Учитель

 

Большие вокзальные часы показывали ровно восемь. Это значило, что пригородный поезд только что ушел, и спешить уже было бесполезно. Ильин остановился, поставил портфель на скамейку. Дождь кончился, но холодный октябрьский воздух был неприятен. Ильин снова посмотрел на часы, потом на мокрый асфальт с прилипшими желтыми листьями и неожиданно сказал себе: «Куда идти?..» Он увидел вдруг себя со стороны и удивился неподдельной грусти своего вопроса. Но усталость и пронзительный холод не давали сосредоточиться, и какая-то новая мысль промелькнула и тотчас забылась.

 

До следующей электрички оставалось полтора часа. И на вокзале сидеть не хотелось, и вечерние рижские улицы казались Ильину неуютными. Он все же вернулся и опять очутился в центре, среди спешащих прохожих. Сам он шел медленно и думал о том, что как же так вышло: вот идет он по городу, где прошло его детство и юность, а сейчас его никто здесь не ждет?..

 

Везде уже зажглись огни. От света вывесок и витрин мокрый асфальт становился то мутно-желтым, то фиолетовым. Ильин не любил фиолетовый цвет. Он казался ему враждебно-таинственным и холодным. Такой представлялась ему вселенная, пустая и одинокая.

 

Ильин остановился у яркой витрины мебельного магазина и, чтобы скоротать время, стал рассматривать изящные кресла и другие не нужные ему вещи. Напротив витрины, на остановке, люди ждали троллейбуса. Сквозь гул машин Ильин расслышал голоса. Молодая женщина сбивчиво и весело говорила с мальчиком то о школе, то о доме и о предстоящем ужине:

 

– ... Мы потом забежим еще в диетический, нам нужен творог. И скорей, скорей домой! Папа уже нас заждался...

 

Ильин осторожно оглянулся и увидел хорошенькую женщину в клетчатом пальто и черной шляпке. Она ласково и насмешливо смотрела на мальчика и гладила его по голове. Ильин улыбнулся.

 

Пришел и ушел троллейбус. На остановке стало тихо. Но от миниатюрной фигурки в клетчатом пальто осталось впечатление чего-то очень живого, легкого и веселого. И по дороге на станцию Ильин еще думал о незнакомке с сыном, представлял уютный, теплый дом и дружную семью. Представлял он так впервые в жизни. И сейчас в нем шевельнулось какое-то смутное чувство, похожее на тревогу, но Ильин объяснял его все тем же холодом и усталостью.

 

Снова заморосил дождь, усилился ветер. Ильин поднял воротник плаща и зашагал быстрее.

 

В пригородном зале он сел на скамью у самого выхода и смиренно приготовился к тягостному ожиданию. На скамейке лежала вечерняя газета «Голос Риги». Ильин повертел ее, но так и не развернул. Что-то не читалось.

 

Объявили о прибытии какого-то поезда, и через несколько минут с широкой лестницы в зал потекла толпа пассажиров. Зал сразу оживился, зашумел. Но оживление было недолгим: толпа быстро редела. Одним из последних шел невзрачный старичок в плаще и кепке цвета пыли. В одной руке он нес бидон, в другой матерчатую сумку и букет поблекших ромашек. У выхода старик остановился и поставил вещи на пол, чтобы взять их удобнее. Почувствовав, что на него смотрят, он бросил на Ильина недобрый взгляд, а Ильину, наоборот, хотелось улыбнуться и даже что-нибудь сказать.

 

Когда старик уходил, из небрежного букета выпал один цветок. Ильин смотрел на цветок на каменном полу, почти у самых его ног, и думал: «Неужели сейчас, в конце октября, еще где-то цветут ромашки?.. Ну, как видно, цветут... Да, живая ромашка, которая еще сегодня качалась на ветру где-нибудь в поле или на краю дороги, напоминая о недавнем лете». Что-то еще напоминал ему этот цветок. «Неспроста же он упал так близко», – подумал Ильин. И он, конечно, вспомнил. Он вспомнил далекое лето и целое поле ромашек. Двадцатитрехлетний учитель сидел там, окруженный детьми. Они отдыхали после работы в колхозе. Учителем был он, Ильин.

 

... Это был безмятежный и удивительно медленный день. Он как будто хотел, чтобы его не забыли. Тишина, солнце, зеленые травы... Потом учитель вел детей на речку. Они шли по тропинке; полевые цветы смотрели им вслед. Ильин настроен был в тот день лирически, и ему казалось, что цветы обращались только к нему: «Останься! Не уезжай!» – говорили они. Он улыбался цветам, благодарно прощался с полем, и ни о чем не жалел: ведь впереди была большая, интересная жизнь. Это был его последний день в сельской школе, где он проработал два года после института. Все это время он жил мечтой о возвращении в Ригу. Так и говорил всем, что не может жить без больших улиц, вечерних огней, театров.

 

И вот, к вечеру того далекого дня он спускался по этой же лестнице с букетом ромашек, подаренным ему на прощанье учениками. Он постоял тогда немного на вокзальной площади, дыша легко и радостно, и пошел домой. На тихой улице, в небольшой двухкомнатной квартире его ждали родители и брат.

 

Дальнейшая жизнь получилась совсем не такой, какой он ее представлял. Работа то тут, то там, не по специальности; танцевальные клубы, друзья, девушки... Без своего жилья... Теперь он снимал комнату за городом, куда каждый вечер возвращался на электричке. Уже долго он работал фотографом. Старое увлечение, которое, однако, не стало искусством, творчеством. Много работал на местных курортах, хорошо зарабатывал, но работу свою не любил; как, впрочем, и первую свою профессию. Нелюбимая работа вызывала раздражение, утомляла его. Постепенно подкралось и одиночество и стало привычным. Иногда он спрашивал себя, как и когда успел он привыкнуть и к одиночеству, и к усталости, ко всей бесцельности своей жизни. Ведь мечтал же когда-то... Да и было это даже не мечтание, а пассивное ожидание совсем другой жизни. Казалось, что вот, что-то скоро пройдет, временное и случайное, и наступит настоящая жизнь; с полезными делами, интересными встречами, жизнь, в которой сам он будет уважаемым и интересным человеком. Но годы шли, и ничто не менялось. Да и что это за другая жизнь? – он имел о ней смутное представление.

 

«Как можно мириться с этим?!» – ужасался он когда-то, наблюдая жизнь сельских учителей, посвящавших первую половину дня толкованию разных явлений у классной доски, а вторую – возне в своих гнездышках, где-то в глухой Латгалии.

«Какая осмысленная у них там жизнь, на «земле голубых озер»! - думал он сейчас, едва веря, что сам был когда-то так к ней причастен.

 

Один дорогой и нужный ему человек, девушка, которую он никогда не забывал, сказала однажды в поезде, протянув ему журнал: «Вот, прочтите это...» Неохотно отрывая взгляд от ее милого лица, Ильин прочел чьи-то слова: «... Слишком беззаботная жизнь в юности рождает пассивность, гасит мечты и стремления, уводит от цели...» И хотя не была его юность такой уж безоблачной, как ей почему-то казалось, позднее он вспоминал эти слова, думая о тех радостях, что дарили ему молодость и здоровье, хороший заработок и незаурядная внешность.

 

Астра, так звали девушку, была на четыре года старше. У нее было трудное деревенское детство в семье алкоголика. Вечерняя школа, заочная учеба в университете и все это время – труд, а в дальнейшем и забота о маленьком сыне. Позади был несчастливый брак, потом развод, и ребенка Астра растила одна.

 

К Ильину она относилась ласково-снисходительно, как к избалованному ребенку. И это не обижало его, а интриговало и влекло к ней еще больше. Он действительно чувствовал себя мальчиком, но не избалованным, а покорным и сильным, жаждущим совершить для нее все лучшее, на что он был способен.

 

«Кто знает, – думал сейчас Ильин, – может быть, есть связь между разрывом с Астрой и пустотой его последующей жизни...»

 

Ильин встал и прошелся по залу, бездумно разглядывая слепые таблицы и схемы на стенах, а потом резко вышел на улицу, под навес, на бодрящий осенний ветер. Пассажиры быстро складывали зонтики, спеша укрыться в зале ожидания. Ильина задевали, толкали; он отошел подальше от входа.

 

«Если обойти здание вокзала с левой стороны, – думал он, – а потом, минуя рыночную площадь, пройти один квартал, то можно увидеть старинное здание с обшарпанными львами у высоких подъездов. Там, у среднего подъезда, они виделись последний раз. Второй и последний... Всего два раза виделись. Все остальное – переписка. Он любил перечитывать ее письма. Их теплота всегда согревала его. Семь лет прошло с тех пор, но воспоминание о том времени не потускнело. Боже, как молод он был тогда! Как писал эти письма и мучительно ждал ответа! И как страдал, когда ответа не было долго!»

 

Ильин вспомнил их первую встречу. Шел второй год его жизни в селе. Однажды он с товарищем, красивым брюнетом, ехал в поезде. На одном полустанке шумно вошли три девушки и решали, где бы присесть. Парни любезно предложили им сесть рядом с ними. Играли в карты, болтали, красивый брюнет заговорил (довольно цинично) о любви с первого взгляда, девушки смеялись. Потом о чем-то поспорили, и Ильин отправился в буфет за конфетами, а когда вернулся, оказалось, что девушкам уже выходить. Вся компания вышла в тамбур. На остановке девушки спрыгнули на перрон, скромно отказавшись от конфет. Ильин растерянно развел руками.

 

Возвращаясь на место, он увидел в одном отделении девушку, которая сидела одна. Она смотрела в окно, придерживая накинутое на плечи легкое коричневое пальто. Услышав голоса, она обернулась и в упор посмотрела на Ильина. Белое лицо и блестящие черные волосы, красиво подогнутые и перехваченные коричневой лентой вокруг головы. Неожиданный взгляд был слегка удивленным и таким открытым, что Ильин не мог пройти мимо и остановился. Он шагнул к девушке, с подчеркнутой галантностью протягивая ей кулек с конфетами, и, быстро оглянувшись, другой рукой махнул брюнету. Тот одобряюще мигнул и громко объявил, что идет спать.

 

Ильин присел около девушки. Она слегка отодвинулась и снова стала смотреть в окно. Потом он сказал что-то о любви с первого взгляда, из того, что недавно говорил брюнет. Она медленно повернула к нему лицо. Теперь ее глаза весело улыбались, как будто ожидая интересного продолжения. Ильин смутился и замолчал, а когда она тихо рассмеялась, он готов был провалиться сквозь землю. Но уходить не хотелось.

 

Потом был момент, когда девушка потянулась к крючку за сумочкой, сумочка упала, и открепился ремешок. Она принялась чинить, но ей не удавалось. Ильин наблюдал- наблюдал, наконец решительно взял у нее сумочку и поправил дело. Она поблагодарила его и, как бы выполнив свой долг, углубилась в чтение журнала.

 

Так они сидели молча, и Ильин почти со страхом думал, что пройдет полтора часа, поезд прибудет в Ригу, они разойдутся, и он больше никогда не увидит ее. Но разговор завязался. Девушка была настроена вполне дружески. Ее низковатый, ласковый голос с латышским акцентом, мягкое сентябрьское солнце наполняли салон вагона теплом и покоем. «Ехать бы так подольше, и чтоб не было ни остановок, ни пассажиров», – мечтал Ильин...

 

На вокзале она с ним попрощалась и встретиться на следующий день отказалась, потому что приехала в Ригу по делу и торопилась обратно домой. Однако против переписки не возражала и дала ему свой адрес. Он написал ей в тот же вечер.

 

Стройный силуэт в легком пальто с узким кожаным ремешком, открытая улыбка в блеске вечернего солнца – такой он ее больше не видел, но именно такой представлял себе, когда читал ее письма и думал о ней. Наверное, такой он мысленно видел ее и в тот декабрьский день, когда, будучи еще слабым после болезни, он нарушил вдруг сдержанный тон переписки и написал свое «сумасшедшее» письмо, в котором звал ее к себе и сообщал суточное расписание поездов и автобусов.

 

Ее короткий, холодный ответ, так не похожий на мягкость и доброту прежних писем, был для него ударом. «Боже, что я натворил!» – начал он тут же писать, но перечитал ее письмо, и руки опустились. Слишком суровым показалось ему наказание. Он перестал ей писать. А через месяц осознал, что это был разрыв и решил во что бы то ни стало вернуть ее дружбу. Лишь бы встретить ее, а там он все объяснит, будет просить прощения.

 

В зимнюю сессию Ильин приехал в Ригу и чуть ли не полдня поджидал Астру в здании университета. Но все как будто рухнуло, когда они встретились. Долго ходили по вечерним улицам, он что-то говорил, говорил и сам себе казался тенью. Астра была в черном зимнем пальто и красном шерстяном платке, повязанном по-деревенски, но с претензией на городскую пикантность. В ту зиму семидесятых так одевались многие рижанки. Мода была такая. Схожесть Астры с другими лишала ее чего-то своего, сокровенного и почему-то вызывала в нем болезненную ревность и скованность. А на душе и так было невесело.

 

Ильину было стыдно за свое последнее письмо, и он ждал повода объясниться. Может быть, надеялся он, она улыбнется, просто скажет: «Ну, какой же ты мальчик!» или станет ругать его, что было бы хорошо. Но она молчала о письме. Ни вопроса, ни слова упрека – он видел лишь отчужденность и холодную вежливость.

 

Был уже поздний вечер, когда Астра остановилась у большого серого здания, где жила у знакомых в те дни. Дул колючий ветер, и они вошли в подъезд. Там стояли и говорили пустые слова. Она ежилась от холода, но не спешила уходить. А ему хотелось убежать. Не потому, что боялся упустить последний автобус, а потому что стыд и неуверенность, да еще мороз, жгли его сильнее, чем любовь. И он даже обрадовался, когда Астра поднялась на ступеньку и с ледяной улыбкой сказала: «Ну, пока!»

 

Он уходил быстро и навсегда. Как уныло блестел мороз! На снегу, в уличных огнях, на лицах прохожих... Последний автобус ушел. Ночь Ильин провел на автовокзале.

 

Больше он ей не писал, а через полгода оставил село и уехал в Ригу. Тоска по Астре еще долго не оставляла его, но со временем притупилась, ушла куда-то вглубь.

 

Прошло пять лет. Однажды бывший коллега переслал Ильину письмо, которое пришло в школу на его имя. Письмо было от Астры. Она искала его. И хотя в тот период у него был роман с красивой замужней женщиной, и хотя за те годы были еще увлечения, Астрино письмо всколыхнуло его. Под маской простых, бесстрастных слов (Как ты? где ты? что с тобой?) он уловил волнение и трепет и был польщен. Он сразу написал ей благодарное, радостное письмо на нескольких страницах. Писал обо всем; как старому другу, как самому себе и удивлялся, как много мог он ей сказать. Обида забылась, он думал о главном: Астра есть в его жизни. И испытывал тихую радость, скорее покой, чем волнение.

 

Их новая переписка не была частой, и со встречей, как раньше, он уже не спешил. Просто знал, подсознание знало: все еще будет, все еще впереди. И теперь, вспоминая, он отчетливо понял, что этой встречи всегда он смутно ждал. Ждал и как будто боялся. Боялся сойти с привычного круга?.. Да нет, не боялся, а просто забыл, что впереди ведь не тысяча лет...

 

Ильин вернулся в зал ожидания. И вдруг спохватился. Ведь вот уже почти два года, как однажды, закрученный делами, он долго ей не отвечал, потом написал, не получил ответа и как бы все забыл. Связь оборвалась как-то незаметно. А жизнь все кружит и кружит его. Дела неотложные, часто ненужные и бессмысленные, но почему-то всегда обязательные, поработили его, совсем втоптали в суету.

 

Ильин остановился у стены. Снова схемы, расписания, названия населенных пунктов бросились ему в глаза. Нет, здесь все живое, и все исполнено большого смысла! Вот Астрин городок... И не писать надо, а ехать! Вот прямо в следующий выходной! Но он поедет туда не поездом, а автобусом. Так ездила она, и ему хотелось увидеть эту дорогу; да и полюбоваться осенним загородным видом.

 

Через несколько дней Ильин уже искал нужную улицу в маленьком незнакомом городе. Он шел не спеша, наслаждаясь тихим серым днем, провинциальным видом улиц, улочек, домов. И Астрину улицу он хотел найти сам, никого не расспрашивая. Да вот она, улица Дзирнаву! Улица Дзирнаву, девятнадцать... Какие магические слова! Сколько раз выводил он их на конверте, не задумываясь, что они так реальны! Вот тринадцатый номер, пятнадцатый... Сердце забилось сильнее. Но странно: думал он сейчас не об Астре, а, скорее, о себе в далеком том времени. И только увидев число девятнадцать, вспомнил, что ничего ведь, в сущности, не знает о ней. А вдруг она замужем? Да мало ли что еще? Так подумал, но понял: теперь уж ничто не остановит его.

