«…Клопы могут впасть в анабиоз, в течение которого не двигаются и даже не питаются. Длительность такой спячки может доходить до нескольких сотен лет!»

Главный инженер Московского санитарного центра Алексей Аксенов.

Газета «Собеседник», № 3, январь 2012 г.

 

- Давай, заноси!...Левее! Осторожно, не урони! Это же антиквариат, ей лет сто, а может и двести.

Двое рабочих вытаскивали на сцену внушительного вида кровать с балдахином. Грузный детина пятился задом и упирался в кровать пивным животом. Рыжий субтильного вида мужичонка руководил процессом, выписывая при этом сложную траекторию.

Водрузив кровать на положенное место, они сели на антиквариат и закурили.

Большой, которого злая судьба и глупое тщеславие собственного родителя угораздили зваться Федором Михайловичем Довстоевским, гораздо охотнее откликался на прозвище Бес, чем на обидного Идиота. Идиотом он точно не был, просто некоторый романтизм и чувствительность натуры делали его излишне задумчивым, что временами ужасно злило его порывистого и несдержанного на слова рыжего напарника.

Михалыч, он же Бес, он же Идиот, был одет во фрачную пару…

 

***

 

- Н-да… Представляю себе грузчика во фрачной паре и манишке! – Вадим засмеялся и откатился на кресле от компьютера. – А может, - продолжал он фантазировать, - в первом акте этот Бес по совместительству играет слугу, который выносит поднос со словами «Кушать подано!», и величаво удаляется со сцены. Нет, все же слуги носили ливреи, а не фраки. Да ладно! Кто теперь обращает внимание на эти условности? С таким же успехом он мог бы таскать подносы в свитере и джинсах.

Но все же, этот Михалыч должен иметь какую-то внешность. Ну, предположим. Он был одет в майку-«алкоголичку», оттянутую снизу объемистым животом, и в черные синтетические треники с красным генеральским лампасом. Стоптанные тапочки и треснувшие очки в роговой оправе украшали его мускулистое лицо. Типичный портрет грузчика-интеллигента.

Да, увлекательное это занятие, наделять героя внешностью. Увеличим нижнюю челюсть, сделаем немного сбитый на бок боксерский нос, опустим лоб, маленькие красноватые глазки смотрят из-под тяжелых надбровных дуг. К пивному животику добавим свисающие ниже колен волосатые руки. Получился питекантроп. Питекантроп-интеллигент. Интересный поворот сюжета.

А что второй? Мелкий и рыжий, вспыльчивый и торопливый, грубиян и похабник. Да, так будет правильно. Нужно играть на контрастах. Пат и Паташон, Тарапунька и Штепсель, Пьеро и Буратино, Прохоров и Жириновский. Ну, что там дальше?

 

***

 

- Ты за кого голосовать будешь? – почесав толстый живот спросил Бес своего рыжего напарника, которого звали Семен Проничев, но чаще майор Пронин.

- За кого не голосуй, все равно получишь …! – ответил грубый Семен. – Наобещают тебе с три короба благ земных, а потом прибавят пять рублей к зарплате. Да еще заставят работать по шестнадцать часов в сутки.

- Ну да, тебя заставишь! – сказал Федор и почесался подмышками. - Ты только и умеешь, что командовать.

- Надо меня президентом сделать! – мечтательно потянулся Семен. – Я бы навел порядок в стране. Сколько можно! – в голосе его зазвучали ноты народного трибуна. - Бандитизм, коррупция, воровство! Из запасника спи…ли плюшевый занавес, расшитый звездами! «Двенадцатая ночь» выпала из репертуара. Совсем страх потеряли! Вот во времена Влада Цепеша в Валахии прямо на фонтане в центре города стояла золотая чаша. Подходи и пей. И ведь ни одна сволочь не смела стырить. Уважали власть!

- Ты прав, Сеня! – с горечью поддержал друга Бес. – Куда катится страна? Культура упала ниже плинтуса. Я на днях ходил в филармонию, губернаторский оркестр исполнял шестую симфонию Шендеровича ля диез бемоль…

- Шостаковича, - машинально поправил Семен.

