1.

Пасмурный декабрьский день 1941-го года клонился к закату. Канонада,

беспокоившая оставшихся после эвакуации немногочисленных жителей

небольшого городка в Донбассе, наконец, немного стихла, и людям

оставалось только ждать неотвратимого прихода фашистов. Антонина,

следуя примеру соседей, перестала открывать ставни на окнах: пусть все

думают, что дома никого нет, так спокойнее. Да и заклеенные крест-

накрест стёкла будут целее, не разобьются в случае чего. Конечно, от

прямого попадания снаряда или мины никто не застрахован, но когда

начиналась стрельба или бомбёжка, она с детьми пряталась в погреб – от

греха подальше. Там темно и холодно, но есть надежда, что не убьют, что

все они останутся живы.

 

Город несколько раз переходил из рук в руки, и жители натерпелись

страха. Младшенький Валентин переносил все тяготы спокойно, а вот

шестнадцатилетняя Татьяна вздрагивала от каждого разрыва, от любой

автоматной очереди или винтовочного хлопка, будто стреляли именно в

неё. Девочка видела однажды, как после очередной бомбёжки осталась

лежать на перекрёстке лошадь с развороченным брюхом. Вывалившиеся

наружу кишки несчастного животного перемешались с дорожной пылью и

тёмной нутряной кровью. Зрелище это долго стояло перед глазами

перепуганной девчушки, не давая ей спать по ночам и наполняя ужасом

ранимую душу ребёнка.

 

Двадцать второго июня

Ровно в четыре часа

Киев бомбили, нам объявили,

Что началася война...

 

Слова этой песни на мелодию знаменитого «синенького платочка» как

нельзя лучше передают настроение первых дней и месяцев войны, когда

люди не до конца ещё осознали смысл произошедшего, не поняли, какая

беда свалилась на их головы и что может случиться в дальнейшем. А

произошло нечто, казалось бы непоправимое. Враг в буквальном смысле

отгрызал от большой сильной страны огромные куски-территории и

пережёвывал их с хрустом, не обращая внимания на боль и страх

бесчисленных жертв такого невиданного варварства. Казалось, железную

машину гитлеровской Германии не сможет остановить никто. Однако

противодействие пусть медленно, но всё же нарастало и становилось тем

сильнее, чем бесчеловечнее вели себя ненавистные захватчики.

 

Страшные слухи о том, что творилось на западе, заставляли людей

действовать чётко и слажено. В кратчайшие сроки была организована

эвакуация заводов и всего самого ценного. Остальное уничтожали, чтобы

не досталось врагу. Гремели взрывы на угольных шахтах,

электростанциях, каналах, выводились из строя мосты.

 

2.

Несмотря на авианалёты, бомбёжки и потерю подвижного состава,

железнодорожники делали всё возможное и невозможное для завершения

эвакуации. Василий в те годы был крепким, но немолодым уже мужчиной.

И когда в начале войны многие рабочие по зову сердца ушли на фронт

добровольцами, его, как опытного покорителя стальных магистралей, из

ремонтников перевели в машинисты. Паровоз, долго стоявший на

консервации, стал для него и домом, и местом едва ли не круглосуточного

дежурства. А ещё – объектом приложения всех сил, накопленных знаний и

опыта.

Разветвлённая железнодорожная сеть Донбасса давала возможность

манёвра, и фашистские асы не могли до конца отследить движение

важных оборонных составов, а тем более – небольших маневренных

поездов. Василию, который прекрасно знал расположение

железнодорожных путей, в большинстве случаев удавалось обманывать

авиацию противника – уходить от преследования. А то, что педантичные

немцы ежедневно появлялись в небе в одно и то же всем известное время,

стало большим подспорьем для него и для прочих машинистов-

паровозников.

 

Трудились днём и ночью. Без счёта было вывезено вглубь страны

вагонов со станками и оборудованием. По прибытии всё это в срочном

порядке разгружали, ставили на фундаменты и включали в работу –

зачастую под открытым небом. Стены и крыши вокруг вновь

сформированных цехов строились потом – ближе к осени. Производили

снаряды, мины, иное вооружение, так необходимое фронту. Обратно из

тыла везли составы с боеприпасами. И начинённые смертоносным

вооружением вагоны эти были по-настоящему взрывоопасны. Василий с

помощниками изворачивался, как мог – перевозил грузы ночью, ждал

нелётной погоды, использовал тупики, ангары, естественные складки

местности.

