Как же здорово после трудового дня удобно умоститься с мужем на

ступеньках своего дома, вдыхать свежесть политого огорода, смотреть на

подметённый двор, ощущая, как усталость покидает натруженную спину, и

обсуждать в тишине летней ночи насущные дела. Непременно наши

посиделки завершались вопросом о смысле жизни. В тот раз из маленького

переносного магнитофона слушали песни группы «Любэ».

«Эх, война, война идёт, а пацана девчонка ждёт».

- Слушай, вот ведь и смысл: девчонка ждёт.

- Пожалуй, ты права. Для чего ждёт? Любит.

- Потом детки появятся. Значит, жизнь не прервётся. Это и есть самое

главное.

 

Пять лет моё свадебное платье хранится в качестве реликвии. За это время

с помощью родителей мужа выстроили красивый дом, посадили яблоневый

вишнёвый сад, завели две пары поросяток, а вот детский смех в нашем

доме всё не раздавался. Не получалось.

 

Марта появилась у нас, когда ей исполнилось уже четыре года.

Неожиданно овдовевший, сосед как-то растерялся один. Он любил своё

хлопотливое хозяйство и ни за что бы не расстался с ним, но понимал, что

не сможет дать всем столько тепла, заботы и ухода, сколько дарила жена.

 

И Марта превратилась в члена нашей семьи. Забот, конечно, прибавилось.

Мы приняли её, как принимают самого желанного гостя: всё лучшее - для

неё. Встречая на улице соседа, Марта никак не реагировала, словно

впервые видела его. «Сильный характер», - отмечала я про себя.

 

Однако ни через год, ни через два она и к нам не испытывала

привязанности. Мы были для неё такими же, как все остальные люди. Если

бы за ней ухаживала, к примеру, наша соседка, ей было бы всё равно.

 

Чтобы порадовать Марту, я старалась придумывать ласковые имена,

изменяя строгое Марта на другие звонкие и мелодичные, но понимала, что

ей это совершенно не нужно. Равно, как и поглаживания. Она косила на

меня непонимающим глазом и сторонилась, будто говорила: «Чего

пристала? Оставь меня в покое».

 

Все в мире знают о волнующем влиянии музыки, превращающей почти в

реальный полёт нежные движения души. Поэтому включала всё тот же

магнитофон, и могучей рекой лилась из него чудесная музыка. Я млела в

живительных водах, и тонуть в них было для меня сладостно. Часто я пела,

вспоминая своё участие в студенческом хоре, с желанием сделать приятное

Марте.

Но любые мелодии оставляли её равнодушной. Некоторое время Марта

хлопала прямыми, закрывающими глаза ресницами, потом отворачивалась

и демонстративно показывала спину. Причем с годами музыка ей

нравилась всё меньше.

 

На наши с мужем мягкие попытки учить её хотя бы быть аккуратной во

время еды, просто не реагировала, по инерции стараясь утолить голод, не

заботясь при этом ни о ком и ни о чём. Наши укоряющие взгляды не

проникали в её сознание. Так же она вела себя и при гостях. Эстетические

чувства других людей волновали её меньше всего. «Вероятно, -

догадывалась я, - она не знает, что посторонним неприятно видеть её

неряхой, грязнулей. Врождённое чувство аккуратности у неё отсутствует.

Сколько бы я ни старалась мыть её, чистить комнату, посуду, ей не дано

понять важности таких простых моментов. Она не виновата».

 

К нам приходила моя подруга с двумя сыновьями семи и пяти лет.

Мальчишки,

раскрыв рты от удивления, смотрели на Марту, чвакающую, смачно

жующую, распускающую слюни, и только дёргали свою маму за руку,

вопросом в глазах пытаясь разрешить прыгающие в их головах вопросы. Да

и подруга, обычно шумная и подвижная, превращалась в Тихий океан,

когда по нему впервые проплывал Магеллан. Наевшись, Марта и не думала

играть с мальчиками, чем снова вызывала их недоумение. Наверно, они

казались ей предметами, препятствиями или недостойными внимания. Она,

осуждающе зыркнув на них, ложилась отдыхать.

 

Свою комнату Марта любила, но что такое порядок – было выше её

понимания. Могла вылить еду на пол и лечь сверху, явно испытывая

удовольствие чувствовать боком тепло разлитого супа или каши. Потом

нехотя поднималась и ртом собирала остатки. В поисках чего повкуснее без

зазрения совести раскидывала хлеб, варёную картошку, чтобы позже

растоптать их ногами. Я не раз наблюдала подобные сцены и, прости меня,

Господи, думала: «Настоящая корова».

 

Как-то влиять на Марту не получалось, она словно была окружена

невидимой сферой, центром которой была она, а в радиусе метра -

прочные, хоть и прозрачные стенки. От сферы отскакивало всё, не

проникая внутрь. Марта жила своей собственной жизнью. От нас ей нужны

были только еда и питьё.

 

Тогда я уходила в другую комнату и, успокаивая себя, смотрела в окно.

«Вот наши свиньи. Даже они соблюдают чёткий порядок в свинарнике, в

своём доме, хоть люди и считают их самыми грязными животными. А зря!

