Давайте знакомиться. Я – Кира Райтер, и я здесь новенькая. Представляю на конкурс главы из моего романа «Волосы Вероники, или Занимательная ведьмология».

 

Желаю удачи всем участникам конкурса.

 

 

 

 

 

БОЛЬШАЯ ЗАБИНТОВАННАЯ ПТИЦА.

 

 

 

Утро было пустое. У жизни был антракт-она устала. Вероника сидела за столом в драной ночнушке из прошлой жизни и пощипывала струны, чувствуя себя выпитой до дна.

 

Вышла Агния.

 

-Не рви душу. Что ж так пусто в доме ? Нельзя так к людям привыкать - это эгоизм.

 

Да, к людям привыкать нельзя. Рано или поздно все люди хотят самостоятельного бытия. Уходят смотреть свое кино.

 

-Так и будешь сидеть в рубище ? Это ты специально напялила ?

 

-Да. Мне хочется чувствовать себя бедной, одинокой и всеми покинутой. Я буду чувствовать похмелье жизни и скорбеть о прошлом.

 

-Сама-то поняла, что сказала ?

 

-Я не поняла, но думала хоть ты поймешь.

 

-Я-то поняла. Но он тебя все равно не увидит, зря стараешься.

 

Идиотизм любви в том и состоит, что мы ходим, говорим, поем только одному человеку, даже если его нет рядом. А наблюдают за нашими ужимками и прыжками как раз все остальные, которые здесь совершенно ни при чем.

 

- Не люблю я праздники.

 

- Ты просто не умеешь их готовить.

 

 

 

В этот день в мире царила пустота. Николай одиноко стоял во дворе, сметая снежок с докторской Тойоты, и думал о том же. Ранним утром двор был пуст, в пустом воздухе- тишина. Все обитатели загородной клиники еще спали. Всю ночь Николай бросал версты через плечо, словно уходил от погони. В результате под утро они уже были дома. Потому что теперь именно в этом забытом богом месте и был его дом. Николай поднялся было к себе. Только вытянулся на постели - в дверь заскреблись. Взбешенный Николай так шуганул очередную забинтованную нимфу, что больше его уже никто не беспокоил. Вообще надо кончать с этими секс - услугами, он им не жеребец.

 

А кто ты, Коля? Кто ты теперь? Просрал ты, Коля, буквально все: машину свою, жену просрал и даже Зинаиду. Как-то враз все кончилось. Даже сын и тот морду воротит. Остались одни эти мумии озабоченные. Вон, кстати, одна стоит. Так и рыщут за ним повсюду, мать их. Он замахал руками :

 

-Чего стоишь, некогда мне! Иди, простынешь, доктор заругает! Иди, пошла!

 

Он кричал и отгонял ее, словно большую и неуклюжую птицу. Она и вела себя, как большая птица. Пугливо, бочком отошла на несколько шагов и снова остановилась. Николай был мужик не злой. Ему стало жалко это нелепое существо, которое так одиноко торчало на утреннем снегу. И он махнул рукой :“Ладно, иди уж, чего там одной торчать...” Она подошла все так же, бочком, и остановилась возле машины. Потом сняла варежку, и Николаю показалось, что она погладила машину замерзшим пальцем. Николай расщедрился :

 

-А хочешь покатаю ?

 

Она кивнула, а потом вдруг охрипшим от волнения голосом спросила :

 

-А можно я сама ?

 

Николай удивился, но спорить не стал

 

Он завел машину и готов был поклясться, что она стояла и нюхала бензин, пока он гонял на холостых. Уж лучше давать им уроки вождения, чем пилить их всех подряд без разбора. Она села за руль, пыталась пальцами приласкать баранку, но пальцы дрожали, и баранка в руки не ложилась. Коля хотел объяснить, как надо. Она его не слушала. Немного сердито сказала :

 

-Автомат четырехступенчатый, о чем говорить.

 

Вздохнула глубоко, словно собиралась прыгать в воду, но потом замотала головой :

 

- нет. Не могу. Проклятье. Я не могу. Извините. Но все равно - спасибо.

 

Она вышла из машины и медленно побрела по снегу. Плачет что ли ? Он крикнул вслед:

 

- Да ты не плачь- научишься ! Вот бинты снимешь и порулишь, ничего страшного!

