Памяти хозяина 480-ой квартиры

дома 28, что по Олимпийскому

проспекту в Москве посвящаю.

Это был обычный, совсем обычный день конца мая. Обычностью этот день веял отовсюду. Обычный поход в институт, обычное пиво после третей пары, обычные люди на улицах и обычные поезда в метро, обычные задания на дом.

Вернувшись домой, я некоторое время провалялся на диване, смотря телевизор, попытался срифмовать еще несколько строк для своей поэмы и сел за арабский.

Углубившись в его изучение, я не заметил, как пролетели четыре часа. Сообразив сколько прошло времени, я решил, что на сегодня с меня хватит изучения правил и зубрежки слов и, отложив учебники в сторону, я встал из-за стола, чтобы выйти на улицу, подышать вечерним московским воздухом.

Быстро одевшись, сказав родителям, что ухожу прогуляться, терпеливо выслушав их напутствия о том, чтобы я был не очень поздно, я вышел на улицу.

На улице шел дождь. Нет, не ливень, за стеной которого не видно и в двух шагах, а обычный моросящий дождик. Такие дожди часто бывают в Москве весной, я даже заметил, просиживая ночи напролет за какой-нибудь интересной книжкой, что чаще всего они начинаются около шести-семи часов вечера и стихают лишь к четырем утра. На утро, после такого дождя, в воздухе чувствуется влажность и можно увидеть еще не успевшие высохнуть лужи-следы его ночного присутствия.

Мгновение я стоял под козырьком подъезда, раздумывая об этом дожде, а после вошел в его пелену, заняв голову чем-то другим. Я решил отправиться к своему приятелю, который жил через дом от меня. Его квартира практически всегда была свободна, и там всегда было много народа. Это было одно из тех немногих мест, куда я всегда мог приходить, зная, что я не буду лишним, и меня не попросят уйти, по крайней мере, одно время мне так казалось. Это было место, где я мог, расслабившись с бутылочкой третей Балтики в кресле, забыть о насущных проблемах, представить на суд собравшихся свои новые песни или просто ничего не делать. И вот, закурив уже мокрую от дождя сигарету, я медленно побрел в сторону этого маленького однокомнатного притона.

Мокрые улицы были практически пусты: лишь одинокая женщина с авоськами торопилась домой кормить сына лоботряса, лишь какой-то мужчина долго возился с замком своей иномарки, тщетно пытаясь его закрыть, и лишь маленький старичок с зонтиком, одетый в еще советского производства синие спортивные штаны, стоял на тротуаре и курил Беломор, наблюдая за тем как его собака ищет себе кустик.

Я подошел к большой железной двери, выкрашенной в светло-серый цвет, и привычным движением набрал на домофоне номер нужной мне квартиры. Раздался длинный гудок, потом еще один и какой-то голос произнес:

 

- Смольный!

- Зимний! - ответил я, узнав знакомый голос.

Дверь загудела и отворилась…

 

В квартире было темно, единственным источником света был работающий компьютер, который, как мне казалось, никогда не выключали. В углу, за дверью, на диване кто-то бряцал на гитаре, фальшивым голосом пытаясь напеть какую-то дурацкую мелодию, по середине комнаты высилось нагромождение различных предметов, на которых покоили свои бренные тела те, кому не хватило места на кресле или на диване. На маленьком лакированном столике, стоящем возле кровати, можно было увидеть все что угодно: недопитую бутылку водки, окруженную хороводом немытых стопок, доверху заполненные пепельницы, в которых тонкими, чуть волнующимися струйками дыма подавали признаки жизни не дотушенные окурки, несколько аудио и видео кассет, радио телефон и разную другую дребедень. Все это вместе создавало картину страшной бытовухи, но мне, почему-то, это казалось довольно милым, хоть зачастую и скучным.

Т. - хозяин, высокий парень с открытым лицом, приветливо пожал мне руку и опять сел за компьютер. Я поздоровался с остальными, терпеливо обойдя всю комнату, пожимая ребятам руки и целуя девчонок, рассказал пару новых услышанных в институте анекдотов и, отобрав гитару, стал наигрывать написанную три дня назад песню, которой успел уже всем изрядно надоесть….