- Ну, я и говорю, - продолжил Федор, почесав спину. - Так они там во второй части ввели электрогитару и деревянные ложки.

- Смелая трактовка, - одобрил Семен, - но лучше бы ввели подтанцовку из девочек.

- Все тебе шуточки, а страна катится в пропасть. Взять хоть наш репертуар. Скажи, ну вот о чем думал коммерческий директор, приглашая этих сомнительных гастролеров с антрепризой «Большой клистир, или Вальпургеновая ночь»?

- О коммерции, естественно, - вяло отреагировал Семен. – Хорошие сделали сборы, народ так и пер, особенно первые три дня. Правда, я сильно устал таскать туда-сюда тринадцать унитазов, на которых должны были восседать обнаженные ведьмы.

- Коммерция губит культуру! – горячо возразил Федор. - Будущий президент должен сделать бесплатным доступ во все театры.

- И заодно отправить половину режиссеров на Колыму, - поддержал друга Семен. – А пока пипл будет хавать, что дают. Если уж на одну из главных ролей приглашают безродную бомжиху из канализационного люка, так я вполне сгожусь на роль Ричарда Львиное Сердце.

- Ты прав, ты совершенно прав, мой друг! Лозунг «Культуру – в массы!» не следует понимать так буквально. Может, бомжиха только бутылки собирала вокруг театра, а мы то с тобой выросли на подмостках, впитали с пылью декораций высокий дух драматургии!

- Остынь, Горацио! Ты в драматургию пока ничего не внес, кроме этих самых пыльных декораций.

- Я пишу стихи, - обиделся Федор, - только у меня концовки не очень хорошо получаются. Мысль ускользает.

- А она у тебя есть, мысль то? Мозгов много, это да! – Семен пошлепал по шишковатой голове Беса, - Так наружу и лезут. Иногда между этими выступами проскальзывают мысли, как разряды молнии, но тут же с шипением исчезают. Коротенькие такие мысли, как твои стихи. Пиши лучше частушки.

- Частушки сочинять еще сложнее, - Бес привычно не обижался на бесцеремонность рыжего. – Частушка – это квинтэссенция народной мудрости.

- Квинт… чего? Где ты этого сленга понабрался? Ну ладно, с частушками согласен. Но всякой лирической муры я тебе на голой коленке за полчаса килограмм наваяю. Спорим?

- Давай! – у Беса появилась решительность во взоре. Только я даю первые две строчки, а ты заканчиваешь четверостишье. У меня с концовками плохо.

- Да легко! – Семен завалился на кровать и прикурил вторую сигарету. – Начинай!

Бес вышел на середину сцены, простер руку и произнес полуобернувшись к залу:

 

Люблю природы увяданье.

Стоят, задумчивы, леса…

 

Семен на секунду задумался и тут же выдал:

Тебе не скажут «До свиданья»,

И облетают волоса.

 

Бес недоверчиво хмыкнул, оценивая перевод своей лирики в такую прозаическую плоскость, но продолжил поэтическое соревнование.

 

Настало время для полетов,

Звенит хрустальный небосвод...

- выдал он следующие строчки и выжидательно уставился на Семена. Ответ незамедлительно последовал:

 

А в вышине курлыкнет кто-то,

На шляпу что-то упадет!

 

- Нет, ну так нельзя! Ты превращаешь трагедию в фарс. Только я настроюсь на высокое чувство, как ты сбиваешь меня, как птицу в полете бумерангом.

- Как муху в полете мухобойкой. Короче, ты сдох или будем продолжать?

- Ну, ладно, ладно! Только постарайся быть серьезнее.

- Я серьезен – дальше некуда. – Семен выпучил глаза и сделал рот куриной попкой, как будто из последних сил сдерживал перистальтику кишечника.

Федор прыснул, но пересилил себя и продолжал:

 

Уже не так пылит дорога,

И облетели тополя…

 

На этот раз пауза была чуть дольше, чем обычно, наконец, Семен облегченно выдохнул и произнес нараспев:

Сморкнешься смачно, и далеко

Летит зеленая сопля!

