Борис Карташов

 

История русского солдата

 

День начинался как обычно. Чуть забрезжил рассвет, а он уже торопливо бежал на завод, где работал слесарем. Не дай бог опоздать на минуту. Тогда пять лет лагерей обеспеченно, тем более что у него было уже два замечания.

 

В цехе все как всегда: верстаки, пацаны 12–14 лет, женщины – все готовились к пересменке. Переодевшись в спецовку, получил инструменты. В это время к нему подошел мастер, и как-то обыденно вручил ему повестку:

– Тебя на фронт забирают завтра. Иди домой – и, шаркая ногами, пошел прочь.

– Мальчишка еще совсем, семнадцать только… – то ли спрашивая кого-то, то ли утверждая, бормотал он себе под нос.

 

Домой будущий солдат шел сосредоточенный, глубоко вдыхая морозный воздух. Он как бы заново узнавал давно знакомые улицы, дома. Вот школа, куда бегал восемь лет на учебу. Вот пустырь, где гонял футбол, играл в городки или лапту. А там, за поворотом, дом, в котором живет Катюшка – девочка с зелеными глазами. Когда она была рядом, сердце паренька, казалось, вот-вот выскочит из груди от волнения.

 

В комнате раздавался стук швейной машинки: мать обшивала всю округу. Подняв голову, вопросительно посмотрела на сына. Тот, как-то засуетился и, смущаясь, сообщил ей о повестке. Та схватилась за сердце, побледнела, глаза наполнились слезами.

 

Вечером пришли гости: старый мастер с завода – друг отца, сосед и Катюшка – зеленоглазая любовь призывника. На столе роскошная закуска: вареная картошка, квашеная капуста, сало и, о боже, бутылка марочного, довоенного вина – все это мать выменяла у спекулянтов за отрез крепдешина, который берегла еще с мирных времен.

 

Неожиданно погас свет. Девушка испуганно схватила суженого за руку, и уже не отпускала ни на минуту. Так они просидели до утра: мать, влюбленные и мастер, которому некуда было идти – он жил при заводе. Изредка переговаривались о чем-то незначительном, но им казалось, важном. Рассвело. На улицах появились спешащие люди. Город просыпался.

 

В военкомат молодой солдат поехал один. Он убедил женщин, что если его не будут провожать, обязательно вернется домой живым и невредимым. Но в душе – боялся по-детски расплакаться на глазах у родных ему людей, потому что было просто страшно.

 

***

…Учебная воинская часть, наспех сформированная из таких же юнцов как он, готовила из них пулеметчиков и минометчиков. В общем, ту самую пехоту, которая называется "царицей полей".

 

Зима. Все время хотелось, есть и спать. Его растущий организм подростка требовал пищу в больших количествах, которой не хватало. И отдых. Каждая клетка тела желала покоя. Постоянный холод завершал эту адскую картину.

 

Жили в лесу, в наспех сколоченных из досок бараках. В спальных стояли буржуйки, которые нужно было топить постоянно. И лишь в бараке, где расположилась солдатская столовая, были сложены настоящие печи из кирпича. Там было всегда тепло и пахло едой. Поэтому дежурство в столовой было ответственным делом, к которой стремились все молодые солдаты. Но главное – охрана этого стратегически важного объекта, на который голодными глазами смотрели сослуживцы. Нужно было охранять продукты питания и заготовленные впрок дрова, сложенные поленницей у входа в столовую от своих же солдат. Причем, если для буржуек заготовка дров входила в обязанности дневального по роте, то для кухни их заготовляли всем миром.

 

Сегодня его очередь быть дневальным. Вокруг барака не было ничего похожего на топливо – все, что близко лежало, стояло, валялось – было сожжено в прожорливой топке казармы. Он сразу понял, что лучше всего дрова для печек брать из поленницы у столовой. Однако их охранял такой же, как он, солдат. Нужен был план по изъятию стратегического сырья. Просчитал, что обход часового вокруг столовой составлял восемь минут. За это время нужно было добежать от казармы до столовой, а это двадцать метров, схватить охапку дров и успеть скрыться пока его не увидел часовой. Дважды он успевал проделать эту операцию блестяще. Нужна была еще одна ходка – тогда он до конца дежурства мог подремать у железной печки. Часовой еще поворачивал за угол, а он уже был у поленницы. Схватил охапку, но что это? Среди поленьев лежал брикет с прессованной кашей. Видимо кто-то спер его со склада и спрятал, считая, что здесь никто не найдет. Не думая, сунул пакет за пазуху и рванул обратно.

