УВАЖАЕМЫЕ УЧАСТНИКИ КОНКУРСА! МЫ ПУБЛИКУЕМ СПИСОК ДОПУЩЕННЫХ К КОНКУРСУ РАБОТ. ВСЕ ЗАМЕЧАНИЯ. ПОЖЕЛАНИЯ И ПРЕТЕНЗИИ ПИШИТЕ НИЖЕ, В "РЕЦЕНЗИЯХ";; С уважением, Виктор Бейко Руководитель ФСНА КОНКУРСНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ: ************************** 1. Виктор Зорин *************** Чудо Михаила ************ - Может ли мама оказаться на войне?.. Михаил Иевлев, недавний реалист, а ныне рядовой Добровольческой армии, хорошо помнил, как тяжело ему далось прощание с мамой. Сначала она суетилась и что-то подсовывала ему в дорогу, а потом, вдруг разом лишившись сил, опустилась на стул и осталась сидеть, положив усталые руки на колени ладонями вверх. - От меня уходят все мужчины, - сказала она потеряно. - А я?! – тут же вскинулась пятнадцатилетняя Ирина. - А ты всегда со мной, - попыталась пошутить мама, но вышло невесело. Папа ушёл из дома ноябрьским днём и исчез. Крепкий, полный сил человек с ясными глазами и кудрявой бородой, растворился в Новочеркасске, не оставив даже догадок о своей судьбе. Кому мог помешать архитектор в приличном костюме, идущий по улице по своим делам? Быть может, дело в приличном костюме?.. После папиного исчезновения мама потемнела лицом, и в волосах появилась паутинка седины. В квартире Иевлевых до сих пор витало «без вести» - безнадёжное слово, которое страшно произнести. Михаил присел, чтобы мама смотрела на него сверху вниз, и начал объяснять, что Россию нужно защитить от разрушителей, от антихристов, что только мужчины должны это сделать. Мама кивала, но было видно, что все «правильные слова» не дотягиваются до её сердца. Михаил умолк. Поцеловала, погладила по голове, перекрестила, что-то приговаривая. Совершенно неожиданно разревелась Ирина, и Михаил поскорее пошёл к двери. На пороге обернулся, неловко схватил воздух ладонью, прощаясь, и толкнул дверь. Мама смотрела вслед взглядом, который был памятен с детства: отец, уходя на любимую охоту, брал Мишу-Михаила с собой, а мама их так провожала – глазами. Словно знала, что настанет день, когда расставание может оказаться последним. - Вставай, Мишенька, вставай, - звучит знакомый голос в голове. Так мама будила сына в канун Рождества, когда ещё в тумане сна знаешь, что в большой комнате стоит живая ель, заполняя запахом натопленную комнату, а вокруг неё ждут своего часа подарки: большие, яркие – Мише и Иринке, а маленькие, взрослые – родителям. Михаил открыл глаза и увидел, как рваные облачка плывут по холодному небу. Одновременно со зрением на него обрушились все чувства: запах горелого сукна, волны пронизывающего ветра, жёсткая, мёрзлая земля, противные крики галок, больные толчки пульса в голову, казавшуюся одной ссадиной. Вокруг никого не было, а буханье снарядов и доносившиеся выстрелы перекликались далеко справа, да и то – редко, словно по унылой привычке. Сегодня – сочельник, но какой ужасный!.. А ведь ещё утром слышались шутки от бывалых товарищей, что воевать в сочельник – неплохой знак. Было даже какое-то странное ощущение, что воевать – это работа, и сегодня, в преддверии Рождества, нужно как следует поработать. - Вставай, Мишенька… Когда голову слегка отпустило, Михаил опёрся на локоть, и стал потихоньку подниматься: встал на колени, боясь пошевелить шеей, и вдруг отдёрнул ладонь, заметив, что опирается на чью-то ногу. На снегу, испачканном землёй и пятнами крови, лежал мёртвый красноармеец, лицом поразительно похожий на Михаила. Те же семнадцать, наверное: плотно сжатые в обиде на судьбу губы, тонкий нос, лёгкие завитки каштановых волос на висках и на шее, нелепо редкие волоски на щеках. Только иней уже заставил поседеть брови, ресницы и голову. - Как страшно умереть перед Рождеством!.. Или наоборот – хорошо, - запутался Михаил. – Хотя эти красные не верят в Бога… Он перекрестился, размышляя о том, что мама и папа думали о Боге по- разному. Мама говорила: - Иногда бывают минуты, когда надо просто верить и уповать на Божью помощь. А папа говорил: - Господь выведет, но ты должен помогать Ему всеми силами: человек для этого и рождён. Михаил двинулся подальше от красноармейца, попутно заметив, что у того отличная шинель и нарядно алая полоса на шапке. Увидел свою винтовку и подобрал, с трудом закинув за спину. Опять вспомнил, как папа ходил с ним на охоту, как раз в сочельник. Мама долго спорила: кажется, её не утешила и подстреленная папой крупная тетёрка. А папа с ним, закутанным от рождественских морозов, разговаривал, как со взрослым: учил, как жить зимой на охоте: - Никогда не бросай и не теряй оружие – всякое может случиться. – И Миша представлял, как вырастет и будет ходить на охоту с папиным ружьём: он его никогда не бросит! Пошёл редкий, но удивительно пушистый снежок, и даже ветер притих. Михаил подул на руки, согревая и щекоча лицо шерстяными перчатками, впихнутыми мамой потихоньку перед прощанием. Внезапно почувствовал, что голоден и торопливо хлопнул по бедру – подсумок был на месте. Не снимая перчаток, вытащил оттуда застывший кусочек хлеба, завёрнутый в платок, и стал грызть на ходу - осторожно, чтобы не тревожить нывшую голову. Наконец вспомнилось, как шёл в атаку с примкнутым штыком (так и не снял и сейчас колол им снежный воздух за спиной). Как страшно ухали с подвыванием снаряды, противно визжали пули под ногами и возле головы. И красные дрогнули и начали откатываться, но тут его словно палкой ударило по голове, и мир погас. Папа говорил: - Если не знаешь, где ты, иди туда, откуда пришёл. Уже начало смеркаться; синие волны съедали остатки света быстро, как это всегда бывает зимой. Михаил совершенно не знал местности и шёл туда, откуда рано утром пробирался сюда со своей ротой. «Местность» - такое смешное географически-учебное слово! А «местность» была