 

Ильину открыла молодая женщина, худощавая бесцветная блондинка с глуповатой улыбкой. Он спросил Астру. Она предложила ему войти. Из небольшой галереи он попал сначала на кухню, где успел заметить древнюю старуху с мутным взглядом, потом в большую полутемную комнату. Там было три двери, одна из них открыта. В комнате стоял стол со стульями. Женщина предложила Ильину сесть и села сама.

 

– Астра переехала. Здесь больше не живет.

– Давно?

– Недавно. Еще не все забрала, у нее ремонт. Вон там она жила, – женщина кивнула на открытую дверь. Потом, заискивающе улыбаясь Ильину, спросила:

– А вы из Риги?

– Да. Вы знаете ее новый адрес?

– Точно не знаю. А это что у вас? – она указала на маленький шрам на его щеке и жалостно добавила: – Авария была? Наверно, сильно пострадали?

– Да нет, так, легкая травма. А вы можете узнать ее адрес? – говорил Ильин, стараясь избегать взгляда этой женщины.

– Н-ну... попробую.

 

Ее заискивающая улыбка и непрошенное сочувствие были противны Ильину, а неопределенные ответы начинали раздражать. Он хотел уйти, осведомиться у соседей, но тут в комнату вбежал мальчик:

 

– Мам, ну сколько можно ждать?!

– Иду! Минуточку! – ответила женщина и обратилась к Ильину: - Вы подождите тут, я скоро! И я узнаю... адрес.

 

Она быстро вышла с мальчиком.

 

Ильин встал, осмотрелся и тихо вошел в комнату Астры. В комнате стояла кушетка, стол у окна, в углу два чемодана. На столе – открытая дорожная сумка. Видны свертки, папка для бумаг. Ильин посмотрел на все, потрогал сумку, и что-то его вдруг толкнуло приоткрыть папку. Он увидел аккуратно сложенные листки, похожие на письма. Немного подумав, он осторожно взял один листок. Знакомый вроде почерк... Ах, бог ты мой, так это ж его письма! Он взял еще одно, потом еще, и замелькали старые слова: «...Ужасаюсь при мысли: а вдруг что-нибудь случилось с тобой, и ты никогда не напишешь… Я сейчас сижу на почте, только вчера я получил письмо… Сижу и слушаю, как гудит водопровод… Да, жизнь иногда играет нами… Нет, я ничего не думаю. Я рад, что ты нашла меня через столь длительное время...»

 

А вот и то письмо! О, боже, и она хранит его! Ильин положил письма на место, оставив последнее. А ну-ка:

«Астра!

Возможно, я дурак, возможно, я сумасшедший, но прошу об одном: если можешь, приезжай ко мне. Может быть, это нелепо, черт знает, что со мной происходит, но мне кажется, что все рушится перед моими глазами. Я бы сам поехал к тебе, но я болен сейчас.

Если хочешь, чтобы мы стали друзьями, настоящими (я, безусловно, хочу этого), приезжай! Мне трудно. Тебе я доверяюсь.

Боже, как я глуп! Все решится в ту минуту, когда ты получишь это письмо.

Не думай, что я пьян. Письмо сожги!

P.S.

Может быть, я неправильно поступаю, ничего не знаю. Да вообще, что значит правильно?

Дай телеграмму, если поедешь»

 

Дальше шло расписание автобусов и поездов, в том числе дальних, ночных.

 

Ильин улыбнулся: «Все рушится… Все решится в ту минуту…» И вдруг задумался: «А мог ли бы я сейчас так написать?.. А хорошо, если бы мог...»

 

Возвращая письмо в папку, Ильин нечаянно вытащил еще одно. Нет, это не его; нельзя читать. Но все же не удержался и развернул листок. Письмо от женщины, из Риги, датировано тем же месяцем, что и его «безумное» письмо. «... Так говоришь, поедешь все-таки? – писала подруга. – В любое время суток? Ну, правильно, что не по первому зову. Пусть подождет немного, пусть пострадает... Напишешь потом, как все было...»

 

Ильин торопливо вложил письмо в папку, поправил ее и отошел от стола. «Значит, собиралась приехать... – рассуждал он, прохаживаясь по комнате. – В любое время суток... Но второго зова не было, не звали больше... И что, если бы приехала?..»

 

Ильин еще раз оглядел чужие стены, чужие вещи, покачал головой и медленно вышел из комнаты, чего-то так и не поняв.

 

Хозяйка все не приходила. Ильин прошел на кухню, убедился, что старуха еще там и вышел из дома. Он решил: «Прогуляюсь по городу, потом приду опять». Немного отойдя, он оглянулся и только сейчас заметил, каким был дом запущенным и мрачным.

 

Когда он шел по главной, оживленной улице, он услышал позади довольно громкий разговор. Говорили две женщины, и Ильин узнал голос Астры. Сам не зная почему, он ускорил шаги, смешался с прохожими и свернул в переулок. Выждав немного, вернулся на прежнюю улицу. Теперь он видел этих женщин впереди себя. Да, одна из них, похоже, Астра. Она и не она. Волосы простовато причесаны. Пальто неопределенного цвета с одной стороны было немного длиннее. Видно было, что отпоролся подол. Она несла, вернее, тащила большую, чем-то наполненную, сумку. На углу женщины расстались. Ильин пошел в сторону Астры. Надо было, конечно, догнать, подойти, но что-то его удерживало.

 

Астра остановилась у ларька, где была большая очередь. Чуть в стороне Ильин увидел трехэтажное кирпичное здание и направился к нему. Он вошел в подъезд, поднялся на второй этаж и остановился на лестничной площадке у окна. Оттуда он увидел надпись на ларьке: «Прием стеклотары». Оттуда он и Астру видел. Да, она уже не та! Черные волосы потускнели, и лицо сероватое. Уж нет того пленительного черно-белого контраста!..

 

Астра бойко общалась с кем-то из очереди, ничуть не смущаясь своим небрежным видом. «Сколько же ей теперь? – прикидывал Ильин. – Тридцать пять... нет, тридцать четыре». И тут почему-то вспомнился один образ из детства: тридцатипятилетняя дворничиха, мать одноклассника. Она всегда свирепо кричала на них, мальчишек, когда они играли под ее окнами, рискуя разбить их мячом. «Опять эта старая тетка!» – ворчали они, убегая...

 

«Старая тетка, старая тетка...» – закрутилось сейчас в голове.

 

Потом Ильину пришло на память, как когда-то, в дни ее зимней сессии, он ходил по Риге в надежде встретить ее. Ходил в театры, на выставки, в книжные магазины – там надеялся он увидеть Астру. И сейчас это удивляло его.

 

Сбитый с толку, Ильин спускался вниз. Он чувствовал: в нем что-то надломилось. «Ну, что такого... стеклотара? Подумаешь, ведь это так обыденно, все ее сдают, – зачем-то объяснял он сам себе. – Да нет, не в этом дело... Внешний вид?..» Он вспомнил эпизод из повести, где герой увидел на чулке любимой дырку, и это не помешало ему. «Ну, а мне?.. помешало?» – чуть не сказал он вслух и увидел, что уходит он все дальше, а Астра осталась где-то позади. «Конечно, можно было подойти, – опять подумал он, – но что спешить? Ведь я могу еще приехать. Теперь я знаю, где ее искать». И, довольный решением, Ильин пошел куда глаза глядят.

 

Простота и будничность провинциального городка нравилась ему больше, чем нарядные курорты, которые давно надоели ему за годы работы, так же, как и их праздные обитатели.

 

Ильин гулял с удовольствием. И погода ближе к вечеру разыгралась, и небо стало голубым. Он зашел в городскую столовую, взял себе обед и сел у окна, чтобы можно было наблюдать отсюда неторопливую здешнюю жизнь.

 

Потом он забрел в район новостроек, и здесь, среди одинаковых кирпичных домов, тоже чувствовал себя хорошо. На пустыре мальчишки гоняли мяч. Чья-то мама кричала с балкона:

 

– Павлик, марш домой!

– Еще полчасика! – последовал ответ. – Ну десять минут! Ну хоть пять минут!

– Чтоб через пять минут был дома!

 

Мальчики продолжали играть. Когда мяч случайно подкатился к Ильину, Павлик подбежал, метнув на Ильина разгоряченный взгляд.

 

«Какая жажда жизни! Какое счастье в этом взгляде! – удивлялся Ильин. – И чему радуется? Пяти минутам свободы. И как умеет их ценить!»

 

Удаляясь, Ильин оглянулся, как будто мог еще раз встретить детский взгляд, в котором угадал достоинство и смелость, доверчивость и доброту.

 

«Не каждый взрослый может так смотреть, – подумал Ильин. – И как важно это с детства сохранить! Вот так смотреть на жизнь. А можно сохранить?.. – продолжал он размышлять. – Да, можно. И не мое ли это дело – научить?»

 

Сейчас он был уверен, что мог бы это делать, знает как. Мысль о возвращении к учительству пришла внезапно, просто и без сомнений. Да, учить! И у них, у детей, поучиться! И вновь обрести то, что было утрачено. Ильин вспомнил захолустное село, где «начинал свою трудовую деятельность», как он с иронией говорил когда-то друзьям. «Да нет захолустья, – говорил он сейчас себе, – нет захолустья там, где есть школы, где много детей. Они ведь сами по себе – целые миры».

 

Ильин заторопился на автостанцию, как будто узнал вдруг цену времени. Он волновался. Но волнение это было приятным и освежающим.

 

Там, где кончались новые дома, была большая роща. На веревках, среди сосен и берез, сушилось белье. Женщина с тазиком шла за бельем. За ней вприпрыжку бежала маленькая девочка. Сквозь деревья голубело небо. А когда Ильин пришел на станцию, небо было уже совсем другим. Оно было похоже на красно-синее крыло огромной птицы, неведомо откуда прилетевшей и озарившей невиданным светом дома, деревья, всю землю.

 

... Автобус плавно бежал по шоссе. Немногие пассажиры задумчиво молчали. За окнами проплывали пустые поля, огоньки хуторов. Жар-птица исчезла, становилось темно. А Ильину все мерещилось голубое белье. Почему-то именно голубое; как небо. Хотя, наверное, было белым. И новая жизнь, такая же, как и эта, только чище и ярче, была совсем близко, шла где-то здесь, параллельно, за тончайшей завесой. Надо лишь что-то стереть и промыть. Или просто откинуть.

 

Учитель

 

Большие вокзальные часы показывали ровно восемь. Это значило, что пригородный поезд только что ушел, и спешить уже было бесполезно. Ильин остановился, поставил портфель на скамейку. Дождь кончился, но холодный октябрьский воздух был неприятен. Ильин снова посмотрел на часы, потом на мокрый асфальт с прилипшими желтыми листьями и неожиданно сказал себе: «Куда идти?..» Он увидел вдруг себя со стороны и удивился неподдельной грусти своего вопроса. Но усталость и пронзительный холод не давали сосредоточиться, и какая-то новая мысль промелькнула и тотчас забылась.

 

До следующей электрички оставалось полтора часа. И на вокзале сидеть не хотелось, и вечерние рижские улицы казались Ильину неуютными. Он все же вернулся и опять очутился в центре, среди спешащих прохожих. Сам он шел медленно и думал о том, что как же так вышло: вот идет он по городу, где прошло его детство и юность, а сейчас его никто здесь не ждет?..

 

Везде уже зажглись огни. От света вывесок и витрин мокрый асфальт становился то мутно-желтым, то фиолетовым. Ильин не любил фиолетовый цвет. Он казался ему враждебно-таинственным и холодным. Такой представлялась ему вселенная, пустая и одинокая.

 

Ильин остановился у яркой витрины мебельного магазина и, чтобы скоротать время, стал рассматривать изящные кресла и другие не нужные ему вещи. Напротив витрины, на остановке, люди ждали троллейбуса. Сквозь гул машин Ильин расслышал голоса. Молодая женщина сбивчиво и весело говорила с мальчиком то о школе, то о доме и о предстоящем ужине:

 

– ... Мы потом забежим еще в диетический, нам нужен творог. И скорей, скорей домой! Папа уже нас заждался...

 

Ильин осторожно оглянулся и увидел хорошенькую женщину в клетчатом пальто и черной шляпке. Она ласково и насмешливо смотрела на мальчика и гладила его по голове. Ильин улыбнулся.

 

Пришел и ушел троллейбус. На остановке стало тихо. Но от миниатюрной фигурки в клетчатом пальто осталось впечатление чего-то очень живого, легкого и веселого. И по дороге на станцию Ильин еще думал о незнакомке с сыном, представлял уютный, теплый дом и дружную семью. Представлял он так впервые в жизни. И сейчас в нем шевельнулось какое-то смутное чувство, похожее на тревогу, но Ильин объяснял его все тем же холодом и усталостью.

 

Снова заморосил дождь, усилился ветер. Ильин поднял воротник плаща и зашагал быстрее.

 

В пригородном зале он сел на скамью у самого выхода и смиренно приготовился к тягостному ожиданию. На скамейке лежала вечерняя газета «Голос Риги». Ильин повертел ее, но так и не развернул. Что-то не читалось.

 

Объявили о прибытии какого-то поезда, и через несколько минут с широкой лестницы в зал потекла толпа пассажиров. Зал сразу оживился, зашумел. Но оживление было недолгим: толпа быстро редела. Одним из последних шел невзрачный старичок в плаще и кепке цвета пыли. В одной руке он нес бидон, в другой матерчатую сумку и букет поблекших ромашек. У выхода старик остановился и поставил вещи на пол, чтобы взять их удобнее. Почувствовав, что на него смотрят, он бросил на Ильина недобрый взгляд, а Ильину, наоборот, хотелось улыбнуться и даже что-нибудь сказать.

 

Когда старик уходил, из небрежного букета выпал один цветок. Ильин смотрел на цветок на каменном полу, почти у самых его ног, и думал: «Неужели сейчас, в конце октября, еще где-то цветут ромашки?.. Ну, как видно, цветут... Да, живая ромашка, которая еще сегодня качалась на ветру где-нибудь в поле или на краю дороги, напоминая о недавнем лете». Что-то еще напоминал ему этот цветок. «Неспроста же он упал так близко», – подумал Ильин. И он, конечно, вспомнил. Он вспомнил далекое лето и целое поле ромашек. Двадцатитрехлетний учитель сидел там, окруженный детьми. Они отдыхали после работы в колхозе. Учителем был он, Ильин.

 

... Это был безмятежный и удивительно медленный день. Он как будто хотел, чтобы его не забыли. Тишина, солнце, зеленые травы... Потом учитель вел детей на речку. Они шли по тропинке; полевые цветы смотрели им вслед. Ильин настроен был в тот день лирически, и ему казалось, что цветы обращались только к нему: «Останься! Не уезжай!» – говорили они. Он улыбался цветам, благодарно прощался с полем, и ни о чем не жалел: ведь впереди была большая, интересная жизнь. Это был его последний день в сельской школе, где он проработал два года после института. Все это время он жил мечтой о возвращении в Ригу. Так и говорил всем, что не может жить без больших улиц, вечерних огней, театров.

 

И вот, к вечеру того далекого дня он спускался по этой же лестнице с букетом ромашек, подаренным ему на прощанье учениками. Он постоял тогда немного на вокзальной площади, дыша легко и радостно, и пошел домой. На тихой улице, в небольшой двухкомнатной квартире его ждали родители и брат.

 

Дальнейшая жизнь получилась совсем не такой, какой он ее представлял. Работа то тут, то там, не по специальности; танцевальные клубы, друзья, девушки... Без своего жилья... Теперь он снимал комнату за городом, куда каждый вечер возвращался на электричке. Уже долго он работал фотографом. Старое увлечение, которое, однако, не стало искусством, творчеством. Много работал на местных курортах, хорошо зарабатывал, но работу свою не любил; как, впрочем, и первую свою профессию. Нелюбимая работа вызывала раздражение, утомляла его. Постепенно подкралось и одиночество и стало привычным. Иногда он спрашивал себя, как и когда успел он привыкнуть и к одиночеству, и к усталости, ко всей бесцельности своей жизни. Ведь мечтал же когда-то... Да и было это даже не мечтание, а пассивное ожидание совсем другой жизни. Казалось, что вот, что-то скоро пройдет, временное и случайное, и наступит настоящая жизнь; с полезными делами, интересными встречами, жизнь, в которой сам он будет уважаемым и интересным человеком. Но годы шли, и ничто не менялось. Да и что это за другая жизнь? – он имел о ней смутное представление.

 

«Как можно мириться с этим?!» – ужасался он когда-то, наблюдая жизнь сельских учителей, посвящавших первую половину дня толкованию разных явлений у классной доски, а вторую – возне в своих гнездышках, где-то в глухой Латгалии.

«Какая осмысленная у них там жизнь, на «земле голубых озер»! - думал он сейчас, едва веря, что сам был когда-то так к ней причастен.

