(Личные версии одного перераспределения при молчаливом присутствии бармена.

Не verbatim.)

 

-1-

 

ЕГОР, БАРМЕН И ДР.

 

ЕГОР. Настолько привычным было начало, что сразу хотелось конца.

БАРМЕН. Сразу?

ЕГОР. Нет, не совсем сразу. Сколько мальчиков тут?

БАРМЕН. Раз, два - и обчёлся!

ЕГОР. А девочек? Это я даже считать не буду. Хотя . . . Девочек было ровно три штуки. Штука первая была та ещё штучка. Предвзятое отношение моё, может, и отталкивает, зато обычно благоприятно сказывается на стиле.

БАРМЕН (в никуда). А штучка она была ещё та.

ЕГОР. Бывает такое - сразу отмечает твой изуродованный интеллектом глаз

наличие единицы, достойной внимания. Правда, единицы эти чаще разочаровывают - это грустно, но пережить можно. Так вот, девушка явно хотела гадюшника - это такой тип, знаете, домашней выпечки: лавы в кармане, сопровождение на месте (оное может быть и без лавов, ей без разницы), а место самое такое, знаете, на уровне. Ан, нет, мало ей это, тесно и жмет, но еще больше жмёт то, что все вокруг такие, как она, ну, не ПТУ. И вот штучка (так и буду ее называть, имя-то не знаю)….

БАРМЕН. Пока.

ЕГОР. И вот штучка хочет в гадюшник - напиться в гавно, танцы под Лелека-Болека, водка "Арок", туалет такой, что в трезвом уме и не зайдешь. Вот

здесь она, чувствуя себя этаким халифом, и натанцуется, и назнакомится. Одно плохо - гадюшные знакомцы и знакомки воспринимают все всерьез и звонят после еще очень долго. Так долго, что это даже уже не забавляет.

БАРМЕН (протирая бокал). Но! - надо отдать ей должное - такое бывает не часто.

ЕГОР. Обычно это ответная реакция на чью-нибудь провокацию. Печально, однако штучка успешно "ведется", потому что, несмотря на весь свой ум и пресловутое мажорство, натура она импульсивная, и заставить ее что-то сделать очень легко. Просто - раз плюнуть. Именно это, а не желание поменять свой образ жизни….

БАРМЕН. Этого ей как раз -таки хочется меньше всего.

ЕГОР. …..заставляет ее время от времени примерять и чужую шкурку, и чужой гадюшник. Хотя, все это фигня неинтересная. Штука номер два была

проституткой.

БАРМЕН. Явление не очень дорогое и весьма распространенное в ночных клубах подобного пошиба.

ЕГОР. Да, в принципе, во всех ночных клубах. Потому смысла, говорить о ней, я не вижу. Штука номер три (сказочная троекратность срабатывает не

только в сказках, но и в этой долбанной жизни) была гораздо интереснее. Это был синий чулок за исключением очков как предмета, восклицательным знаком утверждающего и цвет, и размер чулка.

Никак не могу понять, почему меня так возбуждает это сочетание.

БАРМЕН. Может, ты ненормальный?

ЕГОР. Или наоборот? Может, я все-таки нормальный? Второе выглядит гораздо болеe безнадёжнее, чем первое. Хотя за нормальность мою голосует моё

голословие - если оно таковым является . Рисовки мои , хоть и самопальные, но, уверяю, очень трудоемкие. Ну так, я продолжу?

БАРМЕН кивает, ставя протёртый бокал на место.

ЕГОР. Как её угораздило прийти сюда - тайна, покрытая мраком. Может, чего не так случилось в мире?

БАРМЕН. Может, чего не так на чулочной фабрике им. Н. Крупской, а?

ЕГОР. Может, перепады атмосферного давления так сильно влияют на эту тонкую организацию?

БАРМЕН пожимает плечами, берется за следующий бокал.

ЕГОР. Короче, в этом месте и в это время одиноко за столиком сидела и чахла над "Оргазмом" девушка моей мечты. Вот, неожиданно для меня, всех

окружающих и, главное, для себя самой, она подняла вверх руку с зажигалкой. Слегка растерявшийся официант подскочил к ней и, уже

наклонившись, видимо, сам поразился своей прыткости.

БАРМЕН. Да, стереотип - это вам не какой-нибудь там кто-то!

ЕГОР. Чулок….

БАРМЕН. Сама она, кстати, была без них, что, однако, вполне компенсировалось выражением ее лица.

ЕГОР. ….решила, что веселье должно быть веселым и заказала текилу.

Официант мотнул головой и ускакал к бару. Чулок тут же потерялся, застеснялся, замялся и . . .

БАРМЕН (с изумлением). Закурил!

