Больше всего хранимого храни сердце твое,

потому что из него источники жизни.

(† Притч.4:23)

 

Бабушка Анна никогда не улыбалась. Ее лицо всегда выражало глубокую

скорбь. Перед ней не горел маячок духовного путеводителя. Она не

искала нравственные ориентиры и даже не озадачивалась проявлением

доброты по отношению к близким людям.

 

Какое место занимали животные в ее пресловутой мировоззренческой

иерархии? Никакое. Да их и вовсе не существовало для пожилой

женщины. А если они вдруг появлялись на горизонте повседневной

рутины, то ознаменовывали собой только лишние хлопоты.

 

Анна с облегчением оставляла в парке недужащих котят, которых до того

здоровыми приносила ее маленькая дочь. Позже норовила подбросить

соседям кошку зятя. Но та безошибочно находила путь к родному порогу.

А когда питомец все-таки не вернулся, Анна вздохнула свободнее. Но

ненадолго: вскоре молодые супруги поручили ей воспитание внучки Лены.

Сами же они целыми днями пропадали на работе.

 

При такой няньке девочка была предоставлена себе. Бабушка, сетуя на

хлопоты, в полдень забирала внучку сначала из детского сада, а потом из

школы, и отпускала на все четыре стороны, чтобы свободно предаваться

меланхолии.

 

Лена рано увидела дно жизни, на которое скатывались соседи, и познала

несправедливость. Светлые детские представления о мире рушились,

оставляя болезненную пустоту. Вместе с тем девочка сохраняла доброе

сердце, готова была любить и делиться теплотой с теми, кто в ней

нуждался.

 

Лена старалась приютить несчастных собак, побитых жизнью и людьми.

Но утром заставала в квартире лишь хмурую бабушку в разнопарых

тапках, с лоснящимися от пота волосами. Не трудно догадаться, что Анна

просыпалась на рассвете и как можно дальше уводила от дома очередного

хвостатого друга своей внучки.

 

***

Наступило лето. Школьники разъехались. Только десятилетняя Лена и ее

сверстница Таня продолжали скитаться по окрестностям и заглядывать во

все грязные углы человеческой жизни.

 

- Не знаешь, Васю со второго подъезда действительно мать к себе

забрала? Я сомневаюсь, - однажды сказала Таня.

 

- Да. Бабка говорила, что мать приезжала с милицией, потому что отец его

не отдавал. Весь двор на ушах стоял. Она Ваську силком вырвала из рук

отца, - ответила Лена.

 

- Нам нужно проверить. Вдруг он все-таки дома, - предположила

недоверчивая подруга.

 

Девочки поднялись на второй этаж, где жил их приятель, постучали в

знакомую дверь. Отворил папа Васи – Николай. Он был выпивший, но в

добром расположении духа.

 

Мужчина пригласил детей на кухню. Девочки с трудом пробрались через

хлам из пустых бутылок, сигаретных пачек, небрежно сваленных курток и

брюк. В квартире стоял удушливый смрад.

 

Николай долго в подробностях рассказывал детям о том, как бывшая жена

забирала единственного сына. Было видно, что он переживал. Но девочки

сидели молча, опустив глаза. Они еще не умели выражать сочувствие

словами.

 

Лена и Таня собирались уходить, когда заметили котенка-подростка. Он

лежал, свернувшись клубочком, на грязном подоконнике. От прямого

взора его укрывала большая консервная банка, переполненная окурками.

 

- Забирайте, - махнул рукой Николай. – Все равно за ним никто не следит.

Он постоянно на улице, только иногда я беру его к себе. Когда я трезвый,

разумеется. Но у меня товарищи горячие. Могут и пинка дать. У вас ему

будет лучше… Я думаю, и сыну моему – Ваське – теперь тоже лучше.

Негодный я отец и хозяин. Нужно уметь отпускать привязанности, когда

сам летишь в пропасть. Нельзя быть эгоистом.

 

Так Лена появилась с котенком на пороге родного дома. Малыш был

исхудавший, пропахший соляркой и рыбой. Его белую шерсть срамили

пятна городской пыли – следы тяжелой скитальческой жизни. Бабушка

Анна чертыхнулась.

 

- Ты не выбросишь котенка! Только попробуй! Я все твои вещи ножницами

порежу и документы вышвырну в окно! - строго произнесла внучка.

