину мне показываешь.

Володя резко повернулся. В животе у него сделалась противная пустота, как от внезапного падения с большой высоты. В горле пересохло.

― Слушай, парень, вали, ― нехотя произнес он.

Клепа бросился на него.

Володя увернулся. Матерные слова с болью отдались в его ушах. Потому что Катюша была рядом, и она слышала эти слова.

Все, что Катюша думала о нем, все, что он ей рассказывал, все его красивые слова и мысли — все это сейчас было под проверкой.

― Тебя не трогают, ― сказал Володя. ― Не трогают ― отвяжись по-хорошему.

Клепа нанес прямой удар. Он был здорово пьян и плохо контролировал свои движения. Володя отклонился, кулак слегка коснулся его лица.

― Ах ты гадина! ― сказал Володя.

Он изо всей силы ударил Клепу.

― Не хочешь поверить, как лучше... Не хочешь поверить... Слов не понимаешь! Ты понимаешь... только хороший удар по зубам...

Он ударил еще и еще раз, с хрустом, с тяжелым чавкающим звуком, возникающим из-под кулака.

― Гадина! ― повторял он. ― Гадина!..

Клепа, завывая, упал.

Володя растерялся. То, что случилось, было для него неожиданностью. Ибо, когда он бил, в его ударах не было расчета. Ведь он с детства рос хлюпиком, и он не умел драться. Просто он очень разозлился.

И еще боязливая мысль шевелилась в его мозгу. В пылу драки, подбадривая себя языком, он мог не ограничиться цензурными выражениями. Он ничего не помнил.

Он виновато посмотрел на Катюшу. Она взяла его под руку. Он увидел свои пальцы. Они были в крови, в клепиной крови.

Клепа поднялся, всхлипывая, сморкаясь, что-то отряхивая с лица. Он, пошатываясь, побрел вокруг остановки. Он скулил, жалобно оправдывался и не приближался к Володе.

― До чего еще несознательный народ, ― сказала женщина.

― Да, ― сказала другая. ― Избил пьяного. За что, спрашивается?

― Что он вам такого сделал? ― спросила первая женщина.

Володя стиснул зубы, и внутри у него все закипело от ярости. Он как-то сразу почувствовал холод и неуютность вечера. Катюша прижалась к нему. Он передернул плечами.

― Ты чего стоúшь! ― прохрипел Клепа и схватил женщину, ту, которая возмущалась несознательностью, за платье. ― Я... тебя... насквозь вижу...

― Что вам надо? ― скороговоркой сказала женщина. ― Что вам надо?

Сумасшедшие, слепые глаза Клепы, наполненные мутной жутью, остановились на ней.

― Всех вас убить надо!..

Женщина взвизгнула.

― Отпустите меня... Нахал!

Подъехал автобус. Дверцы открылись, и началась посадка. Клепа тоже полез в автобус.

Было много свободных мест. Женщина, бледная от ужаса, поспешила занять местечко впереди, подальше от пьяницы. Она притаилась там, тихая и незаметная.

Клепа болтался в проходе. При каждом толчке и повороте он валился на пассажиров, пробегал несколько шагов, падая и цепляясь за поручни, тупо и бессмысленно ругался. Он приставал с разговорами то к одному, то к другому, но Володю избегал: свежеприобретенный условный рефлекс срабатывал надежно.

― Ну-ка, ты... Сядь на место.

― Что? ― протянул Клепа.

Молодой человек, по виду спортсмен, жестко произнес:

― Перестань ругаться. Сядь и помолчи: не в собственном автобусе едешь. Люди кругом.

― Не надо, ― сказала Катюша Володе. ― Ну их всех!

― Я должен...

― Да мы таких... ― разошелся Клепа. ― Здесь не больница ― я тебя быстро вылечу. Ты мне что? ― Он согнул шею и изобразил страшное негодование, способное сокрушить все на свете, казалось, чрезмерное в применении к любому противнику. ― Ты что мне сказал, сука поганая!..

Он, не глядя, протянул руку и, растопырив пальцы, понес их к лицу спортсмена.

― Ты мне сейчас за все ответишь! ― просипел Клепа на самых низких нотах.

Через мгновение он лежал на спине, хватая воздух широко открытым ртом. Тяжелая рука давила ему на грудь. Могучий кулак повис над ним.

