Белочка вот-вот должна родить. Тысяча и одна мысль приходят ко мне в голову. Что делать? Как быть? Я прекрасно понимаю, что ее нынешний приплод раздать я, к сожалению, не смогу. Бросить в мешке с камнями на дно Камышинки? Утопить в ведре или похоронить живыми? Оставить жить? А что потом?

 

Что мне делать? Как мне быть? Решаюсь утопить. Ведро подготовлено, чисто вымыто. Главное, сразу погрузить их в воду и накрыть крышкой, чтобы не видеть, как они тонут. В руках ножницы, чтобы обрезать пуповины до того, как Бела перекусит их и даст возможность им вдохнуть воздуха. Бросаю в ведро маленькую неначавшуюся жизнь. А она борется. Барахтает лапками, пытается всплыть. А я иду за следующей. Обрезаю пуповину, так, чтобы Белочка не могла слизать плаценту и дать возможность ей вдохнуть. Погружаю в ведро, накрываю крышкой.

 

Больно. Очень больно. Как трудно прерывать жизнь, которая еще не успела начаться. Я погружаю нового котенка в ведро, а предыдущий трепыхается, пытается всплыть, чтобы вдохнуть воздуха. Но даже если бы он и всплыл, то через плаценту у него бы это не получилось.

 

Два полосатых, один черненький, другой беленький, беленький с шапочкой на голове виде сердечка.

 

Мне людей не так жалко, как их, не успевших открыть глаза и увидеть свет.

 

Ночь прошла. К счастью, Бела больше никого не родила. А в ведре... На дне... Пять маленьких трупиков. Они даже еще не успели увидеть белый свет. Сливаю воду. Между крышкой и ведром я вижу маленькие лапки. Убитые мной новые жизни.

 

Меленькая неглубокая ямка. Как много ямок в этом месте. Когда-то я закопал здесь Раду, Нику. А теперь закапываю котят.

 

Во всех религиях надо чтить души умерших. Вот и я их почтил. Вернувшись домой, перед святой Троицей я зажег лампадку во успокоение душ еще не начавших жить котят.

 

От книжной полки, висящей на стене, паутинками расходятся тени. Легкий сквозняк, колышущий пламя лампадки, заставляет их двигаться. И изображение святой Троицы начинает колыхаться под зыбким колеблющимся пламенем.

 

Лежу на диване, мысли путаются. Гляжу на колышущееся пламя перед ликом святой Троицы. Почему-то он меня завораживает, приковывает к себе. Шум вентиляторов компьютера в моих ушах уже звучит как церковное песнопение. Икона как бы преображается. То я вижу на ней старуху со страшным лицом, накрытую платком. Ту, которую видел когда-то в своих кошмарах. То монаха в черном одеянии. То святого старца. Наверное, я уснул. Пытаюсь ущипнуть себя за ногу и чувствую острую боль. Я стою перед иконой. Пламя лампадки. Но я ведь прекрасно помню, что уже лежал в кровати. Оглядываюсь назад. Так же, как я и расстелил простыня лежит на диване. Примятая подушка, а я стою перед иконой. Еще раз, чтобы удостовериться, щипаю себя за ногу. Больно. Закрываю глаза, открываю: оказывается, я лежу на диване. Паутина теней на стенах так же колеблется. И лампадка перед иконой. Не могу ничего понять. Где сон, где реальность? Лежу и про себя мысленно говорю: «Господи, если Ты есть, подай знак!» Словно в ответ снова слышу церковное хоровое пение, сливающееся со звуком вентиляторов компьютера. И меняющиеся лики на иконе святой Троицы, освещенные лампадкой.

 

- Боже, это твой знак? – вопрошаю я. И на иконе все преображается: вместо святой Троицы я вижу лик человека с острой бородкой, жиденькими усами и очень грустными глазами.

 

- Христос, прости меня! – вырывается из моих уст. Не знаю, что произошло, но я оказываюсь по колено в воде посреди бескрайнего моря. Вода ощутима, чувствуется ее влага. И пробуя ее на вкус, я понимаю, что она пресная, ее можно пить. Она чистая и прозрачная. А я по сравнению с ней кажусь таким грязным, и мне хочется смыть с себя все, очиститься. И снова мысль: «Я сплю». Щипаю себя и чувствую боль.

 

Я лежу на диване в зале, это другая комната, не там, где я ложился. Весь покрытый каплями, как будто я только что вынырнул из воды. Пот? Ничего не понимаю. Закрываю глаза. Открываю. Я снова стою перед лампадкой, перед иконой святой Троицы. Произношу фразу, которая вспыхнула в моей голове: «Господи, прости меня!» Мою грудь, ноги, руки пронзила острая боль. Сердце бешено заколотилось. Я снова открыл глаза. На улице брезжил рассвет. На мне лежали Тигра, Бела, Крош, Чернышка. Они мурчали, сучили лапами, впуская когти в мое тело. Было больно и приятно. Мурчат и говорят: «Мы тебя простили, и Бог тебя простил». Но мне все равно грустно.