В приемной частной клиники на М-ом проспекте в Петербурге сидела женщина с ребенком. Ребенку было от силы три годика. Женщину звали Ольгой Ивановной, а ребенок, который сидел рядом с ней, был ее сын Костя. Оба были прилично одеты, но в их взгляде было нечто настороженное и чопорное, что всегда выдает провинциалов в крупных городах. Ольга Ивановна была одета в модную шубу серого цвета, жидкие рыжие волосы обрамляли лицо с правильными, но отяжелевшими от усталости чертами. На тощем теле ребенка была стеганая теплая курточка. Ребенок сидел в странном полусогнутом положении, словно у него болел живот. Несмотря на то, что помещение было отделено от пятнадцатиградусного мороза на улице канадскими изолированными стенами и мощными кондиционерами шведского производства, ребенок тихо и бесслезно ныл, часто вздрагивая то ли от холода, то ли от начинавшейся температуры.

Время от времени, будто вспоминая о мучительном, бесконечном но неизбежном молитвенном обряде, Ольга Ивановна причитывала, стараясь успокайвать всхлипывавшего малыша: "Ну все, все, сынок, сейчас придет врач, и живот больше болеть не будет..."

От материнского голоса у мальчика резь в животе притихала на несколько минут, но скоро опять начиналась с удвоенной силой.

Ольга Ивановна смотрела на страдания малыша с каким-то пустым, отупевшим взглядом. В основном она отрешенно рассматривала левый угол приемной, где протертый до блеска паркетный пол излучал под неоновой лампой какое-то нереальное отражение. Очень редко она поднимала голову, вяло держа руку Костину, мокрую от холодного пота .

Костя, в отличии от мамы, проявлял хоть какой-то интерес к обстановке, где они с мамой оказались: он внимательно изучал пустующую залу своим бледным личиком, на котором была заметна болезненная отечность. Это он первым увидел высокую, красивую женщину, которая бесшумно вышла из внутреннего отделения и звала их к себе мягкой, приветливой улыбкой.

Мальчик быстро дернул за рукав шубы уставившуюся на пол маму .

-Мама, медсестра пришла!-

Ольга Ивановна резко очнулась от забытия, с невнятным приветствием улыбнулась медсестре, встала и подошла к молодой женщине держа малыша за руку.

 

За ними захлопнулась дверь. Медсестра повернулась к ребенку и нежно погладила его по голове: -Как вас звать, уважаемый?

-Костя-, четко и сосредоточенно ответил он.

Ольга Ивановна дернулась нервно, с нескрытой досадой: -Олег Игорьевич хотел со мной поговорить до операции, или я неправильно поняла?- спросила она у медсестры красавицы.

-Да нет, вы отлично поняли, Ольга Ивановна. Марина Павловна из приeмной уже доложила о вас. Вас ждут-, сказала женщина, указывая Ольге Ивановне на последнюю дверь в конце коридора. Ольга Ивановна пошла с какой-то задумчивой медлительностью, но ее остановил растерянный голос уже собиравшегося плакать Кости.

-Мама, не уходи!-

-Мама не уходит- успокойла Ольга Ивановна ребенка, -она пойдет поговорить с врачом. А ты иди с медсестрей, она будет заниматься тобой. Я быстренько приду. Не бойся, малыш-.

Костя пытливо посмотрел на медсестру, которая с готовностью подхватила мамины обяснения: -Не переживай, сейчас твоя мама придет.-

Это, видимо, подействовало на Костю, который стал семенить неуверенными шажками вслед за медсестрой, то и дело оглядываясь на спешащую к врачу маму...

 

Владелец этой респектабельной клиники на М-ом проспекте, хирург Олег Игорьевич Зорькин, добился положения еще при советской власти. Будучи очень распутным но в то же время подающим надежды молодым ученым, уже в свои тридцать получил доступ к дряхлеющим партийным полубогам, падким до безопасного для здоровья разврата. Зорькин мог им предоставить и то и другое: днем внимательно прослушивал клокочущую грудь какого-то начальника ЦК и прикидывал, на сколько месяцев можно не дать этой развалине сдохнуть, а к вечеру доставал ему терпеливую шлюху и выпивку. Все под строгим, отеческим надзором... Кремлевская знать не могла не оценить такие достоинства -тем более что Зорькин был действительно бесценным, незаменимым лекарем...- и все выше она его поднимала к себе.

