Июнь 2002 г.

 

Сегодня на улице было не жарко, но и не холодно: та самая золотая

середина. Главное – день не дождливый и не ветреный. Здорово, в

общем, на улице! Но, как ни странно, на погоду я особого внимания не

обращала, а это – большая редкость. Все мои мысли были заняты,

стыдно сказать, низменной частью нашей жизни: деньгами. Я их

мысленно пересчитывала, откладывала на всяческие нужды: часть

денег должна была уйти в уплату за коммунальные услуги, часть – за

оплату питания моих двоих сыновей в школе; четыреста рублей я

хотела извести детям на обувку. Я очень ясно представляла картинку,

как встречу мальчиков из школы с какой-нибудь сладостью или с

мороженным, и мы все вместе зайдём в магазин и купим что-нибудь

вкусненькое к чаю. Потом, дома, я приготовлю картофельное пюре с

жареной печенью. Ребята слазят в подвал и достанут баночку

солёненьких огурчиков. Мы покушаем, отдохнём, и займёмся уроками.

В общем, обычные мысли. Ничего сверхъестественного.

Деньги, деньги, скажите вы. Разве в них счастье? Я тут с вами и

соглашусь, и не соглашусь одновременно: если мои дети лягут спать

голодными, разве будет у меня хорошее настроением? Нет. Это –

твёрдый ответ. А, до счастья, соответственно, с эмоциональными

проблемами далеко. А, значит, вы не правы. Ой, не правы, уважаемый

читатель. А, вообще, интересно. Когда-то же люди вообще жили без

денег. Не было даже понятия о них. Наши предки работали, меняли

продукты своей деятельности на другие продукты деятельности. Но

самая главная заслуга тех времён, что из-за бумажек никого и никогда

не убивали. Как говорит современный мыслитель Марианна Бендер:

«Деньги – это атрибут человеческой игры, которая называется

экономикой».

Пока я шла через парк на Пролетарку, вспомнила почему-то своё

детство. Все давние события пронеслись перед

глазами очень быстро, как будто в книжке листок перелистнулся.

70-е, 80-е годы. В нашем СССР так много было праздников, горячо

любимых народом. Вся страна их ждала всегда с большим нетерпением

и с большим духом патриотизма. Подготовка к праздникам начиналась

задолго до их начала и в школах, и в детских садиках, и в институтах, и

на заводах... Новый год, День Советской Армии и Военно-морского

флота, Международный женский день, День конституции, День Победы,

Годовщина ВЛКСМ, Годовщина Великой Октябрьской социалистической

революции, День образования Союза ССР, День международной

солидарности трудящихся и т.д. К нынешнему 2002 году, когда

коммунизм из призрака так и не превратился в действительность,

праздники вроде бы и как бы сохранились, но большему слою населения

их не на что стало отмечать. Поэтому, у меня, как и у большинства

нижегородцев, праздников стало два в месяц: аванс и подсчёт. И я

старалась, даже избегала, скажем так, празднование официальных

торжеств, так как не хотела, чтобы мои ребята потом сидели на

строгой диете. Мальчишки – школьники, у них как раз рост пошёл.

Я торопилась в бухгалтерию, чтобы получить подсчёт. И я не буду

утверждать, что из-за этого была счастливейшим человеком на сегодня

на свете, но… настроение было замечательным, ведь мальчишек я

растила одна, и помочь мне материально было некому. Мои родители

умерли давно, остальным родственникам, из-за экономической

невыгодности, я стала не нужна: а вдруг попрошу о материальной

помощи. Для того, чтобы планы мои сбылись побыстрее, я, пройдя одну

остановку пешком (экономила всегда на проезде), решила всё-таки ещё

одну остановку проехать на метро. Эх, гулять так гулять! Всё равно

сейчас зарплата будет.

 

На станции «Автозаводская», подойдя к продавцу жетонами,

протянула в стеклянное окошечко пять рублей одной монеткой.

Загремела мелочь в лотке, я взяла рубль и две монетки по два рубля.

Ничего не поняла: жетона не было. Подумала, грешным делом, что

женщина ошиблась, и просто разменяла мне пять рублей.

- Извините, - обращаюсь к продавцу, - вы мне деньги разменяли, а

жетончик не дали на проезд. Как же я через турникет-то пройду? –

кивнула я головой на железные скобы.

- Вы в метро-то уже сколько не ездите? Всё на машинах катаетесь? С

первого числа бросают в аппарат не жетоны, а две монетки по два

рубля, - просто ответила продавец.