ЕГОР. Вот это, последнее, меня добило. Я встал и пошел. Определенно, нельзя позволить мечте всей моей жизни чахнуть теперь уже над текилой. Я сел

и улыбнулся. Именно в таком порядке, потому что если бы я сначала улыбнулся, а потом сел, улыбка пропала бы впустую, так как чулок

стеснительно клевал носом в ожидании Годо, текилы и ослабления внимания к ее скромной персоне со стороны бара, где топтался официант, глядящий на руки бармена, который глядел на чулок, который

глядел весьма внимательно на свои ногти. Я из вежливости тоже глянул на ногти. Как у орла. М-да! Может, это орлиный чулок? Она подняла

наконец голову, и у меня (стыдно признаться!) сладко защемило сердце – столько признательности было в ее робком взоре! Хотя очков по-прежнему не хватало на этом доверчивом лице.

Да, я - подлец. Да, я сел с ней рядом, потому что мне было скучно. Ну и что?

Она откашлялась и сказала: "Алёна".

"Голова зелёна", - почему -то подумал я и тоже откашлялся , но имени своего не назвал.

Она сказала: "Раз".

Ни один человек в мире не удивился бы так , как удивился в тот момент я. Единственное, что я мог сделать, это то, что я и сделал: "Два!" Разговор явно завязался . Но тут пришел официант и все испортил.

- Текила. - сказал он. И вот так бесцеремонно нарушив нашу идиллию, он развернулся, как гусар на каблуках, и ушел.

Я подумал: "Может, три?"

- Три. - робко вякнула она.

- Четыре. - как настоящий мужчина рявкнул я. И тут . . .

Она сказала: "Где ты был?"

И я, вспомнив, где я был, почувствовал, что краснею, и что ладошка ее уже мирно поселилась в моей руке, и сама она уже сидит в моем сердце,

а я глупо улыбаюсь, глядя на идиота-официанта, который (когда успел?) принес вторично заказанную (кем?) текилу.

"Это чево это со мной, а? А ты еще заплачь от счастья" - подумал я и вдруг так часто заморгал, что это заметил даже официант. Реакция его

помогла мне взять себя в руки.

- А в глаз? - поинтересовался я, и, презрев буквально все законы физики, он испарился и до конца вечера почему-то не показывался.

"Не дурак" - подумал я.

- Не дурак. - сказала она.

Неужели это происходит со мной? Здесь и сейчас в нарушение и опровержение всей моей неправильной жизни и сбившейся в комок постели? Надо попросить ее ущипнуть меня.

Я глянул одним глазом в сторону Северного Полюса и понял, она - не ущипнет. И ещё понял - не верю я в ее наличие. Поэтому и ущипнул. И тут же встал, направился к двери, но только через минуту понял, кто надо мной смеётся, подпирая косяк не то чтобы очень косой но все же саженью в плечах.

Миок.

Я всегда его так называю, несмотря на то, что имя это явно - не про него. В переводе с японского оно значит "камень, лежащий на вершине горы". Кстати, драгоценный камень, о чем неоднократно мне напоминалось. Что в нём было драгоценного, японцы без специальной просьбы пояснять отказывались, а я не интересовался, вызывая многочисленные и каждодневные обиды.

Я просто думал, что имя это без перевода гораздо слаще на вкус - будто вскормлен мальчик молоком и мёдом, будто не пьет мальчик пивко каждый день до отупения. При чем, я заметил, что только после десяти стаканов он может завалить, а раньше - ни-ни, что, по меньшей мере, странно, ведь мне-то он давно не интересен.

Однако - вот здесь я теряюсь - жить без него в последнее время стало немыслимо. А должно быть наоборот: ведь это я - звезда, это я позволяю себя любить, а он - жрец, красивый, не спорю, но всего лишь жрец, огнепоклонник с сильными руками и совершенно безмозглой бритой головой.

Дать ему по морде, что ли? Все равно простит и, главное, сдачи от него не дождешься. Да и не больно ему обычно.

Нет, сегодня не хочу, подумалось лениво.

- Ладно, присаживайся . . . Куда? Иди за стойку.

- Почему это? - остановился он в величайшем изумлении.

- Потому это.

- Чё, охренел?

- Повтори.

- Тебе нравится, что ли?

- Да, нравится. - и тут же уточнил, на всякий случай - Бить тебя по глупым твоим щекам .

- А если за шиворот и домой?

- А если заткнуться?

Он без труда скрутил меня и выволок за дверь. В машине я уже не плакал, утешая себе той мыслью, что она будет ждать меня и завтра, и я,

конечно же, приду, наврав чего-нибудь этому коню с . . .

Да что со мной, в самом деле?!

 

ЕГОР, КАТЯ И ДР.

 

- Текилы. - со вчерашнего дня интонация даже не изменился.

- Текилы? - перебил я заказ - А не погорячились ли вы, девушка?

- Алёна - напомнила она.

"Глупая, я помню. И помнить буду всегда", - несколько по-пижонски подумал я. Но вслух пижонствовать не стал. А просто молча сел.

- Ты разведчик?

"Я просто - из другой команды", - подумал я совсем не по-пижонски. Но вслух опять-таки не пижонствовать не стал. Так, а теперь что сделать? В качестве разнообразие можно было встать, а потом сесть со следующим ее вопросом. "Ванька-встанька", - подумал я, как дурак.

- Ванька-встанька и дурак - сказала она.

И тогда я поцеловал ее. На вкус она была как текила.

- Как текила? - спросила она.

