Моросящий дождь перешел в ливень с громом и молниями.

Одиннадцатилетний Федор Солин бежал по чавкающему под ногами

берегу, придерживая бесполезный капюшон ветровки одной рукой и

цепляясь за кусты другой. В кроссовках хлюпало, джинсы потяжелели и

противно липли к тощим коленкам. Ему было холодно и хотелось писать.

Чтобы справить нужду, достаточно было остановиться на минуту, но на

плечах висел старый рюкзак, который уже сильно вымок. Федор

волновался не об учебниках и тетрадях – содержимом любой школьной

сумки. В его рюкзаке находилось нечто более ценное. Поэтому он ускорял

бег после каждого раската грома и крепче цеплялся за колючие ветки, не

замечая мелких царапин на тонких, отмытых дождем пальцах. «Если я

сейчас описаюсь, никто не узнает», - произнес он и поежился, падая на

четвереньки. Метров десять он полз под кустами, по одному ему

известному лабиринту, пока не оказался на открытом пространстве узкого

пустынного пляжа. Сбоку, на фоне желтой листвы кустарников,

неестественно зеленел шалаш. Мальчик отстранил еловую ветку и

заглянул внутрь. Там было темно и сухо. Многослойная крыша,

подправленная полиэтиленовой пленкой, выдержала. Он бросил рюкзак в

лаз, торопливо расстегнул молнию на джинсах и застыл, подняв лицо

вверх, навстречу секущему дождю. Облегчившись, сплюнул в ямку,

размытую в песке струей мочи, и начал раздеваться. Мокрая ветровка,

рубашка, джинсы и даже трусы были брошены тут же. Голышом он вполз

внутрь, дрожа всем телом, нащупал пакет с припасенной одеждой, надел

спортивный костюм, шерстяные носки, теплую осеннюю куртку,

взъерошил пальцами мокрые волосы, накинул капюшон и притянул к себе

рюкзак.

 

Он сидел на коленях довольно долго, пока не согрелся, смотрел из

шалаша на избиваемую ливнем поверхность реки, на вздрагивающие под

ударами капель листья. Потом извлек из рюкзака круглую металлическую

коробку из-под печенья, провел пальцем по изображению детей, домика с

дымящейся трубой и доброй женщиной на пороге, сглотнул слюну и снял

крышку.

- Ну что, Сокол? – шепнул он, сдвигая ногтем грязно-зеленый порошок в

банке. Мелкие кристаллики пороха легко рассыпались. Сердце Федора

заколотилось в предвкушении того, что он может сделать дальше. – Я

всемогущ! Слышите? Любого убью! Или всех вас! – выкрикнул он,

заплакал, улыбнулся и опять сглотнул слюну. Он еще пропел какую-то

чушь, прежде чем закрыть крышку и спрятать коробку в пакет из-под

одежды. Потом закурил, перебрал пакеты, сваленные в углу шалаша,

выбрал тяжелый, достал из него банку кильки в томатном соусе, упаковку

чипсов, жестяную банку пива и устроил себе пир. В пакете осталась

литровая бутыль газировки и батон белого хлеба.

 

С наступлением сумерек в кустах что-то ожило. В темноте оно вышло к

реке, прошлепало по мелководью, подбежало к шалашу и запыхтело. Но

Федор уже опьянел и слишком устал, чтобы разглядывать ночную тварь.

Он завернулся в грязное шерстяное одеяло, лег на расстеленную клеенку

и накрылся ее свободной частью. Последняя мысль, мелькнувшая в

засыпающем мозгу мальчика, на этот раз оказалась вполне безобидной:

«Почему слово «мать» звучит неприятно, почему хочется говорить

«мама»? Почему «мама»?».

 

Ему снился кошмар, в котором калейдоскоп событий прошедшего месяца

вращался рукой чудовища. Мелькали гримасы одноклассников,

оборванные струны гитары, обведенный кроваво-красным рот соседки,

посылающий ему проклятия. В подбородок летел кулак отца, с черными

волосками на толстых пальцах. Шептала сводная сестра: «Твой аккаунт,

бездарность, я вошла и написала, что ты… Ха! Ты вляпался в историю!».

По шее скользнула веревка, привязанная Галдиным Юркой к поручню

школьной лестницы. Заболело горло, он начал задыхаться. Вспыхнули,

округлившиеся от ужаса, глаза директора школы. Чудовище прижимало

калейдоскоп к глазам Феди и заставляло смотреть на его собственную

смерть. Он зажмурился во сне, сглотнул и открыл глаза наяву.

 

Дождь прекратился. Холодный утренник окружил шалаш белой полосой

стелющегося тумана. Федор вытащил руку из-под одеяла, вытянул из

пакета батон хлеба и лежа начал жевать. В кустарнике захрустело. Он

напрягся и замер с недожеванным куском за щекой. Шаги приближались -

частые, легкие, и мальчик почувствовал облегчение. Вторжение на его

территорию дикого зверя пугало меньше, чем появление человека. Он

вылез из шалаша и увидел мокрого, дрожащего спаниеля. Тот смотрел на

хлеб в его руке, вилял хвостом, но не подходил.