 

Маша остановилась, потому что не могла дышать. Плакать она тоже не могла. Уже два года слезы были для нее непозволительной роскошью, поэтому Маша тихо застонала. Для нее теперь все было роскошью. За последние два года это была уже третья операция. Но и после третьей операции лица под бинтами не было, и быть не могло.

 

После того, как два года назад неведомая сила сдернула Машу и ее Сестренку с мокрого дорожного полотна, у Маши не осталось ничего: ни слез, ни лица, ни будущего. Маша была продвинутая современная девушка, а свою желтую спортивную “Хонду” она звала Сестренкой. Кавалькада машин двигалась по автостраде, чтобы успеть к началу кольцевых гонок. Ожидалась грандиозная тусовка. Тут начал моросить дождик. Сначала Маша терпела, но когда ты едешь в кабриолете, надолго тебя все равно не хватит. Обычно крыша выдвигалась за тридцать секунд, но тут, как назло, ее заело. Маша попыталась подтянуть ее вручную прямо на ходу -такое уже бывало, ничего страшного. В этот момент Сестренка взбрыкнула и неумолимо ушла в занос. Они долго, слишком долго летели с высокого обрыва, потом Сестренка ударилась о землю и сразу вспыхнула. Крыша оплавилась и прилипла к голове. У Маши сгорели волосы, брови и лицо. Маша выжила, Сестренка - нет.

 

Сестренка была праворульная японка, маленькая, верткая родстер-леди с упругой баранкой и коротким рычагом коробки, который работал с четкостью оружейного затвора. 120 сил с литра, десять тысяч оборотов. Подвеска была жесткая, но Маше нравилось чувствовать то же, что и Сестренка. Она смеялась : дорогу надо чувствовать жопой. Маша крутила тугой и острый руль, Сестренка мгновенно реагировала на малейшее подруливание. Это был настоящий драйвер - кайф, боевая машина с цельным характером. Но чего она никогда не прощала, это небрежности и ошибок.

 

С первого дня они с Сестренкой были неразлучны. Маша одевалась так, как нравилось Сестренке. Она даже работу подыскала такую, чтобы не расставаться с ней, потому что никого Маша не любила так, как ее. Но Сестренке этого было мало: она хотела, чтобы Маша принадлежала ей вся, без остатка.

 

За полчаса до того, как все это случилось, Маша не на шутку поругалась с Гошей. Гоше тоже хотелось, чтобы Маша принадлежала ему.

 

-Больная ты, Маха. Поменяй ты эту машину, не подходит она для девушки-одни понты. Давай возьмем тебе что-нибудь женственное, комфортабельное. Более предсказуемое.

 

-Гоша, я не хочу никакую другую. Мы одинаковые.

 

-Я хочу, чтобы мы ездили в одной машине, понимаешь? С такой машиной у тебя не будет личной жизни.

 

-Гоша, у нас с тобой замечательная личная жизнь. Я не хочу менять машину и не хочу менять ничего в личной жизни. Меня все устраивает так, как есть. У меня есть Сестренка и есть ты.

 

-Зато меня не все устраивает. Меня не устраивает, что ты ее первой называешь. Это смешно. На свете миллионы машин. Неужели ты ради меня не хочешь даже машину поменять ? Ну хотя бы потому, что я тебя об этом прошу. Если бы ты меня попросила, я бы поменял.

 

-Гоша, не проси. Я не могу.

 

-Тогда и я не могу. Жить с автомобильной лесбиянкой.

 

- Как ты сказал ? Козел же ты, Гоша. Пошел ты.

 

Это было очень обидно. Гоша ушел, а Маша заплакала. Тогда она могла позволить себе такую роскошь. Она вспомнила о том, как ее знакомая Верка Никитина по прозвищу Никита сказала, ласково похлопывая по крупу своего пятерочного Бумера :” Ты знаешь, меня после него даже на мужиков перестало тянуть.” Маша поплакала и забыла. Рожденная на свет потомками камикадзе, Сестренка не забыла и не простила.

