(из серии "Окна в океаны") Там, где туман коварный наползал В закате северном на мшистые брега, Как будто сетью обволакивал врага, Мне океан легенду рассказал. Давным-давно, когда наш мир был молод, И лик земли покрытым был дубравами, И океаны не были отравлены, И небосвод дымами не исколот, Жил-был рыбак с сынами бравыми И с дочкой юною по имени Виола. На берегу, изрезанном фиордами, У устья вечно шепчущей реки, Где волны, как голодные щенки, К груди земли слепыми никли ордами, Лежали в ряд, как иглы, челноки Носами в небо вечно гордыми. Чуть дале дом стоял на чёрных сваях. На диво крепок, хоть на вид и стар. И чувствовалось, что уж лет до ста Он простоял, хоть часто буря злая Пыталась с морем до него достать... Да не кусает пес, что громко лает. Cтарик рыбак с сынами-близнецами И с дочкою Виолой в доме жил. Вязали лесы из воловьих жил, Крючки сажали, кованые кузнецами. Трудом друг друга каждый дорожил: Так повелось из века рыбаками. Виола печь топила рано на рассвете, Доила поутру в хлеву корову. Улыбкою встречал в краю суровом Дочь рыбака морской бродяга-ветер И океан в морщинах седобровый, Что для нее швырял янтарь на сети. Янтарь горел в заре на нежной шее И на запястьях загорелых рук. И колыхался плавно на ветру Янтарь у мочек маленьких ушей. Не знали девы юные вокруг Иных в краю унылом украшений. И вот в туманах детство где-то сгинуло, Забыты игры девичьи... И пусть! Но в сердце, как змея, вползает грусть. Уже семнадцать лет Виоле минуло. Един на этом перевале путь: Иль милого мы ждем, иль ищем милую. Но обходили край унылый, дикий, Хоть было вволю красного зверья, И белокрылый бриг, и ладная ладья, И витязь гордый, и свирепый викинг. И миновал бы, может быть, и я, Коль не позвали б к тайне чаек крики. Итак, Виола прятала кручину То в смехе звонком, то в печальной песне. Ведь ничего на свете нет чудесней, Чем песня под свечу иль под лучину. Особенно, в пустынном, диком месте, Когда слеза сползает беспричинно. И вот однажды день пришел погожий. Такие дни так редко выпадали... Челнок рыбацкий шел в морские дали, На альбатроса в синеве похожий. Какой рыбак, коль сети залатали, Поход за рыбой на потом отложит?! Плыл в челноке старик белоголовый, Рукою грубой крепко руль держа, Хмелел от счастья в резких виражах И ждал от моря крупного улова. И клювами, как тысячами жал, Впивались чайки в грудь волны суровой. Он бросил сеть, как жребий, в плавны волны, По ветру парус, хлопнув, зазвенел, И челн помчался, будто по струне... Но сеть пуста, хотя и парус полный. К одним удача скачет на коне, К другим ползет змеею степью голой. Старик второй раз сеть свою забросил С размаху возле пенистой кормы. Опять пуста вернулась сеть из тьмы: Лишь трав морских зеленые волосья, Да два конька морских в тисках тюрьмы Застыли, как старик, в немом вопросе. И в третий раз он сеть свою кидает И тянет вновь, терпение теряя. В который раз подумал: "Может, зря я Бужу от сна морских чудовищ стаи?" Поверья той поры нам отворяют Ворота ржавые в века, что в прошлом тают. В века прошедшие в лесах гуляла нечисть, В воде водились чудища с хвостами. И коль порой ночною шел местами Глухими одинокий человече, Он грудь крестил дрожащими перстами... Броня крепка, да давит страх на плечи. И лес ночной, и мрачные глубины Пугали воинов и моряков храбрейших И, пробивая в мужестве их бреши, Им добавляли в бороды седины... Да я и сам, признаться, делом грешным, Ночь предпочту за книгой у камина. Мы отвлеклись... Но что ж отец Виолы? Удача! Стал тяжелым его невод! Вдруг замер ветер, стало темным небо, И в мареве растаял берег голый, Как будто никогда и не был. И горы скрылись, и пропали долы. Распутав сеть дрожащими руками, Улов очистил наш старик от тины. И вот пред ним печальная картина: Янтарный юноша холодный, будто камень, Сияет желтизною нестерпимой. Но мертв, увы... С недвижными устами. Но ветер вдруг задул, что было силы, И волны снова на дыбы вставали. Старик угрюмо вышел из печали И сгорбился у мокрого кормила. И чайки жалобно над парусом кричали, И море в синем мареве штормило. И царь морской браду рвал от