- Поняла. Поняла, - смущенно улыбаюсь. Ну, с машинами, конечно,

женщина явно «загнула». Одно верно: давно уже в метро не была. Всё

пешком и пешком, ну, в крайнем случае, на трамвае. У меня за окном

через дорогу «тройка» ходит. Я бы даже сказала, не ходит, а

громыхает. Два металлических вагончика туда-сюда катаются; их

маршрут пролегает от остановки «Парк дубки» до Московского вокзала.

Подбегаю к железным стойкам с захлопывающимся устройством,

бросаю в разрез монетку, потом – другую, разбегаюсь, чтобы

проскочить проход… Но он почему-то не открывается, и мне приходится

резко тормозить на ходу. Стою и соображаю, что же случилось. Деньги

бросила, пройти не могу. Кидаю взгляд налево. Там стоит стеклянная

будочка, а в ней сидит доблестный контролёр проходного пункта

метро: женщина лет тридцати пяти. Сухенькая фигурка такая у неё.

Чёрные, не прибранные, волосы жидкими локонами спадают на плечи.

На внешний вид она мне не понравилась, даже показалась

страшненькой. Я, вообще, заметила одно маленькое стечение

обстоятельств: если мне человек с первого взгляда не понравился, то

пусть мы с ним впоследствии и будем общаться, ну, скажем, по работе, в

конце концов, когда-нибудь произойдёт какая-нибудь сцена или

конфликт, в результате которого мы останемся врагами или будем

относится к друг другу с неприязнью. Поэтому, я старалась избегать

общения с людьми, которые мне не приглянулись, вот именно, с первого

взгляда.

Посмотрела я на работницу метрополитена в упор. Вроде бы она –

контролёр, вроде бы должна по инструкции выйти из своей будки,

объяснить мне что-нибудь… ну, хотя бы, хоть что-то сказать. Нет…

Сидит, милая, как будто её юбку форменную к стулу клеем «БФ–6»

приклеили.

Надо сказать, что одета я была по скромному. По одному взгляду на

меня можно было определить, что особа - не богата. Всё одетое на мне

было чистенькое, выглаженное, но – дешёвое. Даже сумки на плече

приличной нет: пакет в руке целлофановый с ручками. Да, опять

вспомнилась молодость. Пакеты эти полиэтиленовые под крупы,

макароны, во всех семьях после того, как они освобождались от

продуктов, стирали и вешали прищепками на верёвочки. Иногда, идёшь

по улицам, ну, взять хотя бы ту же Сухопутную, или Гончарова: верёвки

бельевые от дерева к дереву протянуты, и по всей длине – висят эти

пакетики, на ветру раскачиваются. Потом их аккуратно складывали в

комод на кухне, а когда шли в магазин, то обязательно с собой

прихватывали, если, конечно, не было сшитых из хлопчатобумажной

ткани мешочков с завязочками. Ну, думаю, опять посмотрев на

контролёра, «если гора не идёт к Магомету, тогда Магомет идёт к

горе». Иду по направлению к будке… Хочу узнать, что же мне дальше-

то делать? Деньги бросила – пройти не могу. Опять что ли деньги идти

менять? Вроде бы и жалко четыре рубля, пропавшие без толку.

Вдруг женщина вскакивает так резко со своего места, как будто её

пружиной со стула подбросило, и бежит ко мне навстречу. Ну,

естественно, без распростёртых объятий. Волосы и так растрепаны

были, а тут чуть ли не дыбом встали на её голове. Лицо перекосила

гримаса ненависти. И вот сия фурия бежит и кричит на весь

метрополитен нижегородский. Кричит так, что можно подумать, что её,

грешным делом, грабят.

- Ты чего аппарат ломаешь?!

Я вежливо объясняю, что ничего не ломаю, не ломала и ломать не

собираюсь. Просто, как и все, бросила монетки туда, где им быть

полагается, а вот пройти, к сожалению, не могу.

Всё-таки мой скромный вид воздействовал на неё как-то

неадекватно. Она оторвалась: вела себя просто нагло, хамила и

обзывалась.

- Нахалка! Бесстыжая! Пройти она не может. В школе плохо училась?

Я сообщила ей, что в школе училась средне, но, не смотря на это,

ещё и в университет умудрилась поступить.

В общем, о себе я узнала очень много интересного за те

«прекрасные» пять минут общения с контролёром. Я оказалась и «дурой

безмозглой», и «овцой глупой» и даже «ненормальной», и, оказалось,

что меня нужно вообще от общества «изолировать». Я сказала, что

«об изоляции обязательно подумаю на досуге, а теперь, нет ли

возможности мне всё-таки как-то пройти к вагонам». Жду, пока она

проорётся, и опять думаю: чем же я, обыкновенный человек, её так

достала? Конечно, сидела себе на стульчике, мадам, мечтала о каком-

нибудь принце на серебристом коне, а тут пришлось оторвать свой зад

(пардон за выражение), и заняться непосредственно работой. Конечно,

её заело.