 

Быстро промелькнуло жаркое, преисполненное потерь, каторжного

труда и разочарований лето. Осенью фронт приблизился настолько, что

совсем не стало житья от немецких летунов, которые открыли настоящую

охоту за всем, что двигалось, что не было защищено огнём зениток. Толпы

беженцев с чемоданами, тележками, тачками подобно цыганскому табору

заполонили дороги Донбасса. Слухи о зверствах фашистов на захваченных

ими землях заставляли людей в спешном порядке покидать родные места.

Однако весь транспорт, включая железную дорогу, находился под строгим

контролем НКВД и использовался исключительно в оборонных целях.

Поэтому женщины, старики, дети… все, кто не успел эвакуироваться

вовремя, уныло брели на восток пешим ходом, дабы не попасть под

тяжкое иго ненавистных чужеземцев.

 

Расчётливые фашисты, не желая получить в колониальное владение

пустую выжженную степь, своими безумно-варварскими методами

пытались остановить всеобщее бегство. Они целенаправленно бомбили и

расстреливали беженцев на дорогах, сея страх, смерть и ненависть к себе.

Часто случалось, что немецкие асы, отрабатывая мастерство, гонялись по

полю за одинокими женщинами или детьми, тем самым попирая все

мыслимые и немыслимые нормы и понятия…

Любая война несёт с собой неисчислимые беды, страдания и дикий

нечеловеческий ужас. Она делит нас на охотников и на дичь, которую

разрешено убивать. На рабов и на безжалостных надзирателей, на

палачей и на затравленные ни в чём не повинные жертвы. Так было во все

времена. За сотни и тысячи лет мало что изменилось. Какой-нибудь

средневековый фюрер отдавал приказ, и звериные инстинкты

подчинённых ему людей (скорее, нелюдей) выползали наружу. После чего

эти чудовища, выполняя бессмысленные по своей жестокости команды,

превращались в бездушных роботов, не знающих милосердия.

 

3.

Паровозное депо эвакуировали в последнюю очередь. Фронт был совсем

рядом, вагонов не хватало, и партийное руководство приняло

вынужденное решение: семьи рабочих не вывозить. Части НКВД

обеспечивали порядок на железной дороге и строго следили за тем, чтобы

нигде не было посторонних. А Василий лишь искренне радовался тому, что

вовремя устроил на работу в депо своего семнадцатилетнего сына Бориса.

Парень окончил десять классов, но сдать выпускные экзамены не успел –

началась война, наложившая свою когтистую лапу на будущее миллионов

таких же зелёных молодых ребят.

 

Когда Антонина узнала о том, что их оставляют под немцем, то, следуя

примеру многих, решила идти на восток пешком – с младшими детьми и

скарбом. Но муж запретил:

– Не видишь, что творится на дорогах? Ребят погубишь и сама

пропадёшь. К тому же, кто тебя там ждёт, в чужом краю? А иногородних и

задержать могут, и ограбить, и… что угодно. Сколько диверсантов в

прифронтовой полосе промышляет! Примут тебя за шпионку и упекут в

лагерь. Кто в таком бедламе разбираться будет? Нет уж, лучше оставайся

дома.

 

Женщина, услышав столь жёсткий вердикт супруга, отвернулась и

заплакала беззвучно, чтобы не нервировать дочь, у которой и без того

глаза были на мокром месте. Один лишь маленький Валентин, не понимая

до конца всего драматизма сложившейся ситуации, спокойно играл в углу,

ни на что не обращая внимания. Конечно, отец семейства и уезжавший

вместе с ним Борис чувствовали себя отвратительно. Ведь, как ни крути,

они оставляли самых близких людей на милость далеко не милостивого, но

жестокого и беспощадного врага. Однако другого выхода не было: долг

гражданина и совесть не позволяли им поступить иначе.

