Она была в том счастливом возрасте, когда зеркалу показывают язык из озорства и переполненности восторгом, а не от обиды. Копна непослушных волос, облаком охватывала худенькие плечи, а блеск глаз и пламя губ говорили - за окном весна!

Пролетев легким ветерком по ступенькам сумрачных этажей, она вырвалась за тяжелую, с упреком скрипнувшую и охнувшую ржавой пружиной ей в след, входную дверь. Распугав стаю лавочных бабушек и толстых голубей, она вдохнула, набрав до отказа в легкие пьянящего воздуха, полного предвкушения неизвестного, но блестящего утра и не сдерживая порыва, побежала, отдавшись этому детскому беспричинному восторгу! Её ножки, обутые в легкие туфельки, едва касались чуть влажного, но уже обласканного солнцем, асфальта узенькой аллеи. Первое весеннее платье чуть холодило, но это только добавляло свежести и мятности в ощущения от бега. Взгляд устремлялся от крон к облакам и струился обратно, по тонким стволам на петляющую дорожку. Перед резким спуском, глаза наткнулись на что-то тускло и мутно блеснувшее на ее пути.

Кошелек - мужской, добротный, немного полноватый и видавший виды, лежал у обочины оброненный кем - то совсем недавно. Не притормаживая бег, она наклонилась, подхватив его пальцами и, не заметив полосы грязи перед лужей, поскользнулась и со всего маху полетела под уклон, пачкая и разрывая тонкое платье, теряя туфельки, сбивая локти и коленки и еще что-то внутри, упав всем телом. Затормозив уже в самом конце дорожки, она с трудом встала, морщась от боли и слез. Обернулась на оставленную за спиной весеннюю аллею. Шипя от жжения ссадин, попыталась смахнуть серые капли с испорченной одежды, но лишь размазала грязь. Качаясь и горбясь от боли, кляня все и вся, она открыла дрожащими пальцами кошелек и злобно швырнула в кусты горсть мелочи и мятую купюру. Затем нетвердой походкой, охая и стеная, двинулась обратно, к знакомой серой многоэтажке, забыв весну и утро, и счастье, оставленные позади.