― Тля мизерная! ― прогремел голос спортсмена. Клепа вцепился в кресло. ― На кого руку поднял! Да ведь я из тебя могу сделать котлету...

Пьяница беспокойно моргал глазами.

Володя уловил в тоне спортсмена знакомое удивление, примешанное к яростной злости. Словно человек хотел и не мог понять, почему эта тля отравляет воздух и, мало того ― как она смеет приставать к окружающим, протягивать к ним свои грязные руки.

Спортсмен минуту колебался, что ему делать с этой пакостью. Наконец, он взял Клепу за шиворот и встряхнул.

― Вставай!

Клепа молчал.

― Вставай, тебе говорят!.. Я тебе брыкнусь. Мизер трусливый!..

Неотвратимая сила приподняла пьяницу, покачнула его, и он в испуге, как мог, противился этой силе. Ему разжали одну руку, он крепче ухватился другой, свободной. Он помогал себе ногами. Он умудрился просунуть голову между креслом и стенкой автобуса и, рискуя сломать позвоночник, держался головой. Возможно, Клепа отключился и ничего уже не чувствовал.

Спортсмен оглянулся и встретился взглядом с Володей.

― Помоги мне, друг.

― С удовольствием, ― сказал Володя.

Они подняли Клепу с сиденья, поставили на ноги. Подтолкнули его к дверям и, вывернув руки, заставили его стоять ровно.

Когда на остановке двери открылись, Клепа, напутствуемый ударом по шее и пинком в зад, вылетел из автобуса.

Он стоял против них, в двух шагах. Они не ушли сразу, охраняли вход. Он смотрел на них, может быть видел, а может быть, вместо Володи и спортсмена, ему мерещились зеленые черти. Он смотрел и надтреснутым, надрывным голосом кричал угрозы.

А Володя и спортсмен весело скалили зубы. Автобус поехал. Володя рассмеялся.

Клепа пробежал за ними несколько шагов, потрясая руками. Он кричал, но его не было слышно.

Автобус набрал скорость. Никто больше не оглядывался назад. Клепа растворился где-то там, в темноте.

 

Пробежав двадцать-тридцать шагов, Катюша остановилась, задыхаясь, и никакие уговоры не могли заставить ее пробежать еще шаг.

― Не могу, ― сказала она.

Маленький домик, в котором они жили, стоял на выходе из деревни. Каждое утро их будили козы, идущие на кормежку. И мальчишка пастух звонким голосом кричал на свое стадо, словно радость солнечного дня и молодой жизни понукала его и он не мог молча впитывать мир, обступающий его кругом. А под вечер козы, разбредаясь, тащили домой раздутые молочные пузыри и устало блеяли, и широко расставляли задние ноги, и им хотелось легкой лени и покоя.

― Не могу, ― сказала Катюша.

Володя смеялся, глядя, как она бегает, по-женски раскидывая ноги врозь. Он смеялся и дразнил ее.

Они уходили в поля, и на проселочной дороге он пытался научить Катюшу правильной технике бега. Она была прилежной ученицей.

Она быстро усвоила теорию, но практические занятия вгоняли ее в тоску. Она отлынивала от них.

― Не могу.

― Хорошо, ― сказал Володя. ― Пробеги до поворота, и ты получишь два поцелуя. ― Катюша надула губки и отрицательно покачала головой. ― И обратный путь ты, как королевна, проедешь на моих руках.

― Не могу, Володя.

― Почему?

― Не могу.

Он не понимал причины.

― Ты здоровая, полнокровная девчонка. Здоровая?.. Вот. Почему ты не можешь бегать?

Подобные вопросы Катюша оставляла без ответа. Любопытство ― хорошая черта, но въедливость не пристала мужчине. И Володя, в конце концов, бросил свою затею.

В их распоряжении был целый лес, поле и река. Они были совсем одни.

Они ненадолго возвращались домой днем, чтобы пообедать, и потом ― вечером, спать. Спали они по-походному в пристройке на двух самодельных узких кроватях. Домик был бедный, на белых его стенах не висело ни единого украшения, лишь в хозяйской комнате, в переднем углу, доживала свой век темная, плоская икона.