 

– Ничего, – прервал молчание Василий, – немцы тоже люди. Рогов и

копыт у них не наблюдается… а мы вернёмся, им нас не одолеть!

Мужчины надели заранее собранные заплечные вещмешки, присели на

дорожку, попрощались и пропали в сгущавшихся вечерних сумерках.

Последний эшелон уходил ночью.

 

4.

Фашисты заняли город за неделю до Нового 1942-го Года. Но долго ещё

ненавистным оккупантам не давали покоя вылазки партизан и

закрепившийся на восточной окраине полк НКВД, который прикрывал не

разрушенную пока ещё железную дорогу и отступавшие по ней

регулярные войска Красной Армии. Однако к концу зимы сопротивление

было окончательно сломлено, и голодная весна 1942-го года накрыла

своим безмолвием тех, кто не смог или не захотел уйти на восток.

 

Вражеский флаг с ненавистной паучьей свастикой, развевавшийся над

комендатурой, отпугивал многих, но нашлись изменники-отщепенцы,

которые пошли работать к врагам рода человеческого. Называли их

полицаями, были они вооружены винтовками, носили на левом рукаве

белую повязку с соответствующей надписью и получали хороший

продуктовый паёк. Первым делом эти иуды прошлись по домам, составили

поимённый список людей, оставшихся в городе, а затем каждому

взрослому жителю был выдан в комендатуре аусвайс – документ,

заменявший паспорт. Весь город был оклеен листовками, в которых

разъяснялась суть нового немецкого порядка, за нарушение которого

предусматривалось одно только наказание – расстрел. Коммунистов и

евреев сразу поставили к стенке, а остальных даже подкармливали

иногда, выдавая вонючую похлёбку, за которой выстраивалась огромная

очередь голодных брошенных на произвол судьбы женщин, стариков и

детей.

 

Но бесплатный сыр – известно, где бывает. Однажды полицаи довели до

людей информацию о том, что комендант собирает молодёжь на какие-то

важные хозяйственные работы. Неявка каралась расстрелом, и Антонина,

чувствуя неладное, со слезами проводила Татьяну к комендатуре. Там

молодых построили, сделали перекличку, врач отбраковал больных и

увечных, а остальных погрузили в товарные вагоны и отправили в

Германию. Всё случилось быстро, по-деловому и как-то даже буднично.

Матери не успели опомниться, а Тоня, предупреждённая соседкой,

прибежала на вокзал, когда состав, под завязку набитый молодёжью,

готовили к отправке. Прорваться через оцепление было невозможно, и не

удалось несчастной женщине не то чтобы помочь, но даже увидеть в

последний раз свою единственную красавицу дочь.

 

Широкие двери товарных вагонов захлопнулись перед испуганными

глазами ребят, и поезд тронулся, увозя в далёкую Германию молодых и

полных сил, но ошалевших и окончательно дезориентированных… теперь

уже невольников. В вагоне оказалось несколько школьных подруг

Татьяны, и девчонки, будто овцы, сгрудились в углу, чтобы хоть как-то

сгладить тревогу, растерянность и дикий страх перед тем, что должно

было с ними случиться в ненавистном вражеском логове. Ехали несколько

суток. Места было мало, и спать приходилось по очереди – сидя, а иногда

и стоя, прислонившись к деревянной стенке и раскачиваясь из стороны в

сторону в такт умиротворяющему перестуку вагонных колёс.

На больших станциях кормили какой-то жидкой баландой. Мерзостное

варево мгновенно исчезало в пустых желудках изголодавшихся

пленников, но насыщения от этого подобия пищи не наступало – есть

хотелось ещё больше. К концу путешествия страх и отчаяние,

поселившиеся в робкой душе Татьяны, сменились тупостью и

безразличием. Ей вдруг стало абсолютно всё равно, куда и зачем везут их

в этой грохочущей зловонной от человеческих испражнений бочке.

Хотелось только, чтобы поскорее завершилось сие беспрецедентное по

своей жестокости насилие над невинными детскими душами, подошло к

концу принудительное этапирование рабов во вновь образованную

немецкую метрополию.

 

5.

