Белить холсты Кудель времён свивая в нить судьбы, на кросна дней натягивая туго, порой не отличить от сказки быль, зерно от плевел и врага от друга. Что соткано - уже не расплетёшь, ошибок не разгладишь узелочки... ...Белить холсты несёшь весной под дождь, под искры капель на набухших почках. И как спросонья, залпом, ошалев, глотнёшь весну, закашлявшись на вдохе, и оглянувшись, не узнаешь вех тобой прожитой маленькой эпохи. ...В грязь полотно беспечно уронив, сквозь даль глядишь - не можешь наглядеться в глаза фиалок, спрятавших в тени наивный взор вернувшегося детства... Весне Пиши на календарных листиках свои небрежные заметки: тепла стремительные приступы и сок хмельной в тревожной ветке. Последний снег в полях проснувшихся зацвёл берёзовой болезнью, и солнце начало вылущивать листок из клейкого надреза. Пиши, весна, на лицах сумрачных автограф ультрафиолетом, крась тротуары мокрых улочек в масть послезавтрашнего лета, срывай листок - напишешь новое, взойдёшь цветком, забьёшь фонтаном. Ты завтра будешь коронована: ты в этом мире долгожданна! По сердцу В каталоге правд, истин и истиночек, порой в истёртой мелочи вечно правых сентенций выбираем - то наугад, то пристально, то, что нам пО сердцу, реже - по сЕрдцу. Выбираем в сомнениях, а на что сподобились, может быть, после когда-нибудь узнаем. ...Кто-то, в здравый смысл укутавшись, жлобится, а иной - божественно невменяем. Кто-то в муках делит на правды и истины земное бытие, как орех грецкий... А истина однажды возьмёт да и выстрелит: разнесёт то, что пО сердцу, полоснёт - по сЕрдцу. Непризнание… или признание? Ночь опрокинулась, накрыла с головой созвездья фонарей, зигзаги улиц, и с ней ко мне молчание вернулось, давая право снова быть немой. Не мой. Казнил упрямо правдой ты, не видя содроганья нервных клеток. И россыпь слов - истёршихся монеток - лежит на дне под толщей немоты. Бренчащей мелочью не оплатить счета, предъявленные строем горьких истин, не выразить простой и ясной мысли привычными движениями рта. Не выдам словом сердца перебой. Так вышло: ты не мой, а я немая. Всё, что меня наполнило до края. ночь, опрокинувшись, накрыла с головой. Ну что я всё про Петербург? Разлом сезонов. И тепло опять опаивает зельем приворотным прохожих, наловчившихся нырять в ощеренные пасти подворотен. А там, несчётно штопанным бельём, изнанка пышной и надменной славы... Мзды не дают, да мы и не берём, и вроде, не в обиде за державу. Не -град, а -бург, так европейски-горд, что Ярославнам не рыдать на стогнах, из тёмной топи жертвенно исторгнут на нищету, на славу, на восторг. Избит и нервен коммунальный быт, но сквозь граффити проступает явно: кудрявый бес четырёхстопным ямбом навеки вызолотил твой гранит. Пожалуйста, верните тишину! Пожалуйста, верните тишину в расстеленную выбеленность неба, лист календарный, тот, что на потребу надорванно ладошку протянул - и сорвала. И сорвалась, сперва трусцой, рысцой и - бешеным карьером в страну без лиц, где слава и слова одним - игра, другим - догматы веры. Но в шуме тонет этот перекос, а свет - смятен, сметён порывом ветра, где провокационностью ответа насквозь пронзённый, корчится вопрос, где пенится грохочущий поток и вымывает из богов сакральность, где неизбежно к окончанью строк начала их теряют актуальность. Страна безликих, нервный пульс on-line, где каждый звук ощерился колюче на сердце - перепуганную лань... Виток спирали. Снова ante lucem. Спираль ведёт лукаво в пустоту, где глохнет гамма в беспросветном гаме, и в отвращенье к чистому листу, который надо замарать словами... Пожалуйста! Верните тишину! Я заплачу! Я даром не умею! Но небо взорвано, и вижу я, немея, в прорехе взрыва шумную страну... ...