Сначала переодевалась Катюша. Володя слонялся под окном, играл с собакой или беседовал с хозяйской дочкой. Когда он входил в пристройку, Катюша лежала уже под одеялом.

Катюша поворачивалась к стене, и Володя раздевался. Они тушили свет, некоторое время разговаривали и незаметно засыпали.

Время от времени Володя вспоминал свою драку с Клепой. Он не знал, какое впечатление осталось у Катюши. Он не знал и не хотел заводить разговор на эту тему. Вся сцена была отвратительной. Он был уверен, эта животная злоба с обеих сторон, эта матерщина могли вызвать в ней только отвращение. Ему казалось, он унизил себя в ее глазах. Он не хотел об этом думать.

...Они взяли томик Кедрина и пошли на реку. Катюша медленно гребла. Володя сидел на корме и вслух читал «Приданое». У него неплохо получалось, и берега, выбросившие над рекой могучие стволы тополей, и сверкающая вода не разрушали картину далекой южной пустыни. Он прочел последние строфы.

Встал над Тусом вечер синий,

И гуськом идут оттуда

Тридцать странников пустыни,

Тридцать войлочных верблюдов.

Катюша отпустила весла.

― Ты хороший. ― Она погладила Володю по руке. Внезапно она оживилась. ― Помнишь, как ты избил того парня на остановке?

― Почему ты вспомнила?

― Просто так.

― Просто так. ― Он посмотрел ей в глаза. ― Катюша. Тебе очень было противно смотреть?

― Нет. Даже интересно.

― Интересно?.. Вот новости. А что именно интересно?

― Ну… как ты его здорово отлупил. А он всхлипывал.

― Слушай. Ты ужасно кровожадное создание. Вот они, женщины! Такая хрупкая, такая нежная и стройная ― ей интересно. Драка, ругань, кровь...

― Да нет. У меня... Я почувствовала гордость за тебя. И мне было приятно, что ты можешь так себя вести, что ты заступился за меня. Я с тобой всегда себя чувствую спокойно, ничего не боюсь.

― А раньше ты была другого мнения?

― Нет.

Он был польщен, но действительность расходилась с его представлением о Катюше, и разговор оставил в нем ощущение слабого неудовольствия.

 

Они поженились.

Володя познавал новый мир. Он принял все. Он входил в роль семейного человека серьезно и радостно, он с одинаковой серьезностью встречал обязательства и стеснительные ограничения новой жизни и ее приятные стороны.

В первую ночь он обнаружил, что его молодая жена обладает крупной грудью, и это было открытием. Потому что длительное знакомство, давно начавшиеся поцелуи и невинные ласки влюбленных людей давали ему уверенность, что все катюшины тайны известны ему. Это был для Катюши единственный предмет беспокойства: «Что скажет он?» ― Но и это понравилось Володе.

Когда притупилась острая стыдливость и вещи стали называться своими именами, Володе сообщили по секрету, что его опасения насчет здоровья Катюши безосновательны. Именно грудь ― причина, мешающая ей бежать быстро, а главное, долго.

Через год у них родился ребенок.

Потом начались болезни: желудочек, зубки. Началась веселая жизнь.

Потом Катюша пошла работать. В доме немного поутряслось. Иногда случалась возможность выспаться. С ребенком занялась мама Катюши, и молодые родители могли изредка сходить в театр или в кино.

Летом они сняли дачу по Казанской дороге. Ребенок был устроен, и они собирались в предстоящий отпуск поехать вдвоем в Прибалтику. Им нужно было основательно встряхнуться и отдохнуть.

Подготовка к отпуску шла полным ходом.

Будь Володя повнимательней, он бы смог без труда заметить, что, пока он строит планы на будущее и в счастливом возбуждении готовит это будущее, какой-то человек, стараясь не попадаться ему на глаза, часто провожает его на вокзал до самой электрички. И если бы это не вызвало у Володи подозрения, он без сомнения насторожился бы, если бы заметил, что тот же самый человек иногда идет за ним по улицам дачного поселка и, подойдя к калитке его дома, по несколько минут стоит перед ней. Стоит и смотрит в крепко сколоченные доски, словно видит за ними что-то знакомое и скучное.

Однажды соседка застала человека за этим занятием и спросила:

― Что вам надо?

― Селивановы здесь живут?

― Здесь нет никаких Селивановых.