 

В казарме отдышался. Каша лежала у него на груди и напоминала о голоде. Рот был набит слюной так, что, казалось, открой его, наполнил бы целое ведро. Не выдержав такого напряжения, выскочил на улицу, всем своим видом показывая, что направляется справить нужду. Надо сказать, что специально отведенного помещения не было. Естественные надобности справляли прямо на свежем воздухе по кустикам. Расстегнул штаны, присел, запустил руку за пазуху, нащупал брикет, отломил кусочек и затолкал в рот, лихорадочно жуя, соображая, куда спрятать свалившееся на него богатство. Взгляд упал на застывшую, на морозе лепешку дерьма. Отбил ее от снега, вырыл углубление, положил в него кашу, завернутую в пергамент, сверху прикрыл лепешкой. Тайник был оборудован! Не переставая жевать (в казарму нужно было вернуться, чтобы не было следов его преступных действий на губах) отметил место схрона и, застегивая штаны, отправился в помещение.

 

Никто не схватился спрятанной каши, и юный солдат несколько дней имел дополнительное питание. Единственное неудобство – регулярное хождение по нужде. Но и оно подозрения не вызывало. Расстройства желудка случались часто.

 

***

На передовой их, молодых, необстрелянных, было двое. Поэтому, как молодых неопытных солдат больше использовали по хозяйственной части. Тем более, что активных действий противник пока не предпринимал. Вот и сегодня старшина послал за обедом, вручил большие термосы и котомку под хлеб. Отправились с удовольствием. В-первых, прогуляться до полевой кухни и обратно – все какое-то развлечение. Во-вторых, у кухни можно было узнать последние новости, которые повара знали точно, ну и, в-третьих, поесть от пуза, прямо на раздаче – большая удача.

 

Выполнив все свои желания, неторопливо несли нехитрую поклажу на передовую. Вдали услышали гул самолета.

 

– Юнкерс, – махнул рукой товарищ, – давай вон за тем кустом переждем, сейчас стрелять начнет.

 

Присели, поставив между собой термоса. Гул нарастал. Инстинктивно втянули головы в плечи, закрыли глаза. Но все равно пули, свистевшие рядом, были неожиданны и испугали их.

 

Когда самолет улетел, молодой солдат толкнул товарища.

– Ну, ты как, нормально?

Тот мешком повалился на землю. Из-под уха пульсировала вытекающая кровь.

–Ложка у него за голенищем осталась, – почему-то появилась мысль в голове, – она у нас одна на двоих. Достать надо.

 

Отрешенно, как будто это происходило не с ним, а совершенно с посторонним человеком, вытащил ложку, обтер ее о полу бушлата и засунул себе в сапог. Взял в обе руки термосы и поволок их ждущим обед сослуживцам. Объяснять ничего не надо было. Солдаты видели все сами.

 

– Ложка, вот, у нас на двоих была, забрал, – показывал всем ее молодой солдат.

Это была первая смерть на глазах у парнишки.

 

***

Стояла неимоверная жара. Зной, казалось, пропитал всю растительность, реку, воздух. Дышать было тяжело. Но еще тяжелее было ожидание смерти: их полк, окопавшийся в чистом поле, подвергался беспрерывному артиллерийскому обстрелу и бомбежке, а между перерывами, пулеметному огню. Это был ад. Хотелось умереть, чтобы все разом кончилось. И только инстинкт самосохранения не позволял подняться в полный рост и броситься навстречу смерти. Тогда он брал в руки томик Жюль Верна о приключениях знаменитого капитана Немо, невесть откуда взявшегося в деревенской избе, где они месяц назад стояли на переформировании, и читал вслух, не обращая внимания на какофонию раздававшихся, вокруг звуков. За неделю боев он выучил книгу наизусть.

 

Солдат остался жив благодаря мудрому совету бывалого солдата, который советовал при артобстреле выставлять из окопа руку или ногу, а то и задницу. Ему повезло, ранило в ногу и пропороло осколками мягкую часть. Повезло еще и потому, что товарищ втащил его в землянку, где находился командир батальона и еще трое солдат оставшихся в живых. Повезло, когда комбат докладывал по рации об успешной обороне и геройстве личного состава, которых тут же представил к наградам: тех, кто прослужил два месяца, а их было двое. Сам комбат и командир взвода – к ордену «Красной Звезды», молодых, в том числе и нашего героя, – к медали «За отвагу».

 

Эту свою первую награду солдат получил уже в госпитале. А когда пришло время предстать перед медицинской комиссией по случаю годности к дальнейшей службе, прицепил ее прямо на больничный халат. Старая женщина-врач с торчащей изо рта папироской глянула в историю болезни, посмотрела на паренька еле стоявшего на ногах, поинтересовалась, где это его так шандарахнуло. Услышав, что он пулеметчик, только покачала головой и дала две недели отпуска.