молочно-белой от снега и холодно-чужой, хоть и красиво поблёскивающей. Не хотелось умирать в Рождество. Хотелось жить-жить-жить… Ведь это – чудо: остаться в живых под Рождество. Но чтобы чудо свершилось, надо было не только выжить, но и дойти до своих. Прийти в избу, набитую ужинающими красноармейцами, и встретить праздник, замерзая насмерть в сарае, или в поле с простреленной грудью?.. Нет, надо сквозь наступающую черноту искать нашу армию. - Идти, не останавливаться, чтобы не замёрзнуть, - учил папа. И Михаил шёл и шёл, думая о том, что недавно получил старенькую шинель (не в пример той, что у мальчишки-красноармейца), но очень длиннополую. - Этто ничо, что долгопола, - сказал ему белый от седины, усатый фельдфебель с Георгием на груди. – Теплее будя! А незнакомый поручик весело подмигнул Михаилу. Шагать было трудно: мешал снег, контуженая голова, и темнота путала направление. Иногда, чтобы не обморозить немеющие щеки и нос, приходилось тереть их колючей шерстяной перчаткой. Казалось, отец идёт неподалёку и подсказывает. Михаил помнил, что нужно пройти через лесную полосу, а там было недалеко до одной из станиц, но ночью это было сделать страшно трудно. И только мамин взгляд, с которым нельзя было попрощаться, чтобы не оставить её с одной маленькой Иринкой, звал его и толкал вперёд. Начался лес, и темнота принялась пожирать остатки света ещё быстрее. Винтовку пришлось снять, а штык – отомкнуть, неуклюже прицепив к поясу. Усталость уселась на плечи и росла, тяжелела, мешала двигаться вперёд. Тусклая луна, освещавшая только саму себя, подмигивала жёлтым куриным глазом из-за провисших, заснеженных веток. Под ногами не было никакой тропы. Снег принял сизоватый мертвецкий вид, и уже забрался за голенища сапог, противно протекая внутрь. Из головы не шёл парень-красноармеец. Кто он? Студент, сын землемера или бывший семинарист (встречались и такие)? Михаил теперь опирался на винтовку, как на посох, приглядывая, глубоко ли проваливается приклад. Шаг, шаг, ещё… Мысли мешали следить за тем, куда поставить ногу. Забыть этого "двойника"!.. У красного – своя судьба, у Михаила – своя. Внезапно путь, словно частоколом, перегородили длинные острые кусты и ветки: то ли ивняка, то ли вербы – в темноте не видать. Михаил не сразу нашёл просвет в ветках, так и лезущих в лицо. Хрустнуло; снег под прикладом осел, и маленький человек, штурмующий кусты в лесу, уходящем в небо, поскользнулся и упал. Руки провалились в снег, под которым оказалась вода незамёрзшего родника. Запястья обожгло, и Михаил рванулся так, что в голову снова ударила боль, и затошнило. Он встал на колени, еле терпя пульсирующую муку. Содрал истекающие водой перчатки и засунул их за ремень неотжатыми. Чуть вытер ладони о шинель и сразу – к щекам: спасать от режущей боли. Потом воткнул правую кисть за пазуху, левую сунул между стиснутых бёдер и, когда она немного ожила, завернул в платок и ввернул кулак в карман. Только после этого подышал и поднялся с колен. Шинель на груди была покрыта безобразной махрой из замёрзших сосулек. Совсем стемнело, не спасала и луна. Михаил медленно шёл, увязая. Винтовку поднять уже не смог – бросил, и потому тыкал в тёмно-сизый снег подобранной палкой. Темнота давила, пригибала к земле. Почти наткнулся на лежащий поперёк пути ствол сломанной сосны. Упёршиеся в землю нижние ветки казались расставленными ногами, а верхние покачивались над Михаилом, осыпав с головы до ног снегом. Словно падающая звезда вспыхнула радостная мысль: - У меня же есть спички! Я разведу костёр!.. Правая рука ныряет в подсумок и ощупывает ненужные уже патроны, нож в чехле, какую-то бумагу… Снова и снова перебирает знакомые предметы, чувствуя немеющими пальцами хлебные крошки. - Нет, не может быть!.. Неужто выронил, когда залез в первый раз?!.. Страх процарапал спину, запрыгнул в грудь, мешая дышать и распухая. - Я обещал маме, что вернусь, - думал Михаил, - и обманул. - Главное: никогда не паниковать, - вдруг отозвался папа. Михаил уже свыкся с мыслью, что спички пропали, поэтому стал думать, как дожить до рассвета . Идти дальше не было смысла: не видно ни зги. Придётся как-то ночевать здесь. Если залезть под лапы упавшего дерева и прислониться спиной к вывороченной пятке из корней, может быть что-то и выйдет… А вдруг он нечаянно выживет, закутавшись в свою длинную шинель и сберегая внутри тёплое дыхание? Михаил полез под сосну, обламывая мелкие ветки с хвоёй, чтобы набросать зимнюю перину. Давно окоченевшие, бегали в голове мысли: - Какое у меня рождественское ложе!.. Надо прочитать перед сном «Отче наш». Уйдя из дома, ни разу не читал он «Отче наш», а тут подумал, что, если придётся замерзать без причастия, хоть будет в напутствие Слово Божие. Михаил набросал ветки погуще и приготовился присесть под растопыренные корни. Сел, поёрзал и с ужасом понял, что проваливается в какую-то яму. В детстве съезжал он с ледяной горки на салазках спиной назад. И в этот раз ощущение было то же, только сопровождалось громким хрустом и обвалом снега. Казалось, что падал ужасно долго, и удивился, когда упёрся спиной в мягкое. Моргнуло чёрное небо и исчезло. Михаил почувствовал, что мягкая стена за спиной пошевелилась, и медленно повернулся. Руки коснулись чьей-то шерсти, и человек подумал, что чуда в эту ночь так и не случилось: он упал в берлогу. Медведь рыкнул, но, почему-то не страшно, а словно ворча на беспокойную жизнь: видимо, недавний сон мешал ему соображать . - Господи, спаси и помоги! Пресвятая Богородица, помилуй! – молился про себя Михаил, боясь даже дыханьем выдать своё присутствие. Медведь, словно в раздумье, качнулся и глубоко выдохнул, издавая неприятный запах. Человек окаменел, но зверь дышал всё ровнее и тише. От страха Михаил