Анна увидела этого ободранного слегка мужчину у ларька с сигаретами и тут же с радостными криками бросилась к нему.

Мужчина едва заметно вздрогнул, когда его схватили за край коричневого пальто и вежливо, но настойчиво постарался вырваться из цепких Аниных рук.

- Постой, - кричала Анна, не разжимая кулака, внутри которого лежал кусок коричневого фетра, - я напишу о тебе рассказ! И начну его так: "В суровый ветреный день он прятался от колючего снега за ларьком..."

- Сегодня осень, - невпопад буркнул мужчина, не теряя надежды вырваться из рук странной дамы с игрушечно нарумяненными щеками.

- Персонажи не перебивают автора! - сердито скривила женщина губы. - Итак, "В суровый ветреный день он прятался от колючего снега за ларьком...".

 

Анну била радостная дрожь от только что пришедшей в голову мысли. Так с ней случалась всегда, когда из-за угла неожиданно налетала Муза, сбивала с ног и легкими, почти невесомыми движениями подталкивала к дому: скорей, скорей!

Она никогда не забывала идей, пришедших в голову. Но все равно, отдавая дань тысячам таких же авторов, она торопилась домой, потому что - скорей, скорей!

 

- За ларьком... за ларьком... - бормотала Анна и крутила пуговицу на пальто незнакомого мужчины.

- С соками и водами! - подсказал тот.

- С соками! И - сигаретами! "В суровый ветреный день он прятался от колючего снега за ларьком с соками и сигаретами и ждал свою судьбу".

- Какую судьбу? - спросил мужчина с легкой тревогой, но Анна только отмахнулась.

 

Он был восхитительным: в странной шляпе и с шершавыми руками, и - боже мой, сколько раз уже можно говорить! - в пальто этом своем, на котором с одной стороны оборвался хлястик и свисал, болтаясь на воображаемом ветру, как ненужный атавизм...

Анна тащила его домой, не обращая внимания на смущенное сопротивление, потом, посреди дороги, охнула, увидев хлястик, расхохоталась, как ненормальная, хотела пришить, уже будучи в квартире, но забыла, да так и не вспомнила больше никогда.

Потому что - скорей, скорей...

 

- Игорь, - снова неловко, невпопад представился мужчина, пригладив едва обозначившуюся под снятой шляпой плешь, но Анна уже бросилась к столу, где вперемешку валялись листы, книги и разноцветные детские карандаши.

 

Анна лишь махнула в ответ на это "Игорь" - посиди, мол, где-нибудь, вскипяти чайник или поешь, колбаса в холодильнике, масло тоже, а вот с творогом поосторожней, старый он, все нет времени выбросить.

 

Игорь сидел на краешке табурета и глядел через дверь на странную дамочку с яркими, как на сцену, щеками.

 

А рассказ не шел... Анна бросалась на него, как наседка, защищающая цыплят, она ведь и впрямь защищала - будущее творение, еще такое хрупкое, висящее в воздухе, с неопределившейся пока судьбой; которое надо нанизать на нитку, придать стройность, если хотите - округлость...

Не шел рассказ. Не было у него обычной лаконичности, емкости. Не было света, впрочем, как и всего остального. Одна только фраза, в сущности, и была.

 

Через час она вышла из комнаты злая, хмурая, глаза красные от напряжения. Игорь сказал:

- Чаю?..

И такое недоверие показалось Анне в этом слове, обозначающим простой общеизвестный напиток, такая насмешка, что она крикнула в его лицо и в лица чашек и чайника на столе:

- Напишу! И начну вот так: "В суровый ветреный день он прятался от колючего снега за ларьком..."

- Не надо, пожалуйста, - вдруг попросил он.

- Почему? - осипшим голосом переспросила Анна.

 

Игорь часто заходил. Садился на кухне, засыпал заварку в чайник, ждал.

Анна почти отчаялась. Не выходило у нее с этим рассказом. Чего-то не хватало. Разрешения персонажа что ли? Но какое, скажите на милость, должен просить разрешение автор?

Она и про рассказ, в сущности, почти забыла. Только Игорь иногда являлся живым свидетелем.

 

А он уже с порога начинал жаловаться:

- Не пишет. Не пише-е-ет!

Анна злилась:

- Сам напиши. Тоже мне - цаца нашлась.

 

Он ей в тот же первый день все и рассказал. Про то, что сразу после института приехал зарабатывать, а в городке осталась ждать Девушка Юности и Мечты. Что он, как всегда, обещал - вернуться с деньгами, вернуться с именем, вернуться и жениться. Не вышло. Не вернулся.

- Почему? - мрачно спросила Анна и ей внезапно захотелось закурить, хотя она уже года три как бросила.

- Как же я - без денег? - удивился он и посмотрел ей в глаза так ясно и так удивленно, что Анна поняла: действительно не понимает.

- Но любовь, наверное, есть? - попыталась она спасти ситуацию.

- Женщины, понятно, были.

Ситуация рушилась. Весь иллюзорный мир ее рассказа распадался на составляющие: на мечты и реальность, на пустое ожидание и глупость. На всякое, словом, распадался, о чем пишут в любом бульварном романе.

 

Иногда Игорь заявлялся и, пьяный, плакал на любимом табурете:

- Вдруг она замуж вышла? Вдруг не дождалась?

И Анна вновь испытывала желание закурить, а еще - стукнуть его по голове и выставить а мороз, чтоб проветрился. Но не могла - персонаж же, практически вымышленный, практически ее. Он ведь не виноват, что рассказ не получился...

Приходилось говорить набившие оскомину банальности: ждет, мол, верит, а как же, любит.

 

Однажды Игорь пропал.

Анна не сразу заметила. Еще по привычке катилась жизнь, еще стояли последние, изживающие себя холода, еще писались другие рассказы, левые, неглубокие и необременительные.

Тогда напоминанием упала в почтовый ящик открытка с восьмым марта, подписанная неузнаным почерком - острым, стремительным, уверенным.

 

"Поздравляю. Женился. Дождалась" - было написано. И внизу: "Игорь".

 

Анну будто толкнули. Она, теряя на ходу черные колготки, которые хотела было надеть, побежала в комнату, откинула в сторону ноутбук, кучу каких-то ненужных записей и отыскала, наконец, в самом низу единственный недописанный черновик.

Потом взяла обгрызенную ручку, подышала на нее немного и, чувствуя, как покатилось что-то в душе, запрыгало на перипетиях сюжета, принялась писать так легко, как никогда раньше не писала: "В суровый ветреный день он прятался от колючего снега за ларьком..."