 

Когда Маша впервые увидела себя в зеркале, она пожалела, что не сгорела тогда досмерти вместе с Сестренкой. Так было бы гораздо лучше. Когда ожоги наконец зарубцевались, врачи начали неуверенно утешать ее. Она молодая, несколько пластических операций пережить сможет. Маша оборвала все связи и легла на дно. В том мире, где они жили с Сестренкой, такая она не нужна была никому. Там не было места больным и некрасивым. Там все были богатыми, красивыми и жизнерадостными. Если люди по неосторожности теряли хотя бы одно из этих качеств, система их просто выплевывала. Куда они девались, покинув пределы этого мирка, Маша раньше даже не задумывалась.

 

Была, конечно, страховка. Но ее хватило ненадолго. Маша боялась спать, потому что постоянно видела во сне одно и то же. Потом Маше надоело прятаться от знакомых, и она решила отсидеться где-нибудь. Она продала квартиру и все, что в ней было, и уехала в клинику к далекому озеру. Там ее никто не знал - так ей было легче. Печальный доктор был порядочным человеком, он не стал ей врать. Он сказал, что операций придется сделать много, но и тогда нет никаких гарантий, что у нее будет лицо. Деваться Маше было некуда. Даже к маме в маленький городок она возвращаться не собиралась. Маша не хотела видеть никаких знакомых. Маша осталась в клинике. У нее не было другой жизни, у нее вообще больше ничего не было. Она жила от операции до операции, если такое можно назвать жизнью.

 

Полгода назад она внезапно поняла, что скучает по Сестренке. А теперь она отчаянно хотела машину. Любую. Она хотела только одного: сесть за руль и уехать отсюда к чертовой матери, не оглядываясь. В прошлом остался Гоша, а с ним и все мужики как таковые. Когда она впервые после гибели Сестренки увидела себя в зеркале, она мысленно закрыла этот вопрос раз и навсегда. Но она точно знала, что той, которая придет на смену Сестренке, будет совершенно наплевать, какое там у нее лицо. А если тонировать стекла, можно отгородиться вообще от всего человечества. Дорог на всех хватит. Если намотать судьбу на колесо, все будет по-прежнему.

 

Но когда она села за руль, то сразу поняла: по-прежнему не будет. Вместо нежности к ревущему зверю ее одолел унизительный мандраж. Два года она не подходила к машине, но что толку. Сестренка ушла и забрала с собой ее душу.

 

С этого дня так и повелось : как преступник на эшафот, каждое утро она тащила свое пустое тело на свидание со смертью. Вдыхая запах бензина, она снова и снова проживала свой страх. Она выдавливала его из себя, как пасту из тюбика. Она чувствовала : если каждый день приходить в одно и то же время на одно и то же место, то душа вернется. Нужно только ждать.

 

 

 

МУМИЯ ЕГИПТА.

 

По утрам Николай копался в моторе или просто наводил машине красоту, а молчаливая забинтованная птица приходила и вставала сзади. Николай перестал обращать на нее внимание, потому что был погружен в свои невеселые мысли. Когда она была рядом, он ее не замечал. Он замечал, когда она не приходила. Он ни о чем не спрашивал ее, и она была ему благодарна. Им обоим было о чем подумать. И они оба не хотели это ни с кем делить- так уж совпало. Вместе они были похожи на хирурга и операционную сестру. Иногда Николай молча протягивал руку, а она так же молча вкладывала ему в руку инструмент. Иногда они стояли рядом и разглядывали внутренности автомобиля - ставили диагноз. Ни одного человеческого слова не было сказано между ними. Николай даже не знал, как ее зовут, а она не говорила. Она приходила ранним утром и уходила, когда клиника начинала просыпаться.

 

Тихий разврат в комнате у Николая прекратился сам собой. Его двери теперь были закрыты - для всех. К своему удивлению, Николай обнаружил, что для того, чтобы стать мужчиной, для начала нужно перестать быть кобелем. Раньше он думал наоборот. Оказалось, ошибался. О Веронике он больше не думал. Он думал о ней, пока убегал из дома, как ошпаренный. И продумал все мысли, какие у него были на сей счет. А пережевывать он был не любитель. Они не любили друг друга. Николай понял, что она теперь хочет либо сравнять счет, либо получить от жизни какие-то другие возможности. Это было справедливо, она имела на это право. Сын вырос и больше не нуждался в нем- у него была своя жизнь. Много лет они считали себя семьей, а теперь вдруг оказалось, что никто ни в ком не нуждается. Николай словно увидел свою прошлую жизнь в кривом зеркале. Раньше такая жизнь ему нравилась, а теперь оказалось, что все это полная дешевка. Коля Лукин не чувствовал себя обиженным или пострадавшим, но ему было нелегко. У него началось позднее взросление.