 

Прошло несколько лет

 

Шел снег. Его крупные хлопья плотной стеной опускались на надгробья ……ого кладбища, покрывая их густой периной, пряча под собой имена и лица тех, кто нашел в этом скучном месте последнее прибежище. Я всегда любил такую погоду, особенно если она меня заставала за городом. Безветренный зимний день с температурой не ниже 7-10 градусов, когда снег неслышно закутывает все сущее в свои воздушные покровы, а деревья, с согнувшимися под тяжестью снежных перьев ветвями, притягивают взор и завораживают своим неземным спокойствием, унося тебя в «Зимнюю сказку» Гейне. Такие моменты, если в это время мне приходилось о чем-то думать или мечтать навсегда врезались в мою память и, сливаясь в ней в один большой образ «абсолютного спокойствия и умиротворения», представлялись мне позже лесом мыслей с нагнувшимися до земли, под тяжестью повседневных забот, ветвями мечтаний.

Я стоял перед уже больше года назад появившейся здесь могилой. Могильный холмик был полностью занесен снегом, и капельками крови на нем алела, положенная мною полчаса назад, пара гвоздик. Из пластмассового стаканчика я медленно, но жадно пил «Киндзмараули», между глотками затягиваясь, насколько хватало легких, уже восьмой сигаретой. Второй стакан, до краев наполненный вином, стоял рядом с цветами и своим красным ртом пожирал попадающие в него хлопья снега.

Это была могила Т.. Я не мог точно сказать, зачем я сюда приехал, почему выбрал именно это место и что намеревался здесь делать. Я никогда не был особенно мнительным и не имел привычки разговаривать с могилами. Я вообще впервые оказался на кладбище один, так как до этого, отдавая дань традиции, посещал их в составе довольно большого количества народа. Если быть точным, то на кладбища меня просто звали, будь то знакомые или родственники, предлагая «навестить» кого-нибудь из близких, но у самого подобных идей у меня никогда не возникало. Понять «зачем?» я не мог, но чувствовал, что приехал сюда прощаться со своей юностью, частичкой который был в свое время и Т. Почему именно на кладбище? Наверное, потому что ушедшее принято предавать земле, а Т. был первым из близких мне людей моего возраста, кто отошел в мир иной и если уж я решил «похоронить» свою юность, то пусть она лежит рядом с ним, а он за ней присмотрит.

Я пил вино и думал. Кем был Т. в моей жизни? Другом, хорошим приятелем или просто знакомым? Что связывало меня с этим человеком? Я очень удивился, поняв, что впервые задался подобным вопросом, хотя всегда любил копаться в природе своих отношений с окружающими. Я мог рассказать, как отношусь к десяткам людей, и как они относятся ко мне, но почему же я никогда не думал в этой плоскости о своем общении с Т.?

Я стал вспоминать, мне хотелось вспомнить каждый день, каждую минуту, когда мы были вместе, но……. Ах, эта отвратительная черта человеческой памяти, все слилось в один большой и расплывчатый образ, из-за которого я даже не мог себе четко представить его лица. Все перемешалось, никакой хронологии. С большими усилиями мне удалось расчленить этот образ, и в памяти начали всплывать отрывочные, но все более и более яркие картины наших посиделок, наших застолий, наших разговоров.

Я вспомнил, как мы познакомились, как я первый раз попал в его компанию, и как она стала моей, как мы играли в ЦДСА на гитарах, как всей толпой ежедневно собирались в его однокомнатной квартирке……. Господи, как же тогда было хорошо. Мы были совсем мальчишками, романтиками, мы мечтали, море всем нам было по колено и, казалось, что для нас нет ничего невозможного. Наверное, мне стоило бы сегодня посмеяться над теми идеями и идеалами, которые занимали тогда наши головы, но почему-то мне было совсем не смешно. Мне было безгранично грустно. Грустно оттого, что уже нет во мне той юношеской уверенности в своей правоте, что ни во что уже так не верю, как верил тогда, что стал больше думать и анализировать, что разучился мечтать и чувствовать, что не пишу больше ни стихов, ни песен, что уже не полезу ни в одну авантюру, если не увижу в том для себя какой-нибудь выгоды, что стал рассудителен, что повзрослел….

Странно, мы были такими с ним разными, но почему-то стали общаться. Что же меня тянуло к этому человеку? Почему он не отталкивал меня? Да, потому что он никого не отталкивал, потому что к нему тянулись все. Он всегда был рад всем, никогда никого не осуждал и не учил жить, был удивительно радушен и спокоен, но за этим спокойствием всегда чувствовалась сильная личность. Сильная, потерявшая себя личность, которая не знала к чему стремиться и к чему приложить свои силы.

