В поездке в Алма – Ату, в самый зелёный, по сообщению бортпроводницы, город Советского Союза мне благоволило всё: дружелюбная встреча на предприятии, вежливость, коммуникабельность и открытость персонала. Даже подумалось, что для этой командировки просто зря потратили деньги. Я довольно быстро решил свои вопросы по отгрузке необходимого оборудования и отправился в аэропорт, располагавшийся в котловине гор. Прямого сообщения с моей малой родиной у Казахстана не было, поэтому, поторопившись, я сел в ТУ-154, который летел куда-то на запад с промежуточной посадкой в Гурьеве (ныне Атырау). Оттуда добраться до дома было просто. Автобусом. Стоял изумительный, тёплый, солнечный день. Пассажиров было под завязку. Самолёт стремительно разбежался и, чуть задрав нос, начал уверенный набор высоты. Я сидел в середине центрального салона у иллюминатора, с интересом разглядывая красивые горы со снежными вершинами и склонами, от вида которых захватывало дух. Затем невольно прислушался. Под полом кресла с короткими паузами, но слишком шумно и назойливо визжала гидравлика. Этот звук был мне хорошо знаком по службе в армии в Военно-Воздушных Силах при посещении ангаров технико-эксплуатационной части. Когда на специальных подъёмниках проводили ремонт или профилактические работы, после которых многократно проверялась функция действия автоматики, так звучал механизм при уборке или выпуске шасси «мигов». Вот и здесь, похоже, что возникли неполадки в левой стойке шасси, которую, возможно, заклинило, и она не желала прятаться в гондолы крыла. По этой причине самолёт сразу же изменил маршрут и, слегка накренившись на левый бок, стал «нарезать круги» против часовой стрелки по длинному воздушному эллипсу над горной долиной. Завершая очередной виток, машина заходила на заданную глиссаду, пытаясь приземлиться, но автоматика не могла справиться с выпуском шасси и раз за разом не срабатывала. Затем пилоты попытались выпустить правую «металлическую ногу», зафиксированную в своём отсеке крыла, но и она не хотела покидать его, чтобы встать в вертикальное положение. И противное визжание от гидравлического бессилия автоматики стало раздаваться то с одной, то с другой стороны. Некоторое время никто ни о чём не догадывался. Но, спустя минут десять, несколько пассажиров тоже обратили внимание на своеобразный «как царапанье металлом по стеклу» звук, который почти непрерывно исходил снизу. Огромный лайнер методично кружил над аэродромом, вырабатывая топливо, снижался, заходил на посадку, но в нескольких метрах перед «бетонкой» раз за разом снова взмывал вверх, так и не добившись «выхода правого башмака» или ухода левого в нишу крыла и их фиксации в позицию приземления.

Время тянулось медленно и мучительно. При очередном снижении я увидел, что рядом с взлётно-посадочной полосой появились несколько пожарных машин и микроавтобусов «скорой помощи». Огнеборцы суетились, шустро разматывая бухты серых шлангов вдоль посадочной площадки. Медики, задрав головы и приложив ладони ко лбу, сосредоточенно и тревожно наблюдали за поведением самолёта.

Между тем в передней части самолёта началась истерика, которая, нарастая, быстро переметнулась к пассажирам нашего салона. Она становилась тем громче, чем настойчивее стюардессы призывали к спокойствию. Навзрыд плакали дети, видя наворачивающиеся слёзы в глазах родителей, причитали и ревели женщины, некоторые мужчины, насупившись, молчали, другие беззвучно плакали. Напротив, в соседнем ряду рыдали старик со старухой, судорожно цепляясь узловатыми пальцами за одежду, просили друг у друга о прощении. Сначала мне стало не по себе: первая командировка и - вдруг такой непредвиденный пассаж. Трудно объяснить причину, но тогда вместе с отчаянием внутри у меня росла и крепла уверенность, что не может быть такого нелепого конца, что всё обойдётся, что мы не грохнемся. Это было бы неправильно и несправедливо. Вспомнил бога и подумал с надеждой, что если он есть, то уж он-то никак не может допустить гибели стольких невинных людей. Да ещё в этот изумительный, солнечный, летний день, который никак не вязался с надвигающейся смертельной катастрофой. От слабой уверенности в благополучном приземлении мне стало как-то даже легко и спокойно. Захотелось кого-то приободрить, показать силу духа и железную выдержку своим соседям. Спереди меня сидели двое: небольшого роста горбатый казах, рядом с ним - спутник. В начале рейса оба довольно оживлённо и громко болтали на родном языке, чему-то смеялись, а теперь со страхом жались друг к другу и растерянно озирались по сторонам. Я легонько постучал горбатого по его пожизненному «природному рюкзаку» и спросил, нет ли у него писчей бумаги. Тот мгновенно и злобно отреагировал - не наложил ли я в штаны? Резко отвернулся. Я ответил, что раз нет запаха, значит - не обделался, но очень близок к этому, как и они. И продолжил, что засёк время, которое тратит машина для совершения полного круга над аэродромом и попытки приземления. Получается - 15-16 минут. Этого времени вполне достаточно, чтобы успеть написать завещание о наследовании движимого и недвижимого имущества своим родственникам. Горбатый снова повернулся ко мне, скривил рот с неровными крупными зубами и сухо заметил, что у меня на редкость изысканные и безнадёжно х….е шуточки. После чего без сожаления послал меня по очень хорошо известному многим адресу.