даже не убрал руку, что касалась шерсти, и почувствовал, что зверь тёплый. Сил не осталось даже на то, чтобы бояться: через минуту человек спал, прижавшись к медведю… …Медленно открывается дверь. Знакомая комната: такая же, как в день прощания. - Миша! Братик вернулся! – кричит счастливая Ирина и бежит навстречу. Её волосы развеваются и гладят по плечам. Мама, словно не уходила, дожидаясь сыновнего возвращения: сидит на стуле, смеётся и подзывает рукой. Но тут входная дверь распахивается и оттуда сквозит холодом. Михаил пытается её закрыть, но ничего не выходит… …Открылись глаза, но ничего не увидели. Неужели он ослеп? Резкий запах о чём-то говорил, руки трогали тёплую шерсть. Михаил вдруг вспомнил, что ему пришлось пережить. И понял, что его рождественские приключения не прекратились: он лежал рядом со смертельно опасным зверем. Человек обшарил вокруг себя землю и стал потихоньку отползать от медведя. Сначала просто двигался прочь, а потом понял, что нужно щупать там, куда просыпался снег. Берлога пошла вверх, и тут медведь заворчал, как хозяин, узнавший, что в саду балуют мальчишки. Промёрзший насквозь Михаил сразу взмок и замер. Когда ворчание стихло, хотел побыстрее вылезти, но руки упёрлись в снежную стену. Наощупь намотал на правую руку платок и стал откапывать: чем сильнее намокал платок, тем быстрее работал человек, не в силах выносить резь в руке. Ему казалось, что он уже вырыл туннель, но на самом деле, не продвинулся и на аршин. Тогда он лёг на спину и принялся ногами выбивать снежную пробку, уже не задумываясь, что разбудит медведя. Брызнул свет; заскрежетал, заворчал возмущённый хозяин, а Михаил по-собачьи, на четвереньках выскочил навстречу дню и тут же завалил дыру снегом. Теряя платок и задыхаясь, он спрятался за корни сосны, ожидая, что сейчас зверь выскочит и бросится искать незваного гостя. Но было тихо, если не считать барабанного боя сошедшего с ума сердца. Михаил, наконец, прошёл весь лес, и вышел на опушку, подслеповато щурясь от блеска снега. Снежное безмолвие сверкало равнодушной красотой. Сил уже не оставалось, а, ведь, надо было тереть щёки и нос, пока покрасневшие руки ещё работали. Локти болели, ноги не шли, но Михаил мог видеть, куда он идёт! Сзади насмешливый голос разрезал тишину: - Кого ишшешь, хлопчик?.. Словно выстрелили в спину. Михаил медленно обернулся, зная, что не успеет себя спасти. Непонятно откуда взявшийся, на опушке стоял всадник, держа в руках нагайку. Хищные, хитрые глаза смотрели насквозь. Кто догадается по лампасам красный это казак или белый? - На чёрной бараньей шапке не было знаков. - Контужен во вчерашнем бою, - просипел Михаил. – Ищу своих. - Своих?!.. - пересмешничал казак. – Це важно! Но, увидев, что страх и недоверие вмёрзли в человека, добавил: - Дывись, який тоби подарок в светлый праздник: я и есть – «свои»! Казак подъехал вплотную, внимательно рассмотрел дрожащего мальчика и приказал: - Ногу в стремя! Зараз будем! Михаил, затвердевший от холода, никак не мог поднять ногу. Казак ухватил его за ремень, как котёнка, и втащил на коня перед собою, посадив по-женски, боком, чем очень обидел. Седло врезалось с одной стороны, сильная конская шея слишком круто поднялась с другой, но между наездником и конём было тепло, и перестало трясти, как больного. - Спасибо, господин казак! – спохватился Михаил, совершенно не разбиравшийся в казачьих чинах. - Господа благодари! – неожиданно сказал казак и тронул коня, хлопнув по сапогу нагайкой. Михаил оттаивал в лазарете, сквозь дрёму чувствуя, как суровый врач с жёсткими усами, в очках с металлической оправой, осторожно осматривает его руки и мажет мазью. - Повезло вам, молодой человек, - задумчиво говорит он, рассматривая кожу. – Всю ночь в лесу, и ничего не отморожено! В рубашке, наверное, родились… Волшебную историю, приключившуюся с рядовым в лесу выслушали недоверчиво: врач молча блестел очками, знакомый казак вертел головой и подкручивал лихие усы, специально подошедший штабс- капитан не выдал своих чувств и исчез сразу после рассказа. Михаилу уже было всё равно: он засыпал, когда его раздевала пожилая санитарка. Пару раз среди сна было Михаилу чудное видение в образе сестры милосердия. Каково же было его удивление, когда, проснувшись, он понял, что видение – не сон, а «сестрица Мария» - славная барышня с чёрными густыми ресницами, круглыми, милыми щёчками в ямочках, улыбчивая и заботливая. Михаил пробовал выходить в коридор лазарета, чтобы взглянуть на неё, будто случайно, но боялся заговорить. Сосед, громкоголосый поручик с рукой на перевязи, сказал ему: - Как ты, братец, медведей укрощаешь? И Михаил понял, что его история известна всем. Быть может Мария решит, что он пустой выдумщик и хвастун… Вечером Михаил совершенно пришёл в себя, чаще выглядывал в коридор и густо заливался румянцем, встречаясь с Марией глазами. Поручик зазвал своего «юного друга» на лазаретный Рождественский праздник: скромный, но милый. Главное, что там была Мария, переодетая в малахитово-зелёное платье, перекликавшееся с маленькой живой ёлочкой. Михаил улыбался и говорил мало: ему казалось, что самое расчудесное чудо в это Рождество – встреча с Марией… …Мишу одолело любопытство, и он прямо в ночной рубашке решил поглядеть, что творится под ёлкой в этот раз. Он пробрался в комнату, где уже сверкали игрушки, и увидел, что за столом сидят мама, папа и Иринка. Мише стало стыдно, что он хотел посмотреть без них, но все тепло ему улыбались. - Значит и папа нашёлся! – радостно подумал Миша. - Посмотри, кто у нас, - сказал папа. Ближе к ёлке сидел большой бурый медведь, но вовсе не страшный, а какой-то ручной: как у цыган, но без цепи. - Какое чудное Рождество! – крикнул Миша и захлопал в ладоши. А мама, папа, Иринка