 

Доктор тоже изменился. Он расправил плечи, и все увидели, что он высокий и красивый мужчина. Не изменилась только Манарага. Она была гармонична сама по себе. Правда, теперь все называли ее Марина Григорьевна. Она летала по клинике, как электровеник, и каждый день ездила с Николаем то в город, то на рынок, то в деревню за продуктами. У доктора, который никогда не был силен в хозяйственных вопросах, гора упала с плеч. Он даже вспомнил, что когда-то хотел защитить диссертацию. У доктора было самое настоящее счастье, но от этого он не перестал быть хорошим врачом и хорошим человеком. Именно поэтому в один прекрасный день он подошел к Николаю, немного помялся, а потом все-таки сказал :

 

-Не мое, конечно, дело. Даже не знаю, как сказать. Я прошу вас : вы с ней все-таки поаккуратней. С Машей Успенской. Она отлично держится, но именно это меня и беспокоит. Ей скоро снимать бинты. Она никому не доверяет, ни с кем не общается, кроме меня. И сейчас вот с вами. Понимаете ?

 

-Еще бы. Ты хочешь сказать, чтобы я ее не трахал. В отличие от всех остальных.

 

-В общем, да. Хотя это не мое дело. Я не умею говорить на такие темы как обыватель. Я врач. Я должен ее лечить, вот и все.

 

-Ладно, Док. Ты у нас светило, тебе виднее.

 

-Не надо, Коля, хамить. Я вас не заставлял пациенток обслуживать.

 

Но Колю уже понесло.

 

- Значит, и здесь во мне больше не нуждаются ! Могу и уехать !

 

-Куда вы уедете...

 

-Да уж не пропаду!

 

- Как угодно.

 

Доктор повернулся и ушел. Но на сердце у него было тяжело. Он не умел вести с людьми такие разговоры. Он хирург, а не психотерапевт. Поэтому он нашел Марину и поговорил с ней.

 

-...и в итоге он сказал, что уедет.

 

-Куда ему ехать ? С ума сошел ? А без водителя что мы будем делать ?

 

-С ним нужно поговорить, успокоить. По-женски, деликатно...

 

Манарага всегда была чемпионом мира по деликатности, поэтому она просто подошла к Николаю и со всей женской чуткостью заявила:

 

-И куда это мы собрались? К жене- кровь пить? Тебя там ждут- не дождутся! И дома, и на фирме твоей! Поехали лучше в город. Тоже- разбушлатился. Нечего было Геракла из себя изображать. Не скажи ему ничего. Он тут, между прочим, главный врач. Может и сказать.

 

Николай и сам понимал - разбушлатился. Когда возвращались из города, он выдавил из себя:

 

-Что там насчет этой Маши... говори давай.

 

-Да говорят, крутая была девка. Как это у вас: королева автострады, чемпионка пустырей. Вот, дочемпионилась. Трагедия ужасная. Я бы такое не пережила. Док говорит, что уже две пересадки ей делали, но смотреть все равно страшно.

 

Николай слушал молча, думал о чем-то. Машину поставил и сразу ушел к себе. К ужину не вышел.

 

Всю ночь он не спал, ворочался с боку на бок. Он не был самым добрым человеком на свете и самым чутким тоже не был. И думал он не об утерянной красоте Маши Успенской, это его не касалось. Он понял, что ей страшно. И еще он понял, что пока она не перешагнет через этот страх, она не сможет жить дальше. Он это понимал, как никто, потому что у него тоже был свой страх, из-за которого он тоже не мог жить дальше. Утром, едва рассвело, он решительно постучал к ней в палату.

 

-Давай собирайся, я жду.

 

-Пожалел ? Я сама справлюсь.

 

-Че-то фигово справляешься. Хватит языком трепать, времени мало. Давай.

 

И ушел. Гордость показывать было некому. Маша плюнула и начала одеваться. Все было не так красиво, как мечталось. Но зато хоть как-то было.

 

Он стоял в гараже и крутил на пальце ключи.