Наконец после большого перегона и длительной стоянки ребята поняли,

что состав расформировывают. Несколько вагонов загнали в тупик, и

спустя пару часов все двери открылись настежь. Огромные длинные

бараки, огороженные колючей проволокой, предстали перед взорами

исхудавших полуживых невольников. Их тут же построили, будто солдат

на плацу, и сделали перекличку. Какой-то важный немец в форменном

кителе объявил по-русски, что они находятся на территории Великой

Германии, являются её неотъемлемой собственностью и должны трудиться

не за страх, а за совесть во благо и процветание тысячелетнего рейха.

 

По завершении этого сурового внушения пленников разбили на группы

по полу и возрасту, после чего строем повели в душевую на санобработку.

Когда девушки помылись, им выдали полосатые арестантские халаты, а

домашнюю их одежду отобрали без лишних разговоров.

Построили, снова сделали перекличку и по уточнённым спискам стали

вызывать в помещение, откуда слышались истошные крики тех, кто зашёл

туда ранее. В воздухе витал весьма заметный сладковатый запах палёного

мяса, но самым ужасным было то, что, переступив порог сего

разбойничьего вертепа, люди исчезали там и не возвращались назад.

Будто сгорали в топке неведомого крематория – ужасной печи, в которой

немцы уничтожали живых людей. Об этом болтали досужие языки

полицаев в родном Донбассе – там, в другой жизни, которая ушла

навсегда.

 

Дикий ужас обуял Татьяну в преддверии этой кошмарной камеры пыток.

Она не помнила, как шагнула туда, как схватили её двое здоровенных

мужиков, обнажили плечо, а третий приложил к нежной коже молоденькой

девушки раскалённое докрасна клеймо.

Нестерпимая боль пронзила тело, но санитары уже накладывали повязку

на горевшую огнём рану, после чего направили едва стоявшую на ногах

пленницу в столовую. Там, морщась и плача от невыносимых страданий и

одновременно радуясь тому, что остались живы, её подруги уплетали за

обе щеки всё ту же изрядно надоевшую малосъедобную похлёбку. После

обеда девушек – опять же строем – отвели в барак с двухэтажными

нарами, который для многих из них стал последним прибежищем – местом,

где можно было перевести дух и отоспаться после изматывающего

каторжного труда.

 

Обычные лежанки с одеялами и подушками показались узницам

истинным раем: впервые за много дней они отдыхали, блаженно вытянув

ноги. А когда раны на плечах немного зажили, на их месте обозначились

номера – у каждой пленницы свой. К тому времени девушки слегка

пообвыклись, сгладились следы их варварской перевозки в товарных

вагонах, и перед ними снова выступил тот самый немец в форменном

кителе – комендант лагеря. На чистейшем русском языке он сообщил

невольницам, что старые имена и фамилии им придётся забыть, а вместо

этого у каждой будет свой индивидуальный номер. Тот самый, выжженный

на плече. По нему надзиратели должны обращаться к девушке, с его

использованием будут выдавать ей пищу, делать переклички и так далее.

 

Ещё он сказал, что скоро приедут фермеры, чтобы выбрать здесь

работниц для себя, для своего хозяйства. Добавил также, что труд на

ферме для пленниц – это благо, доступное далеко не каждой из них. Ведь

там кормят сытнее и лучше, нежели в лагере. Объяснил, что дойч

землепашец берёт девушек в аренду, и если кто-то из невольниц не

сможет ему угодить, то он имеет полное право обменять сию негодницу на

другую – более сговорчивую и работящую. А нерадивая девушка будет

примерно наказана в лагере. Ей присвоят статус саботажницы, и всё равно

заставят трудиться во благо великой Германии, но уже принудительно и за

меньший продуктовый паёк.

– Так что, дорогие мои красавицы, никому не советую волынить и

портить отношения с господами фермерами. Это в ваших же интересах, –

закончил свою речь этот, как выяснилось после суда в Нюрнберге,

бывший белогвардеец, изменник Родины и палач трудового народа.

 

6.