 

- Да ты просто шут гороховый! – заорал Федор, яростно расчесывая пах. – Тебя нужно отлучить от высокой литературы!

- Ну да, а в твоем лице литература потеряла Шиллера и Пастернака вместе взятых. Вместе с Мариной Цветаевой. Чего ты все время чешешься, как троглодит, заразившийся триппером?

- Да сам не знаю, - пробормотал Федор с озабоченным лицом. – Вроде в баню ходил на прошлой неделе.

- Ты что, ходишь в баню пугать народ своей волосатой тушкой?

- Кого ты там испугаешь? Половина армян моются, а другая половина – бывшие зеки, их ничем не удивишь.

- Хорошая публика, - хохотнул Семен, - лучше задом к ним не поворачиваться!

- Слушай, а ты спал на этой кровати? – спросил Федор, не обращая внимания на подначки друга.

- Я на ней трахался! А сплю я дома, когда трезвый, а когда пьяный – у сторожихи Соньки на топчане.

- Ты что, трахнул эту приглашенную бомжиху? – покривился Федор.

- Да она сама меня затащила, звезда подзаборная. Нет, ну когда ее отмыли, причесали, одели в костюм знатной леди, создали, так сказать, сценический образ, вполне себе ничего бабенка оказалась. Даже удивительно, как она сохранилась при таком образе жизни. Она во мне нашла родственную душу. Меня, говорит, режиссер ничему не учит. Дал текст и ушел, да еще посмотрел таким нехорошим глазом. Неприятный он у вас какой-то, все время облизывается, говорит. Ну, я гляжу, текста – три строчки. Стал ее учить мизансцену выстраивать. А она там по ходу действия на кровати лежит, типа, заснуть не может. Вот, пока репетировали, все и произошло.

- А я третьего дня в запаснике ночевал, идти домой сил не было, - сознался Федор.

- Это что ли когда день театрального работника отмечали? – уточнил Пронин. А я тебе говорил, не пей из кубка Сольери. Нехорошая это примета.

- Да, водка, наверное, несвежая была, - оправдывался Федор. – Короче, заснул я в запаснике на этой кровати, а ночью снится мне кошмарный сон. Будто сплю я в средневековом замке. Стены каменные, высокий сводчатый потолок, через узкое окно, как через бойницу, пробивается блеклый лунный свет. Лежу на высокой кровати, весь занавешенный прозрачными шторами и вроде сплю, а глаза открыты. Вдруг занавеска колыхнулась, как от ветра и могильным холодом повеяло. Смотрю, а на пороге стоит этот приезжий режиссер, в черном плаще с капюшоном, и только лицо в лунном свете белым отсвечивает. Подходит и садится в ногах и смотрит таким завораживающим взглядом. Ничего не говорит, губы неподвижные, но я-то слышу, как зовет он меня с собой куда-то, якобы погулять на мертвых лугах и насытиться лунной росой. И такая меня жуть охватила, не могу пошевельнуться, а он все ближе наклоняется и тянется к шее. Тут я проснулся весь мокрый. Свет зажег, смотрю - на подушке кровь! Отвернул подушку, а под ней клопы. Да здоровые, как кони! Ах ты ж, антикварная развалина, думаю, не кровать, а обитель зла! Вот и чешусь, наверное, от этих клопов.

- И что ты с ними сделал? – полюбопытствовал Семен.

- Собрал в кубок Сольери с остатками водки.

- Знатная будет настойка, Моцарту, точно, кранты. – Семен заржал, но потом лицо его сделалось серьезным, осененное какой-то мыслью.

- Слушай, а ты знаешь, что клопы могут впадать в анабиоз и дрыхнуть так сотни лет без жратвы? Я сам недавно читал в какой-то газете. Может, эти клопы – ровесники Наполеона. А кровать откуда привезена? Из Европы, - ответил он сам себе. - Значит, вполне возможно, что они кусали коронованных особ. Поздравляю, Федя, - сказал торжественно Пронин, - теперь в тебе тоже течет голубая кровь!