 

Маша сделала еще одну попытку.

 

-Гололед сегодня. Машина чужая. Разобьем.

 

- А мне говорили: ты чемпионка. Разобьем- починим. Не привыкать. А Док опять заштопает. И ему не привыкать. Ну ?

 

Вот жлоб. Маша открыла дверь и включила зажигание.

 

-А гараж кто будет открывать, Пушкин ? Я тебе не инструктор.

 

Маша тихо выругалась и пошла отворять тяжелые двери. Он тем временем уселся на пассажирское сиденье.

 

-Вылезай. Ты ж не инструктор. Я одна поеду.

 

-Людей пугать? Мумия Египта! Одна- в другой раз, а пока под мою ответственность. Едем или нет?

 

Темень, бинты эти мешают. Ах, черт. Да где же тут что ? Беременной коровой по заснеженной горке вползла на тракт. И вправду гололед. Влево- зачем так резко-спокойно, спокойно. Куда она денется, повезет. И не такие возили. На пустой дороге нам равных нет. Ничего не помню, почему ж коленки-то так дрожат ? Елки - палки, в колее надо ехать. Что там на спидометре? шестьдесят... семьдесят... эх, хорошая резина у доктора ! восемьдесят... девяносто...

 

-Успенская ! Так и будем жопу морщить? Ехай давай!

 

Зачем же жопу морщить... Посмотрим, на что способно это домашнее животное. Когда на спидометре было сто двадцать, машину крутануло на пустой дороге. Бестрепетной рукой Маша направила ее в ближайший сугроб. Они встали - в снегу по самые гланды.

 

И тут Маша закричала. Воинственный клич ирокезов огласил зимние просторы. Николай набрал в грудь воздуха и тоже закричал. Потом Маша обняла его так, как его еще никто никогда в жизни не обнимал. Это и был Момент истины.

 

-Поздравляю тебя, Машка, с днем рождения. А вот насчет лопаты я и не проверил...

 

 

 

Когда они вернулись в клинику, Док бегал раздетый по морозу, а за ним бегала Маринка и пыталась на бегу набросить на него дубленку.

 

-Я вас убью вот этими вот руками! Ей нельзя простывать! У нас тут клиника, а не ваш персональный бордель. Я же вас просил, как человека. Вы негодяй!

 

Но Маша вылезла из машины, обняла доктора, повисла на нем. Док сначала бился, но потом истерика постепенно сошла на нет. Манарага смотрела на Николая так, словно видела его впервые в жизни. А Николай вообще ни на кого не смотрел. Он просто сиял, как начищенный пятак. Доктор махнул рукой :

 

-О чем вы только думаете... немедленно в постель ! Два дня не вставать- а там посмотрим.

 

-Спасибо, доктор. Можно, я только маме позвоню ?

 

У доктора челюсть отвисла. Маша побежала в кабинет, Николай пошел к машине. Манарага повернулась к мужу:

 

-Хватит уже из себя доктора Пилюлькина разыгрывать. Эх, Вероника не видит ! Можно, я им позвоню ?

 

-Ты знаешь ответ: нет, нельзя. Сглазишь. Тьфу-тьфу.

 

А потом Маша лежала под одеялом, а Николай приносил ей градусники, обед, ужин... И Маша говорила без умолку. Она торопилась рассказать все, о чем молчала два года. Про Сестренку, про Гошу, про лицо, которого не было, про мужиков, которых не будет никогда. И про то, как она уедет отсюда, когда снимет бинты. Она бормотала и бормотала, просто никак не могла остановиться. Как пьяная. Потом язык у нее начал заплетаться, а потом она уснула. Просто отключилась. Впервые за два года она крепко спала, без снов и лекарств. Она даже похрапывала. Доктор увидел, что в палате горит свет, и тихонько приоткрыл дверь. Николай сидел на стуле и держал Машу за руку. Маша беззаботно дрыхла. Николай его не заметил, и Доктор так же тихо закрыл дверь.

 

Коля Лукин впервые в жизни вот так сидел рядом с женщиной и держал ее за руку. Ему исполнилось сорок девять лет, а он никогда еще этого не делал. Он никого не держал за руку, а жизнь прошла почти вся. Коля сидел совершенно неподвижно и слушал себя. Так мы иногда замираем, когда у нас что-нибудь болит, и слушаем свою боль.