и даже медведь смотрели на него и улыбались… - Вставайте, Михаил, вставайте, - послышался знакомый голос. - Может ли мама оказаться на войне? – мелькнула спросонья мысль, и Михаил открыл глаза. - Доброе утро, - сказала Мария. - А у меня для вас подарок. - Для меня?!.. – изумился Михаил и, не веря глазам, принял от чудного видения листок. Эта была картинка, нарисованная простым карандашом. Поверху шла крупная надпись: «С Рождествомъ!» Ниже весёлая белочка протягивала удивлённому мишке большую шишку. Михаил внезапно ощутил, что значит «потерять голову»: он схватил руку девушки и уткнулся лицом в ладонь. Она пахла лимоном и мятой. - Только не убирай! – умолял он про себя. Потом прижался к драгоценной ладони щекой и зашептал: - Вы – чудо, Мария, вы – чудо… И почувствовал, как мягкая рука погладила его по голове к завиткам волос на шее. 2. Елена Маючая **************** Не прикасайтесь к бабочке *********************** Не прикасайтесь к бабочке – мельчайшие чешуйки бархатных крыльев быстро сотрутся с ваших пальцев, а сама она погибнет. * * * Таня рисовала с детства: сначала, пальцем на запотевшем стекле, затем, мелом на сером асфальте, потом, шестицветными карандашами в альбоме. На десятилетие Танюша получила от родителей шикарный подарок: набор кистей, мольберт, холст, масляные краски, гуашь и пастель. Это было неслыханной роскошью. Родители Тани – дворники, попивали, поэтому отложить деньги на подобное было чем-то запредельным, однако они это сделали – хотелось побаловать единственную дочку. Счастливая Танюша днями сидела за мольбертом, позабыв даже о том, что на улице буянит одуревшее от жары лето, все рисовала, рисовала. Она засыпала нервным чутким сном, положив под голову перепачканные краской ладошки, и чуть свет, вскакивала, наспех завтракала и снова принималась за свою работу. То был, с первого взгляда, очень простой пейзаж: на аспидном небе подмигивают звездочки кремовых оттенков, и висит слегка неровный горчичный блин луны – с кратерами, цепями непокоренных гор, застывшими морями. Однако, сделай вы несколько шагов назад, непременно разглядели бы, что то и не луна вовсе, а женский лик с полуопущенными веками и восточными скулами, застывший в мгновении вечности. Но и это еще не все. Отойдите к противоположной стене, и увидите: это уже не ночное небо, не лицо, это огромный ясный глаз, четко очерченный караванами звезд. Таня назвала картину «Космическая иллюзия». Родители ахали, пили дешевый портвейн и хвалили, особенно пейзаж – в нем все было понятно и правдиво. В сентябре девочка осмелилась показать свою «Иллюзию» учительнице рисования. Та, и до того замечавшая в девочке художественные способности, любовалась картиной, но находила небольшие недоработки и советовала больше сосредоточиться на цвете и четче прорисовать детали, меньше отвлекаясь на «ненужные», по ее мнению, око и загадочную женщину. Таня слушала, кивала головой, заостряла размытые края звезд и превращала, по совету учительницы, тона в полутона, а после долго плакала – лицо и глаз пропали, как будто их и не было вовсе. Зато друзья родителей, одноклассники и преподаватели художественной школы, куда ее привела мать, были просто в восторге: луна была очень удачной, казалась почти настоящей, а звезды, хоть и не подмигивали теперь, зато выглядели очень натурально. Не особо складывались у Тани отношения с десятком кувшинов, отбрасывающих короткие неинтересные тени, которые преподаватели заставляли рисовать каждый месяц, но она старалась, и постепенно грубые глиняные сосуды принимали четкие контуры, а падающая тень стала, как и нужно, самой темной среди прочих теней. Через несколько лет она написала автопортрет, крестьянский профиль матери, красноносый анфас отца и с блеском сдала экзаменационную работу – несколько убегающих вдаль километров сосен и пихт цвета прокисшей болотной тины. Несколько раз Таня бралась за что-то дерзкое и сказочное, но родители пьяно матерились, крутили заскорузлыми пальцами у висков и уговаривали рисовать яблоки, поля и кувшины. Учителя настаивали на аппликациях, орнаментах и безвкусно составленных композициях, на «чепуху» не оставалось ни времени, ни сил. С первого раза поступив в художественное училище и уехав для этого в другой город, Таня начала потихоньку попивать и покуривать с сокурсниками и перестала вспоминать о той, своей первой картине. Уверенными мазками запечатлевала она поблекшие груди староватых натурщиц, преуспела в точном изображении хрящеватых носов, научилась лепить из дымчатой глины пузатые широкоротые горшки и рисовать бездарные карикатуры на друзей. После училища пробовала штамповать богатые натюрморты и скудные пейзажи на продажу, но не преуспела в этом и постепенно захламила ими кладовую съемной квартиры с грязными стенами. Несколько лет проработала художником в рекламном агентстве: раскрашивала на компьютере в наивно-розовые цвета батоны толстой, нашпигованной химикатами колбасы, выполняла однообразные заказы. И все выпивала, покуривала, погуливала с такими же, оставшимися не у дел, художниками, так же, как они, хвалила одноухого Ван Гога и по-черному ругала Малевича. За несколько лет только единожды родилась подкрепленная стаканом багрового вина идея, написать что-то личное и многогранное. Она даже забыла, что на ней единственная приличная блузка, когда посреди ночи, разогнав собутыльников, торопливо, словно боясь не успеть схватить за яркий хвост кометой пролетающий в голове образ, начала смешивать на палитре цвета и ласкать тонкой беличьей кистью девственное бумажное поле. Но, очнувшись от наваждения, утром разглядела свое творение, дико захохотала, скомкала заляпанный красками лист и запустила со всего маху пятнистый шар с балкона. Как-то незаметно оказалась