Вторая командировка в Чечню. Вторые 45 суток. Как нам всем это

надоело! Эта бессмысленная и тупая война…

Фактически состав наш был тот же самый, и поэтому все мы помнили

встречу Нового года на подходе к городу Грозному.

Сводные отряды новосибирского и красноярского ОМОНа стояли

рядышком. Всего 200 метров разделяли нас. Мы периодически ходили

друг к другу в гости, по ночам отстреливались. Выстрелы были слышны

почти каждую ночь.

 

Весна выдалась пасмурная, дождливая. Почти всё время приходилось

пробираться в грязи по колено.

 

Уже десятые сутки нашей командировки. Мы делали зачистку в районе

консервного завода. Днём нас мирно приветствовали, а по ночам

регулярно обстреливали: то били снайпера, то беспорядочный огонь из

гранатомётов и автоматов.

Когда-то я жил в Красноярске и поэтому довольно легко с ними сошёлся.

Были разговоры об общих знакомых местах, о купании на протоке,

потому что на Енисее даже летом искупаться было слишком холодно. В

общем, среди красноярцев у меня появилось очень много друзей.

 

Ещё на нашем блокпосту появился пёс-подранок с перебитой лапой. Мы

ему дали кличку Шашлык. Если мы готовили еду, то он прибегал,

показывал свою больную лапу и так жалостно смотрел в глаза, что

удержаться никто не мог и ему обязательно давали самый лакомый

кусочек. Он то ночевал на нашей территории, то переходил к

красноярцам. В общем, это был наш общий пес.

 

У нас в отряде было несколько кинологов, которые занялись его

обучением: научили его приносить консервную банку, из которой мы

его кормили. Представляете себе картину, когда дежурный по кухне

начинает звать всех на обед, а Шашлык бежит с этой консервной

банкой из-под селёдки, кладет её у ног повара? Он всегда был первый.

Хотя передняя лапа его почти зажила, если он хотел что-нибудь

выпросить, он поднимал её вверх, жалобно поскуливал.

 

Заканчивался 15-й день нашей командировки. Оставалось пережить

ночь и ровно 30 дней до возвращения домой. В ту ночь я находился на

блокпосту примерно в километре от нашего лагеря. Нас было четверо.

Два новосибирца и два красноярца. В это же дежурство попал и

Серёга из Красноярска, с которым мы очень сдружились.

 

В два часа ночи начался массированный обстрел наших палаток. Мы

видели это с блокпоста, но покинуть его не могли. Нас тоже

обстреливали, но не так сильно, как палаточный городок.

 

По рации было слышно, как командиры вызывают огневую поддержку

авиации. Пытались связаться с Рохлиным. Он в то время руководил

группировкой федералов, которые были недалеко от нас. Мы слышали,

что на поддержку нам отправят людей, что авиация должна скоро

прилететь.

 

Два часа велась беспрерывная стрельба. Атака шла за атакой. Это явно

было спланированное нападение.

Около 4 часов утра мы услышали шум вертолётов. Несколько раз над

нами пролетели истребители. Нам казалось, ещё немного – и весь этот

кошмар закончится.

 

И в это время подлетевшие вертолёты дали полный залп – по нашим

позициям. Несколько реактивных снарядов попали в палатку с

боеприпасами, которая находилась на территории красноярского

ОМОНа. Огневая мощь наших вертушек, подорвавшиеся боеприпасы

превратили палаточные городки в пустое выжженное место.

 

Мы кричали по рации, пытаясь докричаться до наших вертушек и

навести огонь на тех, кто напал на нас. Но связи не было. Заход за

заходом нас продолжала бомбить наша же авиация.

Несколько снарядов разорвались рядом с нашим блокпостом. На какое-

то время меня контузило, я потерял сознание.

 

Я очнулся от того, что Серега поливал мое лицо водой из своей фляжки.