 

У Коли было много женщин. Но ни одну женщину Коля не впускал выше пояса. Такая уж у него была привычка. И сам сближался с женщинами строго ниже пояса. Выше пояса он принадлежал только сам себе. А сейчас он смотрел на Машку с такой гордостью, словно был ей родной матерью. Впервые в жизни Коля не спал рядом с женщиной. Он пока даже не задумывался о том, что ее нужно трахнуть. Близость с ней происходила в обратном направлении : не снизу вверх, а сверху вниз. Эта женщина была сделана из его ребра. Он не решался претендовать на нее, но и отпустить от себя просто не мог. Это было абсолютно исключено.

 

Более того, сам факт, что Машка ходила в этих кошмарных бинтах, радовал Колю. Он не хотел копаться в себе, чтобы понять, на чем замешана эта странная радость. Сам себе он говорил, что жалеет ее. Но врал Коля, безбожно врал !

 

Ясное дело, всегда найдется умник, который скажет: обоих судьба загнала в угол. По ее иронии они просто оказались в одном и том же углу. В своих прошлых жизнях они бы даже не встретились, а если и встретились, то не узнали бы друг друга. Но если бы этот умник сейчас растолкал спящую Машку и оцепенелого Колю и спросил их:а желают ли они вернуться в свои предыдущие биографии и забыть друг друга, как страшный сон ? Кто знает, куда бы они его дружно послали. То, что произошло между ними на пустынной зимней дороге, относилось к разряду откровений. Такие минуты даруются человеку свыше и остаются с ним на всю жизнь. И после этого становится понятно, что живем мы на свете как раз ради таких минут, а совсем не для того, чтобы как можно больше нахапать или как можно выше залезть. Бывает, жизнь так выкручивает руки, что все наши прошлые достижения обесцениваются в единый миг.

 

Мы не можем сразу определить истинную цену подарков Судьбы. Более того, нас мучает комплекс Остапа Бендера: мы бы взяли частями, но нам нужно сразу. Может быть, поэтому мы не получаем ничего.

 

А Судьба другой раз одарит так одарит: стоишь дурак дураком, и непонятно- это подарок такой или элементарно свинью подложили...

 

Ночью Машка вдруг проснулась, но не от страха, как обычно, а от того, что выспалась. Открыла глаза и увидела, что на стульчике возле кровати спит Коля. Сначала она испугалась, что пришел час расплаты- натурой. А потом ей подумалось: а, может, и к лучшему. Когда еще такой шанс представится. Просто, без затей, переспать с мужиком. Пока он еще не видел ее лица. Поэтому она разбудила Колю, без лишних слов подвинулась и сказала “ложись”. Коля встал, поправил ей одеяло:

 

-И ты туда же. Уж лучше спала бы. Когда спишь, на человека похожа.

 

И ушел. Ох, и погано было у Машки на душе.

 

Люди всегда думают одно, говорят другое, а поступают по-третьему. И тем запутывают друг друга.

 

Утром Машка, как штык, стояла у Коли за спиной и с виноватым видом подавала инструменты. Коля молча пыхтел, но к вчерашнему эпизоду не возвращался. Он не лакей, чтобы ему чаевые совать. Пусть зарубит на своем забинтованном носу. А потом пришел Доктор и позвал на перевязку. А на перевязке выяснилось, что через пять дней бинты будут сняты окончательно и бесповоротно. Перед этим известием все остальное сразу потеряло смысл. Машка знала, как она поступит. Док распеленает ее поздним вечером, и она бесследно растает в ночи. Пора в дорогу.

 

Николай одиноко стоял в гараже. Неизвестно почему, Машка больше не приходила. Ни разу. Черная тоска овладела Николаем, накануне вечером он даже попробовал напиться, но безуспешно. Не полезло. Пробовал приставать к Доктору с дурацкими наводящими вопросами, но Доктор прикидывался дурачком, и весьма успешно. Коля чувствовал себя так, словно его выставили за дверь в разгар праздника. Коля решил, что так легко они от него не отделаются, и смело постучал в машкину дверь. Машка сидела там, внутри, он это точно знал. Сидела, но не отзывалась. Было от чего впасть в черную меланхолию: женщины, одна за другой, бежали из его жизни без оглядки. Когда муки неизвестности стали пыткой, Николай прибегнул к старому испытанному способу: он оседлал больничный микроавтобус и гонял по окрестным дорогам, пугая местное население, пока не оплавились свечи. А поздно вечером, пробираясь к себе в комнату спящими больничными коридорами, он услышал, как медсестры говорили, что Успенская выписывается послезавтра. Николаю полегчало, и он уснул без задних ног.

