Глафира подоила корову и, как только забрезжил рассвет,

отпустила её на вольные хлеба: прошли те времена, когда пастух за

стадом ходил, нынче коровы гуляли сами по себе. Посмотрела на осенний

лес, что находился прямо за околицей. Дождь прошёл, похоже, скоро и

солнышко взойдёт. Значит, по грибы надо – запасы на зиму ещё никто не

отменял. И осенний лес звал за своими дарами. Она поставила тесто:

придёт с леса, нажарит оладушков, да с маслицем, да с парным молочком…

Глафира надела резиновые сапоги, взяла лукошко, сплетённое ещё мужем

Василём, пошла за ножичком перочинным, что сын когда-то привёз. Вдруг

услышала, как у калитки остановилась машина, фарами разрезав

рассветный полумрак. Глафира прислушалась. Машина уехала, а калитка

скрипнула, и во двор вошла Лялька - внучка дорогая. За ней как-то нехотя

плёлся бритый мужик. Глафира всплеснула руками, обрадовалась – не так

часто последнее время внучка появлялась в деревне, выскочила навстречу

дорогой гостье.

- Лялька, вот так сюрприз!

- Привет, ба! Можно мы у тебя пока перекантуемся? А то мать из дома

выставила.

- Конечно, деточка, располагайтесь. Отдохните с дороги-то, а я пока

грибков насобираю, потом с картошечкой в печке потомлю, как ты

любишь. А из лесу приду, тесто как раз подойдёт, оладушков напеку, -

засуетилась Глафира. – А пока молочка парного хлебните, знаешь, где

банку-то найти.

- Не суетись, ба. Не обращай на нас внимания, иди, куда собиралась. Не

беспокойся, - как бы отмахнулась от бабушки Лялька.

Глафира взглянула на девицу с зелёным всклокоченным ёжиком на

голове, в боевой раскраске на лице и серьгой в носу, а увидела всё ту же

златовласку, которую отец называл своей маленькой принцессой. Её

спутник вообще походил на орангутана, он скинул куртку, на его мощных

руках синели какие-то татуировки. Вспомнилось, как где-то неделю назад

позвонила невестка:

- Это всё ваше воспитание. Это вы со своим сыночком девку разбаловали.

Управы на неё нет. Шляется, где попало и с кем попало, курит, пьёт.

- Дык, ты же мать, - парировала Глафира, - сама-то не куришь, не пьёшь,

что ли? И шлялась ещё тогда, когда Юрка был жив. Что от дочки хочешь?

- Забери Ленку к себе. Не ужиться нам вместе. Мож, хоть тебя

послушается.

- Том, да забрала бы, но вряд ли ей-то захочется в деревне коровам

хвосты крутить. И школы в деревне нет.

- Я так и знала: дом продавать не хочешь, Ленка тебе тоже не нужна, - зло

фыркнула невестка, и в трубке раздались короткие гудки.

Глафира шла по осеннему лесу, не замечая разноцветной красоты, не

радуясь, как обычно, каждому найденному грибку. Вот уже десять лет, как

не стало той налаженной жизни, которой жили Глафира и Василий

Ковровы. Сначала Юрка погиб – чужих детей спасал, а свою принцессу

сиротиночкой оставил. Муж занедужил после этого. И в тот же год ушёл

вслед за сыном. А ведь со школы они с Василём были вместе, с армии

ждала. Поженились и жили душа в душу. Такой дом отгрохал Василий из

старой хибарки – деревне на зависть. Всё сам, до последнего гвоздочка.

И сад посадил. А баня… Соседи просились в баньке попариться и всегда

добрым словом поминали Васю. И сын Юрка вырос в любви и согласии.

