Она не принадлежала мне. Мы были просто знакомы,

как

соседи по дачному участку. Я бы не сказал, что мы с ней, уж, очень

дружили, но когда по выходным встречались взглядами, она склоняла

голову чуть в сторону, смотрела мне прямо в глаза и улыбалась. Потом

степенно подходила и протягивала для приветствия, нет, не руку… –

лапу, которую пожать было для меня, порой, большей честью, чем руку

её хозяина. Это Майка. Поджарая, рыже–кирпичного цвета, абсолютно

беспородная собака средних размеров. Добрейшее существо из всех

моих собачих знакомых. Собака не может улыбаться, скажете вы? Ну,

да, не может. А вот, Майка может, причём так искренно, что сразу

начинаешь улыбаться в ответ. Вот такая собачья индивидуальность!

Её знали и любили все дачники в округе, и близкие соседи и дальние,

потому что Майка была из собак, верой и правдой заслуживших

доверие жить без привязи. Она охотно этим пользовалась и частенько

отлучалась, чтобы поиграть с приехавшими на выходной детьми или

подкормиться у сердобольного старика где–нибудь на окраине. Но, вот,

ночью она прекрасно понимала, где её место и в чём состоит прямая

обязанность. Службу по охране хозяйских владений в ночное время

несла предельно чётко и добросовестно. Если кто–то останавливался

возле калитки – гав! Если прикасался к калитке – гав! Гав! Не хуже, чем

фотоэлементы в метро.

Однажды Майка забежала днём на мой участок, (у нас с соседом нет

забора на меже), и я предложил ей кусочек сосиски, которая была

мгновенно проглочена.

– Да, ты есть хочешь?

Я вынес миску с едой. Весь процесс собачьей трапезы со своего

участка на-блюдал её хозяин. Он подошёл, хмуро поздоровался.

Красные и опухшие глаза выдавали причину его тяжёлого самочувствия

после вчерашних излияний. Он наклонился к своей собаке:

– И что это ты тут меня позоришь? Кто твой хозяин?

Он, вдруг, обхватил огромной пятернёй пасть собаки и крепко сжал.

Та испуганно смотрела на него, пытаясь сообразить – в чём же она

успела провиниться, но не сделала ни малейшей попытки

высвободиться. Тогда сосед ещё крепче сжал пасть и, торжествуя,

произнёс, выдыхая в нос собаки тяжёлым перегаром:

– Я твой хозяин! Я!

На глазах собаки появились слёзы, но она по–прежнему покорно

терпела страшную боль. Я не выдержал экзекуции и с силой дёрнул

соседа за рукав. Тогда он, покрывшись испариной от полученного

удовольствия и распиравшей гордости, выплюнул:

– Вот как надо собак воспитывать! А, ну, марш домой!

Собака, покорно склонив голову, пошла за ним вслед.

Майка по–прежнему заходила иногда ко мне в гости, но только когда

на даче не маячил животом её хозяин. Видимо, жестокий урок о том,

что нельзя есть из моих рук, она помнила хорошо, и только в отсутствии

хозяина это правило переставало действовать. Однажды, не увидев её

в выходной, я спросил у соседа – где же Майка.

– Вон лежит, сдыхает. Где–то в деревне рассекли лопатой чуть не

пополам. Слишком доверчивая, дура.

Он равнодушно хмыкнул и пошёл в дом. Я приблизился к собаке.

Бедная Майка: всё бедро, начиная со спины было рассечено, словно

саблей. Раненое животное, как доползло до дома, свалилось, так

больше и не поднималось. Даже тарелка воды была не тронута. Я без

особой надежды растолок пачку стрептоцида и, словно мелом, посыпал

зияющую рану.

Знаете поговорку – зарастёт, как на собаке? Майка подтвердила её

в полной мере и через две недели, вопреки мрачному прогнозу хозяина,

была как новенькая. Даже ещё веселее и добродушнее.