 

 

 

Вечером Машка наконец вышла из укрытия и пошла к Доктору- сдаваться. Чемодан она уже собрала. Доктор провозился с ней больше часа. В кабинете было слышно, как постепенно затихала больница, отходя ко сну. Машка еще раз посмотрела на себя в зеркало и решила, что отныне будет носить кепку с большим козырьком и темные очки. И плевать на все слюнями. Больше ей ничего не оставалось - разве что застрелиться. Когда Доктор вышел проводить Машку, у дверей кабинета стоял Коля Лукин. В руках у него были цветы- большие тигровые лилии. Машка заметалась, но деваться было некуда. Коля ткнул ей букетом прямо в лицо, и она выглядывала из тигровых зарослей, как зверек неизвестной породы.

 

-Видишь, Коля, как я теперь выгляжу. Мумия Египта.

 

-Ничего, у моего сына такая же. Лысая, как колено. Теперь так модно. Да это все фигня. Ты мне лучше скажи : куда это ты намылилась на ночь глядя ?

 

-Уезжаю, Коля. Больше мне здесь делать нечего.

 

-Да ну ? Хлыздишь, Успенская ! Должок за тобой. Давай рассчитывайся. Ты же обещала. Никто тебя за язык не тянул, чемпионка.

 

Коля схватил ее за руку и потащил по коридору. Дверь хлопнула, а в воздухе задрожал изысканный аромат лилий. Доктор постоял в полном изумлении и пошел спросить у Манараги, что ему думать по этому поводу. Сам он терялся в догадках.

 

 

 

 

 

ЛИЦО ИЗМУЧЕННОЙ ЛЮБВИ.

 

 

 

Много ночей было в колиной жизни, но все они были безымянными. Впервые у ночи было имя, и эта ночь звалась Машка. И он хотел только одного: чтобы ночь по имени Машка не кончалась никогда. Впервые в жизни он боялся, что наступит утро. Потому что утром все будет по-другому, и он не сможет ее удержать. Он больше не хотел безымянного утра и безымянной жизни.

 

Много раз в своей непутевой жизни Коля занимался любовью. Но он никогда не видел, какое у его любви лицо. И вот теперь она явила его, и Коля увидел, что его любовь измучена, обожжена и покрыта шрамами. Без малого полвека она гонялась за ним по всем дорогам, и вот наконец догнала. Коля любовался ее рубцами и шрамами, потому что это была его любовь. И в эту самую минуту Коля поклялся, что никому ее не отдаст и убьет всякого, кто посмеет к ней приблизиться.

 

 

 

Вероника стояла у окна и вглядывалась в ночную тьму. Она была очень занята, потому что останавливала время. Сначала у нее ничего не получалось. Время на недозволенной скорости неслось к утру. Наконец часы захрипели, секундная стрелка стучала все реже и реже, а потом и вовсе замерла. Была такая тишина, какая бывает только в отсутствие времени. До начала всех времен. Никто не слышал, как вышла Вероника под утренние звезды на перекресток трех дорог. Она остановилась, глубоко вздохнула, потом подняла руки, и тогда Большая Медведица плеснула на нее из своего ковшика Вероника глухо проговорила туда, в небесную высь :

 

Отдаю в хорошие руки,

 

Не на год, а до смертной муки.

 

Отдаю для любви и счастья,

 

Навсегда, до смертного часа.

 

Пусть случится это сегодня.

 

Ты свободен. И я свободна.

 

В этот момент часы во всем мире захрипели и снова пошли. Сначала медленно, а потом все быстрее. Родилось время. Кончалась ночь по имени Машка.

 

 

 

Посошок разливали на чемоданах. Доктор напоследок все квохтал :

 

-Маша, я вам все написал. Через год жду вас. Если будут осложнения, сразу же ко мне.