Увидев, что я очнулся, он сказал: «Ну что, жив, курилка? Что болит? Где

болит?» Я пошевелил руками, ногами, вроде бы всё цело, и попытался

сесть, но голова закружилась. Уже был серый пасмурный рассвет. Я

спросил у него, как там наши, откликаются, нет? Серёга сказал, что

Вадим с Мишкой ходили туда и нашли только одного раненого.

Остальные или убиты, или отошли. Раненый – это был Максим с нашего

отряда.

«Серёга, что у нас с боеприпасами? - спросил я. - Пока затишье,

соберите всё, что можно найти, всё оружие, все боеприпасы. Я сейчас

немного очухаюсь и помогу вам».

 

В это время я почувствовал, как в щёку ткнулось что-то мокрое.

Повернувшись, я увидел, что это Шашлык. Поняв, что я узнал его, он

стал вылизывать мне лицо.

 

К сожалению, помочь ребятам я так и не сумел. Только-только они

вернулись второй раз, собрав с позиций всё, что можно было найти из

оружия и боеприпасов, как наш блокпост начали обстреливать со

стороны леса.

Стреляли не только из стрелкового оружия, но и из гранатомётов.

Трудно себе представить, откуда у боевиков столько боеприпасов.

Обстрел не прекращался несколько часов. И казалось, что бетонные

плиты, за которыми мы прятались, вот-вот рассыплются в прах. Но плиты

выстояли. И с ними выжили и мы.

 

Максиму становилось всё хуже и хуже. У него было тяжёлое ранение, и

мы никак не могли остановить кровь. К сожалению, ни у кого из нас не

оказалось аптечки. К 12 часам дня Максим умер. Слава Богу, что он не

приходил в сознание. Смерть его была довольно лёгкой. Он словно

уснул.

 

Периодически мы пытались отстреливаться. Но как только кто-то из нас

появлялся и делал первые выстрелы, боевики сразу направляли в эту

точку массированный огонь. А они были всё ближе и ближе. Четверо

нас против неизвестного количества врагов. Два цинка с патронами,

которые быстро убывали. И несколько подсумков с магазинами, что

ребята собрали у убитых в палаточных городках. Эти подсумки мы

решили использовать уже тогда, когда ничего не останется. Жаль, не

нашли гранат.

 

16 часов. Обещанной помощи нет. Рация молчит. Цинки уже почти

пустые.

 

17 часов. Цинки полностью пусты. Остается три подсумка. 12

снаряжённых магазинов на четверых. По рации откликнулся

подполковник, позывной «Роща»: «Ребята, мы заблокированы, до вас

дойти не можем. На нас идёт мощная атака. Держитесь, постараемся

пробиться».

 

У нас все идет как на замкнутой по кругу киноленте. Высунул автомат,

не высовывая головы, сделал выстрелы, и тут же ответный обстрел.

Мелкие осколки, больно бьющие по лицу. И так раз за разом. А

патронов становится всё меньше и меньше.

 

Стемнело. У меня остался один магазин. За других ничего сказать не

могу. Время тоже не могу сказать. Уже темно, ничего не вижу. А от

стрельбы уши заложило так, что не слышу человека, который сидит

рядом. Хотя Серёга мне что-то пытался сказать.

Вдруг яркая вспышка. И свет померк. Много-много точек...

 

 

 

Какой дикий шум!

 

Такое ощущение, что голова разрывается на части…

Бьет, бьет, бьет…

 

Постепенно этот шум переходит в какие-то отдельные звуки. Вроде

похоже на человеческую речь, но в то же время совершенно

непонятно…

 

Тело болит так, как будто я не двигался много-много часов. Когда руку

отлежишь, ее начинает колоть иголочками. Вот так же кололо все

тело…

Звуки, которые разрывали голову, становились все более внятными. Но

от каждого звука голова как будто раскалывалась на мелкие кусочки…

Не вынеся этой муки, я застонал. Резкая боль в спине.

Я услышал речь с кавказским акцентом:

- Ээ рюский, а ты живой? Вставай, свинья!

