Мы говорим c Катей, сидя на подоконнике в огромном пустом танцзале. За окнами темно, я устал и хочу домой, но все-таки хорошо, что она пришла. Мы не виделись лет десять, она совсем другая – взрослая, серьезная. Куда пропали девчоночьи смешинки из этих ясных, как утренняя роса под солнцем, глаз? В общем, мы сидим на подоконнике, воздух нагрет серьезностью и взрослостью, а Катя устало растягивает слова: - Ты сволочь, Егор. Мерзкая, неконтролируемая, безостановочная дрожь овладевает мной, будто я на чертовски важном экзамене. Но еще не случалось в моей жизни таких экзаменов, после которых я не чувствовал бы себя победителем. Сейчас мы поговорим, и все встанет на свои места. Потечет привычным руслом, не выходя за границы очерченных сознанием берегов. - Ведь знаешь, какой он потрясающий учитель, какой прекрасный человек. Его все уважают, а ты… – в ее словах такая горечь, что хочется бежать, не оглядываясь, от этих серьезных глаз и этой горечи. - Ну… меня тоже уважают, – под ее взглядом я вовсе не уверен в том, что говорю. И как же не хочется услышать от Кати то, в чем страшно признаться самому себе. - Я достиг таких высот... ему все это и не снилось, –продолжаю я убеждать нас обоих. - Серьезно? Высот? А если бы не деньги – были бы эти твои высоты? - Хочешь сказать, плохо танцую? – я защищаюсь и беспомощно сжимаю зубы, чтобы Катя не заметила, как меня колотит. - Ты прекрасно танцуешь, Егор, ведь твои родители прекрасно платят. Катя отворачивается и мрачно смотрит в окно, за которым вместо улицы - мы с ней, потерянные, придавленные случившимся. Я невольно вторю ее движению и тоже смотрю в окно, но, встретив там наши сумеречные отражения, опускаю глаза. Наверное, она права. Но я еще отчаянно надеюсь уговорить свою воспаленную совесть: - Я всегда пахал, как лошадь... Если пара танцует сильно, то ей и помочь не грех. Кривых же никто не тянет, протаскивают только достойных… - Ха, достойных протаскивают! Знаешь, у слова «достойные» есть еще один смысл, Егор, изначальный смысл. Например, достойные не лезут на пьедестал любыми путями. Или не творят подлостей. Достойные – это другие. Это дядя Гриша, например. - И что – дядя Гриша? Что – дядя Гриша? Подумаешь – уважают… Он ничего не представляет из себя! Прятался гордо в своей норке, толку от его достоинства… О нем и не вспоминают. - Зато о тебе вспоминают, ага. Все, кому не лень… да какими словами! - Это завистники. - Ну-ну, завистники. Удивительно популярная отмазка. Чуть что – сразу завистники. А ничего, что они правы? - А ничего, что это не их дело? - А неважно. Главное, что правы. Я подтянул, обхватил свои длинные ноги, превратился в маленького мальчика, в несчастный дрожащий комочек, уткнул голову в колени и зажмурился. Главное, что они правы. А я сволочь. *** Еще недавно в моей жизни все неслось невероятно быстро. Теперь же мне кажется, что большая ее часть не была настоящей, словно я пробежал целое десятилетие в погоне за чем-то эфемерным. Все, что я сейчас умею – это танцевать. Я танцевал, как одержимый, сколько себя помню. Не будет преувеличением сказать, что я жил на тренировках и турнирах. Все другое брезжило в памяти лишь невнятными мазками, фоном, не имеющим смысла. Но карьеру спортсмена пора заканчивать: и зарабатывать как-то надо, и колени болят от нагрузок. Да и что мне еще выигрывать? Что мог, уже выиграл, а выше все равно не поднимусь. Поэтому, когда мне сказали, что в одном районном Дворце культуры есть отличный танцзал, большой, с почти новым паркетом и зеркалами во всю стену, и там какой-то древний пенсионер проводит занятия, я обрадовался, словно выиграл долгожданный приз. Пенсионеру, кажется, столько лет, что не сегодня-завтра ему этот зал уже не понадобится. Только