Был август. Стоял один из тех дней, когда жара и духоты захватывают город и не выпускают из своих объятий до ночи. Люди передвигались по улицам еле-еле, черный асфальт плавился и ходить было просто трудно, даже перейти улицу, туда, где еще была тень. День, когда солнце светит вовсю, в этом каньоне улицы, тень была единственной, но тщетной надеждой на спасение. От жары асфальт блестел пятнами смолы, а над тротуарами разливалось белое марево.

… Пашке было тринадцать лет. Он был долговязым и неуклюжим подростком и его мнение о себе было никаким, точнее, чем-то меняющимся от его быстрого роста и медленного взросления. Он и сам объяснить не мог никому, даже себе, зачем ему нужен был этот брелок, он даже и не пытался. Это было обыкновенная блестящая побрякушка на цепочке, которую он купил в универмаге. Ничего ценного, обычный брелок для ключей, только никаких ключей Пашка на нем не носил. Так, болтался на поясе брюк. Каждый раз, когда он менял брюки, бережно отстегивал его и прикреплял к другим. До того августовского дня брелок не привлекал ничьего внимания, но для Пашки он был неким знаком, собой отличительной деталью, которая, как ему казалось, выделяла его среди других.

Жара изнуряла. Ребята лениво шлепали старыми картами, даже игра в «дурака» была для них сейчас тяжелым занятием. Банкомет отказался раздавать карты, лень… Они уселись прямо на асфальт у кирпичной стены и разговор сам по себе зашел о воде, о том, как хорошо было бы сейчас искупаться, потом начали спорить, как нужно прыгать с вышки. Пашка присел рядом, вытянув ноги и разглядывая свои старые кеды. Солнце ярко отражалось от хромированного брелка.

Одного из парней звали Колькой. Пашка не то, чтобы с ним дружил, просто часто встречался на улице, они жили в соседних дворах. Ему было уже четырнадцать, но он был из той породы мальчишек, которые бывают слишком крупными для своего возраста. Волосы у него были выгоревшие до белизны, а лицо украшали юношеские прыщи. Он любил поговорить, что пора бы ему побриться, да вот, все забывает купить новые лезвия… Хотя каждый из его слушателей прекрасно знал, что бритья настоящего Кольке придется подождать еще несколько лет.

В те времена у мальчишек брюки в такую жару были не в почете. Большинство было просто в черных или цветных трусах. Их загорелые колени были отличным пособием для студентов-медиков, изучающих травмы, ибо голые колени и жесткие камни улицы вещи почти несовместимые. А на Кольке были самые настоящие шорты, ему их подарил старший брат. Волосы на ногах и руках у него выцвели от солнца и придавали телу золотистый блеск. Ребята продолжали лениво болтать о плавании в прохладной воде, когда Колька вдруг спросил: «Что это»?

Никто, даже сам Пашка, не поняли, о чем это он говорит. Ему было лень приоткрыть глаза, он находился в неопределенной мечтательности, просто приятно сидя вот так на асфальте, ничего не делая и болтать о воде.

- Что у тебя на штанах? – переспросил Колька.

Пашка приоткрыл глаза, посмотрел на Кольку, потом покосился на брелок.

- Это? Брелок…

- Брелок?

- Ну, да, брелок. Ты что, никогда брелка не видел?

- Брелок!

Это открытие потрясло и одновременно разочаровало Кольку. Он повернулся к ребятам и снова повторил: «Брелок!»

- Точно, брелок, - подтвердил Пашка.

Ребята как раз начали обсуждать жгучий вопрос, сломаешь или нет ноги, если прыгать с вышки «солдатиком» на газету, брошенную на воду, но Колька перебил оратора.

- А зачем тебе на штанах брелок?

- Просто так. Что, нельзя?

Пашке не хотелось продолжать разговор, было слишком жарко, чтобы объяснять, зачем ему нужен этот брелок.