«Мореходку» окончил, в дальние плавания ходил. Романтик. С детства

мечтал мир посмотреть. И в Томку тоже ещё со школы влюблён был. Да

вот только Томка не очень-то ценила. Долго нос воротила. И замуж за

Юрку согласилась выйти, когда тот кооперативную квартиру в городе

купил. Лялька родилась – души отец в ней не чаял. Это теперь она

Лялькой разрешает себя только бабушке называть, а маленькую, бывало,

спросит кто: «Девочка, как тебя зовут?», она в ответ носик вздёрнет,

золотистый локон поправит и отвечает важно: «Ляля».

Глафира присела на пенёк, тяжело вздохнула. Пока Юрка в море был,

Лялька в деревне жила. А как с рейса приходил, забирал дочку в город.

Баловал, конечно. Платьица кружевные привозил, кукол красивых, каких

тут и не видывали. Говорили ему, что Томка гуляет, но он слушать ничего

не хотел. Главное, чтобы семья была, ведь доча у них.

В тот день отдыхали они семьёй на море. Увидел Юрка, что два пацана

тонут. Люди бегали по берегу, звали на помощь. Никто не полез в море,

только Юрка. «Волны сильные были, барашками злились», - так Лялька ей

рассказывала. Удалось ему пацанят вытолкать, а сам захлебнулся. На

глазах у жены и дочери. Потом Томка ей высказывала:

- Тёть Глаша, на кой ляд он чужих детей спасть попёрся? У них свои

родители есть. А всё ваше с дядей Васей воспитание. Только Ленку я чем

кормить теперь буду? Забирайте её к себе в деревню и растите.

Так Лялька прожила с Глафирой пять лет: год до школы да пока в

начальных классах училась. А как пошла в пятый класс, так пришлось её

матери в город отдать. С тех пор сильно изменилась девочка. Сердце

болело за внучку, вон с каким громилой приехала, а ведь ей всего

пятнадцать. И причёска эта дурацкая, и лицо размалёвано, и серьга в

носу.

Набрав полное лукошко грибов, Глафира пошла в сторону дома. Сейчас

сядут они с Лялькой вместе чистить лесные дары, как бывало раньше.

Поговорят по душам. И всё будет хорошо. Беспокоило, что за мужик

приехал вместе с внучкой. Может, зря ушла?

Глафира вошла во двор и услышала странное подвывание, как будто ветер

шалил на чердаке. В груди защемило, похоже, беда в доме. Она тихонько

открыла дверь в горницу и обомлела. Лялька сидела у окна, покачиваясь,

и то ли плакала, то ли тихонько пела без слов заунывную песню. А на

полу валялся тот самый мужик в луже крови. Из груди торчал топорик,

которым Глафира щепу строгала для растопки печки.

- Что случилось, девочка моя? – Глафира никак не могла прийти в себя. –

Он хотел тебя изнасиловать?

Лялька отрицательно покачала головой.

Глафира склонилась над раненым мужиком. Он был ещё тёплым, она

поднесла зеркало к его губам. Не запотело. Значит, всё. Крови много

потерял.

- Он… он… он… самогонку нашёл, это я показала… знаю же, где ты

«валюту» хранишь… выпил, - чувствовалось, что слова Ляльке давались с

огромным трудом. - Я пошла в сад. Малину позднюю хотела, - девочка

немного успокоилась, прижалась к Глафире, всхлипывала, уткнувшись в

грудь бабушке, оставляя на её кофте боевую раскраску, продолжала уже

более связно: - Я подошла к дому, он по телефону говорил с матерью, -

Лялька заплакала навзрыд.

- Тише, тише, успокойся. Что же случилось? - Глафира гладила внучку по

голове, как в детстве, и зелёный ёжик волос казался под её пальцами

золотыми кудрями.