 

Женщина не ответила, лишь покачала головой. Бабушка снова

предположила, что во всем виновата сваха, которая навела порчу. Ведь

внучка с каждым днем теряет уважение к старшим, а на днях и вовсе

плюнула в лицо соседке Егоровне за требование не кормить бродячих

собак у подъезда. Анна не признавала плоды попустительского отношения

к ребенку, и уж тем более не усматривала вину собственного примера.

 

Тем временем Лена искупала котенка, завернула в полотенце. Вечером

девочка повторила ультиматум бабушке, приняла в свой адрес поток

матерных ругательств и уснула. Родители Лены только усмехнулись. Мать

по обыкновению выдала излюбленную фразу:

 

- Достается же бабке! Видимо, у нее была хорошая дочь, потому для

сравнения она получила непутевую внучку.

 

Утром, едва открыв глаза, Лена обнаружила рядом на постели котенка. Тот

сладко спал в ногах. Девочка довольно улыбнулась, провела рукой по

спинке малыша. Он потянулся и зевнул. Это был уже не испуганный

звереныш с тусклой шерстью. На одеяле лежала грациозная белоснежная

молодая кошечка. Ей дали надежду. Она преобразилась.

 

- Назову тебя Лизой, - решила Лена.

 

***

Прошел уже месяц с тех пор, как Лена приютила бездомную кошечку. За

это время новоиспеченный член семьи подрос. Шерстка приобрела

здоровый блеск. У Лизы уже появились любимые места для отдыха и

строго определенные моционные часы.

 

Но соседство питомца не давало покоя бабушке Анне. Если ранее поводом

к слезам становились измена мужа в шестьдесят первом году, рождение

внучки, ссора с продавцом овощей пятилетней давности, то сейчас веской

причиной для надрывного плача саможаления была маленькая Лиза.

 

Женщина нехотя откладывала в миску макароны из большой кастрюли,

ворчала над кошачьим лотком. Она с открытой завистью говорила о

подругах, которые лежат под одеялом и не тратят силы даже на чтение

книг. Но бабушка не могла решиться выбросить Лизу. Анна всерьез

опасалась, что Лена сдержит брошенное слово: уничтожит документы и

испортит ее старую выходную одежду.

 

Однако после беседы с Бертой Леонидовной – почитательницей диванного

режима - она обрела надежду. Берта подсказала ей выход из ситуации:

обманом и лаской склонить внучку к решению избавиться от кошки.

Бабушка теперь уже не сетовала на свою участь, когда откладывала

макароны, а громко говорила:

 

- Эх, Лиза, Лиза! Тебе бы по травке бегать, да на солнышке греться! Все

твои сородичи полетавками с дерева на дерево прыгают. А тебя Ленка

заточила в тюрьму. Света белого не видишь. Мышь заметишь и

напугаешься. Ведь не поймешь ты, что за штука такая… Эх, Лиза! Какая у

тебя страшная жизнь. Против кошачьей природы. У твоих ровесниц

котятки вот-вот народятся, а ты так и никогда не познаешь материнство.

 

Бабушка Анна украдкой бросала взгляд на Лену. Женщина стала отмечать:

девочка прислушивается, лицо задумчивое, не спорит. Значит, почва для

разговора уже готова.

 

- Послушай, Леночка, - однажды начала бабушка. – Сколько мы еще будем

над Лизой издеваться? Я вижу, как ее душа просится на волю. Прямо

чувствую! Ты представь! А если бы тебя на улицу не выпускать? Каково?..

Знаю, ты бы все равно ушла. А она - бессловесная, бесправная. Ты

пользуешься ее слабостью. Потому и держишь взаперти.

 

Анна говорила с выражением, собирала ладони в кулаки, скрючивала

пальцы у груди и резко бросала руки, чтобы наглядно показать как

разрывается на части сердце несчастной Лизы, как таят ее последние

надежды вырваться из их дома.

 

- Я сама утром и вечером буду оставлять у подъезда макароны, кашку, а

иногда и рыбку, - продолжала бабушка. - Мы ее не бросим, не

переживай… Ты только представь! Свобода! Как же Лиза будет тебе

благодарна!.. Ну, пойдем выносить Лизоньку?

 

Девочке не хотелось расставаться с кошечкой, но и роль тюремного

надзирателя ей не претила. Она кивнула. Анна же довольно хлопнула

ладонями по коленям. Ее губы растянулись в ехидной улыбке. Лена

первый раз видела как бабушка смеется. Потому, наверное, этот смех и не

показался внучке лукавым, зловещим. Она сочла его за искреннюю

радость по поводу скорого освобождения Лизы из-под домашнего гнета.