обиды, Нахмурив в ярости из водорослей брови. Кто ж просто так позволит из сокровищ Без спросу взять, на что имел он виды. И губы синие кусал старик до крови... Тот день напомнил гибель Атлантиды. О, сумерки ! Проход в миры иные, Тысячелетий хитрое сплетенье. Умерших предков и богов забытых тени Нас навещают в сумерки глухие. И в мириадах брызг, и в белой пене Их голоса звучат назло стихиям. Вдруг тысячами солнц зажглись вулканы, И в трещины проваливались горы, Меж сушей и водою шли раздоры. И зверь бежал, зализывая раны, И молнии врывались в коридоры Меж тучами. И дождь лил беспрестанно. И все ж стихий наутро стихла битва, И царь морской уж почивал на дне, Скрипя зубами, как в кошмарном сне. Рассвет пришел, вспоровши, будто бритва, Слиянье моря с небом. В глубине Шторм без отходной успокоился молитвы. Но что старик? Ужель его пучина Во время бури поглотила как блесну? Или на дне морском заснул? Но жив на удивление... Причина Мне не ясна. Здесь мудрецам блеснуть Своим умом есть случай для почина. Я знаю лишь одно: его мертвее Во время бури не было на море. Душа из плоти, будто соло в хоре, Взметнулась вверх... А плоть его, немея, В челне покоилась в немом укоре, Судьбе своей противиться не смея. Как часто к нам судьба неблагосклонна! Фортуна в золотой своей коляске К одним добра, других обходит лаской, А третьих - в пропасть вдруг cтолкнет со склона, Прикрыв лицо холодной смерти маской И усмехаясь из-под капюшона. Но лишь на суше да на море смерть всевластна. И хорошо, что в грешном нашем мире Есть сонмы сил, носящихся в эфире И опекающих нас, грешных, ежечасно. И коль часов твоих застыли гири, Твой путь делам твоим пройдет согласно. Иль светочем помчишься по Вселенной, Разведчиком миров иных во мгле, Иль демоном, привязанным к Земле, Останешься душой непросветленной . Творивший зло - останется во зле! Сей истины зерно в веках нетленно. Никто не избежит суда Господня: Ни царь, ни раб, ни добрый, ни злодей. Уж сколько через суд Его людей Прошли вчера, предстали уж сегодня. И праведник пройдет, и лицедей, И я предстану, грешник, не угодник. Так наш старик предстал перед очами Всевышнего, колени преклонив, Истерзан бурею, в лохмотьях, сив. За ним апостол Петр, гремя ключами От райских врат, стоял на фоне нив И кущ зеленых за широкими плечами. И молвил Бог: "Рыбак, тебя я знаю. Мне путь известен твой с рожденья: И жизнь в борьбе, и вечное движенье, И бедность вечная - твоя судьбина злая. Победы радость, горечь пораженья... И сын мой нищ и бос бродил средь зла и лая." И милостива Господа десница, Была к рабу, стоявшему пред ним И вспоминавшему прошедшие все дни И тяжкий труд, и дорогие лица. Сказал Господь: "Да будешь ты храним! И жизнь твоя пусть вечно будет длиться!" Старик, смиренно преклонив колени, Промолвил со слезой во взоре: "Спасибо, наш Спаситель, что ты в горе Не бросишь нас во зле и в нашей лени. Негоже мне, рабу, с тобой быть в споре... Но все ж я полон горестных сомнений. Согласен, есть соблазны в жизни вечной. Жить, не спеша - приятное занятье, Забыв заботы о еде и смене платья; Без риска брать за глотку шанс конечный. В борьбе спокойным быть, забыв проклятья И наблюдая смерть врагов беспечно. Но все ж, Господь, я предпочту другое На карте твоей мудрой направленье. Уверен, дашь свое благоволенье Ты старому печальному изгою На краткое в дому его явленье. Коль ты согласен, буду век твоим слугою". "Ну что ж, старик, - сказал Господь в печали. - Коль просишь ты, пойду тебе навстречу. Но не желая зла тебе, замечу, Что на оставленном тобой причале, Когда закат окрасит мрачный вечер, Ты встретишь сердце холоднее стали. Надежд обманутых тебя окружат стаи, И в сердце вдруг вонзится лжи клинок. Двуличья путы обовьются вокруг ног... И сердце горечью наполнится до края. Но поздно! Позади миров порог. И в ад нельзя, и далеко до рая. Душа твоя - путь потерявший к дому кречет, Хранящий взятый на себя обет молчанья, Скорбя от безутешного отчаянья, Обречена бродить в туманный тихий вечер По дюнам и волнам до века окончанья. Печален путь твой будет, человече". Умолк Господь. Старик потупил очи Да