- А это - обязательно? - мой божественный рот открылся в первый раз за это свидание. Свидание? Это я подумал?

- Я бы сказала, что на свидании обычно не молчат. Но, боюсь, ты рассердился бы.

- За что?

- За "свидание" и за то, что сам так подумал.

И тут я снова ее поцеловал. Неожиданно над нами выросла гора.

- Он - мой.

"Козел", - грустно подумал я, а в слух сказал вполне дружелюбно:

- Ага.

Это были не десять, все пятнадцать стаканов пива. Вот только, где он успел? Хотя какая мне разница? Ведь я уже свободен.

Правда, сказать ему об этом еще не успел. Или просто пока не знаю, как это сказать. Он же тоже человек. Ах! Мне, похоже, жалко его. Пустое! Себя же мне жалко больше. Да и люблю я себя намного больше, чем кого бы то ни было. Чем . . . Нет, её я люблю больше всех - больше множества себя, отражённого в каждой отражающей поверхности, пойманного каждым жадным взглядом, лучшего и единственного - как я о себе!!

И, тем не менее, я сделал это. Сделал самое главное - признал. Значит, теперь я могу представиться.

- Егор. - сказал и эффектно, как мне показалось, обратил к ней свой лик. Странно, от привычек избавится сложнее.

- Рыжик, ты сдурел? - спросил он.

- Нет, лысик. А что? - миролюбиво ответил я.

- Дама получит, - предупредил он. - Ты же знаешь, на тебя рука не поднимется. Поэтому рыженький поднимается и идет за мной, - убеждал он меня. - Мы забудем синий чулок. Кстати, где твои очки? - он даже заставил себя приветливо улыбнутся, обратив красивое лицо со своего верха в ее низ.

"А ведь я действительно - его", - с ужасом подумал я.

Я даже, по-моему, вслух испугался.

Чулок подняла руку с зажигалкой, и из темного угла, откуда-то сбоку, выступил и всё наступал, и наступал, пока не выпер лысого за дверь, огромный вышибала. Я все еще восхищенно смотрел на его широченную спину, когда она сказала:

- Ты думал, больше, чем он, и не бывает? Как его зовут?

- Откуда я? . . . - начал я, но вовремя сообразил, о ком она.

- Я не смогу тебя так любить.

Я вздрогнул.

- Только попробуй.

- Даже и пробовать не буду. Мне так не интересно.

"Интересно, долго я еще буду переходящим призом? Я, что же, ошибался, что ли? Васисуалий Лоханкин и его роль в жизни человечества - это вам что, шутки?", - в тоске я чуть было не кинулся вслед за . . .

- Так, как его зовут?

- Бугай. - сказал я угрюмо.

- Судя по имени, он явно не европеец. А ты, значит, Егор?

- И что же это значит, позволь спросить?

- Ничего. Кроме того, что ты - мужчина из моих снов. - сказал чулок, вдруг перестав быть чулком, а, напротив, преображаясь с каждой минутой в

то, определения чему я ещё не мог подобрать. И опять неприятное чувство, слово меня обманули, словно что-то очень важное, что-то касающееся меня и только меня, подсмотрели в щёлку, посетило меня, уже потерявшегося, как старая дева в одиноких своих циклах, тихо и печально, и также покинуло, потому что она улыбнулась мне открыто и честно.

- Катя.

- Я так и понял.

- А ты по-прежнему Егор?

- По-прежнему. А почему ты больше не Алёна?

- Голова зелёна! - и она засмеялась.

Мне было совсем не смешно, но вдруг я услышал, как кто-то смеется. Ну да! Это я смеялся! И крыша, по всей видимости, уехала, и Бугай, это точно, ждал за дверью клуба, и Катя, это ей было известно, получит сегодня (чего в её жизни, готов спорить, никогда не было), а я смеялся и смеялся. Потом взял её за лапку и повел через весь зал, через кухню, через сутенеров, неизвестно, почему, столпившихся у большого холодильника (может, кризис жанра?), на улицу, на мостовую, почему-то живо напомнившую мне Львов, на мой диван, в конце концов!!

 

МИШУК И ЕГО МАМОЧКА

 

МИШУК (швыряя банку в угол). Двадцатая.

МАМОЧКА. Миша! Перестань, я прошу тебе! Ну, хочешь, я схожу к нему?

МИШУК. Мам! Да брось ты, в самом деле! Что ты можешь ему сказать? Что, вообще, можно сказать этим глазам? Просто бред какой-то! Как

представлю, эти губы, старательно плавящиеся в недоуменную усмешку!! "Скепсис"! Мы называем это скепсис!

МАМОЧКА. Мишук, ты совсем пьяный.

МИШУК. Мам! Дай еще пива!

МАМОЧКА. Мишук, мальчик мой, хватит! Ну, пожалуйста!

МИШУК. Что - "хватит"? Не надо говорить мне "хватит"! Я сам - с усам! А,может, отрастить себе усы а- ля "Песняры", а? Мам, как считаешь, мне пойдёт?

МАМОЧКА. Миша-малыша, тебе все идёт.

МИШУК. Ну да, подлецу все к лицу. Мам, а почему ты меня в институт не отдала? Я что, такой тупой?

