(24.01.1897 г - 16.08.1972 г)

 

В комнате натоплено ещё со вчерашнего вечера. Я сама помогала деду

«кормить» чёрную голландку, пожертвовав на растопку одной старой и

рваной картонной книжкой-раскладушкой, которую давно зачитала до дыр.

Теперь после обеда меня укладывают спать.

«Так положено», - говорит Ба. Она всё знает, даже то, о чём не пишут в

моих любимых книжках.

Спать не очень хочется.

«Ба, расскажи сказку», - канючу я из-под одеяла.

«Какую такую сказку?» - притворно удивляется Ба, -

Я вчера её уже рассказывала. Ты эту сказку давно наизусть выучила…»

«Нет, - хитрю я, - не выучила… Расскажи ещё раз про петушка… Может его

лиса и не украдёт вовсе в этот раз. Что ж он такой глупый?"

Вздохнув, бабушка начинает в сотый раз рассказывать мне сказку. Её лицо

преображается, светлеет, морщинки разглаживаются, когда она сама,

увлечённая игрой в обманы и поиски наивного петушка, вдруг начинает,

самозабвенно и жалобно, выводить почти фальцетом арию Пети:

«Брат – кот, брат-баран,

Несёт меня лиса за тёмные леса,

За дальние поля, за высокие горы!

Спасите, спасите меня!»

Мой мир наполняется любовью и состраданием к слабому. В нём всё

предельно честно, правильно и просто. Коты, бараны и петухи – братья.

Они живут в одном доме, говорят на одном языке, ведут общее хозяйство,

оберегают друг друга. Они готовы бросить все дела, когда кто-то из них в

опасности и надо бежать на выручку. Всё будет хорошо…

Я засыпаю…

***

Корь. Приходил врач и сказал, что абажур надо закрыть красной тряпицей.

Красный свет всё равно слепит. Больно смотреть и дышать. Рядом в двух

шагах от моей кровати коляска с двоюродной сестрёнкой Ирочкой. Ей

полгода. Она плачет, я тоже плачу и слышу, как Ба говорит обо мне:

«Моченьки нет». Жизнь как будто вытащили из моего тела. Мне дают

ирочкину погремушку, но та падает из моих рук и разбивается…Или мне это

только кажется оттого, что по комнате рассыпается звук?.. Я чувствую себя

виноватой. Сейчас ругать будут. ..

Ба всегда рядом. Она даёт мне пить, гладит мои волосы и баюкает,

баюкает… что-то шепчет… (читает молитву).

Август. Мне уже 10 лет. Длинные косички венком уложены на голове в

«двойную корзиночку». Сатиновое платье – сарафан кружится вместе со

мной по узенькой коммунальной кухне. Мне очень весело. Хочется петь.

Бесконечно жую пузатые, необыкновенно -сладкие краснодарские

помидоры, купленные на Бутырском рынке…

Мальчишки с соседнего двора оказывают знаки внимания: прохода не

дают, задираются, дёргают за бантики, а потом, как бы извиняясь за

дурацкие шутки, приглашают играть в разные мальчишеские игры. К чему

бы?..

« Ба, а я красивая?»

Ба обмеривает меня взглядом с ног до головы, будто видит впервые. Ба

застигнута врасплох. Немного помедлив, отвечает с расстановкой рязанским

говорком, осторожно подбирая слова:

« Уж и не знаю, как сказать, Олечкя… Ну, чтоб красоты такой, так нет… Ты

хорошенькия, миленькия…Так подрастёшь ещё. А там видно будет».

Бабушкины слова успокаивают и внушают надежду. Ещё не всё потеряно!

Посмотрим, что будет делать этот рыжий Колька Яблонский, когда я и

вправду подрасту.

***

Нашего дома не стало в 70 -ом. Я приехала посмотреть на то, что от него

осталось и долго ходила по пустым комнатам с вырванными половицами и

обнажённым подпольем, смотрела на рваные, обвисшие многослойные

обои, вплоть до «наката», то есть той изначальной покраски стен, когда дом

был ещё молод… А с тех пор прошло почти 50 лет !

Ба, тут жили вы с дедом, ваши дети и внуки. Здесь жила я. Теперь никого

не осталось, и дом разрушили, убили. Он умер…

Ба, я часто вспоминаю старую толстую ветлу у нашего окна, которой тоже

не стало. Сколько ей было лет?..

 

Моя Ба болела целых два года. Перемена места жительства явилось

причиной её медленного угасания, осложнённого инфарктами.

Мне очень стыдно теперь за то, что видеться мы стали редко. Я со школы

жила у родителей, училась, влюблялась, работала, готовилась и поступала в

институт…

Ты никогда ни в чём не упрекнула меня. А светлый взгляд, обращённый ко

мне при наших встречах, всегда светился теплом и обожанием.

Когда пришла телеграмма, сообщающая о твоей смерти, я -

девятнадцатилетняя девушка, не могла полностью осознать и поверить в

свершившееся по воле Божьей. Для меня ты была святой, а потому и

бессмертной… И я плохо помню себя в эти дни прощания. Я застыла в

каком-то своём мире…

Запомнился момент отпевания в церкви на Новослободской улице, куда ты

меня водила, Ба, причащаться, где так сладко пахло свечками и

благовониями.

Когда батюшка в последний раз перекрестил гроб и всех собравшихся около

него наших родственников, дед, всегда сдержанный и не склонный к

сентиментальности, снял с себя выходной чёрный пиджак и, бросив его

на пол, встал на колени и произнёс дрожащим от слёз голосом: «Прости

меня, бабка – жена моя Татьяна Григорьевна, за всё, в чём был я пред

тобою виноват!»

Ба, ты слышала эти слова?..

И только на Долгопрудненском кладбище, когда гроб с телом начали

опускать в могилу я, как будто очнувшись от сна с пониманием, что больше

никогда тебя не увижу, рванулась к развёрзнутой яме с отчаянным криком:

«Ба-а-а! Возьми меня с собой!..» Чьи-то руки подхватили меня , не дав

упасть, оттащили от края могилы. Я заплакала от бессилия изменить ход

событий и осознания неизбежности смерти…

Я ещё много напишу о тебе, Ба. Это только начало…

Ты была моей второй мамой и первым педагогом.

Ты была целым миром, счастливым миром детства и отрочества, без которого

я никогда бы не стала такой, какая есть…