- Да ну тебя на фиг! – отмахнулся Федор. А вдруг они заразные? Я себя как то в последнее время неважно чувствую.

- Выпей рассола, от многих болезней помогает. Мне вот какая мысль в голову пришла. Помнишь «Парк юрского периода»? Там еще динозавров оживили, откачав их кровь из окаменевшего в янтаре комара. Так вот, из этих доисторических клопов вполне можно делать деньги. Представляешь, приносим мы такого клопика в генетическую лабораторию, а там из содержащейся в нем крови клонируют Марию Антуанетту.

- Ага, или ее служанку.

- Да какая разница! Все равно мозги то у нее будут пустые. Зато какой простор для диссертаций типа «Характер обволосения лобка у женщин эпохи ренессанса»! На нас прольется золотой дождь! Жаль только, кровать скоро уедет.

 

***

 

Вадим откинулся на спинку кресла, затянулся сигаретой и стряхнул ее в пепельницу, уже наполовину заполненную окурками. Он потянулся, снимая мелкую дрожь, которая стаей электрических иголок прошла по телу и скрылась в пятках. Может, на сегодня хватит? Он подошел к окну и отдернул плотную штору. Дождь, который несколько раз припускал с утра, прекратился, и через мохнатые, как плюшевый занавес, облака пробивалось низкое солнце. В такие дни, пропитанные сыростью и прохладой, ему всегда хорошо писалось. Кажется, он правильно нащупал характеры героев, и они уже начинали жить самостоятельной жизнью, диктуя автору правила игры.

Настало время разобраться с таинственным режиссером. Кто этот заезжий гастролер, какие выверты своей фантазии он собирается воплощать на провинциальной сцене? И каким образом он пробрался в сон Федора Довстоевского?

Вадим поудобнее устроился в кресле и опустил руки на клавиатуру. Итак, несколькими днями ранее в кабинете коммерческого директора…

 

***

 

- Очень рад! Очень, очень рад! – коммерческий директор устремился навстречу гостям, задел за стул, чуть не опрокинул его, и зацепился ногой за ковер.

С порога кабинета за всеми этими неуклюжими телодвижениями наблюдал холеный господин лет шестидесяти, в безупречном костюме от «Бриони». Его лицо с седеющей бородкой напоминало актера Аль Пачино, однако выдающиеся передние зубы несколько портили впечатление. Половину лица закрывали квадратные желтые очки.

Директор, наконец, добрался до гостя и с чувством пожал ему руку.

- Давно вас ждем, Владимир Владимирович!

- Влад Вольдемарович, с вашего позволения, - мягко поправил гость.

- Простите великодушно, оговорка по Фрейду! – директор зашелся мелким смешком.

- Знакомьтесь, моя супруга Елизавета.

Директор поцеловал руку миловидной даме в черном атласном платье с гипюровой отделкой, перетянутом в удивительно тонкой талии красным поясом с бантом. Блестящие как пуговицы карие глаза и обильная косметика делали ее похожей на куклу.

- Боже мой, вы совсем озябли! Руки – просто лед. Садитесь, сейчас будем греться, - суетился директор. – Февраль в этом году лютый!

- Лидочка, - позвал он секретаршу, - принесите нам чего-нибудь горячительного!

-Чай, кофе, рюмочку коньяку? – директор обхаживал гостей, пока Лидочка расставляла чашки и блюдечки со сладостями.

- Спасибо, у меня от коньяку изжога. А вот от бокала «Кровавой Мэри» я бы не отказался, - режиссер попытался изобразить улыбку, при этом его плотно сжатые губы съехали набок.

- Сейчас организуем! – директор привстал из кресла, отправляя жестом Лидочку за требуемыми ингредиентами.

- Так вы к нам проездом из Элисты в Москву? Как жаль, что всего один спектакль! Все билеты давно проданы. – Коммерческий директор огорченно покачал головой. – Если бы вы знали, как люди истосковались по настоящему искусству! Все эти новомодные штучки выставляются на потребу низменных вкусов толпы или тешат амбиции режиссеров, извините, речь идет, конечно, не о вас.