МАМОЧКА. Миша, сам знаешь, что не тупой ты. Просто денег у меня не было. Вот и всё.

МИШУК. И всё?! И ты считаешь, что это нормально? Не дать мне даже попробовать? Ну, я имею в виду, своими силами. А?

МАМОЧКА. Не хотела, чтоб ты сломался. Я тогда этого очень боялась.

МИШУК. А сейчас не боишься, значит? Я когда увидел ее, сразу понял - пиздец это, по - другому и не скажешь. Вот она - золотая серия, умная-преумная, а уж какая красивая! Ты видишь, даже привычка цитировать в полном безразличии к тому, поймут меня или нет - все от него.

МАМОЧКА. Каким бы он не был, Миша, он человек, и не поступит он так с любовью.

МИШУК. Любовь! Вот такая большая любовь, уже отразилась в этих глазах, уценилась и уволилась по собственному желанию.

МАМОЧКА. Мишка, а может, все обойдётся?

МИШУК. Мам, да уже и обошлось всё. Всё и без моего участия. И, подумать только, опоздал-то я на каких-то там полчаса. Прихожу, а он уже себя не помнит - красный, на глазах слёзы крокодильи и током от него лупит.

МАМОЧКА. Спи давай. Спи, сынок.

МИШУК. Телефон рядом поставь.

МАМОЧКА. Вот он, вот он. Спи спокойно. Всё будет в порядке. Спи.

МИШУК. Я люблю тебя, мама.

 

КАТЯ И БАРМЕН

 

КАТЯ. И вовсе я не была синим чулком! С чего они, оба дурака, это взяли?

БАРМЕН кивает, протирая бокал.

КАТЯ. Просто мне было просто расти в доме, в теплице при маме и папе. А главное - я вовсе не была одинокой. Нет, я не спорю, я не привыкла - нет, не так - не в моих привычках ходить куда бы то ни было в гордом одиночестве.

БАРМЕН (жеманно). В этом мне видится дурной вкус.

КАТЯ. А почему я разговариваю как чулок? Странно. Тем более мне кажется нецелесообразным - вот опять! - посещать одной места, куда приходят

веселится. Я же не герой Хэма, в конце концов. Я и пить-то одна не люблю. Очень тихо добавлю - я, вообще, редко пью. Но - не могу не

отметить - здоровьем Бог не обидел. Так, а чего я там оказалась?

БАРМЕН. Егор.

КАТЯ. Ах, да! Егор. Я влюбилась в него так . . .

БАРМЕН. Всмятку.

КАТЯ кивает.

БАРМЕН. Как только увидела, так сразу и всмятку.

КАТЯ. Личность известная не только в питейных заведениях и на телевидении местного покроя. Личность, известная своими попойками и постоянными акциями самоутверждения.

БАРМЕН (жеманно). Хотя я всегда думал, что уж ему-то это делать не зачем.

КАТЯ. Я не чулок, вернее, я не просто чулок. Это он зря так. Я в своём чулочном мире - да что ж это такое! - занимаю положение, которое

ничуть не меньше его в его. Я, например, плаваю хорошо! Каково?

БАРМЕН кивает, берётся за следующий бокал.

КАТЯ. А ещё я умею глубоко смотреть в глаза.

БАРМЕН. Действует на все сто во всех ста.

КАТЯ. А ещё…. Блин! Вот это самое "ещё" и есть моя проблема. Дело в том, что я просто теряю дар речи, как только вижу настоящего стоящего

мужика.

БАРМЕН. Понимаю.

КАТЯ. Я просто пассую, сдаюсь и плавлюсь. Со мной можно делать всё, что душеньке угодно. Только почему-то ни одна душенька этого до сих пор

не сделала. Я имею в виду, настоящего стоящего. Они как-то неправильно на меня смотрят.

БАРМЕН. Как Егор сегодня.

КАТЯ. Нет, вчера. Или когда? Ну, короче, как будто я действительно чулок. Зато птенцы безусые . . .

БАРМЕН. ….если учесть, что птенцы усов не носят не то, что до определенного возраста, а вообще не носят, значит - эти птенцы в вихрах и нос в табаке.

КАТЯ. …..льнут и жаждут …..

БАРМЕН. Что-то, связанное с Венцем, полагаю.

КАТЯ. ...а мужчины с поджатой губкой уходят. Вот и приходится - с тяжёлым вздохом - отрываться на пацанах. А что делать? Любовь приходит и

уходит, а хочется почему-то всегда.

Хм, мне стало окончательно ясно и бесповоротно понятно, что Егор – мужчина, а я - должна. Вот и получилось, что никакой я не чулок.

Мы в атаку не кидаемся, за это . . .

БАРМЕН. Так, а кто это мы?

КАТЯ. С явным интересом спрашиваю себя я. И сама же еле слышно отвечаю: Мы - чулки. Вот. Короче, я это сделала, и все тут. Хоть тут, хоть тут - с

таким, как он, можно (и даже нужно) и в автобусе, потому что знаешь, он - защитит.