Пошевелиться у меня почти не было сил. Боль от каждого звука

разбивала мою голову на тысячу хрустальных осколков, которые

пронзали тело насквозь. Я попытался открыть глаза, но яркий

солнечный свет слепил меня.

И снова я почувствовал удар в спину, который отозвался во всем теле

горячей волной сильной боли.

С огромным трудом мне удалось открыть глаза. Надо мной стояли два

боевика. Один из них держал автомат, направив его в мою сторону. А у

второго в руках был окровавленный нож. Глядя на меня и явно стараясь,

чтобы я его услышал и понял, он сказал:

- Ну что, этому тоже будем голову резать?

Тот, который был с автоматом, покачал головой:

- Пусть сначала пасмотрит на сваих друзей. А потом ми с ним паговорим.

Сознание медленно возвращалось ко мне…

В это время они стали меня поднимать. И в моих глазах – словно

мелькающие кадры кино.

Я видел распростертое тело Сергея, с почти отрезанной головой и еще

шевелящимися руками, которые пытались дотянуться до разрезанной

шеи.

В глазах красная пелена.

На земле багровые пятна.

Полуотрезанная голова.

И тянущиеся к непоправимой ране руки.

Я не герой. Да и чувствовал я себя очень плохо.

Страх. Жуткий страх.

Это не тот страх, который испытываешь в детстве, заходя в темную

комнату.

Это не тот страх, который переживаешь, смотря фильмы ужасов.

Это тот страх, когда чувствуешь, как что-то ужасное и непоправимое

происходит в действительности.

- Что рюский? Видишь барана? И ты такой же будешь. Зачем ви пришли

на нашу землю? Что вам здесь нада?

Мне хотелось что-то ответить, но горло пересохло, и из него вырвался

только сдавленный хрип.

- Ничего, ты еще немношка паживешь.

И они потащили меня к машине, которая стояла у шлагбаума блокпоста.

В машине были Вадим и Миша.

Машина такая, армейский уазик, 452-й. «Таблетка», мы так его

называли. Медицинский уазик. Туда нас и посадили.

С нами сел один из боевиков, который держал наготове автомат.

Взревел мотор. Машина тронулась и, подпрыгивая на кочках, которые

доставляли мне жуткую головную боль, поехала в неизвестном мне

направлении.

Ехали недолго.

Это был хорошо ухоженный дом. Двухэтажный, кирпичный, на окраине

Грозного, который почему-то не зацепила война.

Нас выволокли из уазика и затолкали в сарай рядом с домом. Видимо,

раньше в этом сарае держали баранов – весь пол был в навозе и

жуткая невыносимая вонь.

В углу лежал какой-то человек. Когда-то я видел фотографии узников

концлагерей, худых, изможденных, и он мне здорово напоминал те

фотографии.

Дверь за нами закрылась. Через маленькое окошко и небольшую дыру в

потолке, видимо, люк на сеновал, проникали слабые лучи света.

Снаружи лаяли собаки. Слышались какие-то крики.

Мы подошли к лежащему человеку и сели с ним рядом. Глаза уже

начали привыкать к сумраку. Я увидел на нем солдатскую форму.

Это был просто солдат, связист, но он не отвечал на наши вопросы.

Глаза его были безумными. Он не пытался шевелиться. Не смотрел на

нас. А просто вращал головой в разные стороны и что-то мычал. Я

подумал, что он в шоке. Дал ему несколько пощечин. Он зарыдал. И в

приоткрывшемся рту я увидел, что у него нет языка. Он схватил меня за

руки. Мычал что-то, пытаясь объяснить. Но я совершенно его не

понимал.

За спиной скрипнула дверь. В сарай вошли трое человек. Один –

европеец, в костюмчике, с холеным лощеным лицом. За ним негр,

одетый в камуфляжную форму, обвешанный оружием с ног до головы и

держащий на плече кинокамеру. И чеченец с автоматом, тот, который

нашел меня.

Лощеный европеец на ломаном русском языке представился:

- Джон Рэй, журналист ВВС, если сейчас вы мне расскажете о том, что

добровольно перешли на службу Народной армии независимой

республики Ичкерия, вас покормят и вы будете пользоваться всеми

благами демократической цивилизации.

