В небольшом, недавно отремонтированном помещении толпился народ. Посетители собирались в группки, что-то встревожено обсуждали, тянули шеи к стенду с образцами заявлений. Кто-то писал заявления, кто-то держал уже готовое, вложенное в паспорт. Тут и там, около стены, в углах, а то и прямо в середине зала, на полу стояли пакеты, сумки, рюкзаки, набитые продуктами. Сумки, как и люди, ожидали своей очереди к трем маленьким оконцам с деревянными подоконниками. Когда подходила очередь и проситель оказывался у вожделенного окна, он наваливался на подоконник локтями и грудью, всем телом, норовил просунуть голову в отверстие, именуемое окном, насколько было возможно, словно боясь пропустить хотя бы слово из сказанного приемщиком. Было душно. Запах стоял специфический: не больничный, не запах овощного магазина времен застоя и не запах старого подъезда, давно не ремонтированного и немытого. С чем сравнить этот запах? С ощущением беды, беспомощности, тревоги, неопределенности? Всю описанную картину можно было наблюдать в пункте приема передач следственного изолятора. Посетители этого заведения, женщины и мужчины, реже молодые, чаще среднего возраста и старше, переговаривались, кивая друг другу с пониманием и сочувствием. Кто-то молча слушал, напряженно всматриваясь в говорившего, силясь понять и запомнить сказанное. Вдоль стен помещения тянулась скамейка и наиболее проворные ожидали своей очереди сидя. У самых дверей, зажатая стеной с одной стороны и полной женщиной с другой, сидела старушка. Несмотря на лето, за окном стоял июль, она была тепло одета: темно-зеленое пальто, такого же цвета платок, низко надвинутый на глаза. Старушка сидела, сгорбившись, голова была опущена, в правой руке она держала матерчатый мешок, в котором угадывалось содержимое – немного продуктов. Левой рукой она опиралась на палку. Она не двигалась и, казалось, не замечала шума и суеты снующих вокруг нее людей. Можно было подумать, что она замерла или просто заснула, и от этого положение ее представлялось еще более отчаянным и беспомощным. Однако, присмотревшись, можно было увидеть, что губы ее медленно шевелятся, пытаясь что-то выговорить или спросить. Кто-то из людей неравнодушных и сердобольных, наклонившись к ней, громко спросил: - Что тебе, бабушка? К кому ты пришла? Старушка качнулась, медленно, словно приходя в себя, подняла голову и сказала: - К внучку… Внучку передачу принесла… - Куда стоишь, бабуля, в какое окошко? – снова был задан вопрос. - Не знаю. Что делать-то надо? Старушка медленно переводила взгляд с одного лица на другое. Какое там написать заявление на передачу для внука! Глаза, воспаленные и слезящиеся, отказывались разглядеть что-либо в написанных мелким шрифтом текстах. Натруженные, изломанные старостью и тяжелой работой руки дрожали, с трудом удерживая палку. Да и был ли у нее с собой паспорт? - А что, бабушка, прийти сюда кроме вас некому? – спросил участливый голос. Вопрос задан был громко, чтобы она его расслышала. - Некому, одна я у него… Отец помер … от пьянки. Мать … кто ее знает, где она. Одна я у него.… Недоглядела…. -И сколько же лет внуку? -Восемнадцать было, девятнадцатый пошел… -И за что его сюда? -Сказали, схулиганил, украл что-то, … Есть, наверно, хотелось… Люди, невольно слышавшие этот разговор, кто сочувственно, кто равнодушно, кивали. Каждый уносился мыслями в свой случай, свое горе, понимая, что у старушки ситуация совсем гиблая, безнадежная. И как не удивительно, именно такие, вроде бы неразрешимые ситуации, заставляют людей преображаться, оживать. Толпа вокруг несчастной погудела, обменялась разными мнениями, предположениями и советами и выдала решение: надо идти к Начальнику и просить, "от лица народа", чтобы приняли у бабушки для внука передачу и без очереди! После таких взлетов человеческой доброты становится светлее, легче дышится. И уже не замечается грязь вокруг и запах не чувствуется и бранная речь не слышится. И лица людей вокруг – человеческие. И сами "человеки" – сильные, добрые и все им по плечу. "В чем дело? Что за шум?" – раздался мужской голос. Толпа вокруг старушки расступилась, пропуская мужчину в форме офицера с повязкой дежурного на руке. - "Еще раз спрашиваю, что случилось?" - дежурный оглядел собравшихся, остановил взгляд на старушке. Паренек, который