- Я приверженец классического направления, - успокоил его Влад. – К сожалению, плотный гастрольный график не позволяет нам надолго задержаться в вашем гостеприимном городе. Все расписано по часам. И я надеюсь, - добавил он, - что все пункты нашего контракта будут в точности соблюдены.

- Не извольте беспокоиться, - директор почему-то перешел на старомодный слог. – Номера в гостинице забронированы, реквизит прибыл и установлен в запаснике. Меня, правда, немного смущает третий пункт договора, где вы просите забронировать номер на анонимного актера. Когда он прибудет? – Директор с интересом разглядывал явно старинную печатку на левой руке гостя. На печатке был изображен дракон.

- Она прибудет уже сегодня. – Влад поправил печатку и убрал руку под стол.

- Какие у него тонкие аристократические пальцы с длинными полированными ногтями, - отметил про себя директор. – Следит за собой человек!

Лидочка внесла поднос с запотевшей бутылкой водки и пакетом томатного сока.

- Угощайтесь, а себе я плесну коньячку! Мадам, что вы будете пить? – директор оторвал взгляд от бутылки.

- Спасибо, ничего. Я на диете. Подозреваю, что у вас нет лунной росы с альпийских лугов, поэтому просто стакан воды.

- Сразу видно утонченную артистическую натуру! – Директор приподнял широкий фужер с янтарной жидкостью на дне. – Ваше здоровье, и за успех нашего предприятия!

- Кстати, - продолжил он, - сегодня мы отмечаем день театрального работника. Приходите на вечеринку, будет весело!

- Спасибо, - Влад отпил из бокала и облизнул красные губы. – Нам нужно отдохнуть, дорога была утомительной.

 

***

 

- Влад, где ты? – Элизабет открыла гостиничный номер своим ключом и вошла в темную комнату. Никто не ответил. Она подошла к темному ящику в углу и постучала в крышку. Крышка отодвинулась.

- Извини, дорогая, - охрипшим спросонья голосом ответил граф, - я немного прикорнул в походном гробу. Как твои успехи?

- Все в порядке. Замечательная будет Люси. Без роду-племени, но с остатками интеллекта и желанием подзаработать на выпивку. Я заперла ее в номере, пусть помоется и приведет себя в божеский вид.

- Где ты ее нашла?

- Как обычно, возле канализационного люка. Не беспокойся, я все проверила. Родственников нет, никто не хватится.

- Элизабет, крошка, мне без тебя было так одиноко, я не удержался и пробрался в театр, - извиняющимся голосом пробормотал граф. – Я хотел проверить наш реквизит.

- Ты с ума сошел! Тебя кто-нибудь видел?

- Вечеринка закончилась, все разошлись, но какой-то пьяный грузчик спал на нашей кровати.

- Ты сорвался !? – свистящим шепотом закричала Элизабет.

- Извини, дорогая, я только слегка прикоснулся к нему.

- О, дьявол! Ты все испортишь! Неужели нельзя было потерпеть еще два дня после такого долгого воздержания? Как я устала от этих бесконечных переездов! Если нас вычислят, придется отсиживаться в какой-нибудь дыре. Я до сих пор не могу без содрогания вспоминать наше пребывание в Элисте. Это калмыцкое гостеприимство окончательно меня вымотало. Пить с утра кружками конскую кровь, нацеживая ее прямо из яремной вены! Да еще запивать кумысом. Меня беспрестанно несло!

- Но зато Кирсан подарил тебе войлочный ковер с шахматным рисунком. В него так удобно заворачивать пустую тару!

- Фи, Влад, общение с простым народом испортило твои манеры. Обещай мне, что ты не тронешь Люси, или как ее там, до окончания спектакля. У меня зреет ощущение, что за нами следят. Так хочется отдохнуть в тихом месте, смыть, наконец, эту жуткую косметику. От карих линз с круглыми зрачками у меня постоянный конъюнктивит!