 

Один дорогой и нужный ему человек, девушка, которую он никогда не забывал, сказала однажды в поезде, протянув ему журнал: «Вот, прочтите это...» Неохотно отрывая взгляд от ее милого лица, Ильин прочел чьи-то слова: «... Слишком беззаботная жизнь в юности рождает пассивность, гасит мечты и стремления, уводит от цели...» И хотя не была его юность такой уж безоблачной, как ей почему-то казалось, позднее он вспоминал эти слова, думая о тех радостях, что дарили ему молодость и здоровье, хороший заработок и незаурядная внешность.

 

Астра, так звали девушку, была на четыре года старше. У нее было трудное деревенское детство в семье алкоголика. Вечерняя школа, заочная учеба в университете и все это время – труд, а в дальнейшем и забота о маленьком сыне. Позади был несчастливый брак, потом развод, и ребенка Астра растила одна.

 

К Ильину она относилась ласково-снисходительно, как к избалованному ребенку. И это не обижало его, а интриговало и влекло к ней еще больше. Он действительно чувствовал себя мальчиком, но не избалованным, а покорным и сильным, жаждущим совершить для нее все лучшее, на что он был способен.

 

«Кто знает, – думал сейчас Ильин, – может быть, есть связь между разрывом с Астрой и пустотой его последующей жизни...»

 

Ильин встал и прошелся по залу, бездумно разглядывая слепые таблицы и схемы на стенах, а потом резко вышел на улицу, под навес, на бодрящий осенний ветер. Пассажиры быстро складывали зонтики, спеша укрыться в зале ожидания. Ильина задевали, толкали; он отошел подальше от входа.

 

«Если обойти здание вокзала с левой стороны, – думал он, – а потом, минуя рыночную площадь, пройти один квартал, то можно увидеть старинное здание с обшарпанными львами у высоких подъездов. Там, у среднего подъезда, они виделись последний раз. Второй и последний... Всего два раза виделись. Все остальное – переписка. Он любил перечитывать ее письма. Их теплота всегда согревала его. Семь лет прошло с тех пор, но воспоминание о том времени не потускнело. Боже, как молод он был тогда! Как писал эти письма и мучительно ждал ответа! И как страдал, когда ответа не было долго!»

 

Ильин вспомнил их первую встречу. Шел второй год его жизни в селе. Однажды он с товарищем, красивым брюнетом, ехал в поезде. На одном полустанке шумно вошли три девушки и решали, где бы присесть. Парни любезно предложили им сесть рядом с ними. Играли в карты, болтали, красивый брюнет заговорил (довольно цинично) о любви с первого взгляда, девушки смеялись. Потом о чем-то поспорили, и Ильин отправился в буфет за конфетами, а когда вернулся, оказалось, что девушкам уже выходить. Вся компания вышла в тамбур. На остановке девушки спрыгнули на перрон, скромно отказавшись от конфет. Ильин растерянно развел руками.

 

Возвращаясь на место, он увидел в одном отделении девушку, которая сидела одна. Она смотрела в окно, придерживая накинутое на плечи легкое коричневое пальто. Услышав голоса, она обернулась и в упор посмотрела на Ильина. Белое лицо и блестящие черные волосы, красиво подогнутые и перехваченные коричневой лентой вокруг головы. Неожиданный взгляд был слегка удивленным и таким открытым, что Ильин не мог пройти мимо и остановился. Он шагнул к девушке, с подчеркнутой галантностью протягивая ей кулек с конфетами, и, быстро оглянувшись, другой рукой махнул брюнету. Тот одобряюще мигнул и громко объявил, что идет спать.

 

Ильин присел около девушки. Она слегка отодвинулась и снова стала смотреть в окно. Потом он сказал что-то о любви с первого взгляда, из того, что недавно говорил брюнет. Она медленно повернула к нему лицо. Теперь ее глаза весело улыбались, как будто ожидая интересного продолжения. Ильин смутился и замолчал, а когда она тихо рассмеялась, он готов был провалиться сквозь землю. Но уходить не хотелось.

 

Потом был момент, когда девушка потянулась к крючку за сумочкой, сумочка упала, и открепился ремешок. Она принялась чинить, но ей не удавалось. Ильин наблюдал- наблюдал, наконец решительно взял у нее сумочку и поправил дело. Она поблагодарила его и, как бы выполнив свой долг, углубилась в чтение журнала.

 

Так они сидели молча, и Ильин почти со страхом думал, что пройдет полтора часа, поезд прибудет в Ригу, они разойдутся, и он больше никогда не увидит ее. Но разговор завязался. Девушка была настроена вполне дружески. Ее низковатый, ласковый голос с латышским акцентом, мягкое сентябрьское солнце наполняли салон вагона теплом и покоем. «Ехать бы так подольше, и чтоб не было ни остановок, ни пассажиров», – мечтал Ильин...

 

На вокзале она с ним попрощалась и встретиться на следующий день отказалась, потому что приехала в Ригу по делу и торопилась обратно домой. Однако против переписки не возражала и дала ему свой адрес. Он написал ей в тот же вечер.

 

Стройный силуэт в легком пальто с узким кожаным ремешком, открытая улыбка в блеске вечернего солнца – такой он ее больше не видел, но именно такой представлял себе, когда читал ее письма и думал о ней. Наверное, такой он мысленно видел ее и в тот декабрьский день, когда, будучи еще слабым после болезни, он нарушил вдруг сдержанный тон переписки и написал свое «сумасшедшее» письмо, в котором звал ее к себе и сообщал суточное расписание поездов и автобусов.

 

Ее короткий, холодный ответ, так не похожий на мягкость и доброту прежних писем, был для него ударом. «Боже, что я натворил!» – начал он тут же писать, но перечитал ее письмо, и руки опустились. Слишком суровым показалось ему наказание. Он перестал ей писать. А через месяц осознал, что это был разрыв и решил во что бы то ни стало вернуть ее дружбу. Лишь бы встретить ее, а там он все объяснит, будет просить прощения.

 

В зимнюю сессию Ильин приехал в Ригу и чуть ли не полдня поджидал Астру в здании университета. Но все как будто рухнуло, когда они встретились. Долго ходили по вечерним улицам, он что-то говорил, говорил и сам себе казался тенью. Астра была в черном зимнем пальто и красном шерстяном платке, повязанном по-деревенски, но с претензией на городскую пикантность. В ту зиму семидесятых так одевались многие рижанки. Мода была такая. Схожесть Астры с другими лишала ее чего-то своего, сокровенного и почему-то вызывала в нем болезненную ревность и скованность. А на душе и так было невесело.

 

Ильину было стыдно за свое последнее письмо, и он ждал повода объясниться. Может быть, надеялся он, она улыбнется, просто скажет: «Ну, какой же ты мальчик!» или станет ругать его, что было бы хорошо. Но она молчала о письме. Ни вопроса, ни слова упрека – он видел лишь отчужденность и холодную вежливость.

 

Был уже поздний вечер, когда Астра остановилась у большого серого здания, где жила у знакомых в те дни. Дул колючий ветер, и они вошли в подъезд. Там стояли и говорили пустые слова. Она ежилась от холода, но не спешила уходить. А ему хотелось убежать. Не потому, что боялся упустить последний автобус, а потому что стыд и неуверенность, да еще мороз, жгли его сильнее, чем любовь. И он даже обрадовался, когда Астра поднялась на ступеньку и с ледяной улыбкой сказала: «Ну, пока!»

 

Он уходил быстро и навсегда. Как уныло блестел мороз! На снегу, в уличных огнях, на лицах прохожих... Последний автобус ушел. Ночь Ильин провел на автовокзале.

 

Больше он ей не писал, а через полгода оставил село и уехал в Ригу. Тоска по Астре еще долго не оставляла его, но со временем притупилась, ушла куда-то вглубь.

 

Прошло пять лет. Однажды бывший коллега переслал Ильину письмо, которое пришло в школу на его имя. Письмо было от Астры. Она искала его. И хотя в тот период у него был роман с красивой замужней женщиной, и хотя за те годы были еще увлечения, Астрино письмо всколыхнуло его. Под маской простых, бесстрастных слов (Как ты? где ты? что с тобой?) он уловил волнение и трепет и был польщен. Он сразу написал ей благодарное, радостное письмо на нескольких страницах. Писал обо всем; как старому другу, как самому себе и удивлялся, как много мог он ей сказать. Обида забылась, он думал о главном: Астра есть в его жизни. И испытывал тихую радость, скорее покой, чем волнение.

 

Их новая переписка не была частой, и со встречей, как раньше, он уже не спешил. Просто знал, подсознание знало: все еще будет, все еще впереди. И теперь, вспоминая, он отчетливо понял, что этой встречи всегда он смутно ждал. Ждал и как будто боялся. Боялся сойти с привычного круга?.. Да нет, не боялся, а просто забыл, что впереди ведь не тысяча лет...

 

Ильин вернулся в зал ожидания. И вдруг спохватился. Ведь вот уже почти два года, как однажды, закрученный делами, он долго ей не отвечал, потом написал, не получил ответа и как бы все забыл. Связь оборвалась как-то незаметно. А жизнь все кружит и кружит его. Дела неотложные, часто ненужные и бессмысленные, но почему-то всегда обязательные, поработили его, совсем втоптали в суету.

 

Ильин остановился у стены. Снова схемы, расписания, названия населенных пунктов бросились ему в глаза. Нет, здесь все живое, и все исполнено большого смысла! Вот Астрин городок... И не писать надо, а ехать! Вот прямо в следующий выходной! Но он поедет туда не поездом, а автобусом. Так ездила она, и ему хотелось увидеть эту дорогу; да и полюбоваться осенним загородным видом.

 

Через несколько дней Ильин уже искал нужную улицу в маленьком незнакомом городе. Он шел не спеша, наслаждаясь тихим серым днем, провинциальным видом улиц, улочек, домов. И Астрину улицу он хотел найти сам, никого не расспрашивая. Да вот она, улица Дзирнаву! Улица Дзирнаву, девятнадцать... Какие магические слова! Сколько раз выводил он их на конверте, не задумываясь, что они так реальны! Вот тринадцатый номер, пятнадцатый... Сердце забилось сильнее. Но странно: думал он сейчас не об Астре, а, скорее, о себе в далеком том времени. И только увидев число девятнадцать, вспомнил, что ничего ведь, в сущности, не знает о ней. А вдруг она замужем? Да мало ли что еще? Так подумал, но понял: теперь уж ничто не остановит его.

 

Ильину открыла молодая женщина, худощавая бесцветная блондинка с глуповатой улыбкой. Он спросил Астру. Она предложила ему войти. Из небольшой галереи он попал сначала на кухню, где успел заметить древнюю старуху с мутным взглядом, потом в большую полутемную комнату. Там было три двери, одна из них открыта. В комнате стоял стол со стульями. Женщина предложила Ильину сесть и села сама.

 

– Астра переехала. Здесь больше не живет.

– Давно?

– Недавно. Еще не все забрала, у нее ремонт. Вон там она жила, – женщина кивнула на открытую дверь. Потом, заискивающе улыбаясь Ильину, спросила:

– А вы из Риги?

– Да. Вы знаете ее новый адрес?

– Точно не знаю. А это что у вас? – она указала на маленький шрам на его щеке и жалостно добавила: – Авария была? Наверно, сильно пострадали?

– Да нет, так, легкая травма. А вы можете узнать ее адрес? – говорил Ильин, стараясь избегать взгляда этой женщины.

– Н-ну... попробую.

 

Ее заискивающая улыбка и непрошенное сочувствие были противны Ильину, а неопределенные ответы начинали раздражать. Он хотел уйти, осведомиться у соседей, но тут в комнату вбежал мальчик:

 

– Мам, ну сколько можно ждать?!

– Иду! Минуточку! – ответила женщина и обратилась к Ильину: - Вы подождите тут, я скоро! И я узнаю... адрес.

 

Она быстро вышла с мальчиком.

 

Ильин встал, осмотрелся и тихо вошел в комнату Астры. В комнате стояла кушетка, стол у окна, в углу два чемодана. На столе – открытая дорожная сумка. Видны свертки, папка для бумаг. Ильин посмотрел на все, потрогал сумку, и что-то его вдруг толкнуло приоткрыть папку. Он увидел аккуратно сложенные листки, похожие на письма. Немного подумав, он осторожно взял один листок. Знакомый вроде почерк... Ах, бог ты мой, так это ж его письма! Он взял еще одно, потом еще, и замелькали старые слова: «...Ужасаюсь при мысли: а вдруг что-нибудь случилось с тобой, и ты никогда не напишешь… Я сейчас сижу на почте, только вчера я получил письмо… Сижу и слушаю, как гудит водопровод… Да, жизнь иногда играет нами… Нет, я ничего не думаю. Я рад, что ты нашла меня через столь длительное время...»

 

А вот и то письмо! О, боже, и она хранит его! Ильин положил письма на место, оставив последнее. А ну-ка:

«Астра!

Возможно, я дурак, возможно, я сумасшедший, но прошу об одном: если можешь, приезжай ко мне. Может быть, это нелепо, черт знает, что со мной происходит, но мне кажется, что все рушится перед моими глазами. Я бы сам поехал к тебе, но я болен сейчас.

Если хочешь, чтобы мы стали друзьями, настоящими (я, безусловно, хочу этого), приезжай! Мне трудно. Тебе я доверяюсь.

Боже, как я глуп! Все решится в ту минуту, когда ты получишь это письмо.

Не думай, что я пьян. Письмо сожги!

P.S.

Может быть, я неправильно поступаю, ничего не знаю. Да вообще, что значит правильно?

Дай телеграмму, если поедешь»

 

Дальше шло расписание автобусов и поездов, в том числе дальних, ночных.

 

Ильин улыбнулся: «Все рушится… Все решится в ту минуту…» И вдруг задумался: «А мог ли бы я сейчас так написать?.. А хорошо, если бы мог...»

 

Возвращая письмо в папку, Ильин нечаянно вытащил еще одно. Нет, это не его; нельзя читать. Но все же не удержался и развернул листок. Письмо от женщины, из Риги, датировано тем же месяцем, что и его «безумное» письмо. «... Так говоришь, поедешь все-таки? – писала подруга. – В любое время суток? Ну, правильно, что не по первому зову. Пусть подождет немного, пусть пострадает... Напишешь потом, как все было...»

 

Ильин торопливо вложил письмо в папку, поправил ее и отошел от стола. «Значит, собиралась приехать... – рассуждал он, прохаживаясь по комнате. – В любое время суток... Но второго зова не было, не звали больше... И что, если бы приехала?..»

 

Ильин еще раз оглядел чужие стены, чужие вещи, покачал головой и медленно вышел из комнаты, чего-то так и не поняв.

 

Хозяйка все не приходила. Ильин прошел на кухню, убедился, что старуха еще там и вышел из дома. Он решил: «Прогуляюсь по городу, потом приду опять». Немного отойдя, он оглянулся и только сейчас заметил, каким был дом запущенным и мрачным.

 

Когда он шел по главной, оживленной улице, он услышал позади довольно громкий разговор. Говорили две женщины, и Ильин узнал голос Астры. Сам не зная почему, он ускорил шаги, смешался с прохожими и свернул в переулок. Выждав немного, вернулся на прежнюю улицу. Теперь он видел этих женщин впереди себя. Да, одна из них, похоже, Астра. Она и не она. Волосы простовато причесаны. Пальто неопределенного цвета с одной стороны было немного длиннее. Видно было, что отпоролся подол. Она несла, вернее, тащила большую, чем-то наполненную, сумку. На углу женщины расстались. Ильин пошел в сторону Астры. Надо было, конечно, догнать, подойти, но что-то его удерживало.

 

Астра остановилась у ларька, где была большая очередь. Чуть в стороне Ильин увидел трехэтажное кирпичное здание и направился к нему. Он вошел в подъезд, поднялся на второй этаж и остановился на лестничной площадке у окна. Оттуда он увидел надпись на ларьке: «Прием стеклотары». Оттуда он и Астру видел. Да, она уже не та! Черные волосы потускнели, и лицо сероватое. Уж нет того пленительного черно-белого контраста!..

 

Астра бойко общалась с кем-то из очереди, ничуть не смущаясь своим небрежным видом. «Сколько же ей теперь? – прикидывал Ильин. – Тридцать пять... нет, тридцать четыре». И тут почему-то вспомнился один образ из детства: тридцатипятилетняя дворничиха, мать одноклассника. Она всегда свирепо кричала на них, мальчишек, когда они играли под ее окнами, рискуя разбить их мячом. «Опять эта старая тетка!» – ворчали они, убегая...

 

«Старая тетка, старая тетка...» – закрутилось сейчас в голове.

 

Потом Ильину пришло на память, как когда-то, в дни ее зимней сессии, он ходил по Риге в надежде встретить ее. Ходил в театры, на выставки, в книжные магазины – там надеялся он увидеть Астру. И сейчас это удивляло его.

 

Сбитый с толку, Ильин спускался вниз. Он чувствовал: в нем что-то надломилось. «Ну, что такого... стеклотара? Подумаешь, ведь это так обыденно, все ее сдают, – зачем-то объяснял он сам себе. – Да нет, не в этом дело... Внешний вид?..» Он вспомнил эпизод из повести, где герой увидел на чулке любимой дырку, и это не помешало ему. «Ну, а мне?.. помешало?» – чуть не сказал он вслух и увидел, что уходит он все дальше, а Астра осталась где-то позади. «Конечно, можно было подойти, – опять подумал он, – но что спешить? Ведь я могу еще приехать. Теперь я знаю, где ее искать». И, довольный решением, Ильин пошел куда глаза глядят.

