Эта трогательная история началом своим имела десятое февраля 1972 года. День этот я запомнил на всю жизнь именно потому, что в тот морозный зимний день началась моя "профессорская" карьера. Я, молодой преподаватель кафедры физики готовился читать курс лекций студентам первокурсникам, будущим учителям математики. Сколько ночей я не спал, готовясь к этому торжественному дню, снова и снова прокручивая в мозгу начало своей лекции, сколько нервов унесли они, эти бессонные ночи. но сколько новых идей и мыслей они принесли...

Итак! Четверг, десятое февраля, 11-25; время московское. Я вхожу на кафедру, оглядываю аудиторию и замираю. Прямо перед собой я вижу глаза Софьи Ковалевской. Как раз таким я представлял себе ее взгляд; горячий, пронзительный взгляд, обжигающий и притягивающий одновременно.

Софья Васильевна Ковалевская всегда была моим кумиром. Мальчишки в детстве выбирают себе в кумиры летчиков и космонавтов, я же влюбился в эту героическую женщину, и даже проблема, которой я отдавал все свое свободное время, была такая же, как у нее - кольца Сатурна.

Я продолжаю скользить по рядам дальше; разнообразнейшие лица: улыбчивые и доверчивые, сосредоточенные, хмурые, по-детски наивные и чересчур взрослые, умные и пугающие откровенной тупостью и, снова этот завораживающий взгляд. Провинциальная девчонка: неуклюжая, толстенькая, со странной прической и в наглухо застегнутом платье она выглядела одинокой среди пестрой толпы, хотя места вокруг нее были заняты, одиночество ее выделялось сразу же.

Всю лекцию я читал только для нее. Иногда она отрывалась на некоторое время от конспекта, и взгляды наши пересекались; тогда она расцветала, расцветала прямо на глазах. К концу лекции неуклюжесть ее исчезла, угрюмость и одиночество улетучились - симпатичная девчонка, будущий математик. Лекция закончилась; трое-четверо самых любознательных обступили меня, а я смотрел на нее, на Софью Ковалевскую. Все расходились веселыми стайками, а она собрала свои тетрадки и ушла в гордом одиночестве.

Несколько дней спустя у меня был семинар в их группе; снова она одна, только некоторые из ребят разговаривали с ней, а уж девчонки все как одна сторонились. Я же наоборот, обращался только к ней; умная понятливая девчонка - почему все избегали ее, я не понимал.

Прошло время; все оказалось в действительности так, как я и предполагал; провинциальная девочка, чересчур застенчивая и скромная, она стеснялась всего: и своей фигуры, и лица, и даже фамилии. Наташа Нечетная! Вы представляете себе учителя математики с такой фамилией Нечетная? А тут еще против нее ополчился неформальный лидер группы некая "Чародейка". Тоже далеко не красавица, но папа большой министерский чин - машина, куча нарядов, связи, поклонники, и прочие атрибуты номенклатуры. Она-то и настраивала всех против Наташи. Почему она невзлюбила и третировала ее, было неясно, но стоило только кому-либо из девчонок поговорить с Наташей, как "Чародейка" тут же ополчалась и против нее.

Сердце мое не выдержало; террором на террор!

Во всех остальных группах девчонки кружились вокруг меня, надеясь на послабления на экзамене; многие из преподавателей пользовались своим положением, чтобы немного пофлиртовать с молоденькими студентками, естественно, я тоже не был ярым пуританином; но здесь же я был откровенно строг со всеми, особенно с пресловутой "Чародейкой". Ласков я был только с Наташей. Ей я мог объяснять непонятное место часами, гонителей же ее я отсылал к учебникам и методичкам. Причем действовал я точно по тому же методу, каким боролись против нее. Донкихотство мое принесло плоды немедленно - вакуум рассосался.

Понемногу я сдружился с ней. Жила она в маленьком городке на Волге с мамой, отчимом и младшим братишкой, брат был отчимовский сын, а ее отец - гуляка и повеса исчез где-то в необъятных просторах. В семье Наташу не любили. Ни сводный брат, ни отчим, ни отчимовская мамаша. которую Наташа упорно не желала называть бабушкой. даже собственная мать из-за большой обиды на повесу относилась к Наташе более чем прохладно. В Москву она вырвалась вопреки родительским запретам; пришлось ради этого ждать совершеннолетия. Здесь в институте приходилось ей подрабатывать, и поэтому всевозможные чародейки обзывали ее уборщицей.