Таня на пыльном оглохшем от криков торговцев рынке, как-то сами по себе выросли пестрые круглоголовые ряды матрешек на ее прилавке. – Ма-а-трешки! Подходи! Недорого! – кричит Таня укутанным в сигаретный дым сиплым голосом. Показывает Таня редким покупателям простенькие малиновые, как кровоподтеки, узоры на деревянных боках, многократно расчленяет бездыханные гладкие облитые дешевым лаком тела, являя меньших матрешек и обнаруживая бледное нутро. А потом ловко собирает их назад, бурчит на зевак, перешучивается с соседками и, присев на корточки, спрятавшись за прилавком, замахивает стопарь сивушной бурды. Давно уже живет она в покосившейся землянке, купленной на остатки денег, вырученных с продажи родительской квартиры. Вечерами варит щи на заветренных говяжьих костях, одевает голых матрешек в одинаковые сарафаны, заставляет их пучить круглые безжизненные глаза на похожих, как одно, лицах. В коротких перерывах между росписью и рынком вышла Татьяна замуж за обычного всем понятного мужчину, родила обычных ничем непримечательных детей, отвезла одного за другим на кладбище обычных, любящих и желающих ей добра, родителей. Теперь Тане нечего исправить в своей иллюзии – и так все правильно. 3. Петр Капулянский ******************* Друзья ****** Молодая учительница. Молоденькая даже. Первогодок. Ей еще и часов-то толком не дают. Разрешают комитетом комсомола руководить. В то время у комитетчиков обязательно куратор был, из старших товарищей. Чтоб не хулиганили. А то комсомольцы - они, если ими не управлять, могут на БАМ сбежать. Или на Саяно-Шушенскую ГЭС. Или не сбежать, а зеками туда поехать. Так что лучше управлять. А ей бы не комсомольцами, ей бы лучше кружок диссидентов вести. Такое воспитание. Умна, саркастична чуток. Анекдотов про блондинок мы тогда не знали. А знали б - не поверили. И еще красивая. Глаза там, губы. Фигура. Особенно верхний изгиб правого бедра видный через случайно раскрывшуюся боковую молнию на длинной красной юбке. Я тот радиус кривизны до сих пор помню. Влюбились, конечно. Не все, но многие. И негромко. Потому что хватало девиц своего возраста. Проще. А еще потому что в школе не одни десятиклассники. Есть учителя мужчины, которые молоденьких тоже замечают. Так что лучше было любить тихо. И дышать в сторону, как после вчерашнего. Все равно ноль шансов. Как и у учителей-мужчин. Потому что она тоже любила. Старшую коллегу своего пола. Или уважала. Не как женщину, а как... Ну в общем хотела войти в семью. Хорошо у той коллеги сын был, даже два. Подходящего возраста. За одного молоденькая наща замуж пошла. То есть за свекровь, конечно. Чтоб и дальше смотреть на мир ее широко раскрытыми глазами. Но официально за сына. Родила потом. И развелась сразу. С свекровью жить нельзя. В одном доме. Одно дело со своим идеалом за сигаретой интеллектуальные беседы вести, другое – ему посуду мыть и панталоны стирать. Молоденькая все же была. Умная, но молоденькая. Леной её звали. А мы тем временем школу закончили. Букеты-минеты. Выпускной. Водка, кофе, сигареты. Все впервые. Большая жизнь началась. Забылись и одноклассницы и учителя. Не все, конечно, и не всеми. Но большинством. Я к Лене заходил. Пока она замужем была - нет, а как развелась, так сразу и начал. У меня в институте девушек не было, не выживали. Поэтому заходил. Опять же изгиб бедра в расстегнутой молнии, и глаза, и губы. Ну я говорил уже. Ребенка качал на балконе в коляске. Пиво пил. За жизнь трендел. Отчество ее навсегда забыл. Лена и Лена. Начал иногда школьных друзей-подруг притаскивать, чтоб ей повеселее немножко. В основном подруг. Ну на всякий случай. Сам-то ни пальцем, ни словом. Только взглядом украдкой. В основном в спину, чтоб не перехватила. Точнее в талию, и вот в то место где шея из плеч начинается. Оно тоже, не хуже изгиба бедра. Так и жили-дружили. А иначе я все равно не мог. Мне нужно было еще научиться не блевать после водки с пивом, потерять девственность и не вылететь после первой же сессии. Тем более что впереди армия. Надо все успеть. Генсек-поэт в том году решил, что студентам романтики не хватает. Студенткам хватает, она у них в крови и раз в месяц обновляется, а студентам – нет. Стройотряды и колхозы - не то. Для настоящей романтики нужен автомат Калашникова. А еще я вовсю участвовал в романе близкого друга и с близкой подругой. Поддерживал им огонь. Не свечку, а жаровню небольшую, чтоб не погасло. Он любил молчать, а она хотела чтоб с ней говорили. Нужен был третий. Я очень подходил. Потом, конечно, выяснилось что кое-что удобней вдвоем. Но уже без близкого друга, а со мной. Ненадолго. Тень отца Гамлета мешала сильно. Но одну из своих предармейских задач я выполнил. И с другом не поссорился. С ним пить научился, пока обратно общий язык искали. В общем, уже можно было как-то что-то и Лене сказать. Тем более я к ней стал чаще забегать – сын-то рос, помощи больше нужно. Но генсек оказывается не шутил. В июне загремели мы Родину защищать. И я, и друг. И еще пара сот тысяч претендентов на высшее образование. Мы с Валерычем рядом оказались. Километров двадцать. Поэтому писем друг другу не писали. Глупо. Слишком близко. Если совсем трендец будет, крикнешь - услышит. Мы просто знали что рядом, иногда грело. Он письма писать любил примерно также сильно как говорить, а я уже вовсю строчил опусы Лене. Ну и еще полудюжине любимых женщин. А потом встретились. В госпитале. Он случайно и я случайно. Месяц! Самый классный за весь период выполнения священного долга. Говорили мало. О Лене совсем нет, Валерыч толком ее и не помнил. А тут как раз чемпионат мира по футболу в Мексике шел, не до сантиментов. Мы тогда Игоря Беланова любили. И я еще одну медсестру с хирургического отделения. А потом наши бельгийцам