- И какие ключи ты на нем носишь? От хаты?

- Ничего я не ношу.

- Тогда, зачем тебе брелок?

- Хочется, вот и ношу, тебе какое дело?

- Так это же дурость – носить брелок без ключей.

 

Парень который утверждал, что ноги при прыжке обязательно сломаешь, снова принялся объяснять тупым приятелям, почему это обязательно случиться, но Колька еще раз перебил его.

- Да, самая настоящая дурость.

Парень почти обиделся, что его второй раз перебили.

- Тебе-то что за дело? Носит и пусть носит. А прыгать надо…

- Так ведь дурота это – носить брелок без ключей, - упрямо стоял на своем Колька. - Первый раз вижу, чтобы таскали на каких-то паршивых штанах брелок без ключей.

- Ну, и не смотри. Так вот, если прыгнешь пятками в воду. Тогда…

- Ты что, его на всех штанах носишь или только на этих?

- На всех.

- Значит, когда снимаешь одни, перевешиваешь брелок на другие?

- Точно, Снимаю с одних и перевешиваю на другие. Ты доволен?

- Так это же дурость! И брелок выглядит как-то по-дурацки.

- Не смотри, я тебя не заставляю. Это мои штаны, что хочу, то и ношу. Если кому-то не нравится, это его дело, а не мое.

 

Пашка почувствовал, как в нем медленно начал нарастать страх. Что-то подсказывало ему, что разговор так просто не закончится. Колька был явно сильнее и Пашка понимал, что в начавшейся драке у него нет никаких шансов. Ему очень хотелось закончить этот опасный разговор, но Колька был не в том настроении, чтобы прекратить. Ему нравилось балансировать на грани между разговором и дракой. Он купался в удовольствии.

- А почему только один брелок? Повесил бы и на майку.

- Мне не надо на майку.

- А ты повесь еще на трусы, вот кайф будет.

- Никуда я ничего вешать не собираюсь. Почему бы тебе не заткнуться?

 

Пашка начал мелко дрожать: «Я не боюсь, я его не боюсь» - внушал он себе. Но Кольку было уже не удержать.

- А почему бы тебе не повесить его на нос? Или на губу?

Колька вставил ребро ладони в рот и завопил:

- У-лю-лю-лю-лю! Туземец племени сява-нява!

- Ну, хватит, заткнешься ты или нет?

- А если нет, тогда что? Чего ты так мандражируешь?

- Я не мандражирую, просто не хочу об этом больше говорить.

- А я хочу. Что, нельзя? Ты мне запрещаешь? Дай-ка, погляжу на эту дурость.

Колька протянул руку к брелку, чтобы рассмотреть брелок. Пашка отодвинулся назад.

- Убери руки!

Он уже угрюмо огрызался, внутренне досадуя на то, что его не оставляют в покое из-за какого-то брелка. Внутри опять появилась дрожь и Пашка снова стал твердить про себя: «Я не боюсь, я ничего не боюсь…». Ему было противно и стыдно за свой страх. Он его ненавидел, как ненавидел в этот момент Кольку, который угрожающе ухмылялся и тянул руку к брелку.

- Что случилось? Чего ты боишься? Дай, я только потрогаю твой брелок. Что, и это тоже нельзя?

- Нельзя. Дотрагиваться тоже нельзя.

Пашка внутренне чуть не плакал: «Ну, зачем нам надо драться! Я не хочу драться…»

- Он, что драгоценный?

- Ага, бриллиантовый. Убери свои грязные руки.

- Какие, какие руки? Ты что сказал? Ты это кому сказал?

 

Колька, продолжая говорить, наклонился и ловко схватил брелок. Шлейка на брюках лопнула и брелок остался в колькином кулаке. Пашка на мгновение оцепенел и не мог сдвинуться с места. Колька продолжал ухмыляться, а Пашка все еще находился в неподвижности. Вызов был брошен, теперь предстояло только действовать. Наконец, он вскочил на ноги.

