РУСАЛКА ФА И ЮНОША ЩУР

 

Чтобы ничего не делать русалка Фа имела склонность оправдывать свою пассивность многими часто даже неразумными доводами. К примеру, чтобы избежать стирки, она выдумывала росток баобаба и поливала его из ладошек водной стихией. Будучи рыбой по знаку зодиака, она имела рыбий хвост и далеко не уплывала от владений отца. В заболоченной и заиленной старице не было слишком глубоко, однако этого вполне хватало для ребятишек из деревушки, ныряющих до самого дна в поисках вкусных раков. Тонули детишки здесь десятками. Фа всегда вздыхала, созерцая невинные окоченевшие тельца в илу, но ей было лень сказать что-нибудь отцу, дабы он прекратил свои нерадивые бесчинства. Однако, ведь количество трупов под водой контролирует и количество и питательность речного рака, животного вкусного и полезного.

Отца Фа, водяного, звали Мимикр. Он был роста выше зайца в холке, а на лопатообразном человеческом лице различались глаза навыкате, мясистые щеки и большой широкий нос. Лба – не было. Но был мощный костяк и хватательные ручища, которыми он судорожно хватал заплывающих далеко ребятишек за ноги. Очень любил пухленьких. Говорил, что они на вкус как маточные бели, когда изрядно разбухнут в воде. Он был очень похотлив.

Фа была молодой, но последней дочерью Мимикра. Пять предыдущих его дочерей погубила судьба: кто повлюблялся в наземных красавцев, кто от солнца зачах, а кто и в сетях рыбаков нашел свою погибель. Жены у Мимикра никогда не было, поскольку он гермафродит. Очень мрачный оно субъект, сидит в илу, одни глаза наружу, и знаться с дочерью не хочет. Шутит только иногда, лаская ее плавнички.

Фа – русалка поэтичной натуры. Она любила выбираться на заболоченный берег в камыши и наблюдать за жизнью вокруг. Где стрекоза пролетит, где щурок порхнет, а иной раз повезет и юношу заметить в рубашке распоясанной. Краснеет тогда Фа как нерка – и только хвост мелькнет над водой – так иной раз у нее дух перехватывает от нахлынувших ощущений стыдливости.

Стыдиться же есть чего. Девушкой она была хоть и красивой, но частично все-таки рыбой. Рыбой не потому, что имела сексуальные расстройства, как-то: невозможность половой жизни, половая холодность, и травм психических у нее особо не было, и оргазма, но ведь этого состояния можно достичь при помощи клоачной дефлорации. Волосы у нее были длинные, зеленые, рост невысокий, тело пухлое, пропорциональное, полные щеки, губы, синие глаза, пышные груди, небрежные манеры. А вот рыбья часть – как у карася, только значительно крупнее – за такой хвост многие рыбаки душу свою отдали бы. В жены человеческие такая морфа не годится как пить дать, такой морфологический синтез суть какой-то нонсенс, чудо природное. По этой причине и девушкой то ее нельзя назвать, ибо в период половой зрелости обычно присутствует двухфазный менструальный цикл и правильный ритм ментсруаций – этих загадочных явлений у Фа не было вовсе…

А в деревеньке Нахаловка в старом срубике жил старый как валенок дед Евдох и его толстый правнук Щур, которого оставило на лето семейство из города – пусть, мол, порезвиться за городом, шлаки повыводит городские, коровье молочко попьет, творожку да тюри отъестся, ведь здоровье – дело полезное. На радость деду был Щур – парень рослый и дебелый, с юношеским пушком на верхней губе и с возмужалой бородкой на нижней губе. Целыми днями Щур сидел на печи и мечтал о далях, в которых хотел бы когда-нибудь побывать. Иногда в сердце проникало его кисленькое вдохновение и он писал оду на пожелтевших туалетных листочках про прелести неги, или про бога Негуса, которого недооценили боги Олимпа. Но больше всего на свете Щур любил не стихи, а наблюдать за скромным но тяжелым бытом дедка своего Евдоха. Евдох вообще был коротыш, эдакий сморчок, редко достигающий кому до пояса, - усох дед в страшные времена радиации. Говорят, что нашли Евдоха еще маленьким в лесу под колодой. Говорят, что у самого Лешего на харчах сидел, пузо отращивал, но нажил лишь горб с тяжких трудов в каменоломнях с малолетству.

Работ же по хозяйству много. Боровов гонять, репу полоть – ведь Щур кушать хочет. На рыбалку вот сходить, на заветную старицу, где ребятишки тонут – там такие ерши жирные живут величиною с ладошку. А если повезет, то на муху можно изловить язя, схватить его под жабры и сразу на скворчащую сковороду – дух жареный на всю деревню пойдет.

И вот как-то собрался Евдох на рыбалку, а за ним следом по кустикам Щур семенит, подсолнухи лузгает. Любо правнуку смотреть на круги водяные, на поплавок и первый клев. Так засмотрелся, что приуснул на мокрой кочке в густых зарослях камыша, убаюканный звоном мокрецов и москитов. Ему снилась тина и воздушные пузыри под водой, из глубины которой тянутся чьи-то прохладные перепончатые руки.