- Не беспокойся, родная. Еще немного и мы отдохнем. Скоро мы будем в Москве и затеряемся в толпе таких же, как мы. Поспи, уже утро. Я постелил тебе в гробик войлочный ковер.

 

***

 

Зал постепенно заполнялся публикой. Широко разрекламированный спектакль «Кровавое похмелье Дракулы» вызвал в городе небывалый ажиотаж – билеты были давно распроданы, а перед входом в театр стояла толпа страждущих.

Элитная публика рассаживалась в первых рядах и ложах бельэтажа. Галерку оккупировали студенты театрального училища, все без исключения считавшие себя гениями и собиравшиеся фиксировать огрехи в игре заезжих актеров. Для этих целей они вооружились морскими биноклями. В боковой ложе возле сцены была замечена председатель городского попечительского совета Властилина Гамбургерова в окружении ближайших помощников.

Наконец занавес дрогнул и разошелся в стороны. На сцене в декорациях средневекового замка появился граф Влад Цепеш, он же главный режиссер спектакля. Действие началось.

Спектакль, основанный на фабуле известного произведения Брэма Стокера, повествовал, преимущественно в форме монологов главного героя, о нелегком жизненном пути Цепеша, который катился по наклонной плоскости. В первом акте граф со своей горячо любимой женой Элизабет вели размеренную жизнь средневековых тиранов в ридной Валлахии, отбиваясь от наседающих турок и сажая на кол нерадивых подданных. Для укрепления падающий дисциплины сажать на кол приходилось во все возрастающих масштабах. Войдя во вкус, граф на глазах замирающей от страха публики постепенно превращался из благородного мафиози в образе Аль Пачино в омерзительного кровавого вампира в образе Дракулы, приобретая при этом отталкивающие анатомические подробности. В порыве безумия он кусает свою жену, желая превратить ее в вампира. Однако трансформация идет неудачно, здоровый женский организм, вскормленный молоком сельских девок, упорно сопротивляется и несчастная Элизабет умирает от действия вампиротоксина. Безумный граф впадает в ярость, творя новые бесчинства. Но вскоре к нему является призрак Элизабет (в этом месте зрители дружно ахнули, оценив качество спецэффектов) и сообщает, что ее душа вселилась в девушку по имени Люси Уэстерн, проживающую в Лондоне. С новой надеждой граф бросает родовой замок и отправляется в путь. Занавес.

В антракте бабушки-билетерши сорвали невиданный куш на сувенирах вампирской тематики. В буфете девушки из высшего общества пили шампанское, а студенты театрального училища, наряженные готами, заказывали «Кровавую Мэри». Все с нетерпением ожидали продолжения.

Занавес вновь раскрылся, обнажив скромную обстановку лондонской квартиры Люси Уэстерн. Она возлежала на уже знакомой нам кровати с балдахином и, томно вздыхая, ожидала своего возлюбленного, образ которого принял коварный Дракула.

Он появился из кулис неслышной тенью, длинный плащ с капюшоном скрывал его лицо и фигуру, которая плыла, почти не касаясь пола.

- Это ты, любимый? – подала свою реплику несчастная Люси, подзаборная звезда, возжелавшая славы и денег.

- Я принес тебе любовный напиток - капли лунной росы, собранной на альпийских лугах. Выпей, и мы отправимся в страну грез и необузданных чувственных фантазий.

- Но я хочу шампанского! – вдруг понесла отсебятину ошалевшая от страха сцены подзаборная Люси.

- Выпей лунной росы, мы уснем и унесемся в страну грез, - продолжал настаивать граф.

- Я не хочу спать. Люби меня, целуй меня везде, восемнадцать мне уже! – распоясалась звезда.

- Спи, ты хочешь спать, ты не хочешь целоваться, у тебя болит голова и плохое настроение, - граф пытался усмирить Люси, делая руками пассы и гипнотизируя ее взглядом.