Теперь все изменилось, да и мы не остались прежними. Хотя, почему только теперь? Меняться мы начали уже тогда. Стали думать о разном и по разному. Компания разрослась, я перестал чувствовать «единство» всех, кто в нее входил. Т. радовался новым людям, а я их почему-то не понимал и не стремился к ним. Я стал реже появляться.

Когда пришло время, Т. решил пойти в армию, все уговаривали его остаться, поступить в институт, я сам вел с ним подобные беседы, убеждая его в необходимости образования и пугая дедовщиной. Он внимательно меня слушал, а потом как-то раз сказал: «Перестань, ты же знаешь, что я иду не в армию, а я ухожу от всего ЭТОГО… Мне так все ЭТО надоело. Ты же сам когда-то сделал то же самое, ушел и теперь живешь другим, другими идеями, общаешься с другими людьми. И я хочу того же. Я все понимаю, ты поступил в институт и предлагаешь это мне, но это не мое, я не смогу так. Я хочу уйти, но боюсь что-либо решать, поэтому-то и армия. Там все решат за меня».

Через месяц он ушел служить. А еще через несколько недель началась вторая чеченская кампания, и он попал туда. Часто ли я думал о нем тогда? Нет. Мои дела занимали меня намного больше. Лишь временами, когда на меня находила ностальгия и романтическое настроение, я представлял себе его на поле битвы и, как мальчишка, начитавшийся приключенческих романов, представлял рядом с ним себя и, конечно же, мы были героями, бесстрашными, а главное неуязвимыми. Но такие моменты были редки, а в остальное время я порой вообще не помнил о его существовании. Зачем переживать если ты не можешь помочь – оправдывал я себя.

Его не было год. Помню, когда он вернулся, я пару месяцев вообще побаивался к нему подходить, было у него в глазах что-то новое и пугающее. Наверное, в свое время так же пугали людей ребята, вернувшиеся из Афганистана или с первой чеченской. Взгляды их были жестки, улыбки циничны, а глаза стеклянны, казалось, вот-вот они рванут на груди камуфляж и закричат, что мы гады здесь на гражданке, когда они там, в крови, в окопах… Именно это я видел и в глазах Т.. Правда, это быстро прошло.

Первое время у него жила какая-то проститутка, потом он помирился с Н., своей подружкой, которая ждала его из армии, и они стали жить вместе. Помню мне тогда показалось, что Т. нашел, то что так долго искал. Он «бомбил» на машине, получались неплохие деньги, возвращался домой, она накрывала на стол, они ели, а потом ложились в постель. Как-то утром я зашел к нему, когда Н. ушла на работу и увидел, что по всему дому расклеены стикеры со словами «я тебя люблю», «я тебя обожаю», «мне с тобой так хорошо», «хочу от тебя ребенка». Я видел как Т. аккуратно, почти с трепетом, собирал эти желтые листики, а когда дошел до стикера «хочу от тебя ребенка», честно слово, он чуть не прослезился. Думаю, что у него в жизни не было более счастливого времени чем это…

Я так и не понял, почему «он вышел в окно». Говорили, что он это сделал во сне, поэтому и хоронить его разрешили на территории кладбища, а не за ней. Война не отпустила его. Но я знал, что пусть не надолго, но он был истинно счастлив. Может быть ради этих нескольких месяцев судьба и пожалела его там…

…До моего слуха донесся хруст снега. Я обернулся. К могиле, которая находилась метрах в восьми от меня подошла молодая девушка. Не знаю почему, но я сразу окрестил ее про себя «незнакомкой в бежевой дубленке». Она остановилась перед могилой, стряхнула с надгробья снег, положила цветы и заплакала. Из-за капюшона я не видел ее лица, не видел слез, я слышал только тихие всхлипы и подмечал, как у нее вздрагивали плечи. Мне стало интересно, к кому она пришла? Она не была похожа на человека, пришедшего к родителям или подруге, скорее всего это была могила ее парня или мужа, погибшего, судя по тому, что он лежал недалеко от Т., около года назад.

Я перевел глаза на все еще стоящую передо мной бутылку вина, потом на портрет Т. – мне уже нечего было здесь делать, мне оставалось только попрощаться. Я хотел сказать что-то запоминающееся, краткое, емкое и в тоже время красивое, как в западных фильмах, но подобное в голову не лезло. Мне стало как-то скучно. Я глубоко вздохнул, бросил под ноги окурок последней сигареты, с какой-то непонятной злобой и жестокостью затушил его носком ботинка, быстро зачерпнул ладонью снег и растер его себе по лицу.

 

- Ладно, дружище, бывай. Ты отдыхай здесь, а мне уже пора. Сам понимаешь, у нас ведь жизнь продолжается.