БАРМЕН. Вот только Бугай защитит ещё больше.

КАТЯ. Это я сразу поняла.

 

ЕГОР - ПОЧТИ ЧТО ПРО СЕБЯ

 

Утром главное - не смотреть. Проверено.

Не выдержал и посмотрел.

Вот вам фокус! А мы-то оказывается давно смотрим.

Как это Мишук говорит? Я сам - с усам. А может, отрастить себе усы а-ля "Песняры"? Ну, свет мой, зеркальце, скажи: пойдут мне усы или нет? Впрочем, о чем это я ? Мне всё идёт.

А круто я вчера с Мишуком! Побежал, наверное, к мамочке, напился в сопли и плакал, плакал . . . Какая я все-таки скотина. Но - согласитесь! - привлекательная скотина!

- Какая у тебя скотская рожа.

- Ах, эти утренние постельные разговоры! - я даже не обиделся.

- Жаль, что я очки из принципа не ношу. - она даже позы не переменила.

- Это просто счастье, что ты их не носишь! Просто счастье! - она так отбивалась, что мне стало ещё веселее.

Нет, ничего не изменилось со вчерашнего вечера. Я понял это, как только проснулся, потому что её дыхание было все таким же остро осязаемым, её глаза были моими глазами, её руки, как печать, лежали на моём сердце с самого моего рождения. Я знаю, как это звучит. Совсем не обязательно сооружать умную усмешку эрудита, который угадал место отловленной цитаты, но ночь провёл не с ней! Не с ней!

- А завтрак?

"Господи, это она мне говорит?" - я глянул на неё.

Она подняла брови, слегка, а потом правую бровь приподняла ещё выше, будто сочла предыдущий подъём недостаточным для такой тупицы, как я. Асимметрия. Яркие веснушки. Надо будет пересчитать их на досуге.

- Ты любуешься собой. - она не осуждала, а констатировала факт.

- Я любуюсь моей налаженной жизнью.

- Солнце и розы?

А ничё у неё с иронией, всё в порядке!

- Ах, как я жил до тебя? - у меня, боюсь, иронии было маловато.

- Меня гораздо больше интересует вопрос, с кем ты спал до меня.

- Какое это теперь имеет значение?

- Пижон.

- Пижон. - согласился я по-быстрому.

Всё-таки я ещё не привык к ней. Она такая терпкая, что всё остальное сразу показалось мне безвкусным. Кстати, вот оно - объяснение моему скотскому поведению!

Это не я виноват, нетушки. Нет-нет-нет. Сами все вокруг. От радости я пританцовывал около постели как молодой мексиканец. Вот, например, почему у мексиканцев такая острая кухня?

- Ты никогда не задумывался, почему у мексиканцев такая острая кухня?

- Потому что пресное не любят! - мы одновременно крикнули это, при чём, оба, несмотря на то, что вопрос был адресован мне, и я быстро и ловко накрыл мексиканским пончо моего стройного Санчо.

- Не такой уж и стройный этот твой Санчо.

- Зато мой, и ничей больше.

- Не знаю, почему, но ты совсем не внушаешь мне доверия.

- Ты тоже. - лихо парировал я, а потом добавил - Моя любовь в один обхват.

 

МИШУК – САМ НА САМ

 

Ровно один обхват моих натренированных на девочках рук - вот и вся история.

Легкий, предпохмельный - я же ещё не встал - бред, когда все кажется возможным и выполнимым. Можно представить, как просто заменить его на кого-нибудь. А ещё лучше, на кого-то, пользуя туманную конкретику, говорю я себе, пока птицы не проснулись и не развеяли то, что навеяно горечью во рту и такой безмятежностью в голове. А ещё можно сделать вид , будто меня здесь нет.

Но я знаю, я здесь. И ещё я знаю, что встав, я найду себе что-то ровно на один день, пока хмель до конца не выветрится (но это лишь в том случае, если сегодня я опять не напьюсь). В таком состоянии обычно берут города. Правда потом всё равно придётся и думать, и, что крайне неприятно, что-то делать. Надо решить - как дальше жить. Хотя я, наверное, зря муссирую ( его словечко!) эту мысль.

И постель пока не противна, и жажда вполне переносима. А потом можно употребить кофе. А потом можно употребиться в ванной, чем и успокоить себя до выхода в свет, а если повезёт, то и чуть больше.

Однако постель чужая сегодня неизбежна.

Понимаю, понимаю, и уже достаю из широких штанин, болтающихся в свободном порядке на массивном шишаке кровати (ах, Егор, эстет доморощенный! ведь всё же - для тебя). Помню, ты как-то меня успокаивал и оправдывал перед самим же собой (да и мной, наверное, тоже) ты сказал с милой своей иронией: "Не волнуйся, это же ради жизни на земле".

А я так отчётливо видел тебя в этот момент, как никогда больше - в сущности, такой хороший, и даже не по тому, что любимый, а просто хороший.

И я сказал: "Эта жизнь называется Женя".

Стоп! При чем здесь Женя?

Ах, эти похмельные постельные глюки!

Ах, это псевдококетливое междометье!