 

***

Завтра его поведут на расстрел. Думал ли он о своем будущем?

Переживал ли о содеянном, понимал ли, что в 18 лет жизнь может оборваться навсегда и его уже никогда не будет? Скорее всего, нет. Думал, но это были мысли, как бы, не свои, а постороннего человека. А вот о том, что его сурово наказали – несомненно. Часовой принес еду, сочувственно глядя на арестованного:

 

– Ты поешь, милок. Может еще все образуется. Вон, говорят, командир полка должен приехать. Обязательно разберется.

От этих слов у рядового непроизвольно потекли слезы. Он с надеждой поглядел на часового:

– Вы думаете это возможно?

«Господи, да он совсем же мальчишка», – подумал сержант, а вслух спросил:

– Как же ты такого бугая умудрился уложить, что он даже в медсанбат попал?

– Не знаю, просто мне в тот момент показалось, что передо мной враг. Против лома нет приема, – промелькнула мысль в голове.

 

…В тот день их рота, после месячного нахождения в окопах, наконец-то была отправлена в тыл на помывку в баню. Ну, баня это сильно сказано. Переоборудованный под это дело амбар, просто, больше всего подходил для этого. Умельцы сложили в нем, печь, на которой грели воду. Сделали лавки, в углу, около дверей поставили большой бак под холодную воду. И маленький – под горячую, который стоял на плите. Из-за этого и произошла драка с этим амбалом.

 

Солдат уже около часа ждал горячую воду, которой пользовались ввиду малого количества, по очереди однополчане. Все понимали, что 20 литров не хватит на целое отделение, поэтому грелись у печки, плескаясь холодной.

 

Здоровенный детина ввалился в помывочную шумно и без очереди. Бесцеремонно отобрал у наполнявшего паренька шайку и стал мыться.

 

– Ты чего, это же моя шайка, – стараясь быть спокойным, повернулся он к наглецу.

– Ну, ты, недоносок, сдохнуть в окопе можешь и грязный, а мне при штабе надо находиться чистым. Я, как ни как, ординарец комбата.

 

От этих слов его затрясло, билась мысль: «вражина, сука, гад. Да как же он может так поступать со мной».

 

Дальнейшее происходило как в тумане. Парнишка схватил железный ковш и с размаху ударил обидчика по голове. От неожиданности тот отскочил в сторону и, поскользнувшись на мокром полу, растянулся во весь рост, потерял сознание. Вокруг головы растекалась кровь.

 

Гнев прошел сразу же, как упал ординарец. В груди была холодящая пустота, очень болел затылок. Вокруг суетились товарищи по оружию, оказывая первую помощь пострадавшему: положили на носилки и понесли в медсанбат.

 

– Зря ты связался с этим дураком, – похлопал по плечу его командир отделения, когда они, одевшись, вышли на свежий воздух.

– Он тебе этого не простит. Обязательно донесет комбату. А тот, псих еще тот. Наверняка, под вышку подведет.

 

Накаркал кореш. Комбат, не разбираясь, приказал наказать по законам военного времени – расстрел. Как рассказал особист: парня обвинили в необоснованном нападении на старшего по званию, нанесении тяжких телесных повреждений. Причем, сопровождалось это, по словам ординарца, антисоветскими лозунгами и призывами переходить на сторону немцев: там, мол, хоть помыться можно по-человечески.

 

– Да бред, вранье все это, – оправдывался солдат.

– Возможно, но ранил ты его тяжело. А то, что тебя оскорбили, к делу не пришьешь. В общем, в распыл тебя.

 

Ночью парню снился родной дом, река, где часто рыбачил, и плачущая мать, говорившая ему:

 

– Ну, зачем же ты, сынок, так поступил. Вот я всю жизнь мылась только холодной водой и ничего, живу.

– Не в этом дело, – закричал солдат, – он оскорбил не только меня, а всех, кто находился на передовой!

 

Проснулся от собственного крика и лязга засова в двери. В арестантскую вошел командир полка в сопровождении начальника караула. Пронзительно посмотрел на солдата и отрывисто спросил:

 

– Значит, грязным сдохнуть в окопе не хочешь? Поэтому и чуть не убил ординарца комбата?

– Так точно, товарищ полковник, по православному обычаю на смерть чистым быть полагается.