- Боишься меня? Правильно, - сказал мальчик, отламывая от батона

горбушку. Спаниель заскулил и потянул носом воздух. - Обойдешься, -

буркнул Федор и вернулся в шалаш, не оглядываясь на собаку. Ему

хотелось, чтобы она подошла к нему сама и, может быть, заглянула в

шалаш, и села рядом. Тогда бы он отдал ей горбушку, и даже весь хлеб.

Но где-то вдалеке раздался свист. Собака гавкнула и нырнула в

кустарник. Некоторое время она шумно продиралась через заросли, в

сторону подзывавшего ее человека, а потом радостно визгливо залаяла.

- И тебя надо убить, - прошептал Федя. В его сердце бурлила зависть и

ревность одновременно. Горло распирал ком обиды. Он часто заморгал,

чтобы удержать слезы, сглотнул, поднял лицо вверх и тихо-тихо запел

свой собственный блюз. К концу песни собака была забыта. Он расправил

на полу клеенку, взял белый пакет, на котором красным маркером было

написано – «Твари все!», и аккуратно разложил содержимое перед собой.

Достал из рюкзака влажную тетрадь, вырвал лист со схемой самодельной

бомбы, изучил ее и приступил к работе.

 

Он шел по обочине шоссе и думал, что, скорее всего, его посадят в

тюрьму. Это было страшно и необходимо. Он представлял, как его в

блестящих наручниках ведут полицейские, а одноклассники, учителя и

отец – кто из них выживет, он еще не решил, - будут смотреть издалека,

испуганно перешептываться, и никто не рискнет издеваться над ним и

даже подходить близко. Директор, если она останется жива, не посмеет

называть его суицидником. Он будет убийцей, а это пугает всех и ставит

на место. Его затошнило. «И не стану музыкантом», - произнес он,

посмотрев на свои пальцы. Гитара, новые струны, уроки музыки! Его

песни слушают в сети - «В контакте» у него сотни подписчиков...

- Коррекционный интернат! - звякнул в голове голос директора,

словно лопнула стальная пружина.

- Ненавижу слабаков! - скривился отец, направляя кулак в лицо Феди.

- Слышь, гений, будешь платить мне за каждую песню, которую

выложишь в Инет, - шептал в ухо верткий Юрка Галдин и тыкал в бок

коротеньким ножичком – не больно, но понятно. В арсенале отца Галдина

был десяток охотничьих ножей, ружье и карабин. Галдин младший умел

этим пользоваться, потому что отец брал его с собой на охоту.

-Ты изгой, Федя – белый вороненок, - ласково сказала учительница

биологии и прикоснулась пальцем к его затылку. И весь класс ржал, как

табун лошадей – недоростков, и повторял это две недели, тыкая пальцами

в его голову и отбивая щелбаны.

- Тебя переводят в интернат для придурков? - не скрывая

удовольствия, спрашивала соседка.

 

- Я вам отвечу, - прошипел Федор, поправляя лямки легкого рюкзака,

в котором теперь не было ни учебников, ни тетрадей. Теперь в его

рюкзаке была затычка для всех, кто его ненавидит, достает и унижает. - К

вам идет убийца, - прошептал он и закусил губу, потому что слезы обиды

и злости потекли по щекам. Федя почувствовал, что они необычно

горячие.

 

После вчерашнего ливня на асфальте остались огромные лужи. Вода

заполнила выбоины, так что разбитое шоссе выглядело гладким и

отражало октябрьское солнце, как поверхность озера в безветренную

погоду. Федя щурился и старался смотреть в сторону придорожной

канавы, о проезжающих мимо машинах узнавал по шелесту шин. Он

прошел мимо двух знаков «ремонт дороги», но дорожной бригады не

встретил. Около третьего знака нога попала в глубокую лужу. Федор

потерял равновесие и ступил в яму второй ногой, оказавшись по колено в

мутной воде.

 

Подъехавший по встречной полосе «Матиз» притормозил, но оказалось

недостаточно. Передние колеса микролитражки вошли в лужу, вода

поднялась крыльями, разлетелась в стороны и обрушилась на Федю

грязным потоком. Девочка на заднем сидении широко раскрыла глаза и

закричала, шлепая по стеклу ладонью. Автомобиль заглох и остановился,

распахнулись двери, но никто из него не вышел. Грузовик, стремительно

вылетевший из-за поворота, объезжая «Матиз», на полном ходу влетел в

яму, окатив Федю очередной порцией грязи, и повалился на бок, с

пронзительным скрежетом разворачиваясь поперек дороги и рассыпая

шипящие фонтанчики искр. Дверь фургона отвалилась, тяжелые бочки

выпали и раскатились в разные стороны. Из одной, тонкой фонтанной

струйкой, потекла маслянистая жидкость. Кабина задымилась.

 

Некоторое время Федор стоял, слушая колотящееся в груди сердце. Потом

поискал глазами «Матиз», перебежал дорогу и заглянул под откос.