Но он прикидывался таким добряком скорее всего из корыстных соображений. Он был далеко не глупым человеком. Всегда искал свою выгоду: как только он понял, к чему клонят события конца восмидесятых годов, предал своих пациентов, завоевав тем расположение демократических кругов, и объявил всенародно, что советская власть погубила русскую науку. Такое сообщение весьма радостно приняли в американских университетах, где только и ждали удобного момента, чтобы вызвать к себе (возможно, навсегда) такого крупного специалиста по кардиологии... Много хорошего принесла Зорькину американская жизнь: удалось сразу открыть через университетские гонорары три средних, даже скромных по американским меркам клиники, которые однако стали приносить благодаря Зорькиному необыкновенному таланту 500.000 долларов общим годовым доходом... Первого января 2000 года Зорькин, здорово напившись, решил отмечать новое тысячелетие большими переменами: покинул надоевшую Америку, вернулся в родной Ленинград и открыл там свою частную клинику для богатых русских -благо у него за это время не переводились на Родине нужные люди на нужных местах...

 

Он только что выпил послеобеденное кофе, как ему доложили о приходе Ольги Шабуневич с ребенком.

Облегченно вздохнув, Зорькин отодвинул чашку и вынул из ящиков стола документацию по делу Шабуневичей, и для приличия принялся ее рассматривать. Но ему скоро стало неинтересно, и разложил все бумажки аккуратно на столе. Посмотрел на висящее напротив стола зеркало. Оттуда им любовался нежным, любящим взглядом его двойник -удивительно свежий шестидесятилетний мужчина, с гладкими, полными щеками, чувственными губами, вздернутым носом и ясными синими глазами. Убедившись, что он как всегда выглядит как красивый сорокалетний, Зорькин поправил под халатом итальянский пиджак кремового цвета и откинулся на спинку кресла. Тогда чуть слышно постучали в дверь...

 

-Итак, Ольга Ивановна, нам предстоит обсудить очень деликатный вопрос, так что давайте не потратим лишнего времени. Что вы решили?-

Зорькин замолчал и посмотрел вопросительно на Ольгу Ивановну. Она ему показалась равнодушной до странности: как только он ее пригласил присесть, она уставилась на левый угол комнаты, и все время слушала его голос с явной неохотой, словно ее заставляли на это. Такое поведение не нравилось Зорькину, потому что с этими людьми, он подумал, до самого конца не поймешь, какую тактику лучше всего выбрать. Под давлением нетерпеливого взгляда врача, Ольга что-то про себя сообразила, отвела взгляд с левого угла комнаты (где между прочим, Зорькин с недоумением заметил, ничего не было) и сказала монотонным голосом: -Олег Игорьевич, простите меня, но...но я передумала-.

Зорькин хмыкнул, и стал неспешно убирать все документы со стола, занимая в то же время женщину пустой болтовней, чтобы она не успела утвердиться на своем решении: -Как вам угодно, Ольга Ивановна. Ради Бога! Мы же никого не заставляем! Но учтите, что это с вашей стороны мягко говоря невежливо, так как это вы первой на нас вышли...-, тогда попала ему случайно семейная справка этой женщины -справка, которую он в эти дни как-то пропустил среди стопок рентгенов и диагностических заключений. Прочитав ее, у Зорькина глотка сжалась в горле от радости и удовольствия.

-Но все равно, Ольга Ивановна-, он старался продолжать как можно тише и проникновеннее- все равно давайте это бросим -ведь споры и обиды никому не нужны. Давайте просто и конкретно обсудим ваше положение... Но сначала я закурю... Вот...Позвольте предложить-.

Ольга Ивановна вежливо отказалась, хотя у нее руки и голова стали уже ватными от желания курить. Врач прикурил, с наслаждением втянул дым, и сказал: -Ольга Ивановна, я буду с вами предельно откровенен: ваш Костя обречен. Рак затронул практически весь толстый кишечник. Отмечается сильнейшее отравление организма. Метастазы развиваются бешеной быстротой. Неизлечимо, Ольга Ивановна. Ваш сын умрет примерно через месяц...-.

С его удивлением, эти слова не произвели ровно ничего на сидевшую перед ним женщину, которая смотрела пристально и безучастно на него. Наконец ее красивые, но постоянно сжатые губы резко шевельнулись: -Какие у вас условия?-, услышал врач.

-Наши условия вам прекрасно известны, что, к сожалению, нельзя сказать про ваши... Ольга Ивановна, мы отлично понимаем, как вам тяжело. Но осмелюсь вам сказать, что другого выхода нет. Каждый день приходится по два раза колоть Косте очень дорогое обезболивающее, что между прочим не является лечением. Вы не в состоянии обеспечить Косте такой режим, потому что вас недавно уволили, ваш муж, простите уж меня, ушел от вас и неизвестно где сейчас сидит и спивается. Видите, мы о вас все знаем... И знаем что у вас кроме Кости еще трое детей. Ольга Ивановна, они погибнут точно как Костя. Конечно не от рака, Боже упаси, но с нищими Природа и Общество беспощадны и изобретательны, как режимные палачи. По-любому изведут, рано или поздно, естественной смертью или насильственной. Больно хорошо они в таких делах согласованы, Природа и Общество... А у вас возможность хоть этих троих спасти, слышите, у вас есть такая возможность! Мы за Костю готовы вам отдать 30.000 долларов. Это значит по 10.000 для каждого ребенка. Это значит увеличенные проценты, это значит хорошее обучение в частных или иностранных заведениях, это значит возможность стать полноправными людьми -это значит спасение... Ольга Ивановна, опомнитесь! Ведь и Костю своего спасете... спасете от совершенно ненужных, кошмарных страданий. Ольга Ивановна, я вас очень прошу, подумайте хорошо о нашем предложении...-