вот как бы меня не опередили. И я решил, что сейчас же побеседую с администрацией, объясню, кто я – таких специалистов еще поискать, – и зал будет моим. Эти культурно- образовательные госучреждения вечно нуждаются, так пообещаю ремонт зала сделать, технику купить какую – в общем, старика выжить труда не составит. И можно будет создавать собственный клуб. Одержимый грандиозными планами, я помчался по нужному адресу. Вот и Дворец. Сначала посмотреть бы, что там за зал такой. Сказали, на третьем этаже. Я торопливо перепрыгивал через две ступеньки, как вдруг ноги стали ватными, а по спине прокатилась волна, похожая на неожиданный ливень в ясный день. Сверху на лестницу вылетали и замирали, мягко касаясь моего слуха, знакомые с детства слова. Но дело даже не в словах. Я продолжал подниматься очень медленно, изумленный, завороженный голосом: - Квик, квик, слоу, квик, квик, слоу… С жадностью я вбирал в себя узнаваемые сердцем оттенки этого голоса. Каждое следующее слово все дальше уносило меня в другую реальность, словно спрашивая: - Помнишь? Из самой глубины сознания тихо-тихо и виновато откликалось: - Всё, всё только благодаря ему... А из приоткрытых дверей продолжало звучать сладкими конфетами- звуками мое далекое детство: - Слоу, слоу, квик, квик, слоу… Я осторожно заглянул в зал. Среди пар, прилежно выполняющих что-то на паркете, стоял мой первый учитель танцев, дядя Гриша – высокий, немного ссутулившийся, совершенно седой. Так вот где он пропадал все это время. *** Нам, пятилетним новобранцам, было сложно выговаривать «Григорий Борисович», и он сказал: «Зовите меня дядя Гриша». Так мы по привычке продолжали называть его даже и тогда, когда стали подростками. Мы обожали нашего тренера. Под его взглядом, необыкновенно проницательным и по-отечески строгим, мы благоговели. Я был счастлив, если дядя Гриша останавливал этот взгляд на мне и что-нибудь говорил, например: - Егор, подъем на носок активнее! И я весь подбирался, вытягивался на носке так высоко, насколько мог терпеть боль. Дядя Гриша был уже немолод, но танцевал сложные композиции с такой легкостью, что я трепетал от восторга и мечтал, что когда-нибудь тоже этому научусь. Квик, слоу... Сейчас кажется забавным: я выполнял эти команды, не задумываясь над их смыслом. Но дети не ищут в звуках смысл, они просто верят звукам, как верил им я, потому что верил дяде Грише. Эти слова всегда жили в нашем зале, без них не мог существовать танец: - Слоу, квик, квик, слоу… Я был способным и старательным, поэтому дядя Гриша уделял мне много внимания. Вот только ритм квикстэпа я долго не мог освоить. Мое тело неслось под задорную песенку, опережая всех, а я не понимал, почему некоторые шаги нужно делать медленно, если музыка такая быстрая. И однажды дядя Гриша вырвал откуда-то листок, сказав: - Записывай, дома отработаешь! И я, высунув язык, выводил под его диктовку злосчастный ритм: слоу, слоу, квик, квик, слоу… Конечно, я записывал все русскими буквами. Да я тогда и не подозревал, что это английские слова, как и много других слов, которыми разговаривал с нами дядя Гриша. В бальных танцах вся терминология английская, но маленьким танцорам это безразлично, они просто верят звукам, которые живут в танцзале. Дома бабушка, наткнувшись на мою бумажку, рассмеялась: - Что за абракадабра? Егорка, твое? Я подбежал и выхватил драгоценную запись: - Отдай! Это мой квикстеп! Закрывшись в комнате, я бубнил «квик, квик, слоу…», скользя тапочками по ворсу разноцветного ковра, который был у меня старательно распределен: от коричневой до зеленой полосы два «слоу», сдерживая движение, потом от зеленой до синей – два «квик», быстро. Самым трудным для меня было после быстрых шагов перейти на «слоу». Позже, занимаясь у разных учителей – русских, английских, итальянских, немецких, литовских – я слышал эти слова тысячи раз. Но никогда не забывал, как они звучали в начале моей жизни, на занятиях дяди Гриши. *** В судействе конкурсов так случается – своих протаскивают повыше. Иногда тех, за кого заплачено. Не представляю, как дядя Гриша с его неизлечимой честностью, патологической интеллигентностью и хроническим благородством руководил национальной федерацией танцевального спорта целых пять лет. Помню только, как однажды на чемпионате он отказался мне помочь. Нужно было совсем чуть-чуть повлиять на решение судей, чтобы мы с Катей стали чемпионами страны. Мы уверенно прошли в финал, но там две-три сильные пары запросто могли набрать больше очков. Мой отец воодушевился близостью победы и готов был на все, чтобы отсечь другие варианты. Он увел куда-то дядю Гришу, а когда они вернулись к нам, дядя Гриша подчеркнуто выпрямился, взглянул в упор на меня, на Катю, на наших родителей, окруживших его в ожидании. Тот взгляд я помнил еще долго. Мы услышали: - Если хотите победить, выходите и танцуйте, как победители. В нечестной победе не вижу смысла. Повернулся и пошел прочь. Вот так просто повернулся и пошел. А я тогда разозлился. Разве он не хотел, чтобы мы победили? Ведь наша юниорская пара была его гордостью! И вообще, мое адское усердие в зале не могло оставаться без вознаграждения, я непременно хотел поскорей собрать все возможные бонусы. Что ему, трудно было договориться с судьями? Как будто другие этого не делают! Мы стали вторыми. В раздевалке Катя аккуратно развесила сверкающее гранями множества камней платье и щебетала с подружками, словно ничего не произошло, стирая с лица слой конкурсной раскраски. А я швырнул фрак, сшитый за бешеные деньги в Вильнюсе специально к этому турниру, и долго сидел, уставившись в одну точку. Мысленно перебирая всё, что было сделано на паркете в финале, я не находил других причин поражения, как только бездействие дяди Гриши. Я упивался обидой, смаковал ее, перекатывал с боку на бок, словно мерзкую неваляшку, снова и снова зловеще встающую передо мной во весь рост. Так пришло время выбирать: то ли танцевать на конкурсах, ни на что не рассчитывая, кроме собственных усилий, то ли... Конечно, я выбрал второе. Дядя Гриша постарался не показать, что подавлен, а только пожал плечами: - Это твой выбор. И я ушел туда, где тренер азартно и не слишком честно занимался продвижением своих пар на местных и международных танцплощадках. Заодно я бросил Катю, с которой протанцевал больше семи лет. Бросил потому, что она отказалась уходить от дяди Гриши, и еще потому, что ее родители все равно не могли больше оплачивать бесконечные поездки, костюмы, семинары и индивидуальные занятия у дорогих мастеров. Бальные танцы – это такой спорт, который рано или поздно становится жестоким для тех, у кого мало денег. А дядя Гриша вскоре ушел с поста руководителя федерации. Потом еще недолгое время появлялся в судействе, приводил на конкурсы свои пары. Но затем совсем пропал из виду. *** Медленно-медленно, перебирая воспоминания, я спустился вниз и вышел на улицу. Что я скажу теперь дяде Грише? Все запуталось... Черт возьми, мне очень нужен этот зал. А дядя Гриша так постарел, что за морщинами уже и лица не узнать... Да что он там такого важного делает-то? Развлекает каких-то хоббиков… Хоббиками презрительно называют тех, кто не участвует в рейтинговых соревнованиях, а занимается просто для удовольствия или для здоровья, иногда соревнуясь по хобби-классу. Им даже разрешено выступать без полагающихся для конкурса костюмов – в общем, все несерьезно и неспортивно. А у меня впереди такие тренерские перспективы и заработки. Я