- Шам-пан-ского! Шампа…

- Да спи ты уже! – Граф наклонился к Люси и незаметно для публики нажал на сонную артерию. Люси затихла, откинувшись на кровати.

Настал долгожданный миг. Сейчас Люси умрет и воскреснет реинкарнацией его любимой Элизабет. Граф откинул прядь волос с шеи своей жертвы, два тонких острых зуба выдвинулись из его верхней челюсти и осторожно вошли в белую кожу. Слюнные железы с вампиротоксином начали свою работу, разжижая кровь и делая жертву нечувствительной к боли. Дыхание графа участилось, он начал издавать чавкающие звуки, чем привел в замешательство зрительный зал, обалдевший от реалистичности происходящего.

Неожиданно на сцену выскочил Семен, на ходу вытаскивая из висевшей на боку сумки большой револьвер, напоминающий маузер.

- Всем стоять, не двигаться! Руки за голову! – заорал он фальцетом, наводя револьвер на графа.

Застигнутый врасплох граф отпустил Люси и повернулся в сторону Семена и одновременно зрительного зала. Лик его был ужасен – белое лицо с горящими желтыми глазами, перечеркнутыми вертикальной щелью зрачков, окровавленная челюсть с огромными выступающими зубами, напоминающая озверевшего зайца. Из отверстой раны на шее Люси выплеснула струя крови, забрызгав передние ряды зрителей. Отчаянный женский визг смешался с общим гвалтом и стуком падающих в обморок тел.

- Именем революционных светлых сил вы арестованы! – продолжал орать Семен. Теперь тебе не скрыться, тварь сосущая, револьвер заряжен серебряными пулями! Федя, закрывай занавес!

Публика в шоке смотрела на происходящее, особо догадливые начали пробиваться к выходу. Мужчины в первых рядах пытались привести в чувство своих впечатлительных подруг.

- Гадость какая! – Гамбургерова направилась из ложи, распихивая своих помощников. – Новое платье испортили. Вызывайте ОМОН!

 

***

 

Занавес опустился, отгородив сцену от разбегающегося в панике зала.

- Влад, что ты наделал! Я же просила тебя! – ожившая раньше времени Элизабет выскочила на сцену и вцепилась в плащ графа, который с ненавистью уставился на Семена.

- Ну, что, граждане покойнички, упыри мирового капитала, кровопийцы земли русской, кончить вас сейчас или подождете, пока осиновые колья подвезут? – поигрывая револьвером продолжал Семен. – Долго мы вас пасли, от самой Элисты, спасибо Кирсану, дал знать, кому положено.

Его монолог неожиданно был прерван сокрушительным ударом по затылку, револьвер выпал из руки и Семен ткнулся лицом в грязные доски сцены.

- Молодец, Федя! – одобрительно кивнул граф, - Я этого не забуду.

- Мне плохо, повелитель, я умираю, - замогильным голосом прошептал Бес. Выглядел он неважно: по белому как мел лицу сбегали струйки пота, глаза, подернутые бельмами, скатывались к переносице. Он тяжело дышал и исходил слюнями.

- Ты не умираешь, ты возрождаешься к новой жизни, - успокоил его граф. – Подбери револьвер и посмотри, что у него в сумке.

Из сумки были извлечены милицейская фуражка и майорские погоны, завернутые в байковую портянку.

- Так, так, значит, оборотень в погонах! – зловеще прошипел граф.

- Влад, нам нужно уходить! Сейчас нагрянет полиция! – Элизабет тащила мужа со сцены.

- Да погоди ты! – входя в раж заорал граф. – Сначала выясним, что это за птица. Федор, привяжи его к стулу!

Привязанного Семена окатили водой из графина. Он открыл мутные глаза.

- Так кто, говоришь, следил за нами от Элисты? Что за комитет революционных светлых сил? Говори, скотина!! – граф наотмашь съездил Семена в глаз.

Семен упрямо молчал, укоризненно глядя подбитым глазом на своего бывшего друга Довстоевского.