Ты посмотри, фекалии у них строго в одном углу, пищу ждут молча,

деликатно терпят голод: без криков, без драки. И жажду могут выносить

долго, хоть и страдают. Да с них бы пример брать многим людям», - я сама,

до замужества жившая на двенадцатом этаже элитной высотки, понятия не

имела о привычках и поведении свиней.

 

А когда Марта без причины ударила соседского мальчика, я услышала то

же слово: «Корова». Обиженный ребёнок размазывал кулаками слёзы.

Марта, и правда, росла крупной и сильной. Лёгкой, девичьей походкой не

могла похвастать ни в детстве, ни в юности. Шаг чеканила тяжёлый, слегка

переваливаясь всем телом с ноги на ногу. Назвать её подвижным

козлёнком язык не поворачивался, а вот кличка «Корова», к нашему

сожалению, прижилась. Все дети сразу понимали, о ком идёт речь.

 

Как-то Марта умышленно, с радостью в глазах, разбила две трёхлитровые

банки, вывешенные для просушки на заборчик во дворе. Я не выдержала и

шлёпнула проказницу. Она, видимо, обиделась и прошмыгнула в сад.

«Надо бы приласкать её, объяснить, что не сдержалась и что в другой раз

не сделаю подобного», - чувствуя себя виноватой, раскаивалась я, идя

следом. Однако наткнулась на откровенно-равнодушный взгляд: она

плевать хотела на мои извинения, на банки и на меня в придачу. В ней

бурлила кровь и толкала на бесшабашные поступки. А мне очень хотелось

рассказать ей, с каким трудом мы собирали эти банки, как они нужны, ведь

мы делали по четыреста литров консервации каждый год и берегли

хрупкие, стеклянные изделия не меньше драгоценностей.

«Наверно, она не поймёт наших трудов никогда, - разочарованно думала я.

- И какие мысли у неё в голове - не известно. О чём-то наверняка ведь

думает? Эх, узнать бы. Но как проникнуть в её душу, если она не желает

никого впускать. Такой вот характер достался. А может, и душа не у всех

есть?» - доводила я себя до кощунственных мыслей.

 

- Знаешь, я специально нашёл в интернете значение имени Марта, - удивил

меня муж.

- Чтобы понять, почему она не как все?

- Слушай: «Имя Марта наделяет носительниц непростым характером... Не

перебивай, - заметил, что я так и подскочила. - Свободолюбивым,

независимым, эгоистичным. Марта - холодная, упёртая, сухая, не мыслит

шаблонно, на всё имеет своё мнение». Да это прямо про нашу Марту!

- Именно: когда мы идём направо, она бежит налево, я её ласкать, а она -

отскакивает, как ошпаренная.

 

Зато наша Марта обожала много есть, долго спать и дурачиться. Правда

выбирала растительную пищу. Примчавшись с улицы с ярким румянцем,

принималась жадно пить. Мне казалось, что она способна выпить и одно

ведро, и два, и даже – три. Если ей не давали пить столько, раздавался

пронзительный и долгий крик. Она монотонно, с небольшим перерывом

громко кричала до тех пор, пока мы не сдавались. В этих случаях нас

волновала уже не Марта, а соседи.

- Что подумают соседи?

- А что мы издеваемся над ней. Да-да, не сомневайся.

И снова непроизвольно сравнивала Марту с нашими хавроньями. Чего уж

скрывать - сравнение было не в пользу Марты.

 

Распознать её внутренний мир нам не удавалось. Неизменное равнодушие к

ласке, музыке и даже к шлепкам приводило нас в недоумение. Не помогали

ни наши учёные степени, ни жизненный опыт.

Мы бились как рыбы об лёд. Наконец, пришли к выводу принципиальной

невозможности осмыслить поведение и ход мыслей Марты, а потому

перестали изводить себя стремлением понять её, ту, которая, в сущности,

не догадывалась и никогда не догадается о наших душевных да и

физических муках с ней. Мы приняли для себя однозначную установку, что

она из другого мира.

 

С годами Марта превратилась в сильную, мощную, высокую и даже

агрессивную особу. Идти рядом с ней было уже небезопасно: вдруг

взбрыкнет или стукнет могучей головой?

Иногда она, и без того своенравная, превращалась в неуправляемое

существо. Однажды фурия сорвалась с места, словно укушенная бешеной

собакой, и понеслась по двору, захватив при этом с верёвки для сушки

белья мой ситцевый халат.

Так и выскочила на улицу, отрывая в истерике рукава и выдирая с мясом

пуговицы. Соседские дети – врассыпную: «Корова взбесилась!» Мы с

мужем насилу успокоили её, догнав и вернув домой. У нас тряслись от

волнения и погони руки и ноги, сердце скакало подобно прыткому мячику.

И стыдно было, и горько. Не только меня, но и мужа Марта могла толкнуть

крепким боком, и мало бы не показалось.

 

И тогда поняли: всё – сил больше нет. Мы - проиграли. Я кричала, а муж

покорно слушал:

- Не могу больше! За что мы должны страдать от её несносного характера.

Мы объездим все сёла, пусть даже очень далекие, но найдём спокойную

корову.

- А Марту продадим. И не важно, что у неё самое жирное молоко в округе.

Наше здоровье дороже.