но всё твержу, потерянно и тупо: "Пожалуйста, верните...Mea culpa..." Я стану блюзом. Судьба нанижет новый день горошиной на связку бус... Душа недужит, думать лень... Бог с ним, сыграю лучше блюз. Губной гармоникой ко рту прильнёт капризная печаль, синкопу выдаст сердца стук, споткнувшись как-то невзначай. Блюз потечёт, расплавит кровь, отравит и сведёт с ума, заполоняя до краёв - и стану блюзом я сама... Кто изобрёл, в какой из дней, чей это был хмельной каприз: блюз подарить живой струне, чтоб в ней вибрировала жизнь? ...И лопнет нитка старых бус и разлетится по одной... Мой друг, когда ты слышишь блюз, то ты беседуешь со мной... На кой Вам сдалась Итака? Я этот сорву спектакль! Невежливо, мимо такта... Я Вас огорчу, не так ли? На кой Вам сдалась Итака? Не повод, что Вы небриты - И всё-таки Вы не эллин. Из Ваших судов Харибда Щепы накрошит на мели. А путать кифару с гитарой В наш век уже не пристало. Как ёжатся под ударом Усталые нервы стали! Никчёмный житейский опыт Толкает идти по трапу. Неузнанная Пенелопа - Вослед Вам:"Эго сагапо."* Вы воин, певец, Вы эллин С мечтой о законном рае? Сказала бы Вам:"Се фело"** - Но гордость не позволяет. Вы рвётесь из нашей эры! А где Ваш корабль, однако? Запишетесь в Монгольфьеры, И в небо - искать Итаку. На струны бросаются рифмы, Вы множите в море пену, И Вам наплевать на рифы, И Вас не страшат сирены. Скажите, по крайней мере, На кой Вам сдалась Итака? Но Вам - уходить и верить, А мне... Я не буду плакать! * Эго сагапо (греч.) - я тебя люблю. ** Се фело (грекч.) - я тебя хочу. Будущее Обрывками будущего, листками, клочками - начала стихов, только без окончанья, приходят и тлеют... А мне - в облака мне! Змеем бумажным на нитке отчаянья! Бескрылой, унылой, затрёпанной ветром - зачем в облака, в их тяжёлую влагу? Чтоб сделаться будущим - капелькой света и лечь окончаньем стиха на бумагу. Mr. Pejo s wandering dolls Солнечный зайчик - улыбка паяца, шарик воздушный в небо заброшен, что-то отчаянно тянет смеяться и невзначай вспоминать о хорошем. Пёстрые платья, старая площадь, прошлые дни - под сегодняшней маской, тянет повозку усталая лошадь, и Пульчинелла толпою обласкан. Грубый мазок на холсте лицедейства будто бы Землю обратно вращает, светлые крошки прошедшего детства не возвращает, а дарит, нищая. Тортом - по морде, блёстки - вдогонку, слёзы с улыбкой стараются слиться, взрослую маску смывая с ребёнка и утверждая светлые лица. Щедрым, бесплатным, дарующим жестом, всем без разбора, не порционно, так неожиданно новое детство юркнуло к сердцу щекочущим комом. Шарик - воздушное прикосновенье к вере наивной ладонями счастья. Дайте сегодня поймать на мгновенье солнечный зайчик - улыбку паяца. Дайте света! Дайте света! И старый слуга в шандалах Огоньки желтовато засветит, Понесут караул восковые тела В кандалах из начищенной меди. Дайте света! Эпоха ночей истекла. Постарайтесь, эй вы, Эдисоны! Киловаттами солнца под грушу стекла Потекут по цепи электроны. Дайте света! И принц Гаутамо, смеясь, Повлечёт по реке распластаться, Обретая свет истины, чуждый для нас, В непонятной глуби медитаций. Дайте света! Не лунную рябь на воде! Осветите мне добрую пропасть: Справедливость - как право свободных людей, Вспоминая бродягу Эзопа. Дайте света! Смести равнодушие глаз, Безразлично не ждущих ответа. Канделябры и люстры... Ещё:"Бог подаст". Не пойму! Не приму! Дайте Света! Кораблик из сосновой коры Из серого корня в рыжую высь - нахально! - взметнуться и стать в строю сестёр корабельных. Ветра теребят - вольнО им бродить верхами, не трогать белёсый стланик мшистой постели. Назавтра проснувшись, забыть, что такое "завтра", оставить привычку ступать на старые грабли... Кору сколупнёт мальчишка, сбежав от парты, о камень потрёт и выточит свой кораблик. Не хочет судьба в расчёт принимать размеры, не знаешь, кто будет обласкан, а кто наказан: важнее чудес и знамений отвага веры, а мы всё твердим о причинно-следственных связях. Но может быть, часть важнее целого станет, а ломаный грош дороже иных миллионов? Дошли аргонавты, зато затонул "Титаник"... Мелькает надеждой кусочек коры на волнах. Он дерзкий и рыжий, не знает, что значит "завтра", не видит, как строят ветра штормовые отряды, и правдам не верит, начерченным в лоцманских картах. ...