 

Простота и будничность провинциального городка нравилась ему больше, чем нарядные курорты, которые давно надоели ему за годы работы, так же, как и их праздные обитатели.

 

Ильин гулял с удовольствием. И погода ближе к вечеру разыгралась, и небо стало голубым. Он зашел в городскую столовую, взял себе обед и сел у окна, чтобы можно было наблюдать отсюда неторопливую здешнюю жизнь.

 

Потом он забрел в район новостроек, и здесь, среди одинаковых кирпичных домов, тоже чувствовал себя хорошо. На пустыре мальчишки гоняли мяч. Чья-то мама кричала с балкона:

 

– Павлик, марш домой!

– Еще полчасика! – последовал ответ. – Ну десять минут! Ну хоть пять минут!

– Чтоб через пять минут был дома!

 

Мальчики продолжали играть. Когда мяч случайно подкатился к Ильину, Павлик подбежал, метнув на Ильина разгоряченный взгляд.

 

«Какая жажда жизни! Какое счастье в этом взгляде! – удивлялся Ильин. – И чему радуется? Пяти минутам свободы. И как умеет их ценить!»

 

Удаляясь, Ильин оглянулся, как будто мог еще раз встретить детский взгляд, в котором угадал достоинство и смелость, доверчивость и доброту.

 

«Не каждый взрослый может так смотреть, – подумал Ильин. – И как важно это с детства сохранить! Вот так смотреть на жизнь. А можно сохранить?.. – продолжал он размышлять. – Да, можно. И не мое ли это дело – научить?»

 

Сейчас он был уверен, что мог бы это делать, знает как. Мысль о возвращении к учительству пришла внезапно, просто и без сомнений. Да, учить! И у них, у детей, поучиться! И вновь обрести то, что было утрачено. Ильин вспомнил захолустное село, где «начинал свою трудовую деятельность», как он с иронией говорил когда-то друзьям. «Да нет захолустья, – говорил он сейчас себе, – нет захолустья там, где есть школы, где много детей. Они ведь сами по себе – целые миры».

 

Ильин заторопился на автостанцию, как будто узнал вдруг цену времени. Он волновался. Но волнение это было приятным и освежающим.

 

Там, где кончались новые дома, была большая роща. На веревках, среди сосен и берез, сушилось белье. Женщина с тазиком шла за бельем. За ней вприпрыжку бежала маленькая девочка. Сквозь деревья голубело небо. А когда Ильин пришел на станцию, небо было уже совсем другим. Оно было похоже на красно-синее крыло огромной птицы, неведомо откуда прилетевшей и озарившей невиданным светом дома, деревья, всю землю.

 

... Автобус плавно бежал по шоссе. Немногие пассажиры задумчиво молчали. За окнами проплывали пустые поля, огоньки хуторов. Жар-птица исчезла, становилось темно. А Ильину все мерещилось голубое белье. Почему-то именно голубое; как небо. Хотя, наверное, было белым. И новая жизнь, такая же, как и эта, только чище и ярче, была совсем близко, шла где-то здесь, параллельно, за тончайшей завесой. Надо лишь что-то стереть и промыть. Или просто откинуть.

 

Учитель

 

Большие вокзальные часы показывали ровно восемь. Это значило, что пригородный поезд только что ушел, и спешить уже было бесполезно. Ильин остановился, поставил портфель на скамейку. Дождь кончился, но холодный октябрьский воздух был неприятен. Ильин снова посмотрел на часы, потом на мокрый асфальт с прилипшими желтыми листьями и неожиданно сказал себе: «Куда идти?..» Он увидел вдруг себя со стороны и удивился неподдельной грусти своего вопроса. Но усталость и пронзительный холод не давали сосредоточиться, и какая-то новая мысль промелькнула и тотчас забылась.

 

До следующей электрички оставалось полтора часа. И на вокзале сидеть не хотелось, и вечерние рижские улицы казались Ильину неуютными. Он все же вернулся и опять очутился в центре, среди спешащих прохожих. Сам он шел медленно и думал о том, что как же так вышло: вот идет он по городу, где прошло его детство и юность, а сейчас его никто здесь не ждет?..

 

Везде уже зажглись огни. От света вывесок и витрин мокрый асфальт становился то мутно-желтым, то фиолетовым. Ильин не любил фиолетовый цвет. Он казался ему враждебно-таинственным и холодным. Такой представлялась ему вселенная, пустая и одинокая.

 

Ильин остановился у яркой витрины мебельного магазина и, чтобы скоротать время, стал рассматривать изящные кресла и другие не нужные ему вещи. Напротив витрины, на остановке, люди ждали троллейбуса. Сквозь гул машин Ильин расслышал голоса. Молодая женщина сбивчиво и весело говорила с мальчиком то о школе, то о доме и о предстоящем ужине:

 

– ... Мы потом забежим еще в диетический, нам нужен творог. И скорей, скорей домой! Папа уже нас заждался...

 

Ильин осторожно оглянулся и увидел хорошенькую женщину в клетчатом пальто и черной шляпке. Она ласково и насмешливо смотрела на мальчика и гладила его по голове. Ильин улыбнулся.

 

Пришел и ушел троллейбус. На остановке стало тихо. Но от миниатюрной фигурки в клетчатом пальто осталось впечатление чего-то очень живого, легкого и веселого. И по дороге на станцию Ильин еще думал о незнакомке с сыном, представлял уютный, теплый дом и дружную семью. Представлял он так впервые в жизни. И сейчас в нем шевельнулось какое-то смутное чувство, похожее на тревогу, но Ильин объяснял его все тем же холодом и усталостью.

 

Снова заморосил дождь, усилился ветер. Ильин поднял воротник плаща и зашагал быстрее.

 

В пригородном зале он сел на скамью у самого выхода и смиренно приготовился к тягостному ожиданию. На скамейке лежала вечерняя газета «Голос Риги». Ильин повертел ее, но так и не развернул. Что-то не читалось.

 

Объявили о прибытии какого-то поезда, и через несколько минут с широкой лестницы в зал потекла толпа пассажиров. Зал сразу оживился, зашумел. Но оживление было недолгим: толпа быстро редела. Одним из последних шел невзрачный старичок в плаще и кепке цвета пыли. В одной руке он нес бидон, в другой матерчатую сумку и букет поблекших ромашек. У выхода старик остановился и поставил вещи на пол, чтобы взять их удобнее. Почувствовав, что на него смотрят, он бросил на Ильина недобрый взгляд, а Ильину, наоборот, хотелось улыбнуться и даже что-нибудь сказать.

 

Когда старик уходил, из небрежного букета выпал один цветок. Ильин смотрел на цветок на каменном полу, почти у самых его ног, и думал: «Неужели сейчас, в конце октября, еще где-то цветут ромашки?.. Ну, как видно, цветут... Да, живая ромашка, которая еще сегодня качалась на ветру где-нибудь в поле или на краю дороги, напоминая о недавнем лете». Что-то еще напоминал ему этот цветок. «Неспроста же он упал так близко», – подумал Ильин. И он, конечно, вспомнил. Он вспомнил далекое лето и целое поле ромашек. Двадцатитрехлетний учитель сидел там, окруженный детьми. Они отдыхали после работы в колхозе. Учителем был он, Ильин.

 

... Это был безмятежный и удивительно медленный день. Он как будто хотел, чтобы его не забыли. Тишина, солнце, зеленые травы... Потом учитель вел детей на речку. Они шли по тропинке; полевые цветы смотрели им вслед. Ильин настроен был в тот день лирически, и ему казалось, что цветы обращались только к нему: «Останься! Не уезжай!» – говорили они. Он улыбался цветам, благодарно прощался с полем, и ни о чем не жалел: ведь впереди была большая, интересная жизнь. Это был его последний день в сельской школе, где он проработал два года после института. Все это время он жил мечтой о возвращении в Ригу. Так и говорил всем, что не может жить без больших улиц, вечерних огней, театров.

 

И вот, к вечеру того далекого дня он спускался по этой же лестнице с букетом ромашек, подаренным ему на прощанье учениками. Он постоял тогда немного на вокзальной площади, дыша легко и радостно, и пошел домой. На тихой улице, в небольшой двухкомнатной квартире его ждали родители и брат.

 

Дальнейшая жизнь получилась совсем не такой, какой он ее представлял. Работа то тут, то там, не по специальности; танцевальные клубы, друзья, девушки... Без своего жилья... Теперь он снимал комнату за городом, куда каждый вечер возвращался на электричке. Уже долго он работал фотографом. Старое увлечение, которое, однако, не стало искусством, творчеством. Много работал на местных курортах, хорошо зарабатывал, но работу свою не любил; как, впрочем, и первую свою профессию. Нелюбимая работа вызывала раздражение, утомляла его. Постепенно подкралось и одиночество и стало привычным. Иногда он спрашивал себя, как и когда успел он привыкнуть и к одиночеству, и к усталости, ко всей бесцельности своей жизни. Ведь мечтал же когда-то... Да и было это даже не мечтание, а пассивное ожидание совсем другой жизни. Казалось, что вот, что-то скоро пройдет, временное и случайное, и наступит настоящая жизнь; с полезными делами, интересными встречами, жизнь, в которой сам он будет уважаемым и интересным человеком. Но годы шли, и ничто не менялось. Да и что это за другая жизнь? – он имел о ней смутное представление.

 

«Как можно мириться с этим?!» – ужасался он когда-то, наблюдая жизнь сельских учителей, посвящавших первую половину дня толкованию разных явлений у классной доски, а вторую – возне в своих гнездышках, где-то в глухой Латгалии.

«Какая осмысленная у них там жизнь, на «земле голубых озер»! - думал он сейчас, едва веря, что сам был когда-то так к ней причастен.

 

Один дорогой и нужный ему человек, девушка, которую он никогда не забывал, сказала однажды в поезде, протянув ему журнал: «Вот, прочтите это...» Неохотно отрывая взгляд от ее милого лица, Ильин прочел чьи-то слова: «... Слишком беззаботная жизнь в юности рождает пассивность, гасит мечты и стремления, уводит от цели...» И хотя не была его юность такой уж безоблачной, как ей почему-то казалось, позднее он вспоминал эти слова, думая о тех радостях, что дарили ему молодость и здоровье, хороший заработок и незаурядная внешность.

 

Астра, так звали девушку, была на четыре года старше. У нее было трудное деревенское детство в семье алкоголика. Вечерняя школа, заочная учеба в университете и все это время – труд, а в дальнейшем и забота о маленьком сыне. Позади был несчастливый брак, потом развод, и ребенка Астра растила одна.

 

К Ильину она относилась ласково-снисходительно, как к избалованному ребенку. И это не обижало его, а интриговало и влекло к ней еще больше. Он действительно чувствовал себя мальчиком, но не избалованным, а покорным и сильным, жаждущим совершить для нее все лучшее, на что он был способен.

 

«Кто знает, – думал сейчас Ильин, – может быть, есть связь между разрывом с Астрой и пустотой его последующей жизни...»

 

Ильин встал и прошелся по залу, бездумно разглядывая слепые таблицы и схемы на стенах, а потом резко вышел на улицу, под навес, на бодрящий осенний ветер. Пассажиры быстро складывали зонтики, спеша укрыться в зале ожидания. Ильина задевали, толкали; он отошел подальше от входа.

 

«Если обойти здание вокзала с левой стороны, – думал он, – а потом, минуя рыночную площадь, пройти один квартал, то можно увидеть старинное здание с обшарпанными львами у высоких подъездов. Там, у среднего подъезда, они виделись последний раз. Второй и последний... Всего два раза виделись. Все остальное – переписка. Он любил перечитывать ее письма. Их теплота всегда согревала его. Семь лет прошло с тех пор, но воспоминание о том времени не потускнело. Боже, как молод он был тогда! Как писал эти письма и мучительно ждал ответа! И как страдал, когда ответа не было долго!»

 

Ильин вспомнил их первую встречу. Шел второй год его жизни в селе. Однажды он с товарищем, красивым брюнетом, ехал в поезде. На одном полустанке шумно вошли три девушки и решали, где бы присесть. Парни любезно предложили им сесть рядом с ними. Играли в карты, болтали, красивый брюнет заговорил (довольно цинично) о любви с первого взгляда, девушки смеялись. Потом о чем-то поспорили, и Ильин отправился в буфет за конфетами, а когда вернулся, оказалось, что девушкам уже выходить. Вся компания вышла в тамбур. На остановке девушки спрыгнули на перрон, скромно отказавшись от конфет. Ильин растерянно развел руками.

 

Возвращаясь на место, он увидел в одном отделении девушку, которая сидела одна. Она смотрела в окно, придерживая накинутое на плечи легкое коричневое пальто. Услышав голоса, она обернулась и в упор посмотрела на Ильина. Белое лицо и блестящие черные волосы, красиво подогнутые и перехваченные коричневой лентой вокруг головы. Неожиданный взгляд был слегка удивленным и таким открытым, что Ильин не мог пройти мимо и остановился. Он шагнул к девушке, с подчеркнутой галантностью протягивая ей кулек с конфетами, и, быстро оглянувшись, другой рукой махнул брюнету. Тот одобряюще мигнул и громко объявил, что идет спать.

 

Ильин присел около девушки. Она слегка отодвинулась и снова стала смотреть в окно. Потом он сказал что-то о любви с первого взгляда, из того, что недавно говорил брюнет. Она медленно повернула к нему лицо. Теперь ее глаза весело улыбались, как будто ожидая интересного продолжения. Ильин смутился и замолчал, а когда она тихо рассмеялась, он готов был провалиться сквозь землю. Но уходить не хотелось.

 

Потом был момент, когда девушка потянулась к крючку за сумочкой, сумочка упала, и открепился ремешок. Она принялась чинить, но ей не удавалось. Ильин наблюдал- наблюдал, наконец решительно взял у нее сумочку и поправил дело. Она поблагодарила его и, как бы выполнив свой долг, углубилась в чтение журнала.

 

Так они сидели молча, и Ильин почти со страхом думал, что пройдет полтора часа, поезд прибудет в Ригу, они разойдутся, и он больше никогда не увидит ее. Но разговор завязался. Девушка была настроена вполне дружески. Ее низковатый, ласковый голос с латышским акцентом, мягкое сентябрьское солнце наполняли салон вагона теплом и покоем. «Ехать бы так подольше, и чтоб не было ни остановок, ни пассажиров», – мечтал Ильин...

 

На вокзале она с ним попрощалась и встретиться на следующий день отказалась, потому что приехала в Ригу по делу и торопилась обратно домой. Однако против переписки не возражала и дала ему свой адрес. Он написал ей в тот же вечер.

 

Стройный силуэт в легком пальто с узким кожаным ремешком, открытая улыбка в блеске вечернего солнца – такой он ее больше не видел, но именно такой представлял себе, когда читал ее письма и думал о ней. Наверное, такой он мысленно видел ее и в тот декабрьский день, когда, будучи еще слабым после болезни, он нарушил вдруг сдержанный тон переписки и написал свое «сумасшедшее» письмо, в котором звал ее к себе и сообщал суточное расписание поездов и автобусов.

 

Ее короткий, холодный ответ, так не похожий на мягкость и доброту прежних писем, был для него ударом. «Боже, что я натворил!» – начал он тут же писать, но перечитал ее письмо, и руки опустились. Слишком суровым показалось ему наказание. Он перестал ей писать. А через месяц осознал, что это был разрыв и решил во что бы то ни стало вернуть ее дружбу. Лишь бы встретить ее, а там он все объяснит, будет просить прощения.

 

В зимнюю сессию Ильин приехал в Ригу и чуть ли не полдня поджидал Астру в здании университета. Но все как будто рухнуло, когда они встретились. Долго ходили по вечерним улицам, он что-то говорил, говорил и сам себе казался тенью. Астра была в черном зимнем пальто и красном шерстяном платке, повязанном по-деревенски, но с претензией на городскую пикантность. В ту зиму семидесятых так одевались многие рижанки. Мода была такая. Схожесть Астры с другими лишала ее чего-то своего, сокровенного и почему-то вызывала в нем болезненную ревность и скованность. А на душе и так было невесело.

 

Ильину было стыдно за свое последнее письмо, и он ждал повода объясниться. Может быть, надеялся он, она улыбнется, просто скажет: «Ну, какой же ты мальчик!» или станет ругать его, что было бы хорошо. Но она молчала о письме. Ни вопроса, ни слова упрека – он видел лишь отчужденность и холодную вежливость.