Наш полёт по замкнутому маршруту приближался к развязке. Стюардесса очень спокойно, произнося слова чуть ли не по слогам, советовала проверить – пристёгнуты ли ремни и быть внимательнее при команде, призывающей прикрыть голову руками.

И когда казалось, что все усилия пилотов исчерпаны, а предостережения бортпроводниц напрасны, что нам просто фатально не повезло в этот чудесный безветренный день, самолёт при очередном планировании на полосу вдруг вздрогнул при новой попытке выпустить непокорные шасси. А спустя пару минут, коснувшись твёрдого покрытия, резво катился на своих металлических ходулях по бетонному полотну аэродрома, слегка подрагивая на стыках плит. Пассажиры, увидев в иллюминаторах мелькающие силуэты наземных построек, сначала не поверили своим глазам, с изумлением глядя то на своих соседей, то на быстро меняющийся снаружи пейзаж. А потом в салоне как по команде вдруг грянуло такое дружное и громогласное «ура!», какое в последний раз, может быть, слышали при историческом водружении знамени Победы над поверженным рейхстагом! Да, в этот раз всем пассажирам и экипажу невероятно повезло. Напряжение мигом спало, люди возбуждённо обсуждали перипетии полёта, который чуть было не стал последним в их жизни, обнимались, целовались и громко кричали всякие несуразности, нервно смеялись над минувшей опасностью, от которой ещё несколько минут назад так явственно пахнуло морозным холодом смерти…

Я снова учтиво постучал по горбу соседа, чтобы поздравить его и рассеянно улыбающегося бледного спутника со вторым днём рождения. Оба азиата просунули влажные от пота руки между креслами и лихорадочно трясли и жали мои. Примерно через час по селектору послышалось объявление о продолжении нашего злополучного рейса. Пассажиров вежливо приглашали продолжить путешествие на другом самолёте, на такой же «тушке – 154». Памятуя о том, что снаряд дважды не попадает в одну и ту же воронку, я, не спеша, отправился к трапу лайнера. Напрасно дежурная справлялась у пришедших на посадку об остальных пассажирах - все угрюмо молчали. У самолёта толпились не более 15 смельчаков. Других, около полутора сотен душ, как ветром сдуло. Не увидел я и своих бывших соседей-казахов по салону. Видимо, решили не искушать судьбу. Через несколько минут огромная почти пустая птица легко оторвалась от земли и, заняв предписанный воздушный коридор, понесла в своём чреве торопящихся домой отважных и свободных от предрассудков авиапассажиров…

Окончательно успокоившись от пережитого, под равномерный гул турбин я вдруг вспомнил, что похожая ситуация при посадке с одним неубранным шасси имела место и раньше в нашей стране. Но тогда оригинальный выход из трагического положения предложил один из работников аэродрома, водитель спецмашины, прозванной в народе «буханкой». Идея заключалась в следующем: посадочная скорость современных пассажирских самолётов колеблется от 150 до более 200 км/час. При касании полосы одной стойкой шасси воздушное судно какое-то время катится по ней, не заваливаясь набок. Самая большая трудность заключается в том, чтобы успеть догнать теряющий скорость самолёт и, вовремя подставив кузов машины под плоскость как опору, равномерно катиться с ним до полной остановки. Здесь важен не только выверенный и смелый расчёт, но и обоюдные слаженные действия лётчика и водителя. Я не помню тип самолёта, совершившего таким способом благополучную посадку, но то, что удалось избежать не только человеческих жертв, но и серьёзных повреждений лайнера – факт. Как видим из описания нашего инцидента, и пассажирам, и экипажу судна в этот раз фортуна была благосклонна. А как же иначе: по беспристрастной статистике пассажирские воздушные лайнеры – самый безопасный вид транспорта на нашей грешной Земле.