- Нет у меня времени с тобой возиться! Федя, дай молоток, прибьем ему к голове фуражку, - сказал граф, видимо, вспомнив давние забавы. – Хотя нет, - передумал он, - неси шуруповерт, я ему к плечам погоны прикручу!

Он подошел к Семену и разорвал у того на груди тельняшку, обнажив хилый торс с выступающими ключицами.

- Вот это сюрприз, - задумчиво произнес он, глядя на погоны, выколотые на плечах Семена. – А мы с вами, товарищ, раньше не встречались?

- Что, признал наконец, гадина?! Помнишь Озерлаг в тридцать седьмом, где ты вертухаем пристроился? Попил ты тогда народной кровушки, только об меня зубки свои обломал!

Семен привстал вместе со стулом, пытаясь освободиться от пут. Шея его напряглась жилами, глаза полезли из орбит.

- Осторожно, он опасен! – закричал граф, отступая к кровати и увлекая за собой жену.

С майором Прониным происходило странное. Грудь его с сухим треском раскрылась под напором чудовищно вспучившихся мышц. Лицо вытянулось и превратилось в волчью пасть с огромными клыками. Рыжая шевелюра растеклась по шее и спине густой гривой. Семен выпрямился и издал грозный рык. Стул распался, веревки лопнули.

- Останови его! – запоздало приказал граф Федору.

Федор послушно двинулся на оборотня, расставив длинные как грабли руки. Чудовищный удар когтистой лапы снес ему голову. Она нелепым мячом покатилась по сцене и ткнулась в ноги омоновца в тяжелой броне, первым вбежавшего на сцену. Следом посыпались другие с короткими автоматами наперевес. Они стали очевидцами удивительной сцены, которая потом в свидетельских показаниях была истолкована, как массовая галлюцинация.

- Уходим! – закричал граф и, схватив жену в охапку, прыгнул в кровать, которая приняла их вместе с бесчувственной Люси в свое распахнувшееся лоно. Балдахин сложился, образуя то ли крышку, то ли саван, кровать поднялась над полом и начала вращаться, набирая обороты. Ее контуры бледнели и завихрялись в формирующуюся воронку, поднимаясь все выше. Оборотень взлетел над сценой в гигантском прыжке, пытаясь удержать ускользающих вампиров, но его когти прошли сквозь пустоту. С легким чпоком воронка исчезла, оставив после себя облако пыли, крутящееся в свете прожекторов.

Под взглядами окаменевших омоновцев оборотень взвалил на плечо тело своего несчастного друга, пристроил голову подмышку, и никем не остановленный, скрылся в глубине сцены.

 

***

 

Вадим сохранил написанное и выключил компьютер. Все тело затекло, спина и шея ныли. Он с отвращением посмотрел на груду окурков в пепельнице – курить совершенно не хотелось. Нужно подышать свежим воздухом, пробежка по ночному городу будет в самый раз. Вадим пошарил в ящике с обувью, извлек старые кроссовки и переоделся в тренировочный костюм.

Он бежал по пустынной аллее, которая вывела его на окраину. Далее начиналась лесопарковая зона, стояли группы коттеджей, а недалеко была знакомая лыжная база, куда Вадим частенько наведывался зимой. Фонари кончились, но полнотелая луна ярко освещала тропинку, которая за базой заворачивала на гору. Он бежал, размеренно дыша, с каждым шагом насыщая легкие кислородом и освобождаясь от никотина. Его тело стало почти невесомым, мышцы наливались силой, а ноги легко отрывались от земли, совершая длинные прыжки. Его бег все ускорялся, и сила леса со всеми его обитателями вливалась в кровь, делая его всемогущим и непобедимым. Одежды спали, как ненужная скорлупа, и освобожденный, он издал победный рык и устремился к вершине.

Там его уже ждал майор Пронин. Они сели рядом на поваленное дерево и уставились на огромную луну, как бы настраиваясь в унисон. Прошло несколько долгих мгновений, и в долину к затихшему городу полилась тягучая, останавливающая дыхание песня о земной тоске и неземной радости, от которой спящие дети улыбались, а коррупционеры видели страшные сны.