Все-таки пропустила она меня через служебный проход. Спускаюсь я

по лестнице к поездам, и как-то мне не по себе: настроение моё

приподнятое и одухотворённое улетучилось. Меня обозвали, на меня

накричали. А за что? Собственно, никакой вины я за собой не видела.

Если у них сломан аппарат был, надо было просто на него табличку

повесить. Обида захлестнула меня капитально. Думаю, ладно, на меня

она покричала. Я это пережила. Отделалась моральным ущербом. А

если она так на пенсионера какого-нибудь накричит, или на больного

человека. С неё-то всё как «с гуся вода» сойдёт, а вот человеку очень

плохо может быть после такого общения. А вдруг на моём месте

окажется ветеран, или ребёнок-подросток? Дети все сейчас такие

ранимые, особенно девочки. Да… Думаю.

И вдруг ноги мои сами собой разворачивают меня обратно.

Подлетаю к её будочке. Сидит, милая, ой, сидит! Думаю:«Сейчас я тебе

посижу, сейчас ты у меня по стойке «смирно» стоять будешь, козявка

такая! Ты по что мне ни про то, ни про что, настроение испортила?

Зачем в грязь лицом окунула, такая, разэтакая?»

Контролёр, конечно же, возвращения моего никак не ожидала. А я

считаю, что с наглыми людьми нужно действовать их же методом:

нагло. Подхожу. Смотри-ка ты, поднялась со стула!

- Ну-ка, вызови мне начальника! – говорю; уж на «вы» к ней

обращаться не стала.

- Да, что вы, девушка, что вы? – лепечет мне, да ещё и на «вы»,

надо же.

- Позови мне начальника!! – опять грубо и сухо повторяю ей.

Взяла, милая, трубочку.

- Тут начальника просят… Да, конфликт.

Вышла из своей будочки. Волнуется. Что-то мне объясняет. Стою с

«каменным лицом». Отошла от неё. Она, оказывается, ещё и

волноваться умеет.

 

Ждали минут десять. Представительница контрольно-проходного

пункта, как ни странно, ни разу не присела.

И вдруг, глазам своим не верю, поднимается по ступенькам, одетая в

форму работника метрополитена, моя одноклассница и подруга по

школе, моя горячо любимая Оля Черепкова. Подходит, улыбаясь.

- Ты что ли тут конфликтующая?

- Я, - счастливо улыбаюсь ей.

Вся эта оказия с безобразным поведением контролёра после встречи

с Ольгой сразу же вылетела у меня из головы. Так я обрадовалась.

Столько лет не виделись, и вот при каких обстоятельствах встретились.

А наша доблестная контролёр видимо тем самым временем сообразила,

что я, к её несчастью, оказалась знакома с её начальницей. А это ей не

сулило ничего хорошего. Мы на неё с Ольгой и внимание не обращаем,

увлеченные радостным событием: встречей. Как вдруг она резко

встревает в наш разговор.

Я оглянулась на неё и не узнала. Волосы подобраны. Вид нежный и

почти интеллигентный. Голос ангельский, добрый. Сама чистота и

непорочность стояла перед нами.

- Я же выходила к вам, девушка. Сказала, пожалуйста, осторожней, с

аппаратом, а вы ведь не слушали меня. Ведь вежливо же всё вам

объяснила.

И такая забота обо мне звучала в её сладком голосе;

от слов, что она произносила, веяло даже какой-то материнской

теплотой.

От такого резкого перевоплощения я только

рот открыла, но ничего сказать не смогла: она мне не давала слова. Все

так ласково и нежно щебетала и щебетала.

А вид. Какой у неё стал вид! Где эти ссутулившиеся плечи? Где

безразличный взгляд? Куда подевались наглость и безучастие? Перед

нами стояла приветливая женщина, я бы даже подумала, что

воспитанная. Заискивающая перед начальницей и мной, она

продолжала держать речь.

В общем, она всё выставила в таком свете, в каком ей было нужно. Я

даже оправдаться не смогла, а может не захотела. Просто противно

стало от такого перевоплощения. Лишних пять минут было жалко

потратить для того, чтобы восстановить справедливость. Честно говоря,

мне хотелось поскорее от неё отойти. Вот просто не стоять рядом и всё.

Бывает же такое.