Таня и ещё две девушки постарше попали на ферму Зигфрида –

пожилого расчётливого немца. Имел он плотное телосложение и

спокойный незлобивый нрав. Хозяйство у землепашца было большое –

кони, коровы, овцы, куры, огород и поле, засеянное пшеницей. Старшие

сыновья его служили в армии, поэтому рабочих рук катастрофически не

хватало. Но маленький трактор, всевозможные механизмы к нему, а также

пара вольнонаёмных батраков – всё это позволяло хозяину быстро и

слажено справляться со своими делами. Мужчин из лагеря Зигфрид брать

не захотел – мороки с ними не оберёшься. Женщины – другое дело, их

намного легче обломать и заставить работать. Его жена Магда следила,

чтобы полонянки не сидели без дела. Правда, и сама она трудилась, не

покладая рук, изредка покрикивая на взятых в аренду «бездельниц», но

не по злобе, а больше для порядка. Ведь девушки и без того старались,

как могли.

 

Кормили их неплохо, но работать приходилось от зари до зари. Труд на

земле отвлекает от дурных мыслей. Со временем Таня привыкла к этой

вялотекущей фермерской круговерти, и полгода спустя прошлая её жизнь

казалась юной невольнице чем-то далёким и нереальным.

Батрак-немец – ушлый молодой парень – однажды попытался затащить

её в кусты, но девушка подняла такой крик, что прибежала хозяйка и

сделала незваному ухажёру весьма эмоциональное внушение. О чём они

говорили, Татьяна могла лишь догадываться, но с этого момента

поползновения любвеобильного подёнщика прекратились, будто по

мановению волшебной палочки. Правда, спустя какое-то время

забеременела одна из её подруг, но это была уже другая история. Батрака

уволили, а несчастную девушку хозяин обменял в лагере на другую.

 

Болтали, что там, куда её потом отправили, проводились ужасные

эксперименты над людьми, брали кровь у детей… Вполне вероятно, что так

оно и было, но Зигфрид относился к своим работницам с неизменным

спокойствием и почти без эмоций. Впрочем, коров и лошадей он берёг так

же, как и взятых в аренду рабынь, стараясь, чтобы все были сыты,

здоровы и приносили прибыль. После описанных событий перспектива

оказаться в ужасном лагере пугала девушек больше, нежели любое самое

суровое наказание на ферме. И полонянки трудились, не покладая рук,

лишь бы хозяева были ими довольны.

 

Наши войска освободили несчастных невольниц только весной сорок

пятого. Однако прежде, чем отпустить по домам, особисты долго и

тщательно проверяли всё, что было связано с их жизнью в плену. Как-

никак, ведь узники лагеря три с лишним года работали на фашистскую

Германию, а значит – против СССР, против нашей Великой Победы. Но

сколько в те годы было таких невольных пособников врага – не счесть! В

конце концов, подавляющее большинство пленниц были реабилитированы

и разъехались по домам. Клеймо на плече, прядь седых волос и

загубленные человеческие души, не способные любить и верить – всё это

стало «наградой» теперь уже двадцатилетним девушкам за их

«доблестный» труд в годы той убийственно-жесткой войны. Не зря ведь её

назвали Великой и Отечественной.

 

7.

Антонина, потеряв дочь и оставшись с малолетним Валентином на руках,

долго мучилась и переживала. Думала: что она скажет мужу, когда тот

вернётся домой? Не уберегла, не сохранила родную свою кровинушку,

отдала её на поругание врагам рода человеческого. Детей у неё больше не

будет – годы не те. Да и не нужны ей новые крошки. Ведь они всей семьёй

без памяти любили ненаглядную свою Танюшу! Несчастная женщина

почему-то не надеялась увидеть родное, милое сердцу дитя, которое

растила она в любви и холе. И вырастила… для фашистского рабства!

Немного забегая вперёд, скажу, что в какой-то степени безутешная мать

оказалась права. Татьяна вернулась домой совсем другим человеком –

необщительным, малоэмоциональным, замкнутым. В глазах девушки,

порой, мелькали не свойственные ей ранее искры злобы и ненависти ко

всему миру. И ещё – до конца своих дней бывшая узница фашистского

концлагеря не надевала платьев с коротким рукавом. Нетрудно понять,

почему…

 

Жизнь в оккупированном донецком городке текла своим чередом. Все

оставшиеся более или менее трудоспособные мужчины были отправлены

на восстановление шахт Донбасса. Содержались они за колючей

проволокой в построенных ими же бараках, и лишь изредка к воротам

лагеря допускались родные, доставлявшие несчастным узникам еду, хоть

сами они при этом жили впроголодь.