― Странно, ― сказал человек, повернулся и пошел своей дорогой.

Он ушел и больше не показывался.

 

Четверг был для них последний рабочий день, а в пятницу вечером они должны были уехать из Москвы. Дел было много. После работы они забежали домой, уложили вещи. Катюша наспех гладила и шила.

― Брось, ― сказал Володя. ― Возьми с собой гриб и иголки. И нитки... Нашла время. ― Он воевал с чемоданом.

― Не ворчи, ― сказала Катюша.

― Иди ко мне. Помоги... Черт возьми! когда мы поедем на дачу?

Ее голые руки проплыли перед ним и коснулись его лица.

― Завтра утром, ― ответила она.

― Нет, мы так ничего не успеем.

― Успеем.

― Ну, если ты так уверена...

― Опять ты ехидничаешь?

― Кто?

Она встала перед ним, склонила набок голову и прищурилась.

― Что ― кто?

Володя рассмеялся. Катюша обняла его за шею, а он высоко поднял ее, прошел по комнате и бросил ее на кровать.

― Ну, все, ― сказал Володя. ― Закругляем.

― Подожди.

Он осторожно разжимал ее руки, она не пускала.

― Катенька, нам надо спешить. Поздно.

― Поедем завтра.

― Нет. Нельзя.

Он видел, как вытягивается ее лицо и гаснут глаза.

― Раз-два! ― бодро скомандовал он. ― Встали!

― Как у тебя получается? ― спросила Катюша. ― Ты не любишь меня?

― Ну, ладно. Ладно. Выше нос...

Через несколько минут они вышли из квартиры и дружно зашагали к троллейбусной остановке. Они спешили. Они боялись опоздать на последнюю электричку. Светлое небо, усыпанное звездами, стояло невысоко. Луны не было. Володя оглядывался по сторонам, искал такси.

― Занято... И это занято... Все заняты...

До вокзала они ехали на троллейбусе.

― Посмотри, ― негромко сказала Катюша. ― Здорово. Ну, правда, здорово? ― Володя обнял ее за плечи и чмокнул в шею. ― Тебя ничего никогда не удивляет. Ты всегда серьезный... Ну, почему ты такой?

― Я не такой.

― Ох!.. Ну, посмотри. Неужели ты не видишь?

Он улыбнулся, мягкой, доброй улыбкой.

― Я вижу.

― Вот мы повернем за угол, и начнется наша аллея. И там будет тишина и аромат. Чувствуешь, какой воздух?

Она говорила, и осторожный голос ее сливался с ночью и с тишиной деревьев, он вливался в эту ночь, как ручеек вливается в море. И Володя впитывал ее слова и ее интонации. И красивая звездная ночь, как в театре, по мере их продвижения вперед открывала им все новые и новые картины.

Была тишина, и непревзойденный аромат. Гулкая перекличка собак, затихая, делала эту тишину объемной и ощутимой. И этот первобытный покой снимал напряжение в человеке, и человек отдыхал весь, до самой последней своей клеточки.

Они шли по аллее. Шли, взявшись за руки. Катюша притихла.

― Говори, ― попросил Володя. ― Говори, пожалуйста...

Они свернули в свой переулок, и шелест их шагов перемещался за ними.

Внезапно Володя пошел медленнее. Напрягая руку, он задержал Катюшу. Они оба остановились.

― Что ты? ― спросила она.

― Тише.

Он увидел: в десяти шагах, в тени забора, обозначились две фигуры. Они выплывали навстречу, их размеры и форма каждое мгновенье фантастически менялись. Один из людей показался ему знакомым, и это воспоминание острой болью отозвалось в нем.

Володя обернулся. Сзади, чуть дальше угла, из-за которого они вышли, через улицу, тоже был виден человек. Он приближался.

― Что ты? ― спросила Катюша.

― Погоди...

Они были в окружении. До дома им оставалось полсотни метров, не больше.

― Я бы мог задержать их, ― сказал Володя, ― пока ты не убежишь. Если бы не тот. А теперь...

Он еще раз обернулся. Человек сзади шел к ним медленно и лениво. Он не спешил.

― Слушай внимательно... Не цепляйся за меня. Ничего сама не делай. Что я скажу ― выполняй тут же, без промедления. Пошли.