Его провожу я тягучей слезой Гелиады. Смех улитки Вы видели смех улитки? Не сочтите, что я безумствую... Острый излом улыбки, Помноженный на предчувствие, Поделённый на пережитое, На смысл, из века вырванный... Церковной свече с софитами Даже смешно конкурировать... Черты в морщины состарены Язвительными улыбками, И след на пути - испарина, Избыток опыта липкого. Из хрупкой ракушки знания Вдруг высунется под солнце... Всё понимает заранее, И всё же она смеётся. Весёлая клякса Печалей смог - для лёгких вреден, а потому уйти пора из мира маленьких трагедий, не удостоенных наград. Не стоит множить скопидомно обид кривые лоскутки и в серых будней балахоны сшивать неровно, от руки. А пёстрых радостных обрывков перетрясти скупой запас, небрежно прихватить улыбкой - готово "домино" на час! И кляксу маленьких комедий стряхнуть с весёлого пера - не ради шляпы с горсткой меди на пыльном коврике двора... Многоточие Пытаюсь угадать предназначение того, что не находит воплощения, всё - многоточия, пробелы между строк... Но вместо неба - плоский потолок, 2.60, в метрической системе. Отрывок мирозданья держат стены незыблемостью правильной своей, а многоточья бесятся за ней в попытках просочиться и прорваться, войти и быть. Совсем не для оваций - для космоса. Найти иную суть, незыблемые стены пошатнуть, стать новым миром, новым обретением, позволить угадать предназначение. Роме Базарову Аккорд! И поздно отступить. Аккорд! Бросок на амбразуру. И правой – рвать тугую нить, И в левой – злость аппликатуры. И жадно тёмной сцены пасть Тебе дохнула жаром в спину. Аккорд! И в музыку упасть, В её несущую лавину. Запомнить: «Ты или тебя». В грудную клетку бьёт рефреном. Допеть, ликуя и губя, Всё, до последнего катрена. Пропасть, воскреснуть – дар Певца, Болеть до замиранья звона. А маска белого лица Светла, как тёмный лик иконы. Белая ночь Побелели от зноя сирени у нас во дворе, и асфальт побелел от мелка под рукой первоклашки, а рассвет по плечу ударяет вечерней заре, белой ночью, по-детски, играя друг с другом в пятнашки. Петропавловка, вздыбив грот-мачту, у Кронверка спит, не приняв во вниманье высокую парусность неба, триста лет белым пухом июни ласкают гранит и плывут белорыбицей в ловко расставленный невод. Белой ночью сердца и раздумья спокойно-чисты, будто время ночей темнотой никогда не догонит. Не об этом ли шепчут сегодня молитву мосты, в небеса воздевая попарно пролётов ладони? Потом Как в детстве, утром слышишь звуки горна. Молясь на кофе повседневным ртом, ты давишь ком, пульсирующий в горле, всё лишнее оставив на потом. Штурмуешь дней безликих перевалы. забытых "Вед" желтеет пухлый том... Зовут и ждут? Сегодня зова мало, всё лишнее оставим на потом. Когда-нибудь ещё настанет завтра, тогда и поспешишь обнять фантом. Бормочешь извинения, как мантру, и, лишним, оставляешь на потом. Но за порог махнёшь и не заметишь, как памяти твердеющий бетон неумолимо превращает в фетиш всё то, что "до" и никогда "потом". Грех лицедейства Губительный грех лицедейства, посмешище жадной толпы: в личину одевшись - раздеться и тем ниспровергнуть столпы. Четвёртого действия квота - партер, соболезнуя, ржал - и пятое за поворотом готовило холод ножа. Подайте нам автора пьесы! За что нам пришлось претерпеть, вздымая мечи:" Ave, caesar! Приветствуем, идя на смерть!" Затиснутый в глубь амфитеатра, за лавровой сенью незрим, но чудится: образ крылатый распахнуто реет за ним. Играть - и нельзя отвертеться! Цените отвагу и стиль! Губительный грех лицедейства меня попытался спасти... Век Врастают корни в рубежи времён... Он был злолик и яростен, как выстрел, Век, расщепивший атомы и мысли, Век, превративший Фауста в патрон. Ложь "Хочешь, чтобы я лгал тебе?" - отвечаю:"Нет!" Сколько раз ты задашь вопрос - столько раз повторю ответ. Нобелевские лавры велели жить не по лжи - это единственное условие