 

Вылазки партизан наносили ощутимый ущерб немцам, которые до ужаса

боялись снегозаграждающих посадок вдоль железных дорог. Для их

вырубки комендант приказал сформировать несколько женских бригад. И

уже к концу 1942-го года редкие немецкие поезда шустро мчали по

широкой донецкой степи, простреливаемой вдоль и поперек с крыш

высоких товарных вагонов. Пулемётчики не жалели патронов, но по-

прежнему с завидной регулярностью народные мстители пускали под

откос воинские составы противника. Гибли солдаты, уничтожалась

техника, и это, порой, доводило озверевших фашистских карателей до

полного исступления.

Антонина, как и многие её подруги по несчастью, согласно приказу

коменданта ходила на лесозаготовки, оставляя семилетнего Валентина

соседке – древней старухе, организовавшей у себя нечто вроде детского

сада. Женщины делились с бабулей своими скудными

продовольственными пайками, и лишь только это спасло её от голодной

смерти. Так выживали под немцем простые русские люди. Помогали друг

другу и ждали возвращения родной Красной Армии.

 

Однако не все оккупанты многострадального Донбасса были извергами.

В городе, где жила Антонина, стояли итальянцы – союзники Германии.

Многие из них искренне сочувствовали местным жителям, помогали им.

Однажды полицаи задержали женщину, уклонявшуюся от принудительных

работ. Полупьяные, они вломились к ней в хату, пытаясь дознаться, не

связана ли сия «красава» с партизанами. На самом деле им хотелось

выпить, но на беду в доме было пусто – хоть шаром покати.

Провели допрос с пристрастием, но упрямая хозяйка пошла в полный

отказ, и самой главной уликой против неё было то, что она не выставила

на стол вожделенную бутыль самогона. Тогда в отместку за

несговорчивость озверевшие представители оккупационных властей

решили изнасиловать в кровь избитую ими молодую женщину. Заступиться

за неё было некому, но тут что-то пошло не так.

 

Проходивший мимо итальянский офицер через открытое окно услышал

истошные вопли разъярённых полицаев и душераздирающие рыдания

несчастной жертвы. Зайдя в дом, он сразу понял, в чём дело. Удар

кулаком – и расквашенный нос насильника стал расплатой за

издевательства. Эмоциональный монолог разгневанного иноземного воина

отрезвил не в меру ретивых фашистских нахлебников, которые без

перевода поняли, что от них требуется. Женщину отпустили, и она, не

дожидаясь ареста, в тот же день, действительно, ушла к партизанам.

 

Захватчики не церемонились с местным населением, считая

порабощённых людей низшей расой. За каждого убитого немца (но не

итальянца) они расстреливали сто заложников – стариков, женщин, детей.

Страшная штука война. Здесь солдаты, бездумно выполняя приказ,

помимо воли становятся убийцами.

Жестокое и беспощадное время. Отлаженная машина уничтожения с

хрустом перемалывает людские судьбы. Ломает их, будто никому не

нужный хворост. Горят в адском пламени допустимого убийства

бессмертные души людей, развращённых бесовским духом

вседозволенности!

 

А между тем каждая из этих падших человеческих сущностей некогда

представляла собой целый мир со своими мыслями и переживаниями, с

любовью и ненавистью, с болью и несбывшимся светом высокого

неописуемого блаженства… Только война отбирает всё это, оставляя у

своих оскотинившихся адептов лишь примитивные животные инстинкты.

В объявленной политиками очередной мясорубке люди становятся

придорожной пылью, пешками, разменной монетой. А расчётливые, но

равнодушные к чужому горю хозяева жизни без сожаления переставляют

человекообразные фишки по игровому полю – на потребу своей выгоде,

амбициям и тщеславию…

 

8.