 

***

Молоденькая кошечка к удовольствию Анны сменила теплую уютную

постель на подвальные трубы. Лиза не радовалась солнышку, не бегала по

травке. Она училась выживать. Ее шерсть потускнела. Огромные зеленые

глаза уже не излучали былое умиротворение. За несколько дней Лиза

снова превратилась в пугливое, грязное бродячее животное. Осознание

предательства чувствовалось в каждом ее неуверенном движении.

 

Анна не обрела долгожданный покой вместе с исчезновением питомца.

Она снова принялась лелеять в себе обиды прошлого, и поначалу даже не

собиралась выносить Лизе миску со скудной едой. Но для внучки было

делом принципа призвать ее к порядку.

 

Лена, срываясь на крик, бросая тапки, книги, разбивая чашки, заставила

бабушку выполнять обещанное. Теперь Анна дважды в день спускалась к

подъезду. Она ставила под высокий куст блюдце, клала две тонкие сырые

камсы и зло произносила:

 

- Кыс-кыс!.. Ох, удружили мне на старости лет. И Ленка-то была не нужна,

я говорила им. Зачем ее родили? Теперь мне еще и кошку навязали…

Сваха, видать, колдует… Неспроста я несу этот крест.

 

Лиза наблюдала за Анной, но не решилась приближаться к еде до тех пор,

пока та не уходила домой. Она лучше примет бой с хвостатыми

бродяжками у этого нищенского подаяния, чем подойдет к ногам бабушки.

Женщина внушала кошке дикий страх. Она источала отталкивающий

приторно-кислый запах разложения. А когда Анна сошлась в споре с

дородной Егоровной, то Лиза без оглядки неслась к подвальному окну:

такой мощный выплеск ненависти ей еще не приходилось наблюдать

рядом с собой.

 

- Анька, ты никак умом повелась, - кричала Егоровна. - Теперь не только

внучка, но и ты, старая, разводишь грязь! Зачем вынесла кошкам жратву?

 

- Что ты там бормочешь, сволочь, – выпалила бабушка Анна, разгибая

спину и хватаясь за тонкую ветку. – Пошла вон отсюда, толстопузая! Если

я кормлю кошек, то знаю почему! У меня на это есть своя причина! Куда

ты лезешь?.. Пошла, я сказала! Ну-ка!

 

Бабушка Анна трясла кулаками, замахивалась отломленной веткой,

угрожающе медленно подступалась к испуганной Егоровне. В ее речи,

перемежаемой с отборным матом, слились и давняя обида на мужа, и

ненависть к свахе, и зависть к Берте Леонидовне, и, конечно, жалость к

себе.

 

Тем временем внучку начали терзать сомнения. Девочка заметила, что

Лиза потеряла былое очарование, похудела. Кошечка не выглядела

счастливой на свободе. Она всегда сидела у мусорного контейнера,

поджав лапки. Лиза напоминала выброшенную сломанную детскую

игрушку. В ее глазах читались страх и обреченность.

 

«Наверное, меня обманули, - размышляла Лена. – О какой кошачьей

радости рассказывала бабка, если вид у Лизы такой, будто она страдает?

А если кошка умрет?.. На улице и машины ездят, и алкаши ходят, и своры

собак пробегают. Или вдруг она будет болеть, а я не замечу?.. Надо

забирать ее домой».

 

***

Внучка еще несколько дней пребывала в сомнениях. Не мудрено, ведь

Анна под руководством Берты Леонидовны постаралась на славу, хорошо

обработала девочку. А когда Лена раскрыла обман, помощь Лизе уже не

требовалась. Трагическая судьба кошечки стала проклятой

закономерностью, обычным исходом жизни всех бездомных животных,

которые и сейчас продолжают оставаться игрушками в руках людей. А о

совести, добродетели, ответственности, кажется, все уже давно забыли.

 

…Лена и ее подруга Таня стояли над бездыханным телом несчастной Лизы.

Погибшая кошечка лежала в палисаднике у подъезда, среди цветов. Ветер

нежно перебирал ее грязную шерстку, словно старался искупить

недоданную ласку. А Лиза выглядела так, как будто уснула, простив

обиды, легко ушла из нашего несовершенного мира.

 

Таня шмыгала носом. Лена же не могла понять свои чувства. В душе

девочки за первенство боролись и жалость к кошке, и осознание

собственной вины, и злоба к бабушке.