Прошло лето, дачные хлопоты подходили к концу. Картошка

выкопана, овощи убраны, только капуста, не боясь первых заморозков,

ещё наливалась и продолжала радовать глаз зелёными переливами на

утренней зорьке. Работы сильно убавилось и я стал наведываться на

дачу гораздо реже. Иной раз, только за тем, чтобы захватить сумку с

некими результатами непосильного труда на летних грядках. Однажды

поздним вечером случилась нужда срочно попасть на дачу посреди

недели, не дожидаясь выходных. Мне пришлось использовать

непривычный маршрут: я сначала добирался попуткой по шоссе, а

потом два километра шёл в сторону своей дачи пешком.

Смеркалось по осеннему быстро. На пустой узкой гравейке было

безлюдно и холодно. Пустые убранные поля навевали предзимнюю

скуку. Слева и справа, наконец, потянулись шелестящие под ветром

кустарники, а затем подступил поближе к обочинам дороги и

мрачнеющий лес. Подняв воротник, я брёл в задумчивости и не сразу

заметил двигающиеся навстречу мне бесшумные тени. «Неужели

волки?» – мелькнуло в голове. Холодный пот неприятно освежил мне

лопатки. Я остановился – бежать бесполезно. Тени подошли ближе и я

увидел – нет, не волки. Но облегчение не наступило. Это были

бродячие полудикие псы. Ещё свежи были в памяти недавние события,

описанные в местной газете, как стая бездомных псов чуть не насмерть

истерзала девушку. Эти похуже волков будут, подумалось мне, эти

вообще никого не боятся. Брошенные когда–то нерадивыми хозяевами,

голодные и обиженные на всех и вся, сомкнувшись в дикую стаю и

удесятерив этим свою лютую злобу на неблагодарных людей – что

может быть хуже?

Обороняться было нечем. Я замер в ужасе. Но, стая шагах в десяти

тоже, вдруг, остановилась и злобно стала смотреть куда–то рядом со

мной. Я медленно скосил глаза в ту же сторону. Рядом со мной,

ощетинившись, стояла Майка, приняв самую боевую стойку, какая

только возможна у собаки далеко не бойцовской породы. Такой Майку

ещё никто никогда не видел – лапы расставлены, напряжены так, что

их била мелкая дрожь, шерсть вздыблена, как иголки дикобраза, уши

опущены вниз, почти прижаты. Одно подёргивается, как нетерпеливый

спортсмен, нервно ожидающий мгновение стартового выстрела, глаза

сужены в щели, нос вздёрнут и сморщен над оскаленной пастью, дёсна

обнажены, боковые клыки, готовые к схватке, расставлены немного в

стороны. Её непоколебимая решимость встать на мою защиту была

настолько велика и очевидна, что это хорошо прочувствовали псы из

стаи и, немного подумав, свернули в сторону и через мгновение

исчезли…

Майка ещё несколько секунд держала себя в неимоверном

напряжении, а затем, вдруг, обмякла и выдохнула, и сразу стала словно

в два раза меньше. Она с достоинством старого воина посмотрела на

меня, но было видно, что собака ещё не отошла от шока. Мне

захотелось расцеловать Майку, как самого дорогого и близкого

человека.

Следующая встреча с ней произошла уже глубокой зимой. В

страшный мороз, коченея от нестерпимого холода, я с трудом

пробирался через метровые нехоженые сугробы к своей даче от

железнодорожной линии. Какой тоскливый это вид – оставленные

живым людом домики на зиму. Какой контраст по сравнению с летним

счастливым периодом! Людской гомон по соседству, визжание пил,

копание дачников–автолюбителей в гаражах, смех и беготня детей –

всё осталось где–то в воспоминаниях и стало казаться нереальным, как

в прошлой жизни. Бр–р–р…

Я не собирался там задерживаться ни на минуту. Только набрать

картошки и сразу обратно. Я уже взвалил тяжёлый рюкзак на спину,

открыл дверь на выход и тут мой взгляд упёрся в заиндевевшие собачьи

глаза. Это была Майка и не Майка: на меня смотрели глаза животного с

такой вселенской болью и немыслимым страданием, каких я не видел

ещё никогда. Я опешил от неожиданности. Где же твоя знаменитая на

всю округу улыбка, бедная Майка? Исхудавшая до невозможности,

трясущаяся от холода, с кусками льда на свалявшейся грязной шерсти,

которая из рыжей превратилась в чёрную, она едва держалась на

ногах.