для того, чтобы жить. И одинокое утро я буду пить стократ так же, как чашу с цикутой спокойно выпил Сократ, терпеть, как спартанский мальчик, не посмею моргнуть в миг, когда дикий лисёнок насмерть грызёт мою грудь. Стоики и философы, за правду идей борцы - стоит ли новыми строфами преумножать цирк? Стоит ли правда жизни, когда уже сложен гимн? "Хочешь, чтобы я лгал тебе?" - "Солги мне, солги, солги!" Убийца-любовь Евангелие от Юдифь. Евангелие от Саломеи. Рифмой разрезано вкривь, нежности капли алеют. Самым святым - убить! В крике любви - немея. Евангелие от Юдифь. Евангелие от Саломеи. Да, не читают его Ни с паперти, ни с амвона. Тайный капкан "зеро" - Между строк Соломона. И не хватает тузов, И не придумано масти, Кроющей властный зов Счастья или несчастья. И удила закусив, Рухнешь, дрожа и млея, В Евангелие от Юдифь, В Евангелие от Саломеи. Рейкъявик Неслышно и властно приблизилось лето, раскрыло, как зонтик, сиреневый ком. Бомжи по кустам - оскорбленье эстетам, а тоже ведь люди, хотя и с душком. Каблук застревает в разломах асфальта (катали по осени, прямо под дождь, и влага весенняя сделала смальтой, нарезала, вздыбив квадратную дрожь). Допеты и снег, и приметы проталин, так быстро исчерпан холодный сезон. ... А в евангелисты меня не позвали, поскольку всегда нарушаю канон. Пускай мне о главном сказать не позволят - я лето шагами пойду измерять, диезы нахально сменю на бемоли, смеша музыкантов несметную рать. И если сестра Пастернака предъявит охапку счетов за любовь и восторг, сбегу неплательщиком злостным в Рейкъявик, где снова сгорела яичница Бьорк. Там гейзеры вместо полуденных радуг, и есть ли там лето - поди разбери! Но я унесу мимолётную радость и спрячу в закладках июньской зари. Проклятие Сфинксы проклятье впечатали в сумрачный город над зеркалами холодными чёрной воды. Как ни прями позвоночник проспектами гордо, реет в глазах безысходность, как облачный дым. Как ни злати купола дерзновенных соборов, смоют сияние с них миллионы дождей. Друг мой безвинный, сурово страдающий город, пасынок лет под прицелом безжалостных дней. Как ни ищи в редких проблесках луч позитива, но напряжённы и сгорблены своды мостов, рана Кривуши по сердцу прорезана криво. На состраданье к тебе не способен никто, кроме задёрганных, злых, с отчужденьем на лицах, грузом тяжёлым несущих тебя на плечах... Сфинксы уставили глаз равнодушных бойницы, в каменных лапах навечно проклятье зажав. Эльсинор Сосчитав года по шрамам и по срезам, размечтав любить и падать ниц, лбом ударишься в трагическую трезвость, в послевкусие дочитанных страниц. Чёрной строчкой от укола до укора в нераспавшейся ещё связи времён: кто для нас построил эти Эльсиноры, где с земли уже откинут дёрн? Бледный пленник в каземате слова, сделай шаг по острию ножа - на тебя капканы мышеловок по углам поставят сторожа. Вышел срок - учись играть на флейте, наложи табу на миражи, завершив бессмысленностью смерти повесть о бессмысленности жить. Когда… Когда времен настанет смена, когда наступит межсезонье, когда проклюнутся несмело нелепо-грязные газоны, когда осколки неба лягут под ноги странникам недужным и растекутся синей влагой в еще слегка хрустящих лужах, когда исчезнет спозаранок зимы вчерашний отпечаток, и в первый раз у горожанок ладони будут без перчаток, волна, пришедшая с залива, плеснет в лицо мое бесстрашьем, и отзовется четкость линий в простом наброске карандашном, томясь новорожденным мифом, я разгляжу простое в сложном и обрету в словах и рифмах все, что казалось невозможным. Впадаем И мы впадаем в бред, как в свет, как в образ жизни, в грех впадаем - и называется: «страдаем», и думаем, что счастья нет. А счастье есть, да не про нас, оно невинно и сурово, а мы к расплате не готовы ни в первый, ни в последний раз. Бредя по жизни, как во сне, мы ничего о ней не знаем, как в ненависть, в любовь впадаем и ждем спасения извне. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