призадумался... Затем махнул рукой: "Всё ж не по нраву мне бессмертный здесь покой, Хотя, Господь, ты бед мне напророчил. С тоскою глядя на морской прибой, Меня Виола да сыны ждут очень. "Что ж, - молвил Бог. - Судить тебя не вправе. Всяк волен выбрать по себе мой божий дар. Испей из чаши чудодейственный нектар, Лети на Землю да броди по ней на здравье". Рыбак пьёт зелье, испускающее пар, И растворяется на райской переправе. Стремглав летит душа с небес на Землю, И над волнами чайкой мечется душа. А разъярённый океан, челнок круша, Нёс к берегу его, где разуму не внемля, Ждала Виола, на ветру едва дыша, Средь брызг солёных и осколков кремня. Вот найден чёлн. Душа втекает в тело. Румянец слабый появился на щеках. Воскрес старик на днище челнока, И, взяв кормило в руки, принялся за дело, Как будто не было визита рыбака На небеса, да и беседы с Богом смелой. Корму подставив яростному ветру, Остатки паруса с трудом на мачту вздёрнув, Назло и вопреки стихающему шторму Он шаг за шагом, час за часом, метр за метром Плыл к берегу навстречу зову горна, Что в темноту летел со скал с маячным светом. И вот удар, и скрежет дна о рифы. Чёлн - вдребезги, старик - в кипящей пене. И уж с небес он слышит ангельское пенье, И уж летят, поживу чуя, грифы К прибою бурному и ждут, храня терпенье И на скалах застыв, как мрачные халифы. Господь всесилен. Брег песчаный смело Рукой незримой к старику придвинув, Взвалил его крутой волне на спину. А та, играя и резвясь, его умело И бережно внесла на брег пустынный, Где дом его стоял на сваях белый. Их край унылый солнцем озарился. На брег зари зрит лучезарный лик, А на песчаном берегу лежал старик, Да лёгкий бриз над брегом суетился... В янтарном свете утренней зари Наш юноша в объятьях с солнцем слился. Блеск нестерпимый с пляжа вдруг ударил В окно избы, где поселилось горе; Где спали все, уставши ждать, что море Вернёт отца их, наигравшись им в угаре Хмельных страстей и с ураганом споря. Никто не верил, что домой вернётся старец. Виола с братьями распахивает двери, Летит по пляжу, даже ветер обгоняя, Надежду робкую в душе всё ж сохраняя, Что жив отец... И вот, глазам своим не веря, Она предстала пред телами. Грифов стая Со скал слетела, недовольная потерей. От юноши янтарного не может отвести Виола глаз своих прекрасных синих. Не видела она прекрасней лика линий В краю родном, где начала цвести. Забыт отец средь водорослей в глине... Лишь сыновья берутся в дом его нести. Виола с братьями унять не могут дрожи. В слезах сидят, не смея слова проронить. Ждут, что вот-вот судьбы прервётся нить Отца их, что в беспамятстве на ложе Меж смерти сумраком и жизнью просит пить... Так пламя свечки воск упрямый гложет. Старик пришёл в себя лишь на закате. Ужасен вид его, растерянность во взоре. Понять не может, отчего же море Вдруг жизнь оставило ему, когда в захвате Он смерти был, и волны, как собаки в своре, Чёлн рвали средь Нептуновых проклятий. Смерть отступила, хоть упорно билась... Что значит смерть пред нами, коль Спаситель, Как смерти или жизни не просите, Лишь сам решает, чтоб желанье сбылось. Он сам просеет души в своём сите, Держа в уме, что будет, есть и было. Жив, жив отец! Как рады его дети! Припав к груди его, Виола как рыдает!.. Не ведает ещё, природы дщерь младая, Что сердце уж её в любовной клети, Как птица, бьётся, чувствам лишь внимая. А разум где ж? Увы, попался в сети. И нет конца расспросам да объятьям, Рассказам старика о злоключеньях. Но вот дочь тихо молвит в заключенье: "Скажи, отец, ты мне и моим братьям: Кто тот, что был с тобою в приключенье? И почему он мёртв? И в странном платье?" Старик всё рассказал им без утаек: Про то, как невод вытащил из волн он, Про то, как царь морской был гнева полон; Про то, как крики разносились чаек, И океан был яростен да солон... Но дальше - темнота, и память тает. Он помнил, как в челне своём очнулся, Как ураган остатки паруса трепал, И дождь, как плетью, по лицу хлестал; Как над кормилом он без сил согнулся, Чтоб чёлн к волне кормою стал И носом к берегу родному повернулся. "Пусть нынче я вернулся без улова, Но