- А если нет? - спросил Вадим.

- У вас будет время немного подумать, – ответил лощеный. - Хотя я вам

дам подумать некоторое время прямо сейчас. Ну а чтобы вам хорошо

думалось, вон видите маленькое окошко? Можете постоять у него и

посмотреть на тех, кто неправильно думал.

Весь этот разговор негр снимал на кинокамеру. После этого они

развернулись и ушли. Последним выходил чеченец.

- Эй, рюский, - он указал на меня пальцем. - Иди сюда.

Я поднялся и, шатаясь, подошел к нему. Он посмотрел мне в глаза и тихо

сказал:

- До ночи.

После этого он ударил меня в живот. От резкой боли я отшатнулся и

упал.

Дверь закрылась.

На улице раздался какой-то шум. Слышались голоса, русские голоса:

- Не надо! Что вы с нами делаете?

Я подошел к окошку, которое выходило внутрь двора. Посередине

двора стояли двое русских солдат. Молодые пацаны, лет по 18, только-

только призванные, срочники. А вокруг них гогочущие чеченцы. Их круг

словно специально размыкался в сторону нашего окна, чтобы мы могли

видеть то, что там происходит.

Постоянно слышалось слово «Джохар». Из круга чеченцев вышел

молодой парень. Бородатый боевик в камуфляжной форме, глядя на

сарай и окно, из которого мы наблюдали, сказал Джохару:

- Покажи этим русским, – и он указал рукой в сторону нас, – и нам, -

второй рукой он обвел всех собравшихся, - что ты настоящий воин. Вот

видишь – перед тобой два неверных. Зарежь их как свиней, как

баранов, как ослов.

Говоря это, он смотрел в нашу сторону. Он знал, что мы смотрим и

видим.

Джохар подошел к одному и, схватив его за волосы, нанес ему удар в

шею, а потом пилящим движением отрезал голову почти до самого

позвоночника. Солдат упал. Видно было, как он бьется в конвульсиях.

А второй, вырвавшись из рук палачей, попытался убежать. Один из

боевиков вскинул автомат, чтобы пристрелить его, но Джохар,

погнавшийся следом, крикнул им что-то на чеченском, и боевик опустил

автомат.

Джохар настиг убегающего уже у самых открытых ворот, ударом в

спину он повалил пленного. И когда тот упал, сел ему на спину, вонзил

нож в его шею. Несколькими пилящими движениями, он отделил голову

от тела, поднял ее вверх за волосы и с восторгом прокричал:

- Теперь я воин джихада!

Бессилие, злоба от ожидания участи, которая была нам уготована.

Сквозь слезы я увидел, как негр с кинокамерой, стоя на пороге дома,

снимал все происходящее.

Тела так и остались лежать на земле. А все остальные разошлись: кто в

дом, кто сел в машину и уехал.

А мы стояли и смотрели в окно на тела наших ребят, к которым подошли

одичавшие собаки и начали рвать их на части. Страшное зрелище. Еще

недавно живые люди, которых ждали девушки, а может, и не ждали,

которые только готовились вступить в жизнь. Молодые пацаны,

призванные в армию и направленные нашим правительством в

мясорубку, становились просто пищей для собак.

Уже вечерело. В доме открылась дверь, в свете дверного проема

показались три человека. Они направились к нашему сараю. Скрипнул

замок, дверь распахнулась, и нас ослепило ярким светом фонаря,

находящегося на видеокамере.

- Ну что? Вы готовы? – спросил журналист ВВС.

Я сделал два шага ему навстречу. И чеченец, который сопровождал их,

навел на меня автомат. Я остановился.

- Готовы. Только к чему? - сказал я.

- Как к чему? Сейчас вы дадите нам интервью, и вам гарантирована

нормальная жизнь, – ответил лощеный.

- А резать головы тоже позволите? – спросил я.