 

Был уже поздний вечер, когда Астра остановилась у большого серого здания, где жила у знакомых в те дни. Дул колючий ветер, и они вошли в подъезд. Там стояли и говорили пустые слова. Она ежилась от холода, но не спешила уходить. А ему хотелось убежать. Не потому, что боялся упустить последний автобус, а потому что стыд и неуверенность, да еще мороз, жгли его сильнее, чем любовь. И он даже обрадовался, когда Астра поднялась на ступеньку и с ледяной улыбкой сказала: «Ну, пока!»

 

Он уходил быстро и навсегда. Как уныло блестел мороз! На снегу, в уличных огнях, на лицах прохожих... Последний автобус ушел. Ночь Ильин провел на автовокзале.

 

Больше он ей не писал, а через полгода оставил село и уехал в Ригу. Тоска по Астре еще долго не оставляла его, но со временем притупилась, ушла куда-то вглубь.

 

Прошло пять лет. Однажды бывший коллега переслал Ильину письмо, которое пришло в школу на его имя. Письмо было от Астры. Она искала его. И хотя в тот период у него был роман с красивой замужней женщиной, и хотя за те годы были еще увлечения, Астрино письмо всколыхнуло его. Под маской простых, бесстрастных слов (Как ты? где ты? что с тобой?) он уловил волнение и трепет и был польщен. Он сразу написал ей благодарное, радостное письмо на нескольких страницах. Писал обо всем; как старому другу, как самому себе и удивлялся, как много мог он ей сказать. Обида забылась, он думал о главном: Астра есть в его жизни. И испытывал тихую радость, скорее покой, чем волнение.

 

Их новая переписка не была частой, и со встречей, как раньше, он уже не спешил. Просто знал, подсознание знало: все еще будет, все еще впереди. И теперь, вспоминая, он отчетливо понял, что этой встречи всегда он смутно ждал. Ждал и как будто боялся. Боялся сойти с привычного круга?.. Да нет, не боялся, а просто забыл, что впереди ведь не тысяча лет...

 

Ильин вернулся в зал ожидания. И вдруг спохватился. Ведь вот уже почти два года, как однажды, закрученный делами, он долго ей не отвечал, потом написал, не получил ответа и как бы все забыл. Связь оборвалась как-то незаметно. А жизнь все кружит и кружит его. Дела неотложные, часто ненужные и бессмысленные, но почему-то всегда обязательные, поработили его, совсем втоптали в суету.

 

Ильин остановился у стены. Снова схемы, расписания, названия населенных пунктов бросились ему в глаза. Нет, здесь все живое, и все исполнено большого смысла! Вот Астрин городок... И не писать надо, а ехать! Вот прямо в следующий выходной! Но он поедет туда не поездом, а автобусом. Так ездила она, и ему хотелось увидеть эту дорогу; да и полюбоваться осенним загородным видом.

 

Через несколько дней Ильин уже искал нужную улицу в маленьком незнакомом городе. Он шел не спеша, наслаждаясь тихим серым днем, провинциальным видом улиц, улочек, домов. И Астрину улицу он хотел найти сам, никого не расспрашивая. Да вот она, улица Дзирнаву! Улица Дзирнаву, девятнадцать... Какие магические слова! Сколько раз выводил он их на конверте, не задумываясь, что они так реальны! Вот тринадцатый номер, пятнадцатый... Сердце забилось сильнее. Но странно: думал он сейчас не об Астре, а, скорее, о себе в далеком том времени. И только увидев число девятнадцать, вспомнил, что ничего ведь, в сущности, не знает о ней. А вдруг она замужем? Да мало ли что еще? Так подумал, но понял: теперь уж ничто не остановит его.

 

Ильину открыла молодая женщина, худощавая бесцветная блондинка с глуповатой улыбкой. Он спросил Астру. Она предложила ему войти. Из небольшой галереи он попал сначала на кухню, где успел заметить древнюю старуху с мутным взглядом, потом в большую полутемную комнату. Там было три двери, одна из них открыта. В комнате стоял стол со стульями. Женщина предложила Ильину сесть и села сама.

 

– Астра переехала. Здесь больше не живет.

– Давно?

– Недавно. Еще не все забрала, у нее ремонт. Вон там она жила, – женщина кивнула на открытую дверь. Потом, заискивающе улыбаясь Ильину, спросила:

– А вы из Риги?

– Да. Вы знаете ее новый адрес?

– Точно не знаю. А это что у вас? – она указала на маленький шрам на его щеке и жалостно добавила: – Авария была? Наверно, сильно пострадали?

– Да нет, так, легкая травма. А вы можете узнать ее адрес? – говорил Ильин, стараясь избегать взгляда этой женщины.

– Н-ну... попробую.

 

Ее заискивающая улыбка и непрошенное сочувствие были противны Ильину, а неопределенные ответы начинали раздражать. Он хотел уйти, осведомиться у соседей, но тут в комнату вбежал мальчик:

 

– Мам, ну сколько можно ждать?!

– Иду! Минуточку! – ответила женщина и обратилась к Ильину: - Вы подождите тут, я скоро! И я узнаю... адрес.

 

Она быстро вышла с мальчиком.

 

Ильин встал, осмотрелся и тихо вошел в комнату Астры. В комнате стояла кушетка, стол у окна, в углу два чемодана. На столе – открытая дорожная сумка. Видны свертки, папка для бумаг. Ильин посмотрел на все, потрогал сумку, и что-то его вдруг толкнуло приоткрыть папку. Он увидел аккуратно сложенные листки, похожие на письма. Немного подумав, он осторожно взял один листок. Знакомый вроде почерк... Ах, бог ты мой, так это ж его письма! Он взял еще одно, потом еще, и замелькали старые слова: «...Ужасаюсь при мысли: а вдруг что-нибудь случилось с тобой, и ты никогда не напишешь… Я сейчас сижу на почте, только вчера я получил письмо… Сижу и слушаю, как гудит водопровод… Да, жизнь иногда играет нами… Нет, я ничего не думаю. Я рад, что ты нашла меня через столь длительное время...»

 

А вот и то письмо! О, боже, и она хранит его! Ильин положил письма на место, оставив последнее. А ну-ка:

«Астра!

Возможно, я дурак, возможно, я сумасшедший, но прошу об одном: если можешь, приезжай ко мне. Может быть, это нелепо, черт знает, что со мной происходит, но мне кажется, что все рушится перед моими глазами. Я бы сам поехал к тебе, но я болен сейчас.

Если хочешь, чтобы мы стали друзьями, настоящими (я, безусловно, хочу этого), приезжай! Мне трудно. Тебе я доверяюсь.

Боже, как я глуп! Все решится в ту минуту, когда ты получишь это письмо.

Не думай, что я пьян. Письмо сожги!

P.S.

Может быть, я неправильно поступаю, ничего не знаю. Да вообще, что значит правильно?

Дай телеграмму, если поедешь»

 

Дальше шло расписание автобусов и поездов, в том числе дальних, ночных.

 

Ильин улыбнулся: «Все рушится… Все решится в ту минуту…» И вдруг задумался: «А мог ли бы я сейчас так написать?.. А хорошо, если бы мог...»

 

Возвращая письмо в папку, Ильин нечаянно вытащил еще одно. Нет, это не его; нельзя читать. Но все же не удержался и развернул листок. Письмо от женщины, из Риги, датировано тем же месяцем, что и его «безумное» письмо. «... Так говоришь, поедешь все-таки? – писала подруга. – В любое время суток? Ну, правильно, что не по первому зову. Пусть подождет немного, пусть пострадает... Напишешь потом, как все было...»

 

Ильин торопливо вложил письмо в папку, поправил ее и отошел от стола. «Значит, собиралась приехать... – рассуждал он, прохаживаясь по комнате. – В любое время суток... Но второго зова не было, не звали больше... И что, если бы приехала?..»

 

Ильин еще раз оглядел чужие стены, чужие вещи, покачал головой и медленно вышел из комнаты, чего-то так и не поняв.

 

Хозяйка все не приходила. Ильин прошел на кухню, убедился, что старуха еще там и вышел из дома. Он решил: «Прогуляюсь по городу, потом приду опять». Немного отойдя, он оглянулся и только сейчас заметил, каким был дом запущенным и мрачным.

 

Когда он шел по главной, оживленной улице, он услышал позади довольно громкий разговор. Говорили две женщины, и Ильин узнал голос Астры. Сам не зная почему, он ускорил шаги, смешался с прохожими и свернул в переулок. Выждав немного, вернулся на прежнюю улицу. Теперь он видел этих женщин впереди себя. Да, одна из них, похоже, Астра. Она и не она. Волосы простовато причесаны. Пальто неопределенного цвета с одной стороны было немного длиннее. Видно было, что отпоролся подол. Она несла, вернее, тащила большую, чем-то наполненную, сумку. На углу женщины расстались. Ильин пошел в сторону Астры. Надо было, конечно, догнать, подойти, но что-то его удерживало.

 

Астра остановилась у ларька, где была большая очередь. Чуть в стороне Ильин увидел трехэтажное кирпичное здание и направился к нему. Он вошел в подъезд, поднялся на второй этаж и остановился на лестничной площадке у окна. Оттуда он увидел надпись на ларьке: «Прием стеклотары». Оттуда он и Астру видел. Да, она уже не та! Черные волосы потускнели, и лицо сероватое. Уж нет того пленительного черно-белого контраста!..

 

Астра бойко общалась с кем-то из очереди, ничуть не смущаясь своим небрежным видом. «Сколько же ей теперь? – прикидывал Ильин. – Тридцать пять... нет, тридцать четыре». И тут почему-то вспомнился один образ из детства: тридцатипятилетняя дворничиха, мать одноклассника. Она всегда свирепо кричала на них, мальчишек, когда они играли под ее окнами, рискуя разбить их мячом. «Опять эта старая тетка!» – ворчали они, убегая...

 

«Старая тетка, старая тетка...» – закрутилось сейчас в голове.

 

Потом Ильину пришло на память, как когда-то, в дни ее зимней сессии, он ходил по Риге в надежде встретить ее. Ходил в театры, на выставки, в книжные магазины – там надеялся он увидеть Астру. И сейчас это удивляло его.

 

Сбитый с толку, Ильин спускался вниз. Он чувствовал: в нем что-то надломилось. «Ну, что такого... стеклотара? Подумаешь, ведь это так обыденно, все ее сдают, – зачем-то объяснял он сам себе. – Да нет, не в этом дело... Внешний вид?..» Он вспомнил эпизод из повести, где герой увидел на чулке любимой дырку, и это не помешало ему. «Ну, а мне?.. помешало?» – чуть не сказал он вслух и увидел, что уходит он все дальше, а Астра осталась где-то позади. «Конечно, можно было подойти, – опять подумал он, – но что спешить? Ведь я могу еще приехать. Теперь я знаю, где ее искать». И, довольный решением, Ильин пошел куда глаза глядят.

 

Простота и будничность провинциального городка нравилась ему больше, чем нарядные курорты, которые давно надоели ему за годы работы, так же, как и их праздные обитатели.

 

Ильин гулял с удовольствием. И погода ближе к вечеру разыгралась, и небо стало голубым. Он зашел в городскую столовую, взял себе обед и сел у окна, чтобы можно было наблюдать отсюда неторопливую здешнюю жизнь.

 

Потом он забрел в район новостроек, и здесь, среди одинаковых кирпичных домов, тоже чувствовал себя хорошо. На пустыре мальчишки гоняли мяч. Чья-то мама кричала с балкона:

 

– Павлик, марш домой!

– Еще полчасика! – последовал ответ. – Ну десять минут! Ну хоть пять минут!

– Чтоб через пять минут был дома!

 

Мальчики продолжали играть. Когда мяч случайно подкатился к Ильину, Павлик подбежал, метнув на Ильина разгоряченный взгляд.

 

«Какая жажда жизни! Какое счастье в этом взгляде! – удивлялся Ильин. – И чему радуется? Пяти минутам свободы. И как умеет их ценить!»

 

Удаляясь, Ильин оглянулся, как будто мог еще раз встретить детский взгляд, в котором угадал достоинство и смелость, доверчивость и доброту.

 

«Не каждый взрослый может так смотреть, – подумал Ильин. – И как важно это с детства сохранить! Вот так смотреть на жизнь. А можно сохранить?.. – продолжал он размышлять. – Да, можно. И не мое ли это дело – научить?»

 

Сейчас он был уверен, что мог бы это делать, знает как. Мысль о возвращении к учительству пришла внезапно, просто и без сомнений. Да, учить! И у них, у детей, поучиться! И вновь обрести то, что было утрачено. Ильин вспомнил захолустное село, где «начинал свою трудовую деятельность», как он с иронией говорил когда-то друзьям. «Да нет захолустья, – говорил он сейчас себе, – нет захолустья там, где есть школы, где много детей. Они ведь сами по себе – целые миры».

 

Ильин заторопился на автостанцию, как будто узнал вдруг цену времени. Он волновался. Но волнение это было приятным и освежающим.

 

Там, где кончались новые дома, была большая роща. На веревках, среди сосен и берез, сушилось белье. Женщина с тазиком шла за бельем. За ней вприпрыжку бежала маленькая девочка. Сквозь деревья голубело небо. А когда Ильин пришел на станцию, небо было уже совсем другим. Оно было похоже на красно-синее крыло огромной птицы, неведомо откуда прилетевшей и озарившей невиданным светом дома, деревья, всю землю.

 

... Автобус плавно бежал по шоссе. Немногие пассажиры задумчиво молчали. За окнами проплывали пустые поля, огоньки хуторов. Жар-птица исчезла, становилось темно. А Ильину все мерещилось голубое белье. Почему-то именно голубое; как небо. Хотя, наверное, было белым. И новая жизнь, такая же, как и эта, только чище и ярче, была совсем близко, шла где-то здесь, параллельно, за тончайшей завесой. Надо лишь что-то стереть и промыть. Или просто откинуть.

 

Учитель

 

Большие вокзальные часы показывали ровно восемь. Это значило, что пригородный поезд только что ушел, и спешить уже было бесполезно. Ильин остановился, поставил портфель на скамейку. Дождь кончился, но холодный октябрьский воздух был неприятен. Ильин снова посмотрел на часы, потом на мокрый асфальт с прилипшими желтыми листьями и неожиданно сказал себе: «Куда идти?..» Он увидел вдруг себя со стороны и удивился неподдельной грусти своего вопроса. Но усталость и пронзительный холод не давали сосредоточиться, и какая-то новая мысль промелькнула и тотчас забылась.

 

До следующей электрички оставалось полтора часа. И на вокзале сидеть не хотелось, и вечерние рижские улицы казались Ильину неуютными. Он все же вернулся и опять очутился в центре, среди спешащих прохожих. Сам он шел медленно и думал о том, что как же так вышло: вот идет он по городу, где прошло его детство и юность, а сейчас его никто здесь не ждет?..

 

Везде уже зажглись огни. От света вывесок и витрин мокрый асфальт становился то мутно-желтым, то фиолетовым. Ильин не любил фиолетовый цвет. Он казался ему враждебно-таинственным и холодным. Такой представлялась ему вселенная, пустая и одинокая.

 

Ильин остановился у яркой витрины мебельного магазина и, чтобы скоротать время, стал рассматривать изящные кресла и другие не нужные ему вещи. Напротив витрины, на остановке, люди ждали троллейбуса. Сквозь гул машин Ильин расслышал голоса. Молодая женщина сбивчиво и весело говорила с мальчиком то о школе, то о доме и о предстоящем ужине:

 

– ... Мы потом забежим еще в диетический, нам нужен творог. И скорей, скорей домой! Папа уже нас заждался...

 

Ильин осторожно оглянулся и увидел хорошенькую женщину в клетчатом пальто и черной шляпке. Она ласково и насмешливо смотрела на мальчика и гладила его по голове. Ильин улыбнулся.

 

Пришел и ушел троллейбус. На остановке стало тихо. Но от миниатюрной фигурки в клетчатом пальто осталось впечатление чего-то очень живого, легкого и веселого. И по дороге на станцию Ильин еще думал о незнакомке с сыном, представлял уютный, теплый дом и дружную семью. Представлял он так впервые в жизни. И сейчас в нем шевельнулось какое-то смутное чувство, похожее на тревогу, но Ильин объяснял его все тем же холодом и усталостью.

 

Снова заморосил дождь, усилился ветер. Ильин поднял воротник плаща и зашагал быстрее.

 

В пригородном зале он сел на скамью у самого выхода и смиренно приготовился к тягостному ожиданию. На скамейке лежала вечерняя газета «Голос Риги». Ильин повертел ее, но так и не развернул. Что-то не читалось.

 

Объявили о прибытии какого-то поезда, и через несколько минут с широкой лестницы в зал потекла толпа пассажиров. Зал сразу оживился, зашумел. Но оживление было недолгим: толпа быстро редела. Одним из последних шел невзрачный старичок в плаще и кепке цвета пыли. В одной руке он нес бидон, в другой матерчатую сумку и букет поблекших ромашек. У выхода старик остановился и поставил вещи на пол, чтобы взять их удобнее. Почувствовав, что на него смотрят, он бросил на Ильина недобрый взгляд, а Ильину, наоборот, хотелось улыбнуться и даже что-нибудь сказать.