 

- Отмучилась, - раздался тихий мужской голос. - И ни одной царапинки.

Надо же. Тут, видно, человек постарался. Наверное, отравили.

 

Дети только сейчас заметили Николая, который смотрел через их головы.

 

- Растения сажают, - махнул рукой алкоголик, указывая на пестрый ковер

из живых цветов. – Хотят, чтоб красиво было. А красота-то должна идти

изнутри, от души. Но душа у всех гнилая... Эх, попробуй только родиться

или оказаться на улице, никто не протянет руку помощи. Хоть ты кошка,

хоть - человек. Затопчут до конца, дабы не язвил глаза. Верно, мудрые

люди говорят: день прошел – и к смерти ближе. Смерть, считай,

избавление, награда за терпение этой мерзопакостной жизни.

 

Николай медленно побрел в сторону своего подъезда. Девочки проводили

его взглядом. И тут Лена неожиданно сорвалась с места, бросилась домой.

Таня побежала следом.

 

***

Бабушка, скорбно поджимая губы, стояла над кастрюлей. Она держала в

руках половник. Анна догадывалась, что продавец овощей опять

недовесил триста граммов, когда отпускал помидоры. Плач саможаления

уже готов был вырваться наружу.

 

«Спекулянты, - рассуждала женщина. – Нет бы положить лишний

помидорчик бабке в сетку, а он – отобрать даже тот, который мне по

закону полагается. Пять лет назад на базаре, когда я отвлеклась, мужик

снял с весов махонький огурец. Видно, он посчитал меня за дурочку. А

какая я дурочка, если окончила химико-механический техникум…».

 

- Ты убила кошку! Ты убила Лизу, - громко крикнула Лена, едва

появившись на пороге.

Женщина вздрогнула, бросила половник на стол, спешно вытерла руки о

платье, присела на край табуретки.

 

- Ты нарочно меня пугаешь?! Из-за спины нельзя орать! Сердце может

остановиться у человека, - строго произнесла бабушка.

 

- Не ври, что у тебя есть сердце! Не ври, что ты человек! Ты убила Лизу, -

уже тише сказала внучка. – И меня обманула. Ты брехушка! Гнилая

брехушка! Ты убила Лизу!

 

Наконец Анна поняла. Но известие о гибели кошечки не тронуло ее.

Женщина заерзала на стуле, стараясь лишь подобрать нужные слова для

непутевой, как она считала, внучки.

 

- Леночка, - ласково начала бабушка, - я не могла убить Лизу. Я сегодня

была на рынке. Там бородатый мужик торгует помидорами. Ты можешь у

него спросить. Этот спекулянт меня точно помнит, потому что не доложил

в сетку помидор, за который я отдала ему деньги. Иди, моя хорошая.

Заодно и помидор принесешь. Мужик у самого входа стоит.

 

- Ты своей брехней убила Лизу, - не унималась внучка.

 

Анна молчала. Она не знала, что ответить девочке. Тут ее взор упал на

Таню. Подруга Лены стояла у дверного косяка, кулачками размазывала по

щекам слезы. Бабушка прочитала в ее заплаканных глазах смесь укора и

презрения. Женщина разозлилась.

 

- Опять ты общаешься с ней, – обратилась бабушка к внучке.- Я матери

скажу. Мы сколько раз запрещали вам дружить! У нее отец пятый раз в

тюрьме сидит.

 

- А вы-то кто? Сильно положительные, – подала голос Таня. – Да, мой отец

сидит в тюрьме, но детям не брешет, слабых не уничтожает. У него совесть

есть.

 

- Мы – благополучная семья! У Лены мать врачом в больнице работает, а

папа – инженер!

 

- Слышали, есть такое понятие – социальная сирота? Нет? А нам в детской

комнате милиции об этом говорили. Ленка – социальная сирота, -

парировала девочка.

 

Бабушка поднялась, снова взяла половник и склонилась над кастрюлей.

Своим видом она показала, что разговор окончен. На самом деле

маленькая Таня простыми словами прижала женщину так, как не сумел бы

взрослый. Анна должна была согласиться с ребенком, который судил ее с

высоты отнюдь недетского жизненного опыта. Первый раз бабушка Анна

задумалась не об отношении людей к себе, а о своей роли в судьбе

других.

 

- Бери лопату, сумку. Пойдем хоронить Лизу, - приказала бабушке Лена.