- Ну, вы не утрируйте. Они же освобождают свою страну, и они

ненавидят оккупантов.

- А подумать у нас время есть или вы нам сразу головы отрежете?

- Ну, извините, мы снимаем правдивый репортаж об освободительной

борьбе воинов Ичкерии, и пусть они сами решают, что с вами делать.

Вы пришли на их землю, а не они на вашу. Здесь они решают, что

делать с захватчиками.

- А подумать можно?

- У вас время до утра. Утром я за вашу жизнь и безопасность не

ручаюсь.

Из угла донесся хриплый голос Миши:

- Мы подумаем. Можно?

Голос его слабый был и, скорее, вопрос предназначался мне, потому что

я стоял напротив иностранца.

- До утра - это до скольки?

- До девяти, - сказал чеченец, стоящий за спиной у иностранца.

- С меня часы сняли, время узнать не смогу. Вы же все забрали.

- На мои, - сказал чеченец и протянул часы «Ролекс». По всей

видимости, дорогие, в очень дорогой оправе и с массивным браслетом.

- А не жалко? – спросил я.

- Завтра я их сниму с твоего трупа, и они снова станут моими.

 

После этого они развернулись и ушли. Наступила ночь. Много-много

точек…

 

 

 

Солнце зашло. И в сарайчике, где мы сидели, наступила почти полная

темнота.

 

Мы не могли ни говорить, ни вообще - ничего.

 

Каждый из нас погрузился в собственные мысли и по-своему переживал

произошедшие с ним события.

Я не знаю, что было в головах у Вадима и Миши. Но лично в моей был

полный сумбур и – леденящий страх. Прижавшись спиной к стене, я

сидел на корточках и думал о том, что нас ждет завтра. Каждая мысль

отзывалась жутким страхом и пониманием полной безнадежности

нашего положения.

 

Из дома, в котором находились боевики, время от времени слышались

голоса. А еще американец несколько раз выходил на крыльцо покурить.

Потом все стало затихать. На улице слышалась возня и поскуливание

одичавших собак, которые, наевшись, начали драться между собой.

 

Где-то вдали прозвучало несколько взрывов и послышалась

перестрелка. Но очень далеко, и звуки были слабые.

Встав на дрожащие и непослушные, как будто ватные ноги, я подошел

к окошку. Осмотрел дом, в одном из окон горел свет, ограду, запертые

ворота. Ограда была высокая. Если бы даже нам удалось вырваться из

сарая, то перебраться через нее было бы слишком трудно.

 

При слабом свете во дворе не было видно тел, да и собаки пропали.

Возможно, боевики вынесли трупы за ворота.

Из темноты сарая меня окликнул Миша. Я подошел к нему.

 

- Не убежим, - хрипло сказал он, его всего трясло. – По верху забора

идет колючая проволока. Да и собаки на той стороне набросятся на

нас. Они уже попробовали человечины. Нас поэтому и не связали.

Знают, деваться некуда. Да и дверь сарая сломать не так просто.

Зашумим – крышка. Хотя в любом случае утром нас ничего хорошего не

ждет. А так хочется жить.

 

В это время хлопнула дверь дома. Я думал, что это снова американец

вышел покурить. Но кто-то направлялся к нашему сараю.

Шум открывающегося засова. Скрип двери. И на пороге появился

человек. Фонарик в его руке ослепил меня.

 

- Ню што, сидите?

 

И он по очереди обвел нас фонариком.

 

- Эй, солдат, - сказал он, осветив связиста. – Иди сюда. А из вас если кто

дернется, - и он осветил автомат в своей руке, – пристрелю как собаку.

 

Немой солдат поднялся и шатающейся походкой пошел к выходу.

Чеченец отступил на несколько шагов, пропуская его, и как только тот

вышел из сарая, дал ему команду как собаке:

 

- Лежать!

 

Солдат упал на землю у двери.

 

- Сидеть!

 

Он сел на корточки.