Олег Игорьевич вдруг увидел, что лицо этой женщины растаяло буквально как восковая маска: сухие невыразительные глаза наполнились влагой, щеки внезапно впали, губы стали судорожно дергаться. Неслышно, Зорькин вздохнул с облегчением, торжествуя.

 

На Ольгу Ивановну все непредвиденно и сразу навалилось. Увольнение с работы из-за сокращения кадров, уход мужа, заболевание младшего сына. Она жила с семьей в Архангельской области, а родственники, оставшиеся в Приморье, за шесть месяцев ей ни разу не звонили: у них и без этого проблем хватало... Что ей толкуют, что объясняют эти холодные, хитрые глаза? Что все потеряно, единственная надежда осталась на детей, которые выживут. Кто открыл этому мафиозному врачу невыразимый страх ее окаменевшего сердца? Кто открыл ее страх за тех, кто останется в живых? Кто? Этот врач ее поставил лицом к лицу с истиной, которую она уже давно с ужасом знала: ее семья погибает. Тринадцатилетняя девочка шляется с мужчинами, втрое старше нее, мальчики совсем перестали учиться. Уговоры, побои -все это оказалось совершенно ни к чему. Пропадают дети целыми днями. Возвращаются битыми, рваными, злыми. В рюкзаке Ванином Ольга Ивановна на днях нашла гашиш -а мальчику всего десять лет. Иногда вечером все еще собираются вместе за столом. Никто не смотрит друг на друга, у мальчиков взгляд рассеянный, недоверчивый. Девочка все время молчит. Если Ольга Ивановна пристанет к ней с вопросом, ходила ли она сегодня в школу, она посмотрит на нее с ненавистью, но все равно ничего не скажет. Бывает, они угрюмо ужинают, и в этой тишине доносятся к ним злорадное шипение ветра с улицы и хриплый, тихий плач Кости с другой комнаты: звуки опустошения и смерти...

Больше нет сил бороться.

Вдруг Ольге Ивановне нестерпимо захотелось поверить вкрадчивому голосу врача. Она знала, что он врет, что он добивается просто своего. Но он -единственный, который в этой многомиллиардной пустыне твердил ей, что, согласись она, все пройдет, счастье вернется и всем будет хорошо -и мертвому Косте и детям, оставшимся в живых... Лишь бы они никогда не узнали, какой ценой купилось их спасение. Пусть они не сойдут с ума... Больше не было у Ольги Ивановной сил бороться...

 

 

 

Покончив с Ольгой Ивановной и оставшись один, Олег Игорьевич связался по мобильнику со своим помощником Мерцом. Зорькин спросил, действительно ли совпадают резусы Шабуневича и маленького Колыванова. Получив подтверждение, Зорькин закатал радостно глаза и сказал: -Фуу, Исаак Мойсеевич! Не представляете как вы меня обрадовали! А то у Колыванова такой редкий резус, что мы с вами уже отмахнулись от идеи найти донора! Так, Исаак Мойсеевич, слушайте меня внимательно: дуреха Шабуневич продала своего дохлёныша. Давайте значит с общей анестезией. Чтобы правая почка и левое легкое поступили к Колыванову через час, не позже, а то мы так топтались с этим донором, что маленький Колыванов уже на издохе. Мерц, вы прекрасный знаток своего дела, вы просто гений, значит не подведите меня: вы знаете Колыванова старшего -он нас всех уничтожит, если с малышом будет что-то не так... Кстати: передайте Тугарину и Гуляке дело по оформлению документов о кончине Шабуневича... Я сильно на вас рассчитываю, Мерц, не подведите...-.

Зорькин выключил мобильник, встал, потянулся и подошел к окну.

На улице уже совсем стемнело. Густой туман обволок невысокие здания города: дышал Петербург болотной топью своей. Окно Зорькиного кабинета выходило на тихий переулок: прикрепленный над улицей фонарик еле-еле освещал отрезок дороги,с наваленной на обочине грязной полурастаявшей жижей, и убогий остов голого дерева. В остальном неразличимый мрак поглощал все на свете и на небе, где непроходимый слой черных туч отделял город от звездной выси ночи...

Зорькин поморщился, загасил окурок , снял халат и ушел, довольный таким удачным рабочим днем.