 

Когда старик уходил, из небрежного букета выпал один цветок. Ильин смотрел на цветок на каменном полу, почти у самых его ног, и думал: «Неужели сейчас, в конце октября, еще где-то цветут ромашки?.. Ну, как видно, цветут... Да, живая ромашка, которая еще сегодня качалась на ветру где-нибудь в поле или на краю дороги, напоминая о недавнем лете». Что-то еще напоминал ему этот цветок. «Неспроста же он упал так близко», – подумал Ильин. И он, конечно, вспомнил. Он вспомнил далекое лето и целое поле ромашек. Двадцатитрехлетний учитель сидел там, окруженный детьми. Они отдыхали после работы в колхозе. Учителем был он, Ильин.

 

... Это был безмятежный и удивительно медленный день. Он как будто хотел, чтобы его не забыли. Тишина, солнце, зеленые травы... Потом учитель вел детей на речку. Они шли по тропинке; полевые цветы смотрели им вслед. Ильин настроен был в тот день лирически, и ему казалось, что цветы обращались только к нему: «Останься! Не уезжай!» – говорили они. Он улыбался цветам, благодарно прощался с полем, и ни о чем не жалел: ведь впереди была большая, интересная жизнь. Это был его последний день в сельской школе, где он проработал два года после института. Все это время он жил мечтой о возвращении в Ригу. Так и говорил всем, что не может жить без больших улиц, вечерних огней, театров.

 

И вот, к вечеру того далекого дня он спускался по этой же лестнице с букетом ромашек, подаренным ему на прощанье учениками. Он постоял тогда немного на вокзальной площади, дыша легко и радостно, и пошел домой. На тихой улице, в небольшой двухкомнатной квартире его ждали родители и брат.

 

Дальнейшая жизнь получилась совсем не такой, какой он ее представлял. Работа то тут, то там, не по специальности; танцевальные клубы, друзья, девушки... Без своего жилья... Теперь он снимал комнату за городом, куда каждый вечер возвращался на электричке. Уже долго он работал фотографом. Старое увлечение, которое, однако, не стало искусством, творчеством. Много работал на местных курортах, хорошо зарабатывал, но работу свою не любил; как, впрочем, и первую свою профессию. Нелюбимая работа вызывала раздражение, утомляла его. Постепенно подкралось и одиночество и стало привычным. Иногда он спрашивал себя, как и когда успел он привыкнуть и к одиночеству, и к усталости, ко всей бесцельности своей жизни. Ведь мечтал же когда-то... Да и было это даже не мечтание, а пассивное ожидание совсем другой жизни. Казалось, что вот, что-то скоро пройдет, временное и случайное, и наступит настоящая жизнь; с полезными делами, интересными встречами, жизнь, в которой сам он будет уважаемым и интересным человеком. Но годы шли, и ничто не менялось. Да и что это за другая жизнь? – он имел о ней смутное представление.

 

«Как можно мириться с этим?!» – ужасался он когда-то, наблюдая жизнь сельских учителей, посвящавших первую половину дня толкованию разных явлений у классной доски, а вторую – возне в своих гнездышках, где-то в глухой Латгалии.

«Какая осмысленная у них там жизнь, на «земле голубых озер»! - думал он сейчас, едва веря, что сам был когда-то так к ней причастен.

 

Один дорогой и нужный ему человек, девушка, которую он никогда не забывал, сказала однажды в поезде, протянув ему журнал: «Вот, прочтите это...» Неохотно отрывая взгляд от ее милого лица, Ильин прочел чьи-то слова: «... Слишком беззаботная жизнь в юности рождает пассивность, гасит мечты и стремления, уводит от цели...» И хотя не была его юность такой уж безоблачной, как ей почему-то казалось, позднее он вспоминал эти слова, думая о тех радостях, что дарили ему молодость и здоровье, хороший заработок и незаурядная внешность.

 

Астра, так звали девушку, была на четыре года старше. У нее было трудное деревенское детство в семье алкоголика. Вечерняя школа, заочная учеба в университете и все это время – труд, а в дальнейшем и забота о маленьком сыне. Позади был несчастливый брак, потом развод, и ребенка Астра растила одна.

 

К Ильину она относилась ласково-снисходительно, как к избалованному ребенку. И это не обижало его, а интриговало и влекло к ней еще больше. Он действительно чувствовал себя мальчиком, но не избалованным, а покорным и сильным, жаждущим совершить для нее все лучшее, на что он был способен.

 

«Кто знает, – думал сейчас Ильин, – может быть, есть связь между разрывом с Астрой и пустотой его последующей жизни...»

 

Ильин встал и прошелся по залу, бездумно разглядывая слепые таблицы и схемы на стенах, а потом резко вышел на улицу, под навес, на бодрящий осенний ветер. Пассажиры быстро складывали зонтики, спеша укрыться в зале ожидания. Ильина задевали, толкали; он отошел подальше от входа.

 

«Если обойти здание вокзала с левой стороны, – думал он, – а потом, минуя рыночную площадь, пройти один квартал, то можно увидеть старинное здание с обшарпанными львами у высоких подъездов. Там, у среднего подъезда, они виделись последний раз. Второй и последний... Всего два раза виделись. Все остальное – переписка. Он любил перечитывать ее письма. Их теплота всегда согревала его. Семь лет прошло с тех пор, но воспоминание о том времени не потускнело. Боже, как молод он был тогда! Как писал эти письма и мучительно ждал ответа! И как страдал, когда ответа не было долго!»

 

Ильин вспомнил их первую встречу. Шел второй год его жизни в селе. Однажды он с товарищем, красивым брюнетом, ехал в поезде. На одном полустанке шумно вошли три девушки и решали, где бы присесть. Парни любезно предложили им сесть рядом с ними. Играли в карты, болтали, красивый брюнет заговорил (довольно цинично) о любви с первого взгляда, девушки смеялись. Потом о чем-то поспорили, и Ильин отправился в буфет за конфетами, а когда вернулся, оказалось, что девушкам уже выходить. Вся компания вышла в тамбур. На остановке девушки спрыгнули на перрон, скромно отказавшись от конфет. Ильин растерянно развел руками.

 

Возвращаясь на место, он увидел в одном отделении девушку, которая сидела одна. Она смотрела в окно, придерживая накинутое на плечи легкое коричневое пальто. Услышав голоса, она обернулась и в упор посмотрела на Ильина. Белое лицо и блестящие черные волосы, красиво подогнутые и перехваченные коричневой лентой вокруг головы. Неожиданный взгляд был слегка удивленным и таким открытым, что Ильин не мог пройти мимо и остановился. Он шагнул к девушке, с подчеркнутой галантностью протягивая ей кулек с конфетами, и, быстро оглянувшись, другой рукой махнул брюнету. Тот одобряюще мигнул и громко объявил, что идет спать.

 

Ильин присел около девушки. Она слегка отодвинулась и снова стала смотреть в окно. Потом он сказал что-то о любви с первого взгляда, из того, что недавно говорил брюнет. Она медленно повернула к нему лицо. Теперь ее глаза весело улыбались, как будто ожидая интересного продолжения. Ильин смутился и замолчал, а когда она тихо рассмеялась, он готов был провалиться сквозь землю. Но уходить не хотелось.

 

Потом был момент, когда девушка потянулась к крючку за сумочкой, сумочка упала, и открепился ремешок. Она принялась чинить, но ей не удавалось. Ильин наблюдал- наблюдал, наконец решительно взял у нее сумочку и поправил дело. Она поблагодарила его и, как бы выполнив свой долг, углубилась в чтение журнала.

 

Так они сидели молча, и Ильин почти со страхом думал, что пройдет полтора часа, поезд прибудет в Ригу, они разойдутся, и он больше никогда не увидит ее. Но разговор завязался. Девушка была настроена вполне дружески. Ее низковатый, ласковый голос с латышским акцентом, мягкое сентябрьское солнце наполняли салон вагона теплом и покоем. «Ехать бы так подольше, и чтоб не было ни остановок, ни пассажиров», – мечтал Ильин...

 

На вокзале она с ним попрощалась и встретиться на следующий день отказалась, потому что приехала в Ригу по делу и торопилась обратно домой. Однако против переписки не возражала и дала ему свой адрес. Он написал ей в тот же вечер.

 

Стройный силуэт в легком пальто с узким кожаным ремешком, открытая улыбка в блеске вечернего солнца – такой он ее больше не видел, но именно такой представлял себе, когда читал ее письма и думал о ней. Наверное, такой он мысленно видел ее и в тот декабрьский день, когда, будучи еще слабым после болезни, он нарушил вдруг сдержанный тон переписки и написал свое «сумасшедшее» письмо, в котором звал ее к себе и сообщал суточное расписание поездов и автобусов.

 

Ее короткий, холодный ответ, так не похожий на мягкость и доброту прежних писем, был для него ударом. «Боже, что я натворил!» – начал он тут же писать, но перечитал ее письмо, и руки опустились. Слишком суровым показалось ему наказание. Он перестал ей писать. А через месяц осознал, что это был разрыв и решил во что бы то ни стало вернуть ее дружбу. Лишь бы встретить ее, а там он все объяснит, будет просить прощения.

 

В зимнюю сессию Ильин приехал в Ригу и чуть ли не полдня поджидал Астру в здании университета. Но все как будто рухнуло, когда они встретились. Долго ходили по вечерним улицам, он что-то говорил, говорил и сам себе казался тенью. Астра была в черном зимнем пальто и красном шерстяном платке, повязанном по-деревенски, но с претензией на городскую пикантность. В ту зиму семидесятых так одевались многие рижанки. Мода была такая. Схожесть Астры с другими лишала ее чего-то своего, сокровенного и почему-то вызывала в нем болезненную ревность и скованность. А на душе и так было невесело.

 

Ильину было стыдно за свое последнее письмо, и он ждал повода объясниться. Может быть, надеялся он, она улыбнется, просто скажет: «Ну, какой же ты мальчик!» или станет ругать его, что было бы хорошо. Но она молчала о письме. Ни вопроса, ни слова упрека – он видел лишь отчужденность и холодную вежливость.

 

Был уже поздний вечер, когда Астра остановилась у большого серого здания, где жила у знакомых в те дни. Дул колючий ветер, и они вошли в подъезд. Там стояли и говорили пустые слова. Она ежилась от холода, но не спешила уходить. А ему хотелось убежать. Не потому, что боялся упустить последний автобус, а потому что стыд и неуверенность, да еще мороз, жгли его сильнее, чем любовь. И он даже обрадовался, когда Астра поднялась на ступеньку и с ледяной улыбкой сказала: «Ну, пока!»

 

Он уходил быстро и навсегда. Как уныло блестел мороз! На снегу, в уличных огнях, на лицах прохожих... Последний автобус ушел. Ночь Ильин провел на автовокзале.

 

Больше он ей не писал, а через полгода оставил село и уехал в Ригу. Тоска по Астре еще долго не оставляла его, но со временем притупилась, ушла куда-то вглубь.

 

Прошло пять лет. Однажды бывший коллега переслал Ильину письмо, которое пришло в школу на его имя. Письмо было от Астры. Она искала его. И хотя в тот период у него был роман с красивой замужней женщиной, и хотя за те годы были еще увлечения, Астрино письмо всколыхнуло его. Под маской простых, бесстрастных слов (Как ты? где ты? что с тобой?) он уловил волнение и трепет и был польщен. Он сразу написал ей благодарное, радостное письмо на нескольких страницах. Писал обо всем; как старому другу, как самому себе и удивлялся, как много мог он ей сказать. Обида забылась, он думал о главном: Астра есть в его жизни. И испытывал тихую радость, скорее покой, чем волнение.

 

Их новая переписка не была частой, и со встречей, как раньше, он уже не спешил. Просто знал, подсознание знало: все еще будет, все еще впереди. И теперь, вспоминая, он отчетливо понял, что этой встречи всегда он смутно ждал. Ждал и как будто боялся. Боялся сойти с привычного круга?.. Да нет, не боялся, а просто забыл, что впереди ведь не тысяча лет...

 

Ильин вернулся в зал ожидания. И вдруг спохватился. Ведь вот уже почти два года, как однажды, закрученный делами, он долго ей не отвечал, потом написал, не получил ответа и как бы все забыл. Связь оборвалась как-то незаметно. А жизнь все кружит и кружит его. Дела неотложные, часто ненужные и бессмысленные, но почему-то всегда обязательные, поработили его, совсем втоптали в суету.

 

Ильин остановился у стены. Снова схемы, расписания, названия населенных пунктов бросились ему в глаза. Нет, здесь все живое, и все исполнено большого смысла! Вот Астрин городок... И не писать надо, а ехать! Вот прямо в следующий выходной! Но он поедет туда не поездом, а автобусом. Так ездила она, и ему хотелось увидеть эту дорогу; да и полюбоваться осенним загородным видом.

 

Через несколько дней Ильин уже искал нужную улицу в маленьком незнакомом городе. Он шел не спеша, наслаждаясь тихим серым днем, провинциальным видом улиц, улочек, домов. И Астрину улицу он хотел найти сам, никого не расспрашивая. Да вот она, улица Дзирнаву! Улица Дзирнаву, девятнадцать... Какие магические слова! Сколько раз выводил он их на конверте, не задумываясь, что они так реальны! Вот тринадцатый номер, пятнадцатый... Сердце забилось сильнее. Но странно: думал он сейчас не об Астре, а, скорее, о себе в далеком том времени. И только увидев число девятнадцать, вспомнил, что ничего ведь, в сущности, не знает о ней. А вдруг она замужем? Да мало ли что еще? Так подумал, но понял: теперь уж ничто не остановит его.

 

Ильину открыла молодая женщина, худощавая бесцветная блондинка с глуповатой улыбкой. Он спросил Астру. Она предложила ему войти. Из небольшой галереи он попал сначала на кухню, где успел заметить древнюю старуху с мутным взглядом, потом в большую полутемную комнату. Там было три двери, одна из них открыта. В комнате стоял стол со стульями. Женщина предложила Ильину сесть и села сама.

 

– Астра переехала. Здесь больше не живет.

– Давно?

– Недавно. Еще не все забрала, у нее ремонт. Вон там она жила, – женщина кивнула на открытую дверь. Потом, заискивающе улыбаясь Ильину, спросила:

– А вы из Риги?

– Да. Вы знаете ее новый адрес?

– Точно не знаю. А это что у вас? – она указала на маленький шрам на его щеке и жалостно добавила: – Авария была? Наверно, сильно пострадали?

– Да нет, так, легкая травма. А вы можете узнать ее адрес? – говорил Ильин, стараясь избегать взгляда этой женщины.

– Н-ну... попробую.

 

Ее заискивающая улыбка и непрошенное сочувствие были противны Ильину, а неопределенные ответы начинали раздражать. Он хотел уйти, осведомиться у соседей, но тут в комнату вбежал мальчик:

 

– Мам, ну сколько можно ждать?!

– Иду! Минуточку! – ответила женщина и обратилась к Ильину: - Вы подождите тут, я скоро! И я узнаю... адрес.

 

Она быстро вышла с мальчиком.

 

Ильин встал, осмотрелся и тихо вошел в комнату Астры. В комнате стояла кушетка, стол у окна, в углу два чемодана. На столе – открытая дорожная сумка. Видны свертки, папка для бумаг. Ильин посмотрел на все, потрогал сумку, и что-то его вдруг толкнуло приоткрыть папку. Он увидел аккуратно сложенные листки, похожие на письма. Немного подумав, он осторожно взял один листок. Знакомый вроде почерк... Ах, бог ты мой, так это ж его письма! Он взял еще одно, потом еще, и замелькали старые слова: «...Ужасаюсь при мысли: а вдруг что-нибудь случилось с тобой, и ты никогда не напишешь… Я сейчас сижу на почте, только вчера я получил письмо… Сижу и слушаю, как гудит водопровод… Да, жизнь иногда играет нами… Нет, я ничего не думаю. Я рад, что ты нашла меня через столь длительное время...»

 

А вот и то письмо! О, боже, и она хранит его! Ильин положил письма на место, оставив последнее. А ну-ка:

«Астра!

Возможно, я дурак, возможно, я сумасшедший, но прошу об одном: если можешь, приезжай ко мне. Может быть, это нелепо, черт знает, что со мной происходит, но мне кажется, что все рушится перед моими глазами. Я бы сам поехал к тебе, но я болен сейчас.

Если хочешь, чтобы мы стали друзьями, настоящими (я, безусловно, хочу этого), приезжай! Мне трудно. Тебе я доверяюсь.

Боже, как я глуп! Все решится в ту минуту, когда ты получишь это письмо.

Не думай, что я пьян. Письмо сожги!

P.S.

Может быть, я неправильно поступаю, ничего не знаю. Да вообще, что значит правильно?

Дай телеграмму, если поедешь»

 

Дальше шло расписание автобусов и поездов, в том числе дальних, ночных.

 

Ильин улыбнулся: «Все рушится… Все решится в ту минуту…» И вдруг задумался: «А мог ли бы я сейчас так написать?.. А хорошо, если бы мог...»