первым обратил внимание на пожилую женщину, ответил: - Да вот думаем, как помочь человеку! Ведь старенькая и совсем одна. Хотели к вам идти, просить за нее. Народ закивал, поддерживая его. Это приободрило парнишку, и он добавил: - Внук здесь у нее и никого больше нет, кроме него. Помогите оформить передачу, она ведь и заявление вряд ли напишет! Дежурный взглянул на старушку, наклонился к ней и спросил: - Гражданка, сможете встать и пройти со мной, ко мне в кабинет? Затем обернувшись, оглядел стоявших рядом людей и предложил; -Пусть кто-нибудь поможет ей. Старушка, поддерживаемая под руку женщиной средних лет, опираясь другой рукой на палку, дошла до кабинета дежурного. Когда обе женщины расположились на предложенных стульях, хозяин кабинета спросил, есть ли у нее паспорт. - Паспорт, паспорт доставай, бабуля! – легонько подтолкнула ее помощница. Старушка медленно негнущимися пальцами раскрыла мешок и, пошарив в нем, достала из глубины старый, потертый паспорт. Помощница передала его офицеру. Тот открыл и прочитал вслух: - Егорова Аглая Семеновна, тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения, деревня Прудки. "Да это не далеко отсюда", - уже задумчиво добавил он, как бы про себя. И снова обратился к старушке: - Как же так, Аглая Семеновна, дети-то ваши просмотрели сына! У внука фамилия Егоров? Звать как, год рождения какой? – задавал он вопросы. Старушка сначала и не поняла, что обращаются к ней. « Когда же последний раз называли ее Аглаей Семеновной? – мелькнуло в голове, когда она, наконец, поняла, что вопрос обращен к ней. – Разве что, когда директор колхоза вручал грамоту за добросовестный труд на благо колхоза? А так, Ваня, муж, звал Глаша, так это когда же было! Он в сорок пятом, в марте на фронте погиб. Старше был , девятнадцатого года рождения». - Петькой зовут внука, восемнадцать лет ему исполнилось. Не знаю, как вас по батюшке величать, - встрепенулась старушка, - Егоров, Егоров, а то, как же, сын ведь у меня, Ванька! Иван, - поправилась она и тихо добавила: - Помер уже. - Николаем Александровичем меня зовут, - представился дежурный, и Аглая Семеновна, услышав произнесенное имя, успела подумать, что и председателя колхоза так звали и хороший это был человек. Но уже не видела, что человек с таким хорошим именем куда-то звонит и запрашивает какие-то документы. Мысли старушки опять унесли ее в молодые годы, когда любимый муж звал ее Глаша. И такое недолгое счастье их подарило им сына. И она настояла, чтобы сын был непременно Иваном Ивановичем. В кабинет зашел человек в военной форме и принес папку с документами. Хозяин кабинета просмотрел их, отложил в сторону и перевел взгляд на старушку. Та сидела, опустив низко голову, неподвижно, рука сжимала палку, словно она, даже сидя на стуле, боялась упасть. - Что делать будем, Аглая Семеновна? Внук ваш обвиняется в краже магнитофона из машины, - обратился к несчастной офицер, не дождавшись ответа, спросил: - Сын давно умер? «Сын, Ваня, звал ее мать. Нет, в детстве, правда, мама. Ну да это давно было. А уж взрослеть стал, от рук отбился. Она же на ферме все пропадала, грамоты за добросовестный труд зарабатывала, а он, Ваня ее, сынок, сам по себе рос. Как-то пришел вечером с разбитым носом, она к нему кинулась помочь, пожалеть хотела, а он ей: - Ты что, мать! Не надо, немаленький! Так и пошло: на работе – «Семеновна», дома - «мать». Ох, спрашивает ведь меня начальник что- то, - очнулась она. Офицер повторил свой вопрос. - Умер Ваня в восемьдесят первом году. Сердце отказало. - Где работал ваш сын? В колхозе? «Нет, еще у нее одно имя было, Петя так ее звал, внучек, когда еще совсем несмышленышем был. Произносил он два слова слитно и получалось – Бабаглая». - Да, слесарил, чинил технику колхозную. И Петьку с собой таскал, приучал к инструменту. Любил он его, Петьку. Как не любить, Петька-то - поздний у него был и вылитый Ванюшка. И руки «на месте». Когда Ваня помер, остался от него дома целый ящик с инструментом. Петька берег его, нет – нет, да и начнет доставать, рассматривать,перебирать. Память все-таки от отца. Эх, кабы не пил Ваня! - Где же мать Петра Ивановича, внука вашего? – задал очередной вопрос дежурный офицер. - Да кто же ее знает, Верку-то? Петьке в первый класс идти, а ее след простыл. Вертихвостка, сразу