Фа еще не видела такого прекрасного юношу вблизи, чья бы голова покоилась в ее нежных белых ручках. Локоны рыжих волос Щура слиплись от лягушачьей икры, и прекрасная русалка ловко слизывала икринки своим длинным синеньким язычком. Курносый веснушчатый нос верзилы был набит линочными шкурками плавтов, и милая полурыба выковыривала их тоненькими коготочками. Вскорости Щур пришел в себя от солнечного удара, был вечер, дедушки давно не было на месте. А над собой, о диво! Узрел прекрасный девичий лик с вьющимися зелеными волосами и обнаженный стан, влажный от воды и поблескивающая чешуя талии в лучах заходящего светила.

- Венера! – воскликнул удивленный юноша – Ты – Венера!

- Ах, я так стесняюсь… - промолвила Фа, - но я не та, за которую вы меня принимаете, - я здешняя обитательница, Фа.

Так познакомились друг с другом человек и русалка.

И с этого дня Щур словно переменился. Его все время тянуло в комаринную старицу к прекрасной русалке. Он пылал энергией, на бегу рвал цветы куринной слепоты, собирая прекрасный букет в дар прекрасной богине из ила.

Фа также была обворожена человеческим созданием. Ее маленькое однокамерное сердечко судорожно пульсировало, когда она думала о скорой встрече, собирая на дне душистых беззубок, стремилась всем тельцем в объятия прекрасного Щура.

Когда молодые встречались, они весело смеялись, нюхали цветы и поедали вкуснейшие ракушки. Фа украшала лицо Щура листочками ряски, а Щур гладил русалку по рыбьему хвосту против чешуи, высматривая паразитов и с ожесточением уничтожал их, расщелкивая промеж ногтей. Затем они целовались, щупали друг другу титьки, лежали в обнимку среди кочек – подальше от глаза людского, весьма любопытного.

Но были другие глаза, зловещие. Это были глазные шары Мимикра, выступающие осторожно из-под воды, внимательно созерцающие происходящие на проклятой суше.

“Ох и задам я этой потаскушке, – мыслил злой гермафродит, - а это человеческое отродье послужит мне прекрасным подарком на обеденный стол. Раки его выпотрошат. Из кишок наделаем рыбных колбас, а нутро набьем питательным рдестом и умнем все это вперемежку с илом.”

И зародился коварный план в черном роструме Мимикра в деле сокрушения и уничтожения чар любовных. Зная прадеда Щура в лицо, Мимикр однажды притворился язем, в то время как Евдох как обычно вечерком удил рыбу. Потянул за крючок, и вот Евдох тянет заветную рыбешку, да получилось так, что из-под жабр заколдованной рыбы высунулись цепкие ручонки, которые схватили Евдоха за бороду и потянули в коварную илистую гладь. В подводной зыби Евдох лишился чувств, а гадкий Мимикр, поглаживая заполненный водой живот, забулькал от удовольствия.

На противоположном берегу нежились в прохладе обнаженные тела наших возлюбленных.

- Ах, ты слышала этот всплеск! – сказал молодой поэт прекрасной русалке.

- Кажется, что мой отец замыслил плохое, - произнесла Фа и задумалась. И прекрасен был ее задумчивый профиль на фоне безоблачного неба, показывающего нам глубину непознанного и пугающую красоту необъятного.

Коварство Мимикра в скором времени было раскрыто. К брегу пригнало клочки волос и одежды Евдоха, и узрев сие наш наблюдательный Щур упал в обморок прямо промеж прекрасных грудей русалки. А Фа переживала за то, что сердечная мышца парня прекратит свои сокращения, что послужит великолепным мотивом для прекращения всей жизнедеятельности организма. Фа застонала нечеловечески и заломала себе руки за спину:

- Злой ты, мой отче! Отчего я не человеческая девушка, а то сбежала бы от тебя при помощи ходильных ног в другое болото.

Но очнувшийся от горестного удара Щур, недолго думая, схватил Фа под грудки, закутал в одеяло, да понес в деревню. Там он посадил ее в бочку с водой ключевой, накормил рыбьей требухой. Сам же с горю выпил бутылку самогона, да уснул пьяный на печке вместе с ненасытными постельными клопами и суетливыми прусаками.

Однако про случившееся как-то прочухало все население поселка: разношерстный люд – бабы с вилами, мужики в красных кафтанах, своры остервеневших худых ребятишек, - собрались все вокруг плетня Щура. Да и русалке неприятно было. Народ выкрикивал проклятия, а в бочку с полурыбой летели камни и куски сухого навоза. От криков проснулся Щур. Он протер свои щелевидные глазки, шмыгнул носом в рукав и вышел на улицу, где был бит краснорожими мужиками. А толстые бабы вытащили из бочки русалку за волосы, и давай ее мутузить во все бока кто во что горазд.

И вот уже в сумерках, побитый Щур нащупал в пыли высохший, облепленный мухами, и полуобглоданный котами рыбий хвост Фа, а чуть выше он нащупал ранее прекрасный торс русалки. “Дай я тебя поцелую, - мыслил Щур, - может ты заколдованная принцесса.” И Щур целовал мертвое тельце прекрасной Фа, у которой человеческая половина превратилась в рыбью. И бедный юноша был словно в горячке, обнимая и целуя огромного дохлого карася.

А в тинистой старице затаился коварный Мимикр. Он знает, что к нему прийдет пухлый юноша, очень растроенный, а потому безопасный.