Я вышел на аллею и, не торопясь, побрел к выходу. Я вглядывался в надгробья могил, в фотографии погребенных и в их даты жизни, инстинктивно ища среди них тех, чей жизненный отрезок, выгравированный в камне памятников обычной черточкой между двумя цифрами не превышал 30 лет. Я всматривался в молодые лица юношей и девушек, глядевших на меня с овальных фотографий, и думал о том, какими были обладатели этих странно жизнеутверждающих образов, кого любили, о чем мечтали? Странное наследие погребальных традиций оставило нам общество развитого социализма. Ни в одной стране, какую бы религию там не исповедовали, нельзя встретить на могиле фотографию того, кто в ней покоится. На какое бы ты кладбище не пришел, на тебя будут смотреть ровные ряды христианских крестов или мусульманских надгробий, выкрикивающих во все свое каменное горло даты жизни и смерти и светящих в глаза этой пресловутой чертой между двумя цифрами, которой, по какой-то нелепой традиции принято отображать жизнь. От этих мыслей мне стало тошно. Мне почему-то страшно не хотелось, чтобы после смерти моя жизнь, со всеми ее мечтами и переживаниями, со всеми ее чувствами и стремлениями превратилась в омерзительную немую каменную черту, которую, в лучшем случае, покроют золотой или серебряной краской. Я порадовался отечественной традиции вешать на надгробьях фотографии, благодаря которой любой человек, пусть даже случайно взглянувший на могилу, если только всмотрится в глаза, неподвижно глядящие с памятника, сможет прочесть в этом «зеркале души» всю жизнь их обладателя. Придет время и, возможно, кто-нибудь так же как сейчас я, читающий в глазах давно ушедших незнакомых мне людей их судьбы, прочтет и мою жизнь.

Выйдя за ворота кладбища, я подошел к машине, отряхнулся, завел мотор, достал щетку и начал стряхивать с машины снег, который за час, проведенный мной на кладбище, успел ее изрядно засыпать. Мои мысли переключились от воспоминаний и унылых размышлений к насущным проблемам. Я стряхивал с лобового стекла снег и думал о предстоящих госэкзаменах, о поиске работы, о друзьях, с которыми на вечер был запланирован небольшой сабантуй. Мне уже представлялись их веселые лица, несколько раздобревшие после обильного возлияния, вожделеющими взорами рассматривающие присутствующих девушек, которые, в свою очередь, тоже начинают поглядывать в сторону ребят с тем неописуемым огоньком в глазах, который мечтает увидеть каждый, кто не равнодушен к женскому полу………

….Из ворот вышла «незнакомка в бежевой дубленке». Она шла смотря себя под ноги, сведя вместе рукава, так что получилась своего рода муфточка, в которой она грела замерзшие руки, на голову был накинут капюшон, и лица ее видно не было. Проходя мимо меня по направлению к остановке, она споткнулась и чуть было не упала, но все-таки сумела сохранить равновесие и, поправив на плече сумочку, пошла дальше. Я молча наблюдал за ней, а когда она уже было прошла мимо, машинально ее окликнул:

 

- Девушка!

 

Она обернулась. Из-под ободка капюшона, отороченного чьим-то мехом, на меня смотрели испуганные, чуть опухшие от слез серо-голубые глаза, тонкие дрожащие губы выдавали стучащие зубы, щеки были чуть розоваты, но на ее болезненно бледном лице они казались даже излишне красными. Она не была красавицей, как я и предположил еще на кладбище, но было в ней что-то притягивающее. Она была очень мила.

У меня в голове уже понесся вихрь тех мыслей, которые всегда возникают при встрече с такой очаровашкой, как вдруг мой взгляд скользнул мимо ее лица и уперся в зияющие сквозь открытые ворота кресты могил. В груди появилось неприятное чувство, похожее на чувство вины или предательства. Ощущение, что ты делаешь что-то не то. Чувство греховности за подобные мысли в этом месте успокоения. Я оцепенел. В воздухе повисла неловкая пауза.

Внезапно в моих ушах зазвенел голос. До боли знакомый голос, звучавший откуда-то из прошлого, из еще не столь далекой, но уже безвозвратно ушедшей юности, но я был готов поклясться, что слышу его воочию: «Ну, брат! Что же ты, в самом деле?! Жизнь продолжается! И ты это знаешь. Сам же мне только что об этом говорил». Я улыбнулся.

- Девушка, вас подвезти?……………….

 

Конец