Машина лежала колесами вверх и медленно погружалась в болото. «Они

там», - ужаснулся Федя, спрыгнул вниз, оказавшись по грудь в ледяной

воде и, стараясь двигаться как можно быстрее, подгребая руками, пошел

напрямик. Задней двери не было и в помине. Он заглянул в салон и

увидел над водой лицо девочки, жадно хватающей воздух окровавленным

ртом. Наугад вцепившись в нее, он дернул и закричал: «Помогай мне!

Давай, выбирайся!». Но девочка хлопала глазами, не обращая на него

никакого внимания. «Выбирайся! Мама! Мамочка!» - закричал Федя,

чувствуя, что ему самому не хватает воздуха, схватил девчонку за

воротник и потянул на себя. Ноги заскользили в илистом дне. Он потерял

равновесие, окунулся с головой, вынырнул, давясь бурой вонючей жижей,

и опять вцепился в ее одежду. Ему удалось ее сдвинуть с места и рывками

дотянуть до склона. Почувствовав землю, она сама вскарабкалась на

обочину, упала плашмя и тонко длинно завыла.

 

Федю трясло, зубы стучали так, что он не мог закрыть рот. Он сбросил

рюкзак вместе с курткой и опять зашел в воду. С водительской стороны

дверь выгнулась и врезалась в капот. Мужчина, свернувшись калачиком,

так чтобы рот и нос были выше воды, держался за нее, пытаясь опустить

ноги вниз. Ему что-то мешало.

«П-п-педали» - заикаясь, выдохнул мальчик и обеими руками навалился

на одну из них. Водитель застонал и сжал его плечо так, что в суставе

хрустнули кости. В глазах Феди потемнело. Он повалился в болотную

грязь, избавился от захвата и втиснулся снизу между сиденьем и ногой

водителя. Сглатывая затекающую в нос жижу, он навалился на педаль изо

всех сил и, издав надрывное: «Иыыы!» - похожее на стон раненного

зверя, освободил застрявшую ногу. Мужчина толкнул Федора к берегу и,

вскрикивая при каждом шаге от нестерпимой боли, медленно побрел за

ним. Мальчик крепко держал его за рукав, боясь, что тот утонет, потеряв

сознание. Только на выступе склона бросил его одного и выполз на дорогу

- мокрый, замерзший и смертельно уставший.

 

Одна нога оказалась босой – он не заметил. Приволакивая обутую ногу,

тяжелую от воды и длинных черных водорослей, намотавшихся на

кроссовку, он дошел до лежащего на боку грузовика и, с трудом ворочая

языком, спросил:

- Д-дядя, т-ты т-там?

- Уходи, - простонал водитель. - Взорвется…

Но Федя полез наверх, поднял дверь и увидел лежащего в неестественной

позе человека. Глаза закрыты. На бритом виске пульсирует вздувшаяся

черная вена. Татуировка с ангелом на плече. Пальцы сомкнуты на

мобильнике. А на безымянном - серебряное кольцо, как у его мамы –

«спаси и сохрани», когда она была жива, а он был маленьким и

счастливым ребенком.

- М-мамочка. - Память Феди так живо воспроизвела ее образ, кофту с

розовой пуговицей, запах, что он потянулся щекой к этой пуговице, под

которой дышала мамина грудь, под которой стучало мамино сердце -

спасение от всех бед его жизни. Федя раскинул руки навстречу и ударился

лбом о торчащую перед ним железную дверь. Язык пламени лизнул босую

ногу – горячо и больно. Федя вздрогнул и полез внутрь кабины, стараясь

больше не смотреть на серебряное кольцо. Ангел, залитая кровью майка,

острая кость в развороченном колене, свисающий на коже кусочек мышцы

и рассыпанное печенье – крошки и плитки, очень много крошек. Его

затошнило, перед глазами поплыли пятна, он раскусил губу, слизнул

кровь и пролепетал, как младенец:

- Д-дя-денька.

- Пацан, - тихо, отозвался водитель, судорожно глотнул воздух и

хрипло выкрикнул: – Пошел! Вон! Отсюда!

И Федор вспомнил о бомбе, потерянной где-то в несуществующем

прошлом. Ему показалось, что он давно взрослый. А одинокий отец,

заливающий горе водкой, едва не убивший его Юрка, перепуганная

директриса – маленькие, похожие на муравьев люди – крошки печенья, из

раздавленной кем-то пачки. И он почувствовал к ним недетскую

неодолимую жалость.

- Я тебя вытащу, мужик. Я справлюсь, - перестав заикаться, твердо

сказал Федя и, обхватив водителя тонкими руками, потянул к выбитому

лобовому окну.

- Сто двенадцать, - скрежеща зубами, шепнул мужчина, - набери. - И

разжал пальцы, отдавая мертвый телефон мальчику.

 

Директор взяла трубку:

- Школа.

- Добрый вечер. Полиция. Майор Богданов. Нам нужны сведения о

вашем ученике Федоре Солине.

- Ничего хорошего о нем не скажу. Проблемный ребенок! - она

хмыкнула и выдержала паузу. – Все-таки что-то натворил?