Однако война войной, а обед – по расписанию. Ещё весной 1942-го года

комендант распорядился посадить картофель. Было выделено большое

поле за городом, и ближе к осени, когда второй хлеб начал поспевать и

наливаться аппетитными соками, староста, опасаясь ответственности,

попросил своего начальника-благодетеля поставить у огорода охрану.

Украдут, мол, оголодавшие жители немецкий стратегический

продовольственный запас. И глава города, недолго думая, велел по обе

стороны картофельного поля вкопать две высокие виселицы с

развевающимися на ветру верёвочными петлями.

«Главное – чтобы издалека было видно, – сказал он старосте, улыбаясь

одними губами. – Тогда вороватые русские усвоят, наконец, что мы не

шутим, и не станут нарушать законы Третьего рейха. Аборигены должны

понять, что немецкий порядок и справедливость – основа нашего

государства!»

И действительно, виселицы внушали людям ужас, но…

 

Семилетний Валентин очень любил картошку. Однако жили впроголодь,

и ему, порой, даже ночью снился чугунок с аппетитным, чуть

приправленным маслом лакомством. Сквозь сон он слышал, как мать зовёт

всех к столу, раскладывает по тарелкам дымящиеся рассыпчатые клубни…

но на этом месте, как назло, сновидение обрывалось, и парнишка

просыпался, чувствуя, как от голода привычно потягивает под ложечкой…

 

В начале апреля оккупанты выгребли у жителей остатки семенного

картофеля, который мать берегла как зеницу ока, рассчитывая посадить

его у себя, чтобы к зиме был хоть какой-то запас провизии. Теперь же эти

семена дали всходы, и с каждым днём зрела, наливалась соками земли

молодая аппетитная картошечка. Только росла она на запретном немецком

огороде – промеж двух виселиц.

Соседский пацан Васька был чуть постарше Валентина. Он давно

подговаривал друга совершить набег на немецкое поле и восстановить

справедливость:

– Что трусишь, Валёк? Они наши семена посадили в нашу же землю. Вот

ты и скажи мне теперь, чья это картошечка на ихнем огороде растёт? Кому

она принадлежать должна?

– Должна, да не обязана, – съязвил Валентин. – Только ты меня трусом

не кличь. Мне тоже обидно, что картоху эту сытой немчуре скормят!

– Верно мыслишь. И пока проклятые фашисты нашу бульбу не выкопали

да под замок не спрятали, мы имеем полное право взять себе чуток для

личного пользования. Не боись, дружище, мы её только слегунца подроем

– по одной штуке с куста – полицаи и не заметят. Согласен?

 

Сказано – сделано. Захватив с собой объёмистые сумки через плечо,

поборники справедливости отправились на дело. Удивительно, но

операция прошла удачно. Однако согласно закону подлости, на обратном

пути навстречу «злоумышленникам» попался немецкий патруль, да ещё с

собакой. Упитанный Фриц подозрительно покосился на пацанов, тащивших

что-то тяжёлое. И тут до смерти перепуганный Валёк случайно выронил на

дорогу увесистый картофельный клубень. Такого прокола предвидеть не

мог никто! Какое-то время немец стоял молча, буквально зверея от

нахлынувшего на него «благородного» гнева. Помидорная рожа собачьего

поводыря неспешно наливалась дурной кровью прирождённого убийцы и в

конце концов стала совсем уже какого-то свекольно-бардового цвета.

 

– Фас! – заорал фашист и отпустил поводок.

Овчарка набросились на несчастных ребят. Васька задал стрекоча,

птицей перелетел через забор, рассыпав большую часть добычи, а Валька

поскользнулся и упал в придорожную пыль. Собака, рыча, вцепилась в

него, но тут из-за угла снова показался итальянский офицер – тот самый,

что недавно освободил женщину от полицаев. Понимая, что парню

несдобровать, он сказал что-то резкое немецкому ефрейтору, и тот

нехотя, будто делая одолжение, отозвал озверевшее животное. Патруль

как ни в чём не бывало двинулся дальше и скрылся за углом.

 

Валентин лежал, истекая кровью. Не раздумывая ни минуты, итальянец

схватил мальчишку на руки и побежал что было силы в сторону военного

госпиталя. Там дежурный хирург остановил парню кровь, промыл рану и

наложил швы по всем правилом медицинского искусства.