продули. И я вспомнил, что Ленка с сыном и мамой недалеко каждым летом отдыхает. Ну как недалеко - километров триста. Для бешеной овцы не крюк. Я и написал. Вот, мол, в госпитале. Еще Валерыч тут. Навести. Она и навестила. Ей тоже с младенцем в деревне два месяца куковать не очень в тему. Опять же старуха-мать доставала. Медсестра моя ночлег ей у себя предоставила. Валерыч, он хваткий был, билеты туда-сюда организовал. Два дня втроем тусовались. А потом она обратно уехала. И мы тоже. Меня почти сразу из части на юга сослали. А друг мой наоборот у себя в батальоне уважение от командования получил. Уж не знаю почему, но стал его комбат чуть не раз в неделю в командировки в Питер отправлять. К смежникам. Валерка потом рассказывал, что он и родителям не про каждый визит говорил. Больше все к Лене заезжал. Особенно если с ночевкой получалось. А я не знал. Я у себя на югах всё письма писал. И про изгибы помнил. И про глаза, с губами. Теперь еще голос прибавился. Я не знаю кто как, я низкие голоса у женщин люблю. Их еще грудными называют. К размеру бюста отношения не имеет, но само словосочетание – грудной голос – бодрит. Вот и писал ей. А про них двоих не подозревал. Потом, вернулся когда, сообразил. Но ведь не ругаться же. Мало ли что я письма писал. Я в них тоже ни словом ни буквой. Я и в них дружил. Ну и на Валеру не в обиде. Сейчас он меня. Двумя годами раньше я его. Женщины дружбе не помеха. Особенно общие. Тем более, у них с Леной все заканчивалось уже. Она тоже любила когда с ней говорили. Пока он из армии на полсуток заезжал, у него слов хватало. А как дембельнулся – уже нет. То есть слов достаточно вроде, но предложения из них одни и те же. Скучно. Но я опять упустил момент. Может и не стремился особо. Надо было срочно восстанавливать те самые доармейские навыки, которые так старался усвоить два года назад. Особенно тот что с водкой не связан. А к Лене заходил. Друзья ведь. Ну и сын у нее классный очень. Ему уже три года тогда было. Смешной. Летом она опять в свою деревню двинула с семейством. Я сессию сдал. Неделю попил, а потом говорю Валере: «Поехали, а? У нее день рождения на днях. Сюрприз устроим.» А он мне: «Ты что? С дуба рухнул! Семьсот верст. Да и бередить себя не хочу». Я на него посмотрел. Он наверное, увидел что-то и говорит: «Ну ладно. Отдадим должок.» Мы рюкзаки в зубы, палатку-тушенку, билеты студенческие купили и вперед. Терпеть не могу в плацкартных вагонах ездить. У меня ноги в проходе всегда. Длинный очень. Каждый мудак обязательно или плечом или головой стукнет. Будит. Я подумал и вибрамы напялил. Проводница чай несла, чуть сотрясение мозга не получила. Или мозжечка. Такой хай подняла. Я тогда окно открыл, на полке перевернулся и ноги в окно выставил. Аж по колено. Уснул. А там дождь. И станция какая-то. Вибрамы сперли. Так и приехал босиком и с насморком. Терпеть не могу плацкарты. Валерка ржал долго. Он короткий, за что его вообще бабы любят. В общем, мы потом на автобусе еще час тряслись. А к вечеру палатку в лесочке аккурат напротив дома, где она снимала, поставили. С утра набрали кучу цветов и сразу после завтрака завалились. Ленка счастлива была. Обоим. И Валерка. И я. Опять же глаза, губы, изгибы, голос. Особенно голос. Я про кожу раньше говорил? Еще кожа. Раньше как-то не замечал. Она у нее шелковая была. Знаю что заезжено, но другой ткани для этого типа кожи пока не изобрели. В лес ходили. На речку. Ленка не купалась, с ее кожей оказывается не каждой водой можно. Ехали на пару дней, застряли на неделю. Я б еще остался, но Валерке в строяк надо было. А одному как-то не очень. Я ведь дружить приезжал. Уехали. Опять плацкарт. Но я грустил. Поэтому во всю длину не вытягивался. Эмбрионом ехал. И без вибрамов. В следующем году Валерка женился на ком-то. Сейчас не помню. Таня? Света? Пухленькая. А я увлекся фотографией. У меня в руках оказался фотоувеличитель, кюветы всякие. Ну я и увлекся. Заделал себе студию дома. Простыни, зонтики с фольгой. И начал девиц знакомых на ню-фотки разводить. Целую философию придумал, почему каждая женщина в возрасте около двадцати обязана отщелкать десяток-другой снимков своего обнаженного тела. По шее получал редко, чаще впендюривал. А что все по честному. Негативы и снимки натурщицам. Мне только жаркая благодарность после фотосессии. Как-то Ленка в гостях была – заинтересовалась аппаратурой. «Зачем тебе это все?» - говорит. Объяснил. «Я, - говорит, - тоже хочу». А самой уже почти двадцать семь и сын растет. Но я не отказался. Три пары трусов одел и джинсы, чтоб неудобно не было. Мы ведь друзья. Двое суток подряд. С перерывами. Фотографировались. Она сначала стеснялась немножко, а потом перестала. Сидим на диване альбомы с живописью эпохи возрождения рассматриваем. «А вот так еще не пробовали! Может красивый снимок выйти» - и я опять к треноге. Потом снова альбомы смотреть. Она голая, а я в трех парах трусов и джинсах. Шесть пленок. Или семь. «Все! – говорю, - я уже два часа тебя фотографирую пустой камерой». Хватит. Она на мои джинсы посмотрела, на себя. Покраснела вдруг. «Да. – кивает, - Ты ведь одетый, а я голая. И пленки кончились». Если об она сказала «я голая, а ты одетый», я б тогда разделся. А так не понял. Зря наверное. Стоял, голос слушал. И еще глаза, губы. Изгиб бедра. Теперь уже оба. Со всех сторон. Кожа как... ну я говорил. И завиток волос над шеей, там наверху, где ложбинка. Валерка развелся. Его пухленькая начала как-то уж очень сильно пухнуть. Сказал – боюсь взорвется когда-нибудь. Я собрался в эмиграцию. Последние полгода полного безвременья. Все можно, потому что ничего уже не будет. Пошел в разнос. Без аллохола, глюкозы и валидола из дома не выходил. Потому что с утра очень плохо бывало. После