Он повел ее, тяжело и неуверенно ступая. Он будто впрягся в невидимую лямку, привязанную к невидимому грузу. Лямка захлестнулась на его груди, и он с трудом тащил этот груз.

Те двое не двигались посреди дороги. В руках у них что-то светилось, словно они держали зеркальных зайчиков неопределенной формы.

Володя подошел к ним вплотную. Оставался один шаг. Он остановился.

― Ну вот, ― сказал один из людей. ― Познакомимся еще раз. Побратаемся, ― сказал, он, усмехаясь,  и это был Клепа.

―Ну, вы!.. ― сказал его товарищ.

Володя видел в темноте эти светлые предметы, опущенные книзу, и этот удар, приготовленный снизу вверх.

― Спокойно, ― сказал Володя и не узнал своего голоса.

Только шаг разделял их. Володя отпустил Катюшину руку и, напрягая всю свою волю, разрывая почти с физическим напряжением и треском невидимую лямку, в одиночестве сделал этот последний шаг. Он поднял вверх обе руки и схватил два ворота. Измятая материя вырывалась из-под его пальцев, но он не выпускал ее.

Он тянул их к себе. Две головы, сближаясь, коснулись его лица. Все трое столкнулись лбами, и Володя задохнулся от грязного запаха.

― Беги! ― крикнул он. ― Как можешь скорее беги!..

И он ощутил в животе резкую боль и холод.

Он еще теснее прижался к бандитам. Он приказал своим пальцам не разжиматься. Он услышал, как бежит Катюша, и беспокойная мысль о ней вошла в его мозг. Он хотел посмотреть, далеко ли она. Но чужие сальные волосы закрывали ему глаза.

И еще один холод вошел в него. И от этого места горячие волны пошли вниз, к ногам, и вверх, по всему туловищу.

― Сволочь! ― сказал Клепа.

― Сволочи! ― сказал Володя.

― Догони ее!.. ― крикнул Клепа.

Сзади бежал человек, он быстро приближался. Володя услышал, как человек поравнялся с ними. Он спиной увидел, что именно слева человек огибает их. Володя рванулся и весь клубок тел потащил за собой.

Человек с разгону наскочил на них. Ругаясь, он соскользнул в кювет. И, пока он выбирался на дорожку, пока снова набирал скорость, шли секунды. Спасительные секунды.

Веселье вскружило Володе голову. Он не знал, сколько еще раз входил в него холод. Тело больше не существовало. Осталась хмельная голова и непослушные руки.

Володя рассмеялся, или, может быть, ему показалось, что он рассмеялся. Он увидел звезды. Много звезд. Они тихо кружились. И он подумал, как же раньше он не замечал красоту звездного балета.

«Она должна убежать. Обязательно, ― подумал он. ― Она убежит».

Он представил, как она бежит. Он представил всю ее. Вот она лежит на боку. Вот на спине. Она прижалась к нему. Она ласкает и защищает его...

― Ты что, гад?.. Не догнал?! ― сказали рядом.

― Мы влипли...

«Ага, ― подумал Володя. ― Вернулся голубчик».

― Что делать с этой падалью?

― У него должны быть деньги. Много.

«Плевать мне на вас… Главное, завтра, нет, сегодня вечером поспеть к поезду. Главное… поспеть…»

Внезапно весь мир заволокло мраком. Звезды исчезли. Володя хотел крикнуть, чтобы ушли, убрали этот занавес, не лишали его блистательного зрелища. Но что-то качнулось над ним, и звезды опять открылись.

― Ну, что?

― Должны быть деньги.

Чего он ждет, подумал о себе Володя. Как же это он забыл, что ему нужно на дачу. Он должен перед отъездом... Перед отъездом...

Да, вот что. Он должен со всеми попрощаться. Обязательно.

«Плевать мне на вас... Я сегодня вечером уезжаю».

Звезды тихо кружились. Вот эта звезда совсем близко. А те красавицы вон как далеко.

«Катюша ушла от вас, сволочи. Убежала... Катюша в безопасности».

Ничего, он полежит немного. Ему не к спеху. Молодец Катюша. Любимая. Она в безопасности. Жизнь ― очень хорошая штука. Сейчас придут знакомые, друзья. Они скоро придут. Они придут, и все будет в порядке.

Все... будет... в порядке.