Ах, кто-нибудь в этом мире мне поможет провалиться в целительный сон? Мне очень нужно вырубиться. Правда!

 

ЕГОР – СОВСЕМ ПРО СЕБЯ

 

Сомнений не было: она - это самое лучшее, что случилось со мной за истекший год.

Ах, ты подлец! А Мишук?

А что Мишук? Кто такой Мишук? Не знаю никакого Мишука!

Я вовсе не питал иллюзий по поводу своей, равно как и окружавщих меня, нравственности. При чём, никогда. Вот и сейчас я был далёк от мысли обвинить кого-то в растлении столь драгоценной персоны. Но также далёк я был и от раскаяния.

Многие думают, что так легче жить.

Ни фига подобного! Именно так жить, как живу я и ещё целая толпа, численности которой хватит на маленькую армию, именно так жить тяжелее, труднее и, вообще, безнадёга это. Потому что врать себе при подобном раскладе не то, что не получается, просто смысла нет.

Я, однако же, не чувствовал себя раскаявшимся грешником, вернувшимся в лоно, положенное мне природой. Я просто чувствовал каждой клеточкой своего тела, что я не в состоянии обидеть ее, что я - вот ведь как! - даже не испытываю желания подрессировать её. Вдруг показались такими неловкими и неуклюжими все предыдущие ахи-вздохи и постели. Всё потерялось и растаяло окончательно в серой дымке - что там на улице? осень? - осени.

Странно, я, такой патологически ревнивый, преследующий все то, что было до меня и, стало быть, меня не касалось, я даже и знать-то не хотел ничего про неё. Раньше я всегда удивлялся: вот Мишук, как он жил до меня? как он, вообще, смел до меня жить? Меня это злило, его пугало. Однако же сам я оставлял за собой право не то что на некоторую свободу, на полную свободу. Думаю, от того я благодарен ей, что она сделала меня человеком, кем, собственно, и положено мне было быть. Обыкновенным таким человеком. Вот только если она меня бросит, я ее, конечно же, убью.

- Не думаю, что ты способен на убийство.

- Это почему ещё?

- Потому что ты сам слишком живой. О смерти - как реальной, так и иллюзорной - ты не думаешь вообще. Такого слова просто нет в твоем лексиконе, в голове и . . .

- . . . и, - игриво начал я, и вдруг осёкся. Почему мы говорим об этом? Ярко вспыхнуло и погасло моментально что-то, зрительную память о чём я тут же выгнал из комнаты и постели (мы все ещё были в ней)

- Знаешь, я, пожалуй, ошибся. Никакой ты ни чулок.

- Да? А кто же?

- Ты, - начал я было, но выкрутился - . . . " ты - из приснившихся стихов последняя строка".

- Выкрутился. - она была явно недовольна этим фактом.

- Это всё - моё высшее образование. Ты уж прости мне его.

- Меня зовут Катя, а не Бугай. Ты ещё помнишь? И мы с тобой на -равных. Это тоже следует запомнить. Понятно?

- Так точно!

- Гороховый!

- Так точно!

- Трус.

- Трус гороховый? Недурственно, недурственно.

- Ну-ка дуй на кухню, пока я сама этого не сделала.

- Вот этого я вам позволить не могу. Простите. - стараясь быть официальным, сказал я, печально склонив голову на бок. Как терьер, подумалось вдруг.

- Ресси, ко мне! - сказала она. И, конечно, я не мог её ослушаться.

 

МИШУК – САМ С УСАМ

 

Фокс-терьером, собакой игрушечной,

лысым пуделем в сумрачной мгле,

я бежать не устану по краешку,

раз меня обещали тебе.

Я устал и совсем потерялся,

я не нужен и тяжек себе,

я застыну собакой бегущей,

беглым облаком, слезкой во сне.

Мишук застонал и резко сел на кровати.

Почему я всегда говорю "кровать", а Егор называет это постелью? Объяснить то, что происходит со мной, наверное, не смогу. Одно знаю точно, хотя никогда вслух это сказать не решался.

Я - не ненормальный. Напротив. Я - нормальнее всех остальных, меня окружающих, вместе взятых.

Я - не голубой. Я хотел бы обладать всеми женщинами по очереди, пока не упаду мёртвым и иссякшим на поле брани и любви. Просто дело в том, что только рядом с ним, с этим самовлюблённым засранцем мне так хорошо, что никакой секс не идёт с этим чувством ни в какое сравнение.

Может, любовь? Может, и она.

А только от этого мало что меняется. В сущности, не меняется ничего. Я не могу без него. И какое-то время мне казалось, что ему также хреново без меня. Но я ошибся. А ошибка резидента стоит, как известно, дорого самому резиденту, ибо под угрозой находится его миссия - если жить и дышать, это миссия.

Идти и рассказывать в очередной раз то, что наизусть знает уже не только он, бессмысленно по той простой причине, что он - глух. А я нем.

Пить? А на дно каждой выпитой банки пива положат маленького Егора как удивительный приз, щедрый подарок от дурака-бармена?