вчерашнего. А где ночь проведу не каждый раз знал. Поэтому таблетки с собой. Ну и бабы. Потом позвонил ей. Уезжаю – говорю. Повидаемся – спрашивает. Ага. Повидались. Сначала в кафе, потом в Павловск поехали - прощанье Славянки. Еще куда-то. О том что завтра будет не говорим - больно. О том что сейчас тоже – чтоб не спугнуть. О прошлом всё больше. Накопилось слава богу. Я тогда дома не жил. У друзей. Как-то привел ее вечером туда. Деньги на кафешки кончились. Сидим. Хорошо. Такие свои, просто ближе некуда. Вдруг Валерыч заходит. Ну и... Не знаю. Может мне не надо его было тогда пускать. Но квартира-то не моя. Друзей. А он там с теми же правами, что я. Или не надо было в тень уходить. Я тогда дурак был – считал что решать должны дамы. Бороться за них не умел и не хотел. Особенно с друзьями. Ушли они к нему. Я вслед смотрел. А потом пошел за бутылкой. В конце концов мне уезжать, им оставаться. И вообще, я ведь только друг. Пятнадцать лет прошло. Мы изменились. Друг мой полысел, женат в третий раз на как ее там, Света, Оля? Я чуток набрал веса, но при моих габбаритах слону - дробина. Тоже женат. Единожды и счастливо. У Ленки мужа так и не случилось. Сын совсем здоровый мужик. Она такая же как была. Глаза. Губы. Изгибы. Кожа. Завиток волос. Я их вижу такими же какими видел в восьмидесятых. Закрою глаза – и вижу. Вижу и слушаю ее голос. Низкий грудной. От которого внутри все сжимается и начинает вибрировать как перед взрывом. Такой родной голос в телефонной трубке. Он ведь и не меняется никогда. 4. Светлана Асадова ******************* ВОЙНА МИМО НЕ ПРОХОДИТ *********************** - Ох, Полинка, смотри, принесешь в подолЕ - беззлобно ворчала мать, пытаясь стащить одеяло с дочери. Полина прятала голову под подушку, подтыкала одеяло под бока, что бы мать ни добралась до неё. Вставать, ох как не хотелось, только-только глаза сомкнула, домой пришла поздно, или рано, как посмотреть. -Вставай гулена, опять пришла с рассветом? Видно придется идти к отцу Степана жаловаться. Каждый день до утра, а потом ещё на работу, как только ноги их носят? Мать ворчала по привычке, а вообще-то она была уверена, ничего плохого Степан не позволит. У Степана и Полинки любовь, давно бы поженились, но пока не исполнилось дочке восемнадцати лет, никто их не распишет, Пока надо ждать. Полинкин отец Кирилл Федорович, председатель колхоза «Путь Ильича» мечтал, что кончит дочка десять классов и поступит учиться на ветврача. В колхозе ветврача очень не хватало. А тут у дочки случилась любовь, да такая, которая бывает раз в сто лет, а может и больше. Ох, как понимали отец и мать Полюшку свою! Семья Колесниковых и сам отец, степенный рассудительный конюх и его старший сын, и младшая дочь, и средний Степан – все были удивительно красивы. Такой яркой и четкой красоты редко встретишь в селе. « Как нарисованные» - так говорили про семью Колесниковых. Степану девятнадцать лет, чернокудрый, белозубый и такой зеленоглазый, что устоять перед его красотой Поля не смогла. Приметила она его давно, но Степан, пока, видел в ней только девчонку - школьницу, дочку председателя. Но, видно, не судьба была им разминуться на жизненной тропинке. Прошлым летом, когда подошла покосная страда, отец приказал и Полине, и матери собираться на сенокос. Работы хватало всем, колхозники трудились от зари до зари. Надежда Петровна, Полина мать, в селе пришлая, горожанка и деревенская жизнь ей давалась не легко. Мало того, что хозяйство: корова, куры, поросята - хлеб печь самой, а этой науки в городе её не обучали. До сих пор вспоминают соседи первый хлеб председателевой жены. Тесто перекисло, а пышности в нём не было, жидковато вышло, расплылось блином на листе. Из печи достала не пышный каравай, а плоские лепешки. Надо сказать, что хлеб у Надежды Петровны вскоре стал получаться всем на загляденье, да и многие другие деревенские науки освоила быстро. Была она шустрая, боевая, в руках все горит. Напевая, делала работу по дому, да ещё заведовала маленьким сельским магазином. Торговала керосином, спичками, мылом, а в страду муж упрашивал её ходить на разные работы, то на прополку, то на окучивание. А не выйдет председателева жена, бабы могут крик поднять и в поле не пойти. -Надюша, с вечера начинает уговаривать жену Кирилл Федорович , выйди завтра на покос, погода установилась, каждый день дорог, каждые руки на вес золото, а за тобой и бабы пойдут. Поворчит, поворчит Надюша, а куда деваться? Подвяжет голову платочком, сарафанчик простенький оденет, а все равно в толпе баб деревенских белой вороной выделяется. И статная Надежда, и стриженая по - городскому, и зуб золотой, причина постоянной зависти всех сельских щеголих, искры пускает при улыбке. С вилами управлялась Надежда ловко, хотя нелегкую работу делала - копны к стогу подтаскивала .Подойдет к собранной волокушей куче сена, вонзит в неё с хрустом вилы, да ещё ногой придавит. С огромным усилием поднимет вилы над головой с целой копной сена и, шатаясь от тяжести, несет эту огромную рыхлую кучу к стогу. Ух, сено сброшено с вил, обратным рейсом можно и отдохнуть, вытряхнуть колючки из-за пазухи, вытереть пот. А дочка Полина в это же время на конных граблях работала. Лошадку дали не молодую и смирную, сиди себе на жестком железном сиденье, вожжи дергай .