было видно. Да Ванька влюбился и все тут. Как она пропала, Ванька и запил. А ее в городе видели наши деревенские, перебивается с одной работы на другую. -Как внук ваш оказался в городе? Один? - Нет, зачем один? К землякам послала. Он как восемь классов закончил, решил в училище поступать, учиться на слесаря, машины чинить. Да не пошла учеба, выгнали за драку. Земляки поругали, но устроили учеником слесаря в мастерскую. Вот оттуда он уже к вам попал. Петр Иванович Егоров, восемнадцати лет от роду стоял у окна. Думы его были грустные. Будущее не обещало ничего хорошего. Послушав разговоры соседей по камере, людей бывалых, он понял, что придется отвечать за кражу чужого имущества. Тоска давила и напоминала, что никто не будет хлопотать о нем, плакать по нему. Некому. Бабушка Глаша одна у него осталась. Разве что только ей он нужен. Ну, по- переживает, прийти-то все равно не сможет. Куда ей! Совсем старенькая стала да почти ничего не видит. Мысли вернулись к недавнему прошлому. Два месяца он работал в автосервисе. Старался, да и навыки, полученные от отца, пригодились. Бригадир даже похвалил его однажды и пообещал, если так и дальше пойдет, добавить зарплату. В тот день перед обедом, бригадир неожиданно подозвал его к шкафу, где хранились гаечные ключи. - Ты не брал? - спросил он у Петра.- Не хватает нескольких. Посмотри, может где-то оставил и забыл? Петр точно помнил, что не брал, но осмотрел все углы, где мог забыть инструмент. Подойдя к бригадиру, он сказал: - Я ничего не нашел, да и не брал я. - Ну, гляди, если еще раз на тебя покажут, вылетишь с работы. Петр оглянулся и заметил, как посматривают на него мастера, с которыми почему-то никак у него не складывались отношения. Не нравился он им. Несговорчивым оказался мальчонка, не платил им «десятину», да и бригадир уж больно его нахваливает. Спустя две недели в одной из машин, стоявших на ремонте, пропал магнитофон. После поисков нашли его в шкафчике, где раздевался Петр. Объяснения его во внимание не приняли, и дело закончилось обвинением в краже. - Егоров, тебе передача! Петр вздрогнул: «Ну, явно не мне, ошиблись!» - Егоров, сколько раз звать, иди, распишись! Петр принял небольшой полиэтиленовый пакет, расписался и, прижав пакет к груди, присел на край скамейки. В этот момент луч солнца, чудом протиснувшись в оконце камеры, скользнул по пакету, руке. Ощутив тепло от его прикосновения, Петр вдруг понял, от кого эта передача. Такие же солнечные лучи согревали его в детстве, когда он с бабушкой Глашей собирал землянику на лесной поляне. Лучи солнца пробивались сквозь ветки высоких сосен, стоявших по краю поляны, скользили по траве, лицу, рукам. Маленький Петя подставлял ладошки и представлял, что они наполняются золотым теплом. «Все - таки дошла», - подумал он. В течение двух недель у дверей следственного изолятора, из которой выходят освободившиеся, внимательный прохожий мог наблюдать такую картину: на бордюре сидела старушка в теплом, не по сезону, темно-зеленом пальто и такого же цвета платке. В одной руке она крепко держала палку, во второй матерчатую сумку. Как говорят очевидцы, она приходила сюда каждый день к тому часу, когда из служебной двери начинали выходить отпущенные на свободу. Старушка всматривалась во вновь появившегося, затем опускала голову и поднимала ее, когда из дверей выходил новый человек. В конце рабочего дня она, опираясь на палку, медленно уходила. Сегодня, не успев присесть на ставшее привычным место, она прислонилась к стене здания, стоящего напротив интересующей ее двери.Дверь в положенный час открылась и, ослепленный солнечными лучами, зажмурив глаза, на свободу вышел ее внук Петька, Егоров Петр Иванович, самый близкий для нее человек. Старушка узнала его сразу. Она оторвалась от стены, покачнулась, впилась в землю палкой, чтобы не упасть и крикнула: «Петя, внучек!» Петька увидел ее, подбежал, схватил, чтобы она не упала, приподнял и закружил. Осторожно опустил на землю, заглянул ей в глаза. Бабаглая плакала, конечно, от радости. Но Петька не мог себе этого позволить. Во-первых, он – мужчина, во-вторых, он – на свободе: нашли настоящего виновника кражи. И, в-третьих, он же – опора для бабушки Глаши, какие же тут слезы! Разве что, украдкой! | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