Но, оказывается, в Москве у нее была бабушка. Когда Наташа была маленькая, то она была бабушкина внучка. Бабушка в ней души не чаяла и называла ее "Моя Долгуша". Девичья фамилия бабушкина была Долгова, а маленькая Наташенька, всем видом своим напоминала ей долговский род.

"Ты вся наша Долговская - частенько говорила бабушка, - вылитый дедушка Петр".

Но семья распалась, появился отчим, занудливый и мелочный человек. Мать переехала в другой город и внучку в отместку спрятала. Жила Наташа вдалеке от бабушки, но помнила о ней всегда, не ослабевала память о бабушке.

По приезде в Москву Наташа захотела найти бабушку, но года рождения ее не знала, спросить у матери боялась, а в центральном паспортном столе города Москвы черствые люди не торопились искать Иванову Марию Трофимовну неизвестного возраста. Сказали, что таких у них тысячи. Нужно было идти к начальнику; требовать и настаивать в розысках, но уж очень Наташа робкая была, всего опасалась. А однажды разговорились мы, и я узнал, что отец ее - Иванов Сергей Николаевич закончил Московский институт связи ("связист чертов" - так мать ее отца в злобе вспоминала).

- Так что же мы сидим, паспортный стол дожидаемся. Поехали в институт, у меня там друзья старинные работают. Все данные в архиве сохраниться должны.

Приехали мы в институт связи и, действительно, в архиве нашли, что Иванов Сергей Николаевич обучался в 47-52 годах в институте, в 1952 закончил, распределение в Москву получил, проживал он тогда он вместе с матерью - Ивановой Марией Трофимовной в Столешниковом переулке, а отец - Иванов Николай Еремеевич на фронте погиб.

Мы с Наташей тут же из архива в Столешников переулок направились. Решили время не терять, вдруг повезет, и что-нибудь о бабушке Наташиной разузнаем.

Добрались до Столешникова, нашли нужный дом, Наташа боится идти, дрожит вся. Взял я ее фотокарточку и пошел один, а она на улице осталась ждать. Позвонил в дверь, открывает женщина не совсем еще пожилая, чем-то на Наташу похожая.

- Здравствуйте! - говорю. - Вы Долгова Мария Трофимовна будете?

- А кто же это помнит, что я Долгова? Ведь тому уже скоро полвека будет, как я из Долговой в Иванову превратилась. А вы кто же будете? Родственник по Долговской линии или сокурсник Сережин? Да нет, вроде молоды еще.

- Нет, Мария Трофимовна, я с Сергеем Николаевичем не знаком, только собираюсь познакомиться. Вот посмотрите! - И протягиваю ей фотокарточки Наташины.

Хотела она ответить что-то, но как только Наташу на снимке увидала, так на пол оседать начала, едва я успел подхватить ее.

- Наташенька, Наташенька! Долгушенька моя! Где она? Что с ней?

- Да на улице стоит, побоялась в дом заходить.

- Ой, как же это, на улице? Побежали скорее к ней.

И по лестнице бегом, едва я за ней поспеваю. Обнялись они, плачут обе, шепчут друг другу чего-то, всхлипывают, насилу успокоились. Потом долго сидели мы, чай пили и разговаривали. Они друг дружке про житье-бытье свое рассказывали, а я все слушал. Отец Наташин, Сергей Николаевич, умер уж давно, доконала жизнь разгульная, Наташу от бабушки прятали, и жила Мария Трофимовна одна в Столешниках, сына оплакивая, да внучку вспоминая.

Наташа после этого к бабушке переехала, фамилию поменяла, вместо Нечетной стала Долгова. В паспортном столе вначале не соглашались на Долгову менять, но они все-таки на своем настояли. Долгова Наталья Сергеевна это вам не какая-то Нечетная. И внешне Наташа изменилась; из гадкого утенка в красивого лебедя превратилась. Теперь ей уже никакие "Чародейки" не страшны.

И вот второе сентября 1972 года. Я поднимаюсь на кафедру и оглядываю аудиторию. Вот они, те же лица: улыбчивые и доверчивые, сосредоточенные, хмурые, наивные и взрослые, умные и не очень. Некоторых уже нет, увлекла их жизнь студенческая, увела в другую сторону. А вот и Наташа Долгова. Красивая стройная девушка в окружении друзей. Куда же делись ее неуклюжесть и провинциальность. Стройная девушка, кокетливая прическа. Современная красавица, будущий математик. Но взгляд все тот же. Пронзительный взгляд Софьи Ковалевской.