- Он спросил, где лучше грохнуть бабку, чтобы полиция до него не

добралась, а то вдруг таксист вспомнит, что их с девкой подвозил. Я ушам

не поверила, а он продолжал, что со щусёнком потом разберётся, -

девочка отстранилась, посмотрела на бабушку. – Ба, как же это? Она же

мать моя…

Глафира вспомнила, как Томка уговаривала её дом продать, мол, деньги

нужны. А за дом с банькой и сад хорошие деньги дадут, она уже и

покупателя нашла. Только Глафира и мысли не допускала: как можно

продать часть души, часть жизни, ведь сколько любви и труда вложил

Василь в этот дом. Юрка тут родился, вырос, да и Лялька тоже. А так, чего

проще: не будет её, наследница Лялька. «Господи! Неужели деньги

важнее человеческой жизни? Как же так?» - не было ответа.

- Не знаю, Лялька. Не понимаю. А как вы вместе с этим иродом оказались?

- Это любовник матери. Он со мной заигрывал, она и выгнала нас. А я

назло ей с ним поехала сюда. Дура потому что, - Лялька чуть успокоилась,

видимо, злясь на себя. – Они, наверное, специально это подстроили. Куда

я ещё могла поехать? Только к тебе.

- Что же всё-таки произошло? – попыталась выяснить Глафира.

- Я ворвалась в дом и заорала, что в полицию заявлю на них. Он заржал.

«Не успеешь, - говорит, - сначала бабку, потом тебя». А дальше я и сама

не понимаю, как всё случилось. Он ведь пьяный был, еле на ногах

держался. Я схватила топорик и со всей силы в него всадила. У него глаза

округлились, он шаг ко мне сделал, а топорик так и торчал. Потом

пошатнулся и на спину грохнулся, головой о печку ударился.

У Глафиры всё внутри дрожало. И что теперь будет? Ляльку в колонию?

Ведь это даже не самооборона, она первой нанесла удар. Нет, нельзя

девчонке в колонию, сломают её там. А у неё один свет в окошке остался –

внучка.

Глафира опять потрепала Ляльку по голове. Дала ей чистое полотенце

вытереть лицо, которое было измазано тушью и помадой.

- Слушай меня внимательно. Это не ты его топориком. Поняла? Это я

услышала разговор, это я ворвалась в дом. А ты была в саду, малину ела.

- Ты что, ба! Тебя же посадят, - Лялька аж подпрыгнула. – Нет… нет… нет…

- Я жизнь отжила, у меня и любовь была, и сын, и ты. А у тебя всё

впереди. К матери не возвращайся, вряд ли сможем доказать, что она

убийство планировала. Живи здесь. А помру, сама решишь, что с домом

делать, - Глафира говорила спокойно, стараясь не смотреть на труп.

- Ба, как же я без тебя… - Лялька опять плакала навзрыд. – Меня же в

детский дом заберут или к матери отправят. Лучше в колонию.

- Я попрошу тётку Раю о тебе позаботиться. Матери ты всё равно не

нужна. Ты же знаешь тётку Раю, сестра она моя двоюродная. Думаю, она

согласится, – Глафира протянула Ляльке свой мобильник. - Набери

полицию. А потом я тётке Рае позвоню, пусть придёт.

Когда Глафиру в наручниках сажали в полицейскую машину, она шептала

как заклинание, глядя на внучку:

- Лялька, пусть всё у тебя будет хорошо. Пусть всё будет хорошо. Будет

хорошо.

Тётка Рая отмывала кровь с деревянных половиц, а Лялька не могла

успокоиться, казалось, она вся выльется слезами. И дождь осенний

помогал ей в этом. Потом нашла в шкафчике тетрадку в клеточку, куда

Глафира рецепты записывала, вырвала листок, взяла ручку и стала

писать: «В полицию. Заявление. Хочу сознаться, что это я убила

любовника матери. А бабушка позже пришла. Она за грибами ходила в

лес. Арестуйте меня. Коврова Елена». И от сознания выполненного долга

ей стало легче. Слёзы высохли. Она умылась и пошла спать, чтобы

быстрее прошла эта ночь, чтобы завтра утром пойти в полицию.