 

Возвращая письмо в папку, Ильин нечаянно вытащил еще одно. Нет, это не его; нельзя читать. Но все же не удержался и развернул листок. Письмо от женщины, из Риги, датировано тем же месяцем, что и его «безумное» письмо. «... Так говоришь, поедешь все-таки? – писала подруга. – В любое время суток? Ну, правильно, что не по первому зову. Пусть подождет немного, пусть пострадает... Напишешь потом, как все было...»

 

Ильин торопливо вложил письмо в папку, поправил ее и отошел от стола. «Значит, собиралась приехать... – рассуждал он, прохаживаясь по комнате. – В любое время суток... Но второго зова не было, не звали больше... И что, если бы приехала?..»

 

Ильин еще раз оглядел чужие стены, чужие вещи, покачал головой и медленно вышел из комнаты, чего-то так и не поняв.

 

Хозяйка все не приходила. Ильин прошел на кухню, убедился, что старуха еще там и вышел из дома. Он решил: «Прогуляюсь по городу, потом приду опять». Немного отойдя, он оглянулся и только сейчас заметил, каким был дом запущенным и мрачным.

 

Когда он шел по главной, оживленной улице, он услышал позади довольно громкий разговор. Говорили две женщины, и Ильин узнал голос Астры. Сам не зная почему, он ускорил шаги, смешался с прохожими и свернул в переулок. Выждав немного, вернулся на прежнюю улицу. Теперь он видел этих женщин впереди себя. Да, одна из них, похоже, Астра. Она и не она. Волосы простовато причесаны. Пальто неопределенного цвета с одной стороны было немного длиннее. Видно было, что отпоролся подол. Она несла, вернее, тащила большую, чем-то наполненную, сумку. На углу женщины расстались. Ильин пошел в сторону Астры. Надо было, конечно, догнать, подойти, но что-то его удерживало.

 

Астра остановилась у ларька, где была большая очередь. Чуть в стороне Ильин увидел трехэтажное кирпичное здание и направился к нему. Он вошел в подъезд, поднялся на второй этаж и остановился на лестничной площадке у окна. Оттуда он увидел надпись на ларьке: «Прием стеклотары». Оттуда он и Астру видел. Да, она уже не та! Черные волосы потускнели, и лицо сероватое. Уж нет того пленительного черно-белого контраста!..

 

Астра бойко общалась с кем-то из очереди, ничуть не смущаясь своим небрежным видом. «Сколько же ей теперь? – прикидывал Ильин. – Тридцать пять... нет, тридцать четыре». И тут почему-то вспомнился один образ из детства: тридцатипятилетняя дворничиха, мать одноклассника. Она всегда свирепо кричала на них, мальчишек, когда они играли под ее окнами, рискуя разбить их мячом. «Опять эта старая тетка!» – ворчали они, убегая...

 

«Старая тетка, старая тетка...» – закрутилось сейчас в голове.

 

Потом Ильину пришло на память, как когда-то, в дни ее зимней сессии, он ходил по Риге в надежде встретить ее. Ходил в театры, на выставки, в книжные магазины – там надеялся он увидеть Астру. И сейчас это удивляло его.

 

Сбитый с толку, Ильин спускался вниз. Он чувствовал: в нем что-то надломилось. «Ну, что такого... стеклотара? Подумаешь, ведь это так обыденно, все ее сдают, – зачем-то объяснял он сам себе. – Да нет, не в этом дело... Внешний вид?..» Он вспомнил эпизод из повести, где герой увидел на чулке любимой дырку, и это не помешало ему. «Ну, а мне?.. помешало?» – чуть не сказал он вслух и увидел, что уходит он все дальше, а Астра осталась где-то позади. «Конечно, можно было подойти, – опять подумал он, – но что спешить? Ведь я могу еще приехать. Теперь я знаю, где ее искать». И, довольный решением, Ильин пошел куда глаза глядят.

 

Простота и будничность провинциального городка нравилась ему больше, чем нарядные курорты, которые давно надоели ему за годы работы, так же, как и их праздные обитатели.

 

Ильин гулял с удовольствием. И погода ближе к вечеру разыгралась, и небо стало голубым. Он зашел в городскую столовую, взял себе обед и сел у окна, чтобы можно было наблюдать отсюда неторопливую здешнюю жизнь.

 

Потом он забрел в район новостроек, и здесь, среди одинаковых кирпичных домов, тоже чувствовал себя хорошо. На пустыре мальчишки гоняли мяч. Чья-то мама кричала с балкона:

 

– Павлик, марш домой!

– Еще полчасика! – последовал ответ. – Ну десять минут! Ну хоть пять минут!

– Чтоб через пять минут был дома!

 

Мальчики продолжали играть. Когда мяч случайно подкатился к Ильину, Павлик подбежал, метнув на Ильина разгоряченный взгляд.

 

«Какая жажда жизни! Какое счастье в этом взгляде! – удивлялся Ильин. – И чему радуется? Пяти минутам свободы. И как умеет их ценить!»

 

Удаляясь, Ильин оглянулся, как будто мог еще раз встретить детский взгляд, в котором угадал достоинство и смелость, доверчивость и доброту.

 

«Не каждый взрослый может так смотреть, – подумал Ильин. – И как важно это с детства сохранить! Вот так смотреть на жизнь. А можно сохранить?.. – продолжал он размышлять. – Да, можно. И не мое ли это дело – научить?»

 

Сейчас он был уверен, что мог бы это делать, знает как. Мысль о возвращении к учительству пришла внезапно, просто и без сомнений. Да, учить! И у них, у детей, поучиться! И вновь обрести то, что было утрачено. Ильин вспомнил захолустное село, где «начинал свою трудовую деятельность», как он с иронией говорил когда-то друзьям. «Да нет захолустья, – говорил он сейчас себе, – нет захолустья там, где есть школы, где много детей. Они ведь сами по себе – целые миры».

 

Ильин заторопился на автостанцию, как будто узнал вдруг цену времени. Он волновался. Но волнение это было приятным и освежающим.

 

Там, где кончались новые дома, была большая роща. На веревках, среди сосен и берез, сушилось белье. Женщина с тазиком шла за бельем. За ней вприпрыжку бежала маленькая девочка. Сквозь деревья голубело небо. А когда Ильин пришел на станцию, небо было уже совсем другим. Оно было похоже на красно-синее крыло огромной птицы, неведомо откуда прилетевшей и озарившей невиданным светом дома, деревья, всю землю.

 

... Автобус плавно бежал по шоссе. Немногие пассажиры задумчиво молчали. За окнами проплывали пустые поля, огоньки хуторов. Жар-птица исчезла, становилось темно. А Ильину все мерещилось голубое белье. Почему-то именно голубое; как небо. Хотя, наверное, было белым. И новая жизнь, такая же, как и эта, только чище и ярче, была совсем близко, шла где-то здесь, параллельно, за тончайшей завесой. Надо лишь что-то стереть и промыть. Или просто откинуть.

 

Учитель

 

Большие вокзальные часы показывали ровно восемь. Это значило, что пригородный поезд только что ушел, и спешить уже было бесполезно. Ильин остановился, поставил портфель на скамейку. Дождь кончился, но холодный октябрьский воздух был неприятен. Ильин снова посмотрел на часы, потом на мокрый асфальт с прилипшими желтыми листьями и неожиданно сказал себе: «Куда идти?..» Он увидел вдруг себя со стороны и удивился неподдельной грусти своего вопроса. Но усталость и пронзительный холод не давали сосредоточиться, и какая-то новая мысль промелькнула и тотчас забылась.

 

До следующей электрички оставалось полтора часа. И на вокзале сидеть не хотелось, и вечерние рижские улицы казались Ильину неуютными. Он все же вернулся и опять очутился в центре, среди спешащих прохожих. Сам он шел медленно и думал о том, что как же так вышло: вот идет он по городу, где прошло его детство и юность, а сейчас его никто здесь не ждет?..

 

Везде уже зажглись огни. От света вывесок и витрин мокрый асфальт становился то мутно-желтым, то фиолетовым. Ильин не любил фиолетовый цвет. Он казался ему враждебно-таинственным и холодным. Такой представлялась ему вселенная, пустая и одинокая.

 

Ильин остановился у яркой витрины мебельного магазина и, чтобы скоротать время, стал рассматривать изящные кресла и другие не нужные ему вещи. Напротив витрины, на остановке, люди ждали троллейбуса. Сквозь гул машин Ильин расслышал голоса. Молодая женщина сбивчиво и весело говорила с мальчиком то о школе, то о доме и о предстоящем ужине:

 

– ... Мы потом забежим еще в диетический, нам нужен творог. И скорей, скорей домой! Папа уже нас заждался...

 

Ильин осторожно оглянулся и увидел хорошенькую женщину в клетчатом пальто и черной шляпке. Она ласково и насмешливо смотрела на мальчика и гладила его по голове. Ильин улыбнулся.

 

Пришел и ушел троллейбус. На остановке стало тихо. Но от миниатюрной фигурки в клетчатом пальто осталось впечатление чего-то очень живого, легкого и веселого. И по дороге на станцию Ильин еще думал о незнакомке с сыном, представлял уютный, теплый дом и дружную семью. Представлял он так впервые в жизни. И сейчас в нем шевельнулось какое-то смутное чувство, похожее на тревогу, но Ильин объяснял его все тем же холодом и усталостью.

 

Снова заморосил дождь, усилился ветер. Ильин поднял воротник плаща и зашагал быстрее.

 

В пригородном зале он сел на скамью у самого выхода и смиренно приготовился к тягостному ожиданию. На скамейке лежала вечерняя газета «Голос Риги». Ильин повертел ее, но так и не развернул. Что-то не читалось.

 

Объявили о прибытии какого-то поезда, и через несколько минут с широкой лестницы в зал потекла толпа пассажиров. Зал сразу оживился, зашумел. Но оживление было недолгим: толпа быстро редела. Одним из последних шел невзрачный старичок в плаще и кепке цвета пыли. В одной руке он нес бидон, в другой матерчатую сумку и букет поблекших ромашек. У выхода старик остановился и поставил вещи на пол, чтобы взять их удобнее. Почувствовав, что на него смотрят, он бросил на Ильина недобрый взгляд, а Ильину, наоборот, хотелось улыбнуться и даже что-нибудь сказать.

 

Когда старик уходил, из небрежного букета выпал один цветок. Ильин смотрел на цветок на каменном полу, почти у самых его ног, и думал: «Неужели сейчас, в конце октября, еще где-то цветут ромашки?.. Ну, как видно, цветут... Да, живая ромашка, которая еще сегодня качалась на ветру где-нибудь в поле или на краю дороги, напоминая о недавнем лете». Что-то еще напоминал ему этот цветок. «Неспроста же он упал так близко», – подумал Ильин. И он, конечно, вспомнил. Он вспомнил далекое лето и целое поле ромашек. Двадцатитрехлетний учитель сидел там, окруженный детьми. Они отдыхали после работы в колхозе. Учителем был он, Ильин.

 

... Это был безмятежный и удивительно медленный день. Он как будто хотел, чтобы его не забыли. Тишина, солнце, зеленые травы... Потом учитель вел детей на речку. Они шли по тропинке; полевые цветы смотрели им вслед. Ильин настроен был в тот день лирически, и ему казалось, что цветы обращались только к нему: «Останься! Не уезжай!» – говорили они. Он улыбался цветам, благодарно прощался с полем, и ни о чем не жалел: ведь впереди была большая, интересная жизнь. Это был его последний день в сельской школе, где он проработал два года после института. Все это время он жил мечтой о возвращении в Ригу. Так и говорил всем, что не может жить без больших улиц, вечерних огней, театров.

 

И вот, к вечеру того далекого дня он спускался по этой же лестнице с букетом ромашек, подаренным ему на прощанье учениками. Он постоял тогда немного на вокзальной площади, дыша легко и радостно, и пошел домой. На тихой улице, в небольшой двухкомнатной квартире его ждали родители и брат.

 

Дальнейшая жизнь получилась совсем не такой, какой он ее представлял. Работа то тут, то там, не по специальности; танцевальные клубы, друзья, девушки... Без своего жилья... Теперь он снимал комнату за городом, куда каждый вечер возвращался на электричке. Уже долго он работал фотографом. Старое увлечение, которое, однако, не стало искусством, творчеством. Много работал на местных курортах, хорошо зарабатывал, но работу свою не любил; как, впрочем, и первую свою профессию. Нелюбимая работа вызывала раздражение, утомляла его. Постепенно подкралось и одиночество и стало привычным. Иногда он спрашивал себя, как и когда успел он привыкнуть и к одиночеству, и к усталости, ко всей бесцельности своей жизни. Ведь мечтал же когда-то... Да и было это даже не мечтание, а пассивное ожидание совсем другой жизни. Казалось, что вот, что-то скоро пройдет, временное и случайное, и наступит настоящая жизнь; с полезными делами, интересными встречами, жизнь, в которой сам он будет уважаемым и интересным человеком. Но годы шли, и ничто не менялось. Да и что это за другая жизнь? – он имел о ней смутное представление.

 

«Как можно мириться с этим?!» – ужасался он когда-то, наблюдая жизнь сельских учителей, посвящавших первую половину дня толкованию разных явлений у классной доски, а вторую – возне в своих гнездышках, где-то в глухой Латгалии.

«Какая осмысленная у них там жизнь, на «земле голубых озер»! - думал он сейчас, едва веря, что сам был когда-то так к ней причастен.

 

Один дорогой и нужный ему человек, девушка, которую он никогда не забывал, сказала однажды в поезде, протянув ему журнал: «Вот, прочтите это...» Неохотно отрывая взгляд от ее милого лица, Ильин прочел чьи-то слова: «... Слишком беззаботная жизнь в юности рождает пассивность, гасит мечты и стремления, уводит от цели...» И хотя не была его юность такой уж безоблачной, как ей почему-то казалось, позднее он вспоминал эти слова, думая о тех радостях, что дарили ему молодость и здоровье, хороший заработок и незаурядная внешность.

 

Астра, так звали девушку, была на четыре года старше. У нее было трудное деревенское детство в семье алкоголика. Вечерняя школа, заочная учеба в университете и все это время – труд, а в дальнейшем и забота о маленьком сыне. Позади был несчастливый брак, потом развод, и ребенка Астра растила одна.

 

К Ильину она относилась ласково-снисходительно, как к избалованному ребенку. И это не обижало его, а интриговало и влекло к ней еще больше. Он действительно чувствовал себя мальчиком, но не избалованным, а покорным и сильным, жаждущим совершить для нее все лучшее, на что он был способен.

 

«Кто знает, – думал сейчас Ильин, – может быть, есть связь между разрывом с Астрой и пустотой его последующей жизни...»

 

Ильин встал и прошелся по залу, бездумно разглядывая слепые таблицы и схемы на стенах, а потом резко вышел на улицу, под навес, на бодрящий осенний ветер. Пассажиры быстро складывали зонтики, спеша укрыться в зале ожидания. Ильина задевали, толкали; он отошел подальше от входа.

 

«Если обойти здание вокзала с левой стороны, – думал он, – а потом, минуя рыночную площадь, пройти один квартал, то можно увидеть старинное здание с обшарпанными львами у высоких подъездов. Там, у среднего подъезда, они виделись последний раз. Второй и последний... Всего два раза виделись. Все остальное – переписка. Он любил перечитывать ее письма. Их теплота всегда согревала его. Семь лет прошло с тех пор, но воспоминание о том времени не потускнело. Боже, как молод он был тогда! Как писал эти письма и мучительно ждал ответа! И как страдал, когда ответа не было долго!»

 

Ильин вспомнил их первую встречу. Шел второй год его жизни в селе. Однажды он с товарищем, красивым брюнетом, ехал в поезде. На одном полустанке шумно вошли три девушки и решали, где бы присесть. Парни любезно предложили им сесть рядом с ними. Играли в карты, болтали, красивый брюнет заговорил (довольно цинично) о любви с первого взгляда, девушки смеялись. Потом о чем-то поспорили, и Ильин отправился в буфет за конфетами, а когда вернулся, оказалось, что девушкам уже выходить. Вся компания вышла в тамбур. На остановке девушки спрыгнули на перрон, скромно отказавшись от конфет. Ильин растерянно развел руками.

 

Возвращаясь на место, он увидел в одном отделении девушку, которая сидела одна. Она смотрела в окно, придерживая накинутое на плечи легкое коричневое пальто. Услышав голоса, она обернулась и в упор посмотрела на Ильина. Белое лицо и блестящие черные волосы, красиво подогнутые и перехваченные коричневой лентой вокруг головы. Неожиданный взгляд был слегка удивленным и таким открытым, что Ильин не мог пройти мимо и остановился. Он шагнул к девушке, с подчеркнутой галантностью протягивая ей кулек с конфетами, и, быстро оглянувшись, другой рукой махнул брюнету. Тот одобряюще мигнул и громко объявил, что идет спать.