- Отдай брелок!

Колька тоже поднялся с земли. Он был почти на голову выше противника и в полтора раза шире в плечах.

- Что случилось? Чего это ты вскочил?

- Отдай брелок!

- Сейчас, разбежался… Я его в мусорку выкину и дело с концом. Вот оттуда и доставай, если он тебе так нужен.

 

Колька сделал шаг к мусорному баку и сделал вид, что хочет бросить туда брелок. Он держал его в сжатом кулаке и не понимал, что держит сейчас в руках сердце Пашки, его индивидуальность, все его естество в этом мире. По существу он держал в кулаке пашкину жизнь. Но он прекрасно чувствовал, что Пашка его боится, видел страх в его худом тщедушном теле, читал этот страх в напряженном лице и блестящих от подступающих слез глазах.

Не понимал он другое, что держал в руках сейчас нечто очень и очень ценное, что придавало смысл жизни в этом обезличенном городе, в этом бездушном лабиринте домов из кирпича и бетона, который угрожал человеческой индивидуальности, внутреннему голосу свободы быть самим собой. Он этого не понимал до тех пор, пока Пашка не ударил его.

Удар получился очень сильным. У Кольки из носа ручьем хлынула кровь и его глаза широко раскрылись от удивления.

 

Пашка ударил еще, потом еще… Колька, одной рукой пытаясь зажать кровь из носа, от последнего удара свалился на землю. Пашка мгновенно сел ему на грудь, его пальцы сомкнулись на колькином горле с такой силой, что тот вдруг понял – Пашка сейчас его задушит!

Ребята вскочили на ноги и полукружьем стояли вокруг дерущихся.

- Да отдай ты ему брелок.

Колька, пытаясь освободиться от удушья, прохрипел: «На, бери…Бери свой дурацкий брелок…» Его кулак, наконец, разжался и брелок с легким стукам выпал на горячий асфальт. Пашка зажал его в руке, а другой прикрыл глаза, из которых все-таки потекли слезы.

- П-п-почему т-т-ы всег-д-да л-л-езешь не в свои д-д-ела…

 

Колька стоял, прислонившись к стене, и размазывал по лицу все еще лившуюся из носа кровь. Кто-то из ребят дал ему платок.

- Или домой. Умойся и приложи холодную тряпку. Тогда быстро кровь остановишь…

 

Так закончилась эта драка, а с ней и последняя неприятность между Пашкой и Колькой. Больше они никогда не дрались. А брелок Пашка с того дня больше не носил. Однако теперь он носил в душе другое, более важное чувство – теперь он знал цену собственному страху и понимал, какой ценой сможет ему противостоять, как сможет удерживать этот страх в себе…

 

- Папа, ты чего здесь сидишь?

Павел поднял голову. Несколько секунд он не мог понять, кто эта стройная молодая девушка с тонкой талией и развитой фигурой, стоящая перед ним? «Это моя дочь? Эта красивая девушка моя дочь? – подумал он, - А давно ли сидела у меня на коленях…»

- Что с тобой, папа?

- Ничего. Дома душно, вот, вышел покурить. А ты чего поздно так гуляешь?

Девушка подобрала юбку и уселась на ступеньки крыльца рядом с отцом. Тот молчал.

- Я у Ленки была, но там скучно. Ребята еще остались, а я сбежала.

- Ты бы поосторожней по вечерам шастала.

- А что со мной случиться?

- Ну, знаешь… Мало ли...

Они замолчали. Павел чувствовал, что дочери хочется с ним поговорить, понимал, что это было бы хорошо для них обоих, если бы они вот так вечерком, сидя на ступеньках крыльца, поговорили… Но вместо этого они сидели, как посторонние люди на старом железнодорожном вокзале, необщительные и не знающие, с чего же начать разговор… И молчали.