 

-Не, Док. Хватит с нее. Натерпелась. И так красивая. И мне спокойней. Хватит с нее больниц, на волю пора. Пусть к людям привыкает. Спасибо тебе за все, хороший ты мужик. Надо, конечно, поискать какое-нибудь тихое место, где Машке будет хорошо. Чего загадывать, по дороге что-нибудь придумаем. Придумаем, Машк ?

 

Машка молчала. Почему-то ей было не страшно. В том мире, где люди пьют вино гордыни и хмелеют от него, пуская чашу по кругу себе подобных, было страшно остаться без денег, работы и жилья. В том мире это было все равно, что разгуливать по городу с голым задом. Коля уводил Машку в другую реальность, где имели значение не вещи и атрибуты, а человек сам по себе. А Машка была человеком. Поэтому ей не было страшно.

 

Вот так судьба и вышивает, на выдумки хитра. Манарага одной рукой махала на прощание, другой вытирала слезы.

 

-Нет, Док, нельзя так к людям привыкать. Это эгоизм. А она, между прочим, вполне нормально выглядит, если хорошо присмотреться. Похоже, я в тебе не ошиблась. Поэтому я делаю тебе официальное предложение. Женись давай на мне, я решилась. Когда я стану старая и у меня все отвиснет...

 

-Именно тогда я и не смогу тебе ничем помочь. У меня будет болезнь Альцгеймера, и тебе придется кормить меня манной кашей.

 

 

 

 

 

Вероника уже понемногу привыкала к тому, что не все свои поступки может объяснить. Череда бестолковых происшествий без всяких объяснений самостоятельно выстроилась в неразрывную цепь и наполнилась тайным смыслом. Она закрыла глаза и до боли ясно увидела, как мама с папой везут ее, совсем маленькую, на лодочке по забытому озеру на Гусиный остров.

 

Столько белых птиц сразу она не видела никогда в жизни. Отправляясь в дальний путь, гуси вставали на крыло и кружили над озером. Они тревожно кричали и роняли перья на тихую воду. Древний инстинкт гнал их на заброшенный Гусиный остров, где они собирались в стаи и поднимались в небо, подчиняясь крику вожака. Пространство вибрировало, когда тугие крылья вспарывали облака. В перекличке птичьих стай слышалось только одно - нетерпение перелета.

 

В эти дни беспокойная тоска овладевала домашними гусями. Надрывая непривычные крылья, они перелетали через забор и бежали по дороге, надеясь взлететь и догнать свою стаю. Но хозяева хорошо кормили их, им не приходилось трудиться, добывая себе пищу. Поэтому за лето они становились слишком тяжелыми, и небо не принимало их. Они бежали до самого края деревни, а там останавливались, потому что понимали : вожак не может ждать. Навсегда утратившие дар полета, они провожали стаю, вытянув шеи и вглядываясь в небо. Они кричали так, что слезы наворачивались на глаза.

 

Что чувствует птица, которая не может взлететь ?

 

Оставшись одна, Вероника бессмысленно кружила по дому. В ушах у нее звучал гомон птичьих стай, кожей она чувствовала, как колышется воздух под крылом. И тут откуда-то сверху прямо ей в ладонь опустилось белое перо, а комната наполнилась ветром. Ветер бился в тесноте жилища и, не находя выхода, закручивался спиральными вихрями.

 

Вся прежняя жизнь прожита до точки, без остатка. Хорошо ли, плохо ли - прожита окончательно. Больше в ней жить нечего. Или начинать новую, или умирать. Вот так будет честно. Но прежнюю жизнь, нелепую и кособокую, невозможно просто стряхнуть с плеча легким движением. Ее можно было только отодрать от себя - с мясом. В теле родилась огромная боль. Наверное, так больно младенцу, который изо всех сил рождается на свет. Из тесноты и темноты - на свет.

 

А в доме хозяйничал ветер. Рвал занавески, переворачивал стулья. Боль ушла, но в теле осталась властная дрожь- нетерпение перелета. Вероника наконец решилась. Она посмотрела на кольцо с алой шпинелью. Камень на руке бился и пульсировал. Не помня себя, Вероника повернула кольцо вокруг пальца.

 

 

 

Ветер стих совершенно внезапно. Побросал все и улетучился. Вероники нигде не было.