 

Командир полка повернулся и уже в дверях приказал сопровождающему офицеру:

 

– Расстрел отменить, обойдемся штрафной ротой, – и задумчиво, как бы самому себе добавил: – хотя для него и этого много, да та сука донос уже написала в дивизию…

 

Через несколько часов солдата под конвоем доставили на новое место службы. Это была очередная уловка полковника, который понимал, что его приказ тоже могли отменить…

 

***

 

…Штрафники вошли в этот небольшой городок после его стремительного штурма. Выждали, чтобы удостовериться – немцев нет. Двигались группами. Вначале город казался пустым, но чем глубже проникали на улицы, тем явственней было видно – жив. То здесь, то там мелькали люди, которые при виде военных торопливо прятались в подворотни или в дома. Затем стали мелькать солдаты из соседних взводов, шныряющие по улицам в поисках то ли недобитых фашистов, то ли чего-нибудь стоящего и нужного для них в данный момент. И что странно, многие из них были навеселе, а то и вообще пьяные.

 

Наткнулись на такую группу штрафников: они в руках несли кто котелки, кто ведра – в общем, емкости чем-то наполненные. Поинтересовались, что это? Оказалось, спирт. Его было много на железнодорожной станции в цистерне. Слух о нем разнесся уже по всему населенному пункту, так же как и – то, что охранялся он символически пьяным солдатом. Не сговариваясь, повернули к вокзалу, на ходу изыскивая емкости. У цистерны мирно посапывал часовой, рядом из дырки текла живительная влага. Наполнили все, что можно было, и двинулись искать свою роту, вернее, место, где ее штаб мог располагаться.

 

Нашли, доложили командиру о происшествии. Похвалив за сообразительность, капитан приказал подыскать соответствующее жилье, в котором можно не только отдохнуть, но и переночевать. Надвигалась ночь.

 

Отдыхали тихо, но основательно. Вначале пили разбавленный спирт, затем чистый. Чем все кончилось, никто не помнил. Он очнулся ночью, спали вповалку в каком-то частном доме. В кромешной темноте, кряхтя и чертыхаясь, капитан по рации расспрашивал позывной «Пион», где они находятся, далеко ли немцы, кто впереди, сбоку, сзади? В общем, полную дислокацию.

 

Послышалось бряцание кружек, специфический запах перегара, глубокий выдох и риторический вопрос-утверждение товарищей по оружию:

– А ведь немцы могли вырезать нас простыми ножами. Это надо же было так нажраться.

***

В палате он создавал много шума: то кипятил в кружке чай, приглашая всех присоединиться к нему, то начинал разговаривать громко, не выбирая выражения, то «ревизировал» свою тумбочку, разыскивая колоду карт, которой впоследствии играли в «тысячу». В общем, был в центре больничной жизни. Судя по разговору, вроде бы был участником Великой Отечественной войны, но специфический, блатной жаргон, присутствовавший в его речи, смущал, предполагая, что войну он провел в местах не столь отдаленных.

 

Откровенный монолог о жизни солдата, а потом зека случился как бы само собой. Просто возник предмет разговора. Им оказалась война. Ведь назавтра было 9 мая – День Победы!

 

– Мне всегда не везло: сначала учебка, в которой чуть не сдох с голода. Затем курская дуга – как выжил в том, аду не знаю. Меня приговорили свои же к расстрелу: заменили штрафной ротой. Трижды был ранен, валялся по госпиталям, кормил вшей в окопах. Всякое было. К концу войны оказался недалеко от Берлина. А когда объявили об окончании боевых действий, решили с «корешами» широко отметить это знаменательное событие. Выбрали небольшой магазинчик в городе, взломали двери и стали пьянствовать прямо в помещении склада.

 

Через какое-то время потянуло на девочек. Их нашли в соседнем доме. Они не отказывались, кажется, даже довольны были. На третий или четвертый день (все происходило в пьяном угаре) проснулись, а спиртное кончилось. Полезли за ликером, там, в основном, ликер был, такой сладко-приторный. Тут нас и прихватил военный патруль.

 

Как уж так получилось, не знаю. Однако, приписали нам по полной: самовольный уход из части, грабеж и разбой гражданского населения, изнасилование. Видимо, кому-то нужна была показательная кампания. Впаяли всем по совокупности – по 10 лет, лишили наград и званий, (жаль медаль «За отвагу») и отправили этапом в далекий город Лабытнанги, что у Ледовитого океана. Вот так я отметил День Победы.

 

Отсидел полностью. Вскоре залетел опять на 7 лет. С семьей не сложилось. Родственники все умерли. По пьяне отморозил руку – ампутировали. Получил инвалидность. На работу никто не брал. Вот с тех пор или по подвалам, или теплотрассам бичую, переезжая из города в город. В перерывах «отдыхаю» в больнице, когда невмоготу и открываются старые раны. Ни о чем не жалею. Жизнь прожил, а хорошо или плохо – не мне судить. Это дело божье.

 

Он ловко, одной рукой, вторая отсутствовала, выдернул из-под матраца колоду карт и предложил:

 

– Сыграем, что ли? – и стал их раздавать.