 

Можно было бы рвануть и отнять у боевика автомат, но путь нам

преградил бы этот несчастный солдат. А чеченец, именно зная это,

продолжал командовать:

 

- Сидеть! Лежать! Встать!

 

И связист безропотно подчинялся.

 

- Скоро вы все будете у меня как собаки выполнять команды, - сказал

он, обращаясь к нам, а связисту приказал: На место!

 

Тот бегом вернулся в сарай.

 

Боевик снова стоял на пороге и слепил нас фонариком.

 

- А теперь будем учить тебя, - и он навел фонарик на Мишу. – Выходи.

 

Миша встал и пошел к выходу. Заведя руку за спину, он сделал какой-то

жест. Но я не понял. Было темно, и я не увидел, что он нам показал. Так

же на выходе, наведя на него автомат, чеченец приказал ему лежать.

 

- А теперь сидеть.

 

Миша сел на корточки, как до этого делал связист. Я увидел, что ноги

его напружинились - и он прыгнул на чеченца, сбивая того с ног.

Мы с Вадимом рванули на помощь Мише. Но тут раздалась короткая

очередь. Чеченец, придавленный телом Миши, лежал на земле, наведя

на нас автомат. В это время из дома еще выскочили вооруженные

боевики.

 

Убивать нас не стали, но ударами и пинками снова загнали в сарай и

закрыли за нами дверь. Во дворе они что-то галдели на своем,

постоянно в чем-то упрекая боевика, который оказался Джохаром. Я

понял, то, что произошло, была его инициатива.

 

Все снова вошли в дом. Наступила тишина. А во дворе лежало тело

Миши. Его глаза еще блестели в свете взошедшей луны.

Из темноты сарая я услышал голос Вадима, который до этого все время

молчал: «Я сделаю все, что скажут… Я сделаю все, что скажут…

Я сделаю все, что скажут…» Он повторял это словно молитву.

 

- Вадим, что бы мы ни сделали, нас все равно убьют.

 

- Но ведь этот живой!

 

- Он не живой. Его душу они уже убили. Дай Бог нам смелости умереть

как Миша. Чтобы нам не отрезали головы.

 

Вадим зарыдал и, повернувшись ко мне, улыбаясь как-то странно,

сказал: «С днем рождения тебя!» - и снова зарыдал.

Да и на чем я держался, не знаю, откуда силы. Участь-то для нас

уготована все равно одна.

Пять часов утра. Скоро наступит последний рассвет нашей жизни. День

моего рождения совпадет с днем моей смерти.

 

Вадим все еще рыдает в углу сарая. Связист спит у стены, свернувшись

калачиком.

 

А я стою у окна и просто вспоминаю свою жизнь. Все, что успел сделать

и чего не успел. Бессмысленную жестокость и гнусность этой войны,

которая несет только горе и тем, кто якобы отстаивает свою свободу, и

тем, кто якобы восстанавливает конституционный порядок. Ведь когда-

то в срочку я служил и в батальоне у нас были чеченцы. И мы все

выполняли одну задачу. И были одним народом – СССР. А сейчас

разведенные в разные стороны кровью войны, мы убиваем друг друга

как злейшие враги. Будь прокляты те, кто развязал эту бойню. Те, кто

толкнул на смерть молодых простых солдат-срочников. Тех, кто

оплачивал эту войну и зарабатывал на ней миллионы долларов.

 

Скоро рассвет. И много-много точек…

 

 

 

Уже почти рассвело. Вот-вот появится солнце. Наступит наш последний

день. Я так и стоял у окна, желая встретить этот последний рассвет.

 

Дверь дома открылась, из нее вышел вооруженный чеченец. Этот был

тот чеченец, который дал мне часы. Под густой бородой трудно

определить возраст, но мне показалось, что ему не больше 30 лет. Он

сразу направился к нашему сараю.

Я отскочил от окна и сел у стены.

 

Дверь открылась. Наведя на меня автомат, он приказал: «Выходи».

 

Медленно поднявшись, я пошел к выходу. Позади услышал всхлип

Вадима. А связист, похоже, так и не проснулся.