Ольга сообщила, выслушав всё-таки своего работника, что их очень

серьёзно наказывают за поломку проходных аппаратов. Я не стала

доказывать то, что мне было ясно, как день: что я этот треклятый

аппарат не ломала. Думаю: " Пускай порадуется контролёр, что нашла

козла

отпущения", - мне уже было всё равно.

 

- Пойдём, - говорю я Ольге, - ну, её.

Я очень обрадовалась встрече, хотела расспросить её о житье-

бытье. Но тут, к Ольге подошли рабочие метрополитена и стали срочно

с ней

решать какую-то проблему. Единственное, о чём я шепнула на ушко

бывшей однокласснице, по поводу контролёра: «Пускай себя по

отношению к людям повежливее ведёт. А орать все люди умеют, не она

одна». Хотя, наверное, Оля меня не поняла, ведь при общении с нами

обоими работница метрополитена была очень вежлива».

Получив деньги, я не переставала думать об уроке жизни:

человеческом перевоплощении. У меня всё стояла перед глазами эта

женщина до и после встречи с Ольгой. «Это ужасно! Это ужасно!» -

шептала я сама себе.

Я, конечно же, встретила детей, поцеловала их и привела все свои

планы действий на сегодняшний день в исполнение, но на душе было

тошно.

Я всё и всех всегда стараюсь понять в этой жизни. Давно узнала, что

жизнь закаляет людей, делает более стойкими в борьбе за выживание.

Но, не смотря на это, нельзя же терять человечность, порядочность,

чуткость. Надо быть чуть помягче, потеплее к людям, тогда и к вам

будут относится по-человечески. Надо любить людей. Хотя, я прекрасно

понимаю, что это – очень тяжело. Все стараются беречь своих родных,

свою семью, а на остальных – плевать. Так нельзя! Нельзя «поливать

грязью» ни в чём неповинного человека, только для того, чтобы самому

«выйти из воды сухим». И, выходя из этой воды, некоторые думают, что

выходят чистенькими, а, на самом деле, пачкают душу. Душу!.. Вот за

что обидно и страшно. Так что лучше жить по совести и прямо смотреть

людям в глаза, а не прятать взгляд, затаив в нем какую-нибудь

подлость. Ведь из подлости вытекает такая гадость, столько плохих

поступков и качеств, что даже не хочется думать об этом. Просто

хочется сказать: «Не пачкайтесь, люди».

Я прощаю вас женщина-контролёр. И вы уж меня простите за то, что

каким-то образом вывела вас из себя.

 

Спать с ребятами мы легли пораньше. Где-то в девять часов вечера.

Им в школу завтра. Мне на работу.

И вот снится мне сон.

Великая Отечественная война. Осень на улице. Я – санитарка в

полку. Идёт бой, поэтому приходится ползать по сырой и

холодной земле. Нужно спасать раненых бойцов. Вот, приблизилась к

одному: жив

слава богу! Из сумки бинт достала последний. Перебинтовала. Ранен в

живот. Кишки вроде бы не задеты. Нет, не дотащу. А надо. Видно по

бледному лицу и по лужице возле раненого: крови много потерял.

Половичок у меня был с собой всегда. Выручает очень в таких делах.

Кое-как перевалила раненого на него, передохнула минутку, и

поволокла. Голову подняла, «вжик», еле пригнутся успела. Пуля срубила

ветку на кусте, которой возле меня рос. Есть бог на свете! Тяну за край

половика. Сергей стонет. Я так-то не знала, как его звать-величать, так

он прошептал громко: «Слышь, сестрёнка, Серёга я». «Хорошо, хорошо,

- говорю, - Серёга. Скоро к своим прибудем. Там у нас доктор хороший.

Столько раненых поднял на ноги, не переживай, родненький, будешь

ещё на свадьбе у дочки плясать. Есть дочка-то?» «Две доченьки, -

шепчет запёкшимися губами, - Катерина и Танечка». «Это хорошо, -

говорю,- значит у обоих станцуешь». Улыбается через силу. А у меня

мысли: «Господи, дотянуть бы! Господи, помоги мне. Как же тяжело!»

«Пить… Пить…» - слышу я. «Нельзя, нельзя, милый, нельзя, хороший,

потерпи».

Метрах в пятнадцати от нас взорвалась граната. Смотрю по

направлению к взрыву, руками женщина взмахнула и упала. Место я

приметила. Сейчас, доволоку до места назначения Сергея, чуть-чуть уж

осталось, и – вперёд, к тому самому месту поползу.