Касаться его взглядом? сторожить в клубе? смотреть в глаза, которые смотрят не на меня? и думать, думать про счастье, внезапно упавшее на мою голову и ещё внезапнее свалившее с нее в направлении под названием «чао-какао-привет-винегрет»?!

Да я погнал! А сяду-ка я в "Кабриолет" и поеду в номера! Ловко я, а? Только надо сначала выпить.

 

КАТЯ – САМА ПО СЕБЕ

 

Мне понравилось у него дома. И на государственном диване тоже. И ещЁ я думаю, если он так ведет себя с каждой, то эти посменные каждые, видимо, уже скооперировались в коалицию скорбящих о тщете всего сущего. Или где-то в городе есть заветное место - что-то типа обрыва или надрыва. Потому что невозможно ведь жить без него после него.

До - конечно, можно. Не знаешь, с чем сравнивать, разве что с собой.

Я всегда говорю - я сама сделала бы лучше.

Но после его государственного дивана - нет, увольте, я отказываюсь. Это вам не шутки, в конце концов. Как представлю коалицию. . . ох, лучше не надо. Услужливо включается буйная фантазия. При чем, в камне. Так и видится мне скульптурная группа "Лаокоон и его сыновья" только без Лаокоона и его сыновей.

 

КАТЯ : ЕГОР

 

КАТЯ. Вечеринка, говоришь?

ЕГОР. Не заметно?

КАТЯ. Тебя в школе не учили, что отвечать вопросом на вопрос – это

невежливо?

ЕГОР. Меня в школе ни чему не учили.

КАТЯ. Очень жаль. Не правда ли, до черта содержательный разговор у нас получается? Скажи, зачем я сюда припёрлась?

ЕГОР. Ты припёрлась со мной. А меня пригласили.

КАТЯ. Зачем?

ЕГОР. За надом.

КАТЯ. Ты хотел его видеть или задеть?

ЕГОР. Честно?

КАТЯ. А ты так умеешь? Хотя, наверное, зря я так. Для тебя “честно “ – это сиюминутно. И уж в этом-то ты всегда открыт и виден.

ЕГОР. Задеть.

КАТЯ. Ты предсказуем.

ЕГОР. Но удобоварим, надеюсь?

КАТЯ. Нет.

Так сказала она и отошла в сторону пива.

А всем известно, что там, где пиво, там Мишук.

А где Мишук, там напряг.

Что-то все ещё бьётся: жилка - не жилка, но так упрямо! И настойчивость эта мешает мне любить мою сладкую девочку. Пронзает насквозь предположение, что он в этот момент делает то же самое.

Но хуже всего предположение, что девочка его так же сладка ему, как моя – мне. Но ведь если мне нужна только Катька моя, к чему эти мраки? Просто маргаритотереховасть какая-то, отчего ситуация приобретает ещё более театральный оттенок.

Ах, задекорируйте мне сердце изнутри!

Сколько можно думать и мучиться этим?

 

КАТЯ : МИШУК

 

КАТЯ. Привет.

МИШУК. Привет.

КАТЯ. Довольно приветливо.

МИШУК. Уж не ждала ли ты, что я тебя стукну?

КАТЯ. Так же, как и ты, думаю, не ждал, что я стану фиолетовой …

МИШУК (со вздохом). …в крапинку. Тебе чего?

КАТЯ. Мне – пива.

МИШУК. Понятно. Вот тебе пиво. Вот тебе улыбка, вполне добродушная. Ступай, чулочек.

КАТЯ. Вот как! Не чулок, а чулочек. Уже кое-что.

МИШУК. Ничего. Ровным счетом. Иди-иди, чулочек. Мне больно тебя наблюдать.

КАТЯ. А в паре с ним, значит, ничего, нормально?

МИШУК. Дай мне выпить положенных двадцать банок. И всё.

КАТЯ. На.

МИШУК. Послушайте, любезная текила, а вы понимаете, что выдыхаетесь с каждым днём?

КАТЯ. Он просто привыкает к моим градусам, как, немного раньше, привык к твоим. (изумлённо) Ну, ну, что ты? Перестань.

МИШУК. Что здесь можно сделать? Ну что с этой тупой башкой (бьёт себя ладонью по виску) и этой (кивает в сторону Егора) смазливой мордой

можно сделать?

КАТЯ. Неправильно ты, дядя Фёдор, вопросы делаешь: с собой что делать и куда себя деть. А ведь так просто всё вокруг. Скажи, что ты выберешь – “Жигули” или “БМВ”?

МИШУК. Смеешься, подвязочка.

КАТЯ. Смотрите-ка, ему всё хуже и хуже. Интересно, что является причиной чудесной метаморфозы – пиво или? …

МИШУК. Или. “БМВ“.

КАТЯ. А если выбирать между “БМВ“ и “Мерседесом“?

МИШУК. Не силён я в этом. А что лучше?

КАТЯ. Вот видишь, Бугайчик, ты сам и ответил на все свои вопросы: во-первых, человеку свойственно выбирать, во-вторых, выбирает он самое

лучшее, а, в-третьих, очень боится он прогадать.

МИШУК. А в-четвертых, “Бугайчик“ – это следствие употребления алкоголя или? …

КАТЯ. Или. Уж очень ладно мы ведём с тобой разговор.