 

«Сарафанное радио» быстро доложило Антонине об этом происшествии.

И уже через полчаса после операции мать несла домой своё

перебинтованное сокровище, обливаясь слезами радости оттого, что сын

её остался жив. Она не знала, как благодарить спасителя, но тот,

отказавшись от жалких её подарков, спустя пару дней сам принёс

гостинцы больному ребёнку. Валентин был ещё очень слаб, но искренне

радовался тому, что нашёл нового друга и защитника в лице благородного

итальянца.

 

9.

Когда осенью 1943-го года наши войска погнали оккупантов из

Донбасса, восторгам жителей освобождённого городка не было предела.

Полицаи бежали вместе с фашистами, но после войны благодаря усилиям

спецслужб эти изменники Родины были найдены. Их судили, и они

понесли заслуженное наказание за преступные свои деяния, а особо – за

издевательства над беззащитными стариками, женщинами, детьми.

 

Василий, вернувшись из эвакуации, вместе с товарищами

восстанавливал порушенный войной Донбасс. Борис, демобилизовавшись

после госпиталя, прибыл в отцовский дом бравым воином-победителем.

Несчастная Татьяна, освобождённая из фашистского рабства, дышала и не

могла надышаться пьянящим воздухом свободы. Просто выходила в

широкую донецкую степь и любовалась ковыльными балками, ручьями и

перелесками, живописными терриконами шахт у горизонта – всем тем, о

чём мечтала там, в ненавистной далёкой Германии. И когда семья,

наконец, воссоединилась, то соседи и знакомые, сидя за праздничным

столом, по-хорошему им завидовали. Ведь все они остались живы. И это

было невиданной по тем временам удачей.

 

Особенно повезло Борису. По статистике, среди фронтовиков 1922-го,

23-го и 24-го годов рождения из ста молодых ребят, ушедших на фронт,

живыми вернулись всего лишь трое. Да, победителей осталось только три

процента, попасть в которые на фронте мечтал каждый! Но не сбылось у

девяноста семи парней из ста! И те, кому не повезло тогда, лежат сегодня

под могильными плитами и обелисками – у вечного огня нашей памяти,

который много десятилетий горит, не угасая. И – верю в это – будет

полыхать ещё очень долго, будоража мысли и сердца наших потомков.

Вот почему так много памятников неизвестному солдату разбросано по

городам и весям России. Это трое из ста ушедших на фронт солдат

позаботились о том, чтобы мы не забыли их павших товарищей, у которых

никогда не будет своих детей и внуков. И пусть они не наши отцы и деды,

но именно им мы благодарны за то, что СССР не обратился в прах, не стал

рабской колонией Германии и Запада.

 

А ещё благодаря их подвигу сегодня я могу писать, а вы, дорогой мой

читатель, легко понимаете смысл написанного мною! Ведь если бы тогда

победил Гитлер, мы с вами сейчас были бы малограмотными рабами во

втором или в третьем поколении, которым не положено думать о высоких

материях. В колониях Запада такие люди должны усиленно трудиться или

униженно мотать портянки своим высокочтимым обожаемым господам!

Да, мы победили. И если бы не это, то вполне вероятно, что до сих пор

на Земле процветали бы колониальные империи прошлого века. Но их нет

сегодня – во многом благодаря нашей Великой Победе над фашизмом!

 

Редко кто вышел без потерь из той ужасной кровавой бойни. Много

полегло солдат. Ещё больше – беззащитных мирных жителей. Города

наводнили инвалиды – раненые и увечные, потерявшие руки и ноги. А

ещё – люди, утратившие веру в человечность и в справедливость этого

мира! Ведь прошли они все круги ада: фронт, концлагеря и настоящее

средневековое рабство.

А мы, родившиеся после войны, взрослея, впитали в себя дух, мысли и

чувства этих людей, несмотря ни на что выживших и победивших фашизм.

Поэтому не побоюсь сказать от имени уходящего поколения ветеранов и

свидетелей тех событий:

БУДЬ ПРОКЛЯТ НАЦИЗМ! БУДЬ ПРОКЛЯТА ЭТА ВОЙНА!