побродил по ближайшему парку, попинал опавшие листья, побросал камешки в неработающий фонтан и вернулся во Дворец. Пошел к директору, сказал, что хочу работать руководителем танцевальной студии, что сделаю в зале ремонт за свои средства. Объяснил, что время пенсионера ушло, он обучает по устаревшим методикам, у него нет достойных учеников. А я буду воспитывать здесь победителей, создам залу имя. Все время, пока я говорил, у меня перед глазами стоял дядя Гриша. Подтянутый, сдержанный. Я мучительно ощущал на себе его строгий взгляд – тот самый, запомнившийся на чемпионате. Наверное, поэтому я говорил так быстро и путался в словах. Директор же слушал с интересом. Оказалось, он и сам давно подумывал избавиться от старика. Пользы от того мало: ученики только по квитанциям занятия оплачивают, спонсоров среди них не найти; даже на плановые концерты их не выставишь – костюмов нормальных нет. И мы договорились, что с октября в этом зале буду работать я. *** Первое время в зал заглядывали прежние занимающиеся и растерянно спрашивали: - А Григорий Борисович где? У нас занятие будет? Я всем отвечал, что он тут больше не работает. И вот теперь неожиданно пришла Катя. Я сжался, как пойманный за шкодой котенок, но и обрадовался возможности поговорить. Катя задумчиво прошлась по паркету, потом сосредоточенно, неспешно подняла руки в невидимую поддержку, грациозно подняла и повернула подбородок влево, слегка откинула плечи назад и осторожно, словно в последний раз наслаждаясь каждым сантиметром знакомого пола, заскользила в медленном вальсе. А я забрался на подоконник, наблюдая за ней. Кстати, а ведь я даже не знаю, был ли у нее партнер все это время. Завершив круг, Катя подошла, уселась рядом и выдохнула еле слышно: - Как ты мог? - Да что такого? Мне зал нужен, а дяде Грише какая разница – чуть раньше уйти, чуть позже… сколько ему осталось-то… - Ты сволочь, Егор… …Я хотел бы рассказать Кате том, как жил все это время. Как стремглав несся туда, где ярче блестело, не разбирая дороги. Я хотел бы спросить у нее о чем-нибудь и услышать что-нибудь в ответ. Что-то, чего я сам не знаю. Например, стоило ли так сломя голову мчаться к успехам, легко бросая тех, кто отдавал мне часть своей души? Я не знаю. А так ли уж нужно было на пути к фанфарам плевать на несложные человеческие правила – например, честность? Я не знаю. Если бы не мой тренер с его связями – смог бы я стать призером стольких международных конкурсов? Не знаю! В конце концов, так ли мне необходимо было поскорей занять в этом зале место дяди Гриши? Не знаю... Не знаю? В какой-то безумной гонке, среди всей этой красоты, сверкающей камнями Сваровски на умопомрачительных костюмах, среди зажигательных ритмов и кубков, взмывающих над пьедесталом, я совсем не заметил, как смел на своем пути человека. Сначала безоглядно переступил через него, а потом запросто раздавил. Словно бежал, не смотря себе под ноги. Слишком быстро бежал, забывая хотя бы иногда замедлять шаг. Я больше не чувствую себя победителем. Так может, фанфары, медали и высокие звания – не единственно возможное вознаграждение за усердный труд, и есть что-то еще? Что же? А главное, чего я не знаю – как мне жить с тем, что я наделал. Все это я хотел бы сказать Кате. Но она ушла. *** …Я начинаю привыкать к роли тренера. Вот малыш в первом ряду высунул язык и пытается повторить за мной. У него не выходит: путает «быстро» и «медленно», ноги не слушаются, опережая ритм. Но, кажется, он способный, толк из него будет. И я терпеливо повторяю: - Слоу, слоу, квик, квик, слоу, слоу… Слова обжигают меня, словно я их украл. Но дети верят моим словам. И я продолжаю: - Квик, квик, слоу… | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