Пропустив меня вперед и не сводя с меня дула автомата, боевик

захлопнул дверь сарая и закрыл ее на засов.

 

- Иди, - и он ткнул стволом автомата в сторону калитки.

 

Я подошел к калитке. Он сказал:

- Открой засов и выходи. Только без глупостей.

 

Я отодвинул засов, отворил калитку и вышел на улицу.

Не опуская автомат, чеченец шел за мной.

 

- Иди налево и вдоль забора, - приказал он.

 

Мне ничего не оставалось делать, как подчиниться его приказанию.

Можно, конечно, было сделать рывок и попытаться убежать, но шансов

было очень мало.

Я очень хотел жить, и каждая секунда жизни была на вес золота. От

пули ведь не убежишь.

- Иди, иди, - он больно ткнул стволом автомата мне в спину.

 

Так мы прошли несколько домов.

- Стой, - сказал он.

 

Он остановил меня возле пролома в заборе, за которым были развалины

почти полностью сгоревшего дома.

 

- Видишь, рюский? Вот это был мой дом. Здесь жила моя семья. А теперь

здесь пустое место. Я заплатил за твою жизнь, для того чтобы привести

тебя сюда и убить как последнего шакала.

 

Ноги мои задрожали, и я понял, что сейчас произойдет неизбежное. Он

увидел это, потому что я уже не мог скрывать страха и стоять на ногах,

тогда он сказал:

 

- Садись, мы с тобой еще поговорим.

 

Сам он сел напротив, направив на меня автомат.

 

- Это не вы воюете с нами. Это ваше правительство воюет с вами. Они

вас толкают на убийство и зарабатывают на вашей смерти.

 

- А зачем ты мне все это говоришь? Глотку резать я тебе не дам. Ты

здесь один. Значит, ты меня пристрелишь, и я умру как солдат.

 

- Э, дарагой, ты не прыгай.

 

- С чего это я вдруг дорогой?

 

- Дорого за тебя заплатил. Посиди спокойно. Ты же с Новосибирска?

 

- Да.

 

- Помнишь парк возле телецентра?

 

- Я там рядом жил.

 

- А еще что-нибудь помнишь?

 

- Не знаю, но, может быть, это за тебя вступились тогда?

 

- А я тебя узнал. Когда меня бритые били, это вы со своим другом

заступились. Вам тогда тоже здорово досталось, но и меня спасли. Хочу

вернуть долг. Тебе не отрежут голову.

 

Он приподнял автомат и направил его на меня. Я закрыл глаза, ожидая

выстрела…

- Но стрелять я в тебя не буду.

 

Я открыл глаза, автомат лежал у него на коленях, но был направлен в

мою сторону.

- Скажи мне только: «Я хочу жить».

 

В моей голове промелькнула тысяча и одна мысль, да и узнать в нем

того молодого парня-кавказца, за которого мы вступились с Генкой

Жуковым, было практически невозможно. Передо мной сидел человек,

который убивал и уже привык убивать. И он явно упивался своей силой

и властью надо мной. По крайней мере, мне так показалось. С трудом я

выдавил из себя:

- Я хочу жить…

 

Он встал, закинул автомат за плечо и пошел к пролому в стене. У самого

пролома он обернулся и сказал:

- Дойдешь – будешь жить. Не дойдешь – значит, ты заплатил за мою

семью. Я свой долг тебе вернул.

 

И больше уже не оборачиваясь, быстрым шагом он пошел прочь.

 

Какое-то время я сидел в оцепенении. Меня всего трясло, а в голове был

полный сумбур. Как идти? Куда идти? В каком направлении? Ведь я

даже не знал, где нахожусь. Единственное, что я осознавал, что надо

уйти как можно дальше от этого проклятого дома, где меня ждала

неминуемая смерть.

 

Сначала медленно, постепенно приходя в себя, я стал красться по

задворкам домов, стараясь добраться до рощицы, которая тянулась

вдоль дороги. Слава Богу, мне это удалось.