жив я. Грех судьбу клеймить. А юношу в подарок ты прими, - Старик-рыбак сказал седоголовый. - Хоть на куски его ты разними, Он будет тих да глух, не вымолвит ни слова." С поклоном дочь подарок принимает, Да с братьями к сараю волокут. Находят там, в углу глухой закут Да и на сено тело опускают. Хоть мёртв янтарь, но линии влекут. И как во тьме он желтизной сияет! И потянулись тихо дни за днями. Рыбак чуть свет уходит на челне По тихой, едва вспененной волне, На каждодневную рыбалку с сыновьями. Виола же с тоской наедине После хлопот глядит в окно часами. И чем же девичья душа полна, Когда томится думой непонятною? Когда в головке бродит мысль невнятная? То вдруг накатит, то отступит, как волна. Любовь, конечно же - история занятная... То ль в свет, то ли в пожар погружена. Как ночь придёт, крадётся дщерь к сараю Под бледным ликом благостной луны. Лишь тихий шёпот плещущей волны Да тень скалы, что к звёздам пик вздымает, Как всем влюблённым с самой старины, Ей в тайне её робкой помогают. И над янтарным мёртвым, хладным телом, В истоме сладкой наклонившись, чуть дыша, Как сон мой призрачный, безумно хороша, Она проводит ночь в порыве смелом. А на рассвете в дом бежит, спеша, И к завтраку встаёт белее мела. Дни тают, будто снег. Виола с ними тает. Рассеян взгляд, всё валится из рук. Нейдёт из сердца девы милый друг. То оживить его она весь день мечтает, Не в силах выдержать любовных мук, А то разбить его - к ней мысль приходит злая. То запоёт любовь, то стонет от удушья, От обожания до ненависти - шаг. А между сеном и соломою ишак Стоит недвижно и зовётся "равнодушьем." И как здесь не попасть впросак, На перепутье чувств попавшим душам?! Увы, нам проходить дано пороги На бурных реках чувства вновь и вновь. Мы разбиваем лоб и сердце в кровь, Хоть и в любви есть опыт предков многих. Они в любовный сваливались ров, В прах сердце разбивая и ломая ноги. Но раз в тумане на границе дня и ночи Виола заблудилась между скал. Напрасно взор её блуждающий искал Тропу до дома среди сонма прочих Тропинок. Сверху месяца оскал То прятался, то появлялся в белых клочьях. Так шла она какой-то узкой тропкой Куда глаза глядят, сама ещё не зная, Что ждёт её в конце судьбина злая. Задумчив лик, полна надежды робкой, Что дом найдёт свой у прибоя края С качающейся у причала лодкой. Шла долго, коротко ль блуждала в белом дева В туманном сумраке ущелий и хребтов. Как долго шла, сказать вам не готов, Но знаю, что там не было ни древа, Ни речки шёпота, ни огонька костров... Ах, как она отца боялась гнева! Вдруг чует долгожданный запах дыма, Бежит стремглав по узенькой тропе, От радости чуть песню не запев. Но опасаясь, что в тумане может мимо Пройти, во тьме жилища не узрев, Всё ж ловит запах, что ведёт незримо. Туман из белого становится жемчужным, Переливается мерцающий туман. Всяк путник, кто в него не зван, То место обойдёт путём окружным. И витязь гордый, и военный караван - С оглядкой всяк пойдёт маршрутом южным. Виола ж по тропе брела на север. Густел туман... Вдруг перед ней гора. Недалеко уж до багряного утра. Идёт с мечтой о хлебе да согреве. Уж к дому вроде подойти давно пора. Глаза слипаются, невмочь идти уж деве. Тропа внезапно подвела её к пещере, Два идола пещеру сторожат. Виола, от волнения дрожа, Подходит к ним. Никто рыбацкой дщери Не ждёт здесь. Только вороны кружат, Да на шесте лишь череп зубы щерит. Шёл из пещеры дым да запах серы, Да заунывный колдовской напев. И отблески костра средь редких древ В тумане танцевали красно-сером. Так мечется гривастый красный лев, Когда добычу рвёт в траве усердно. К пещере дева трепетно подходит, Хоть в сердце затаился хладный страх. Ей знать бы - нет тепла в чужих кострах, Как нет веселья в чуждом хороводе. Нога ступает девы в серый прах, Взор застывает на копчёном своде. В глуби пещеры возле жаркого камина Сидел да песню пел седой шаман. Дым травный уплывал в густой туман, Что отражал огонь цвета кармина. То ль спит Виола, то ль сошла с ума, Бредёт к шаману с неподвижной миной. (продолжение следует) | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