Мой отъезд был отложен. Какое счастье, что я просто не успел (уж,

очень торопился), съесть свой скромный бутерброд, положенный утром

в карман. Вы не можете представить, как эта собака хотела есть! Будь

я девчонкой – разрыдался бы в мгновение ока. Я растопил печь, сварил

картошки в мундирах – больше ничего не было, и кормил её, кормил… А

Майка глотала, будто всхлипывала, подхватывая на лету даже варёные

очистки и никак не могла остановиться. Потом мы долго сидели у

приоткрытой плиты и молча смотрели на огонь. Ну, совсем, как люди,

которым есть о чём подумать и помолчать. Меня всегда поражали глаза

этой собаки – такой рассудительный, добрый, очень взрослый и умный

взгляд, пожалуй, повыразительнее многих человечьих. О чём же думала

сейчас эта псина, так настрадавшись в нынешние жуткие холода?

Прошёл короткий день и, как это бывает зимой, послеобеденное время

мягко стало переходить в лёгкие сумерки. Пора.

Майка провожала меня до безлюдной станции Кветка, что с

белорусского переводится очень красиво – цветок. Сейчас, в ледяную

стужу, снег и колючий ветер, эта станция, ну, никак не соответствовала

своему названию. А вот и дизель рассекает морозный воздух,

останавливается. Открывается дверь и я почти вползаю с тяжёлым

рюкзаком в спасительное тепло. Оглядываюсь – на меня смотрят те же

человеческие глаза в собачьем обличье. Сколько в них чувства! Майка

дрогнула навстречу теплу, на мгновение подчиняясь инстинкту

выживания, но тут же замерла. Она прекрасна понимала, что её судьба

– не тёплый вагон, а возвращение в ледяную пустыню заброшенных на

зиму дачных домиков. Мы прощались взглядами, как прощаются люди,

зная, что больше вряд ли увидятся. До последнего мгновения, пока не

захлопнулись двери дизеля, она смотрела мне в глаза, не отрываясь ни

на секунду. Печально и обречённо. Из мокрого носа в морозном воздухе

таяло собачье дыхание. Мне даже показалось, что Майка вздохнула. Ну,

совсем, как человек, понимающий всю неизбежность бытия.

Так и случилось. Я больше никогда не увидел эту забавную собаку,

умеющую улыбаться. Весной, когда люд вновь потянулся на дачи,

соскучившись за зиму по своим грядкам, я спросил с тайной надеждой на

лучшее (нет–нет, не у хозяина, я с ним просто перестал здороваться), у

женщин – а Майка то где? Те рассказали мне, что Майку совсем

недавно, когда уже начало теплеть, закололи вилами в деревне, когда

она подошла к кормушке с похлёбкой для свиней, которых разводил

местный «свиной олигарх» деревенского масштаба. Вот и всё…

Эх, люди, люди… плошка похлёбки оказалась дороже такого

удивительного существа, как Майка. Эх, ты, ХОЗЯИН, просидевший

лютый мороз дома на тёплом диване с бутылочкой пива у телевизора и

ни разу не вспомнивший о своей собаке, брошенной на произвол в

такую зиму. Преданная псина оказалась предана.

Эх, я, наконец,… почему не схватил её в охапку на зимней станции и

не взял с собою?

Эх, люди… Умение ходить на двух ногах, вместо четырёх ещё не

подтверждает истины достойно носить это звание. Увы…