 

Солнце уже встало над горизонтом, осветив разрушенный большей

частью поселок. Скрываясь за деревьями, я пошел вдоль дороги в ту

сторону, где, как мне казалось, находился город. Еще одним

ориентиром для меня были звуки канонады, раздававшейся с той

стороны. Раз идет перестрелка, то одна из сторон наша.

 

По дороге пронеслось несколько машин, в которых сидели боевики.

Услышав рев моторов, я заблаговременно упал на землю и не двигался

до тех пор, пока их шум не затих вдали.

 

Так я шел несколько часов. Солнце стояло уже высоко. Шума выстрелов

не было слышно. Лес был тихий и мирный, напоминая те старые добрые

времена, когда мы с отцом ходили за грибами. Весной в Сибири, когда

сходил снег, в лесах появлялись первые весенние грибы – сморчки. Мы с

отцом ездили их собирать. В ложбинах еще сугробы, а на склонах,

которые пригревает солнце и где снег уже растаял, появлялись эти

первые весенние грибы. Я даже на какое-то время как бы провалился в

прошлое. Нахлынувшие мирные воспоминания на краткий миг вытеснили

ужасы войны.

 

Вдруг позади я услышал свирепый рык. Обернувшись, увидел

здоровенного пса, который был готов вот-вот наброситься на меня. Я

замер. Ну вот – уйти от одной смерти, чтобы принять другую и быть

загрызенным дикой собакой. Я стал медленно отступать, а пес, весь

ощетинившись, приготовился к прыжку.

 

В это время промелькнула какая-то тень и с рычанием бросилась на

этого пса. Клочки шерсти летели во все стороны. Две собаки бились не

на жизнь, а насмерть. Я схватил обломанную толстую ветку,

оказавшуюся под ногами, и со всей силы ударил по голове здоровенного

пса, который уже повалил на землю моего спасителя. Еще несколькими

ударами я добил его. А на меня, опершись лапами и виляя хвостом,

вылизывая мое лицо и руки, кинулся Шашлык.

 

Встреча с ним была как встреча с самым лучшим другом. Дальше мы так

и пошли вдвоем. Он бежал впереди, время от времени останавливаясь и

оглядываясь. И я знал, что пока он рядом со мной, я буду предупрежден

о любой опасности.

Так мы и шли. Шашлык, а следом за ним я. Лес стал редеть, и впереди

показалось открытое пространство. На перекрестке дорог был виден

блокпост, над которым развевался российский флаг. Трудно сказать, что

чувствовал Шашлык. Он подбегал ко мне, лаял на меня, снова убегал

вперед, возможно тоже почувствовав, что там – свои.

 

С блокпоста раздалось несколько предупредительных выстрелов. Я

понял, что нас заметили. Я поднял руки и пошел к блокпосту. Шашлык

бежал впереди меня. Оттуда что-то закричали. Я остановился, а

Шашлык продолжал бежать. Тут раздался взрыв. Я упал, закрыв голову

руками. Перед моими глазами летели клочья земли с остатками того, что

две секунды назад было Шашлыком.

 

Во мне как будто оборвалась какая-то ниточка, которая держала до сих

пор.

Три дня без сна, без еды, на грани нервного срыва сделали свое дело. Я

смутно помню, как надо мной склонились наши ребята, подняли и

понесли, а я видел над собой только небо и облака. Без эмоций,

полностью равнодушный ко всему.

Потом трясся в машине. Перелет на самолете. Месяц в окружном

военном госпитале. Возвращение домой. Где по телевизору, в газетах,

по радио толпы тупых, безмозглых журналистов вопили о

несправедливой войне, о зверствах русских солдат в Чечне. Ковалевы и

Новодворские, так называемые правозащитники, брызгали слюной,

исходили на пену, поливая наших ребят грязью.

 

Прошло 15 лет. Многое изменилось. Но я никогда не забуду, как нас

предало и продало государство, под управлением Ельцина,

Березовского, Гайдара, Чубайса иже с ними.