МИШУК. Ах, ах! К чему бы это?

КАТЯ. Да ни к чему.

МИШУК. Ну так пойдём.

Так сказал я и увёл её.

Нет, не по тому, что подумает сейчас Егор.

Ему ведь на время, а мне – на жизнь. Жалко всё это звучит. Да и вид я, наверное, имею жалкий. Но счастье это жалким не назовёшь. Вот и отворился я, чтобы выпустить из себя Егора.

Может, и в самом деле нам, гагарам, не доступно наслажденье быть с ним рядом? Слишком драматичен и насыщен он. Редкая птица долетит до середины Днепра, редкий гусь свинье товарищ и редкая ты сволочь, Мишук. С точки зрения физиологии, так, вероятно, отличается режим работы желудка кролика и горностая. Но ведь травоядный не значит не настоящий, как, в принципе, плотоядный не значит кровавый.

Чего я тут рассуждаю?

Что, разве ни разу не было такого, - да на моих глазах и было! – что с ним ссорились из-за ничего с тем, чтобы разозлить его и быть изгнанными на время? Передохнуть, а потом, пусть и на лапках, вернуться за очередным зарядом? Мне повезло. Я сумел сделать для него кое-что – семь лет жизни пополам и такой же, ровно пополам поделенной постели.

Я больше не могу.

Мне нечего ему дать и нет сил принимать его, такого большого маленького ребенка. Ха! лишенный материнских прав, усыновлю-ка я девочку. По-проще. По-надежнее. Девочка эта - Куда? Вот ведь память, в натуре, девичья. Кошелек, видишь ли, у Егора! Тебе зачем кошелек, радость моя? Я – твой кошелек, твое такси, твоя постель. Твой я.

 

ЕГОР : МИШУК

 

ЕГОР. Совсем не так.

КАТЯ. А как?

ЕГОР. Жопой об косяк. Чего ты привязалась ко мне?

КАТЯ. Из чисто гигиенических соображений. Ты же знаешь, не могу выдержать больше трёх дней.

ЕГОР. А я тут при чём?

КАТЯ. Ты? Ты – ни при чём. Просто это мой любимый размер.

Вот и всё. Кроме кошелька, и забрать-то нечего.

Интересно, а Мишук ещё долго будет на него похож? Наверное, нет. Испаряется всё очень быстро, меж тем, как для того, чтобы вложить в него что-то, понадобился не день, явно.

А нравится мне моя отрешенность: как книга, остающаяся бесстрастной и беспристрастной, независимо от читателя. Или покупателя. В чем-то я дурак, в чем-то – нет, но в конечном итоге важно одно: умею ли я себя охранить ото всех для себя же самой. И уж совсем не важно, как я себя при этом чувствую. Потому что всем и каждому скажу и покажу, что мне – офигительно.

Я давно уже признала, что я – не Куклачёв. Да! Я –в восьмом ряду, и тот же зал, и то же место! А попробуй с арены, из центра, дотянуться.

Получится? Не думаю.

И неправда это. Не мой это размер. Или окрас персиковый не мой?

 

AT LAST!

 

Вся троица находится в одном помещении, но друг друга они не видят. Не зачем это. Лишнее просто. Короче, только не надо думать, что это - финал и все заплакали.

Просто это вроде интервью для сводки провинциальных новостей.

 

МИШУК. Да какой я Мишук? Меня зовут Миша. Михаил. Архангел. Я не отдавал себе отчёта в том, что происходило. Я был слеп. Да, я - не маленький ребенок, и никто не заставлял меня это делать. Также как никто, кроме меня, не заставляет меня сейчас. Я поддаюсь влиянию легче, чем старая дева и ее мама вместе взятые. Я в этом не виноват. Я не виноват в том, что довел себя до такого. (после глотка пива) Я, конечно, виноват, что не сбежал раньше.

КАТЯ. Простите, а кому какое дело до того, что произошло и происходит между тремя чужими вам (да и себе, на всякий случай) людьми? Простите, а кто сказал, как можно, чтобы не было мучительно?

То, что так нужно, знаю. Но вот как можно - нет, увольте, мы и сами с усами. Ну, в смысле, они в усах, я в трусах. (после глотка текилы) Случайный каламбур!

ЕГОР. Не случайна троекратность - я это уже говорил где-то и когда-то. Плохо только, что готовых к ней оказалась ровно в три раза меньше, чем требовалось. И все же приятно нести ответственность. Хоть за что-то в

этой долбанной жизни я могу ответить, наконец, с чистой совестью. Хоть за что-то позволили.

Правда, есть у меня подозрение, что потому и позволили, что это - самое трудное. До остальных мелочей не допускался, потому что мелочами они и были. Сложно осудить себя. Но ещё сложнее - не осудить другого. Я - вот что стоит во главе вселенной. Знаете, и если я действительно так считаю, я, пожалуй, и понесу ответ.

(после просто глотка) За незаданный, кстати, вопрос.

КАТЯ. Он - лучший.

МИШУК. Он - лучший.

ЕГОР. Но не любимый.