 

Женщина, корча недовольную гримасу, с силой бросила половник,

выключила конфорку газовой плиты и направилась к кладовой, где

держала уборочный инвентарь.

 

- Черт с тобой, сволочь. Пойдем хоронить, - прошипела бабушка. – Камень

на шее! Господи, да за что мне такая старость?!

 

- Сама понесешь лопату, - вслед женщине крикнула внучка.

 

Девочки по отношению к бабушке заняли место воспитателя. Воспитателя

более мудрого, строгого и ответственного, чем была она сама.

 

***

Из подъезда вышли Лена, Таня и бабушка Анна. Женщина в одной руке

несла лопату, в другой – холщовую сумку. Она ступала тяжело, цокала

языком. На пути попалась Егоровна. Анна закрутилась, но потом взяла

себя руки и гордо продефилировала мимо соседки, остановилась рядом с

бездыханной Лизой.

 

Бабушка долго смотрела на погибшую кошечку. В этот момент ее лицо не

выражало досаду. Оно было задумчивым. Женщина вздохнула как у гроба

знакомого, но чужого человека. Анна протянула в сторону детей

холщовую сумку.

 

- Ну что ж, всякое случается, девочки. Кладите Лизоньку, - вздохнула

Анна.

 

- Нет, ты клади Лизоньку, - приказала Лена.

 

Бабушка отыскала взглядом Егоровну, которая внимательно наблюдала за

ними, тяжело опустилась на одно колено и взяла Лизу. Взяла спешно,

будто хотела украсть, но вдруг замерла. Анна держала холодное тело. Не

такой она помнила кошечку. В душе женщины зародились дотоле

незнакомые ощущения. Она еще не знала, что это было. Сострадание?

Проснувшийся голос совести?

 

- Я не думала, что так получится, - прошептала бабушка, укладывая Лизу

в сумку.

 

Дети и Анна шли по дороге к лесополосе. Девочки как конвой следовали

по обе стороны женщины. Они молчали, давая бабушке прочувствовать

страшный смысл поступка, происходящего от безответственности,

постоянного культивирования собственного «я» и грязной лжи. А в

бабушке рождался Человек, иначе как можно объяснить ее мысли.

 

«Зачем я послушала Берту, не знаю, - думала женщина. – Зачем я хотела

избавиться от кошки? Пусть бы она жила. Кошка много хлопот не

доставляла. Ленка ведь никогда тепла не чувствовала не от меня, не от

родителей. Мать ее, двухлетнюю, зажмет в угу и лупит что есть мочи.

Ленка орет. Ей бы убежать, да мать не пускает. Вот и все детство. А

теперь и вовсе не нужна ей стала. Так хоть бы кошкой сейчас Лена

радовалась… И кошку жаль. Да что же я сделала?! Дура я! На детское

сердце такую боль положила…».

 

Тем временем они подошли к лесополосе. Бабушка выбрала место для

вечного пристанища несчастной Лизы. Она решила похоронить ее у

подножья высокой сосны. Девочкам уже не надо было подсказывать Анне.

Женщина сама принялась копать. Бабушка воткнула лопату, отбросила

ком сырой земли, потом еще раз и еще. На дно ямки она опустила

холщовую сумку, которая теперь служила саваном для кошечки.

 

Девочки стояли поодаль. Было понятно без лишних слов: женщина

получила хороший урок. Только жаль, что учительской указкой послужила

трагическая смерть маленькой доверчивой Лизы.

 

Внезапно небо заволокло тучами. Полил дождь. Старое летнее выходное

платье Анны промокло насквозь. Но она не роптала. Бабушка продолжала

забрасывать ямку неторопливо, смиренно, будто разом принимала

епитимью за грехи всей жизни.

 

По щекам женщины, смешиваясь с дождевыми каплями, текли слезы.

Впервые это был плач не саможаления, а глубокого раскаяния, который

открывал для нее новую светлую дорогу, но, увы, лишь на закате дней.

 

***

Спустя шесть лет бабушка умирала. Она уходила тяжело и долго.

Женщина не узнавала родных, не понимала, где находится, но при этом

воображение больной ясно рисовало образ Лизы. В ее сбивчивом

лепетании хорошо была слышна просьба вернуть несчастного котенка.

Однако перед прошлым бессильны даже самые могущественные люди.

Утешением же для Анны на смертном одре служили четыре спасенные

бродячие души и внучка Лена - такая непутевая, но сумевшая выжить и

сохранить доброе сердце.