Дым кругом. Пальба. Шум стал глуше. Артиллерия что ли отходит? Не

пойму. Ноги устали ползти, хоть бы передохнуть минутку. Руки,

вцепившиеся в край половика, немеют. «Нет. Дотащу…» - сквозь зубы

цежу себе, стискиваю их до скрипа, и тяну-тяну эту тяжесть. Все…

Из окопа ко мне тянутся руки солдат. Принимают раненого. Тянут и

меня.

- Нет, нет, - испуганно шарахаюсь от окопа, - мне туда нужно, там

женщина ранена, - и указываю в сторону взрыва.

- Не успеешь, - говорит один солдат, - отходим мы через пять минут,

- подмога не пришла, патроны закончились. Командир велел отступать

на правый фланг.

- Успею. Я быстренько, мухой, раз - и там.

Метров пятьдесят проползла. Смотрю – воронка небольшая, а

рядом та самая женщина – контролёр из метро. Думаю, ничего себе!

Вот это да! Живая. Бедро зацепило ей осколком.

- Как зовут, то тебя? – спрашиваю.

- Марина, - шепчет.

Вот, ёлки-палки, а бинтов-то нет больше. Оторвала кусок материи

от своего нижнего белья. Продезинфицировала рану, перевязала.

- Ползти сможешь сама? – спрашиваю.

- Смогу.

- Тогда – вперед. За мной. Голову высоко не поднимай.

- Я боюсь.

- Ползи, говорю! В своём уме? Немцы с минуту на минуту будут. Наши

отходят.

- Боюсь!!!

- Я что ли не боюсь?! – взрываюсь я. – Думаешь, мне не страшно?

Думаешь, мне жить не хочется? Ползи, пожалуйста, ну, не бросать же

тебя здесь.

Вдруг вся стрельба стихла. Хорошо стала слышна немецкая речь.

- Немцы! – испуганно залепетала Марина.

- Немцы, - повторила я.

 

К нам приближались двое фрицев с автоматами и собакой. Собака

неистово лаяла.

Мы нехотя поднялись. Марина ойкнула, но тоже поднялась. Я

посмотрела на неё и вздрогнула: та улыбалась этим фашистам, как

родным.

- Здравствуйте, уважаемые господа, - громко проговорила она

первой, не давая немцам рта раскрыть. – Я очень уважаю вашу

Германию, вашего фюрера, вообще всех вас уважаю.

- С ума сошла, что ли? – говорю ей резко.

Она на меня и не смотрит, только этим двум саблезубым улыбается. И

рана уже не беспокоит.

Те тоже улыбаются: «Гут-гут»,- говорят.

А моя раненая уже и служить им верой и правдой обещает, только

просит жизнь ей сохранить.

А я стою, как дура, и поверить не могу своим ушам. Потом переводчик

подошёл. Немцы поняли, что раненая хочет служить великой Германии.

Мне было предложено тоже самое, но я отказалась. Тогда на меня

навели автомат. А к Марине подбежал их фельдшер, она стала ему

жаловаться на то, что она перебинтована даже не бинтами, а

нательными тряпками. Всё показывала на меня пальцем и что-то

говорила немцам.

Вдруг, трах-бабах-тарарах! Один взрыв! Второй – третий. Немцы

побежали. Мы с Маринкой на землю упали.

В общем, отбили нас наши. Маринка уже и советским воинам рада

стала. Подбегающим солдатам сообщила о том, что ранена, что

очень ждала помощи. Сообщила о том, что нас чуть не убили подлые

фашисты. Говорила

о том, как страшно-то ей было, бедненькой, чуть ли не под дулом

автомата стоять у извергов проклятых. «Какие они всё-таки не

хорошие, вурдалаки, уроды». Сказала, что они служить ей

предлагали, но она, как истинный патриот своей Родины, конечно же

отказалась. Сказала, что и мне предлагали, но она, к сожалению, не

слышала, что я ответила: согласилась или отказалась.

Я чуть не убила её. Шагнула в Маринкину сторону резко, но та,

шарахнувшись от меня, всё говорила и говорила. Мне даже рта

раскрыть

не давала. Командир велел мне отвести её в санчасть, но я отказалась.

- Пускай сама катится туда. Она – ходячая. Наверное, ещё и

прыгающая, - съязвила.

- Это как так? – не понял командир.

- А, так. Прыг-скок, туда-сюда.

 

На этом мой сон прервался. А жаль… Не досмотрела я, чем же дело-

то с моей знакомой контролёршей закончилось. Но, предположения,

кое-какие есть. Наверное, доживёт до счастливой старости. Всю жизнь

будет лавировать между людьми. Всю жизнь будет пачкать свою душу.

Не мне её осуждать. Мне бы о своей душе подумать.