 

Ильин присел около девушки. Она слегка отодвинулась и снова стала смотреть в окно. Потом он сказал что-то о любви с первого взгляда, из того, что недавно говорил брюнет. Она медленно повернула к нему лицо. Теперь ее глаза весело улыбались, как будто ожидая интересного продолжения. Ильин смутился и замолчал, а когда она тихо рассмеялась, он готов был провалиться сквозь землю. Но уходить не хотелось.

 

Потом был момент, когда девушка потянулась к крючку за сумочкой, сумочка упала, и открепился ремешок. Она принялась чинить, но ей не удавалось. Ильин наблюдал- наблюдал, наконец решительно взял у нее сумочку и поправил дело. Она поблагодарила его и, как бы выполнив свой долг, углубилась в чтение журнала.

 

Так они сидели молча, и Ильин почти со страхом думал, что пройдет полтора часа, поезд прибудет в Ригу, они разойдутся, и он больше никогда не увидит ее. Но разговор завязался. Девушка была настроена вполне дружески. Ее низковатый, ласковый голос с латышским акцентом, мягкое сентябрьское солнце наполняли салон вагона теплом и покоем. «Ехать бы так подольше, и чтоб не было ни остановок, ни пассажиров», – мечтал Ильин...

 

На вокзале она с ним попрощалась и встретиться на следующий день отказалась, потому что приехала в Ригу по делу и торопилась обратно домой. Однако против переписки не возражала и дала ему свой адрес. Он написал ей в тот же вечер.

 

Стройный силуэт в легком пальто с узким кожаным ремешком, открытая улыбка в блеске вечернего солнца – такой он ее больше не видел, но именно такой представлял себе, когда читал ее письма и думал о ней. Наверное, такой он мысленно видел ее и в тот декабрьский день, когда, будучи еще слабым после болезни, он нарушил вдруг сдержанный тон переписки и написал свое «сумасшедшее» письмо, в котором звал ее к себе и сообщал суточное расписание поездов и автобусов.

 

Ее короткий, холодный ответ, так не похожий на мягкость и доброту прежних писем, был для него ударом. «Боже, что я натворил!» – начал он тут же писать, но перечитал ее письмо, и руки опустились. Слишком суровым показалось ему наказание. Он перестал ей писать. А через месяц осознал, что это был разрыв и решил во что бы то ни стало вернуть ее дружбу. Лишь бы встретить ее, а там он все объяснит, будет просить прощения.

 

В зимнюю сессию Ильин приехал в Ригу и чуть ли не полдня поджидал Астру в здании университета. Но все как будто рухнуло, когда они встретились. Долго ходили по вечерним улицам, он что-то говорил, говорил и сам себе казался тенью. Астра была в черном зимнем пальто и красном шерстяном платке, повязанном по-деревенски, но с претензией на городскую пикантность. В ту зиму семидесятых так одевались многие рижанки. Мода была такая. Схожесть Астры с другими лишала ее чего-то своего, сокровенного и почему-то вызывала в нем болезненную ревность и скованность. А на душе и так было невесело.

 

Ильину было стыдно за свое последнее письмо, и он ждал повода объясниться. Может быть, надеялся он, она улыбнется, просто скажет: «Ну, какой же ты мальчик!» или станет ругать его, что было бы хорошо. Но она молчала о письме. Ни вопроса, ни слова упрека – он видел лишь отчужденность и холодную вежливость.

 

Был уже поздний вечер, когда Астра остановилась у большого серого здания, где жила у знакомых в те дни. Дул колючий ветер, и они вошли в подъезд. Там стояли и говорили пустые слова. Она ежилась от холода, но не спешила уходить. А ему хотелось убежать. Не потому, что боялся упустить последний автобус, а потому что стыд и неуверенность, да еще мороз, жгли его сильнее, чем любовь. И он даже обрадовался, когда Астра поднялась на ступеньку и с ледяной улыбкой сказала: «Ну, пока!»

 

Он уходил быстро и навсегда. Как уныло блестел мороз! На снегу, в уличных огнях, на лицах прохожих... Последний автобус ушел. Ночь Ильин провел на автовокзале.

 

Больше он ей не писал, а через полгода оставил село и уехал в Ригу. Тоска по Астре еще долго не оставляла его, но со временем притупилась, ушла куда-то вглубь.

 

Прошло пять лет. Однажды бывший коллега переслал Ильину письмо, которое пришло в школу на его имя. Письмо было от Астры. Она искала его. И хотя в тот период у него был роман с красивой замужней женщиной, и хотя за те годы были еще увлечения, Астрино письмо всколыхнуло его. Под маской простых, бесстрастных слов (Как ты? где ты? что с тобой?) он уловил волнение и трепет и был польщен. Он сразу написал ей благодарное, радостное письмо на нескольких страницах. Писал обо всем; как старому другу, как самому себе и удивлялся, как много мог он ей сказать. Обида забылась, он думал о главном: Астра есть в его жизни. И испытывал тихую радость, скорее покой, чем волнение.

 

Их новая переписка не была частой, и со встречей, как раньше, он уже не спешил. Просто знал, подсознание знало: все еще будет, все еще впереди. И теперь, вспоминая, он отчетливо понял, что этой встречи всегда он смутно ждал. Ждал и как будто боялся. Боялся сойти с привычного круга?.. Да нет, не боялся, а просто забыл, что впереди ведь не тысяча лет...

 

Ильин вернулся в зал ожидания. И вдруг спохватился. Ведь вот уже почти два года, как однажды, закрученный делами, он долго ей не отвечал, потом написал, не получил ответа и как бы все забыл. Связь оборвалась как-то незаметно. А жизнь все кружит и кружит его. Дела неотложные, часто ненужные и бессмысленные, но почему-то всегда обязательные, поработили его, совсем втоптали в суету.

 

Ильин остановился у стены. Снова схемы, расписания, названия населенных пунктов бросились ему в глаза. Нет, здесь все живое, и все исполнено большого смысла! Вот Астрин городок... И не писать надо, а ехать! Вот прямо в следующий выходной! Но он поедет туда не поездом, а автобусом. Так ездила она, и ему хотелось увидеть эту дорогу; да и полюбоваться осенним загородным видом.

 

Через несколько дней Ильин уже искал нужную улицу в маленьком незнакомом городе. Он шел не спеша, наслаждаясь тихим серым днем, провинциальным видом улиц, улочек, домов. И Астрину улицу он хотел найти сам, никого не расспрашивая. Да вот она, улица Дзирнаву! Улица Дзирнаву, девятнадцать... Какие магические слова! Сколько раз выводил он их на конверте, не задумываясь, что они так реальны! Вот тринадцатый номер, пятнадцатый... Сердце забилось сильнее. Но странно: думал он сейчас не об Астре, а, скорее, о себе в далеком том времени. И только увидев число девятнадцать, вспомнил, что ничего ведь, в сущности, не знает о ней. А вдруг она замужем? Да мало ли что еще? Так подумал, но понял: теперь уж ничто не остановит его.

 

Ильину открыла молодая женщина, худощавая бесцветная блондинка с глуповатой улыбкой. Он спросил Астру. Она предложила ему войти. Из небольшой галереи он попал сначала на кухню, где успел заметить древнюю старуху с мутным взглядом, потом в большую полутемную комнату. Там было три двери, одна из них открыта. В комнате стоял стол со стульями. Женщина предложила Ильину сесть и села сама.

 

– Астра переехала. Здесь больше не живет.

– Давно?

– Недавно. Еще не все забрала, у нее ремонт. Вон там она жила, – женщина кивнула на открытую дверь. Потом, заискивающе улыбаясь Ильину, спросила:

– А вы из Риги?

– Да. Вы знаете ее новый адрес?

– Точно не знаю. А это что у вас? – она указала на маленький шрам на его щеке и жалостно добавила: – Авария была? Наверно, сильно пострадали?

– Да нет, так, легкая травма. А вы можете узнать ее адрес? – говорил Ильин, стараясь избегать взгляда этой женщины.

– Н-ну... попробую.

 

Ее заискивающая улыбка и непрошенное сочувствие были противны Ильину, а неопределенные ответы начинали раздражать. Он хотел уйти, осведомиться у соседей, но тут в комнату вбежал мальчик:

 

– Мам, ну сколько можно ждать?!

– Иду! Минуточку! – ответила женщина и обратилась к Ильину: - Вы подождите тут, я скоро! И я узнаю... адрес.

 

Она быстро вышла с мальчиком.

 

Ильин встал, осмотрелся и тихо вошел в комнату Астры. В комнате стояла кушетка, стол у окна, в углу два чемодана. На столе – открытая дорожная сумка. Видны свертки, папка для бумаг. Ильин посмотрел на все, потрогал сумку, и что-то его вдруг толкнуло приоткрыть папку. Он увидел аккуратно сложенные листки, похожие на письма. Немного подумав, он осторожно взял один листок. Знакомый вроде почерк... Ах, бог ты мой, так это ж его письма! Он взял еще одно, потом еще, и замелькали старые слова: «...Ужасаюсь при мысли: а вдруг что-нибудь случилось с тобой, и ты никогда не напишешь… Я сейчас сижу на почте, только вчера я получил письмо… Сижу и слушаю, как гудит водопровод… Да, жизнь иногда играет нами… Нет, я ничего не думаю. Я рад, что ты нашла меня через столь длительное время...»

 

А вот и то письмо! О, боже, и она хранит его! Ильин положил письма на место, оставив последнее. А ну-ка:

«Астра!

Возможно, я дурак, возможно, я сумасшедший, но прошу об одном: если можешь, приезжай ко мне. Может быть, это нелепо, черт знает, что со мной происходит, но мне кажется, что все рушится перед моими глазами. Я бы сам поехал к тебе, но я болен сейчас.

Если хочешь, чтобы мы стали друзьями, настоящими (я, безусловно, хочу этого), приезжай! Мне трудно. Тебе я доверяюсь.

Боже, как я глуп! Все решится в ту минуту, когда ты получишь это письмо.

Не думай, что я пьян. Письмо сожги!

P.S.

Может быть, я неправильно поступаю, ничего не знаю. Да вообще, что значит правильно?

Дай телеграмму, если поедешь»

 

Дальше шло расписание автобусов и поездов, в том числе дальних, ночных.

 

Ильин улыбнулся: «Все рушится… Все решится в ту минуту…» И вдруг задумался: «А мог ли бы я сейчас так написать?.. А хорошо, если бы мог...»

 

Возвращая письмо в папку, Ильин нечаянно вытащил еще одно. Нет, это не его; нельзя читать. Но все же не удержался и развернул листок. Письмо от женщины, из Риги, датировано тем же месяцем, что и его «безумное» письмо. «... Так говоришь, поедешь все-таки? – писала подруга. – В любое время суток? Ну, правильно, что не по первому зову. Пусть подождет немного, пусть пострадает... Напишешь потом, как все было...»

 

Ильин торопливо вложил письмо в папку, поправил ее и отошел от стола. «Значит, собиралась приехать... – рассуждал он, прохаживаясь по комнате. – В любое время суток... Но второго зова не было, не звали больше... И что, если бы приехала?..»

 

Ильин еще раз оглядел чужие стены, чужие вещи, покачал головой и медленно вышел из комнаты, чего-то так и не поняв.

 

Хозяйка все не приходила. Ильин прошел на кухню, убедился, что старуха еще там и вышел из дома. Он решил: «Прогуляюсь по городу, потом приду опять». Немного отойдя, он оглянулся и только сейчас заметил, каким был дом запущенным и мрачным.

 

Когда он шел по главной, оживленной улице, он услышал позади довольно громкий разговор. Говорили две женщины, и Ильин узнал голос Астры. Сам не зная почему, он ускорил шаги, смешался с прохожими и свернул в переулок. Выждав немного, вернулся на прежнюю улицу. Теперь он видел этих женщин впереди себя. Да, одна из них, похоже, Астра. Она и не она. Волосы простовато причесаны. Пальто неопределенного цвета с одной стороны было немного длиннее. Видно было, что отпоролся подол. Она несла, вернее, тащила большую, чем-то наполненную, сумку. На углу женщины расстались. Ильин пошел в сторону Астры. Надо было, конечно, догнать, подойти, но что-то его удерживало.

 

Астра остановилась у ларька, где была большая очередь. Чуть в стороне Ильин увидел трехэтажное кирпичное здание и направился к нему. Он вошел в подъезд, поднялся на второй этаж и остановился на лестничной площадке у окна. Оттуда он увидел надпись на ларьке: «Прием стеклотары». Оттуда он и Астру видел. Да, она уже не та! Черные волосы потускнели, и лицо сероватое. Уж нет того пленительного черно-белого контраста!..

 

Астра бойко общалась с кем-то из очереди, ничуть не смущаясь своим небрежным видом. «Сколько же ей теперь? – прикидывал Ильин. – Тридцать пять... нет, тридцать четыре». И тут почему-то вспомнился один образ из детства: тридцатипятилетняя дворничиха, мать одноклассника. Она всегда свирепо кричала на них, мальчишек, когда они играли под ее окнами, рискуя разбить их мячом. «Опять эта старая тетка!» – ворчали они, убегая...

 

«Старая тетка, старая тетка...» – закрутилось сейчас в голове.

 

Потом Ильину пришло на память, как когда-то, в дни ее зимней сессии, он ходил по Риге в надежде встретить ее. Ходил в театры, на выставки, в книжные магазины – там надеялся он увидеть Астру. И сейчас это удивляло его.

 

Сбитый с толку, Ильин спускался вниз. Он чувствовал: в нем что-то надломилось. «Ну, что такого... стеклотара? Подумаешь, ведь это так обыденно, все ее сдают, – зачем-то объяснял он сам себе. – Да нет, не в этом дело... Внешний вид?..» Он вспомнил эпизод из повести, где герой увидел на чулке любимой дырку, и это не помешало ему. «Ну, а мне?.. помешало?» – чуть не сказал он вслух и увидел, что уходит он все дальше, а Астра осталась где-то позади. «Конечно, можно было подойти, – опять подумал он, – но что спешить? Ведь я могу еще приехать. Теперь я знаю, где ее искать». И, довольный решением, Ильин пошел куда глаза глядят.

 

Простота и будничность провинциального городка нравилась ему больше, чем нарядные курорты, которые давно надоели ему за годы работы, так же, как и их праздные обитатели.

 

Ильин гулял с удовольствием. И погода ближе к вечеру разыгралась, и небо стало голубым. Он зашел в городскую столовую, взял себе обед и сел у окна, чтобы можно было наблюдать отсюда неторопливую здешнюю жизнь.

 

Потом он забрел в район новостроек, и здесь, среди одинаковых кирпичных домов, тоже чувствовал себя хорошо. На пустыре мальчишки гоняли мяч. Чья-то мама кричала с балкона:

 

– Павлик, марш домой!

– Еще полчасика! – последовал ответ. – Ну десять минут! Ну хоть пять минут!

– Чтоб через пять минут был дома!

 

Мальчики продолжали играть. Когда мяч случайно подкатился к Ильину, Павлик подбежал, метнув на Ильина разгоряченный взгляд.

 

«Какая жажда жизни! Какое счастье в этом взгляде! – удивлялся Ильин. – И чему радуется? Пяти минутам свободы. И как умеет их ценить!»

 

Удаляясь, Ильин оглянулся, как будто мог еще раз встретить детский взгляд, в котором угадал достоинство и смелость, доверчивость и доброту.

 

«Не каждый взрослый может так смотреть, – подумал Ильин. – И как важно это с детства сохранить! Вот так смотреть на жизнь. А можно сохранить?.. – продолжал он размышлять. – Да, можно. И не мое ли это дело – научить?»

 

Сейчас он был уверен, что мог бы это делать, знает как. Мысль о возвращении к учительству пришла внезапно, просто и без сомнений. Да, учить! И у них, у детей, поучиться! И вновь обрести то, что было утрачено. Ильин вспомнил захолустное село, где «начинал свою трудовую деятельность», как он с иронией говорил когда-то друзьям. «Да нет захолустья, – говорил он сейчас себе, – нет захолустья там, где есть школы, где много детей. Они ведь сами по себе – целые миры».

 

Ильин заторопился на автостанцию, как будто узнал вдруг цену времени. Он волновался. Но волнение это было приятным и освежающим.

 

Там, где кончались новые дома, была большая роща. На веревках, среди сосен и берез, сушилось белье. Женщина с тазиком шла за бельем. За ней вприпрыжку бежала маленькая девочка. Сквозь деревья голубело небо. А когда Ильин пришел на станцию, небо было уже совсем другим. Оно было похоже на красно-синее крыло огромной птицы, неведомо откуда прилетевшей и озарившей невиданным светом дома, деревья, всю землю.

 

... Автобус плавно бежал по шоссе. Немногие пассажиры задумчиво молчали. За окнами проплывали пустые поля, огоньки хуторов. Жар-птица исчезла, становилось темно. А Ильину все мерещилось голубое белье. Почему-то именно голубое; как небо. Хотя, наверное, было белым. И новая жизнь, такая же, как и эта, только чище и ярче, была совсем близко, шла где-то здесь, параллельно, за тончайшей завесой. Надо лишь что-то стереть и промыть. Или просто откинуть.