А когда стальные округлые зубья нагребут сухой травы достаточно, потянет за рычаг, грабли поднимутся, и останется на поле маленькая копна, которую на вилах перенесут к стогу. Степан работал на тракторной косилке. Локоть из окна выставлен, а над локтем чуб кольцами из-под кепки. Полинка чуть глаза не вывихнула, косясь на него. А тот, словно не замечает. Не было бы счастья, как говорится, но думается, что кто, кто, а Полина к этому руку приложила. Лошадь, запряженная в конные грабли, которыми она управляла , понесла. Может пауты достали, или ещё что, но, не слушаясь вожжей, помчалась лошадь по кустам и кочкам. А сиденье на граблях жесткое, каждая ухабина в спине отдается, Кричит Полинка, как оглашенная. Кинулся Степан наперерез, остановил лошадь. Девушка в тряске губу прикусила, на подбородке кровь, от страха не побледнела, а раскраснелась наливным яблочком. Русая коса растрепалась, на висках, где пот выступил, мелкие кудерьки залохматились. Нос курносый весь в золотых канапушках, ресницы мокрые от слез, слиплись. Но вся такая ладненькая и крепенькая, как белый грибок. Взял Степан её на руки с сиденья, на землю поставить надо, а руки не разжимаются, и во рту видно пересохло, сказать ничего не может. Стоит, как столб. Надежда Петровна так испугалась, что рысью кинулась к ним, не случилось ли что. Подбежала и поняла – случилось! Тут и дураку было видно, случилась любовь ! В деревне все на виду, все про всех знают. Когда однажды из района приехал проверяющий и утром не пришел на планерку, счетовод Василий спросил: сколько проверяющему лет, какого он роста и сразу предположил, где тот может быть - ночевать. И точно определил – у вдовы Баскачихи! И ведь точно опредилил! Что бы все разговоры прекратить, сосватали молодых и вынесли решение. Решили: осенью идет Степан в армию, Полинка поступает в техникум сельскохозяйственный. А когда вернется парень из армии, сыграем свадьбу. А Полина дождется, характер у неё правильный – если полюбила, значит на всю жизнь. Отец Полины Кирилл Федорович сам родом из Сибири , в колхоз «Путь Ильича» приехал по призыву партии на подъём сельского хозяйства. Еще в Сибире остался сиротой в три месяца от рождения. Семья его, мать с отцом, жила в домике на берегу реки Омки. Летом река высыхала, воробью по колено, а весной, после таяния снегов, маленькая сонная речушка, превращалась в бескрайнее море, затапливала луга и низины. Жители навострились ловить рыбу в половодье своим способом. Выкапывали по берегам ямы, их в половодье заливало водой, а когда вода сходила, рыба оставалась в яминах. Голыми руками потом рыбу ловили. Была пасха, мать Кирилла с младшей незамужней сестрой решила навестить родственников живущих на той стороне Омки. Сверток с младенцем мать отдала сестре, а сама стала искать брод. Вот и ухнула в ямину наполненную водой. Юбки захлестнуло на голову, барахтается, зовет на помощь. Младшая положила ребеночка на бережок, да и пошла сестру спасать, так обе и сгинули. Сколько орал младенец, ни кто не знает, но подобрали люди добрые, принесли младенца в деревню, временно отдали в семью, где был грудной. У деревенских баб молока грудного и на двоих младенцев хватит. Отец Кирилла работал в городе, на железной дороге. Говорят, когда получил сообщение, домой поспешил пешком, по путям. Наверно не видел он света белого, не слышал ничего - его поездом проходящим и смяло. Так и остался Кирилл круглым сиротой. По началу младенца передавали из рук а руки в те семьи, где свои сосунки имеются, а потом усыновили бездетные муж с женой, дали свою фамилию, вырастили. В шестнадцать лет женили на поповой дочери, рябенькой перестарке. Про любовь Кирилл еще и не знал ничего, и некуда сироте деваться. Когда призвали служить в Красную Армию, был совсем неграмотным. Окончил ликбез, потом поступил в военное училище, остался в армии кадровым офицером. Грамотно писать так и не научился, в дипломе по русскому языку тройка, но с большой натяжкой. Но по остальным предметам пятерки и четверки. С Наденькой познакомился, когда были на учениях. В село бегали к девчатам, а Наденька из города в село приезжала, где у их семьи огород был. Кирилл, к старой семье не вернулся, но мать приемную и отца почитал и помогал. И мать забрал к себе, когда она одна осталась. . Надежда Петровна хлопнула рукой по одеялу в последний раз, и стала собирать завтрак на стол. Достала из погреба кринку с молоком вечернего удоя, холодную, с запотевшими боками, нарезала свежий хлеб. Яйца уже булькали в чугунке на печке, и пахло разваристой картошкой. Полинка накинула сарафанчик и выскочила из дома к рукомойнику, прибитому на лето около дома. Занимался новый летний день. Коров выгнали в стадо, и их веселое мычанье слышно было уже за селом Пыль осела, ночная прохлада ещё не растаяла, воздух пропах настоем из разнотравья, роса сверкала на листьях. Солнце не встало, но весь восток был золотым и розовым, небо чистое. День обещал быть прекрасным. Полина бренькала соском умывальника, плескала в лицо. У Степана губы мягкие и сладкие как малина, такие сладкие, что не может Полинка оторваться от его губ. Не может и не хочет. А летние ночи такие короткие, что заря вечерняя встречается с утренней зарей. Девчата страдания поют у околицы, гармонь играет, вдалеке на восходе небо посветлело, и первые петухи сипло начинают перекличку. Пора домой, немного вздремнуть, а вечером снова на свидание! Впереди большая, счастливая и радостная жизнь. Вытерла Полина полотенцем свой курносый нос, забежала на крылечко, в сенях сорвала листок с календаря: двадцать первое июля, год 1941-й. Жизнь делала крутой поворот. Когда провожала Степана на фронт, Полина не выла, как остальные бабы. Она понимала, что ничего с её Степаном не случится. Повоюет недельку-другую, разобьет быстренько немцев и героем вернётся домой. Уж её-то Степан геройское что-нибудь совершит обязательно. Было не страшно, а даже интересно, война, как новое приключение, а приключений так мало в деревенской жизни. Потом ждала с нетерпением письма. Не дождалась. Ушел Степан, как сгинул. Не сразу, но пришло извещение: «Пропал без вести». А война набирала силы и ей нужны были новые жертвы. Погиб старший Степанов брат, пришло известие, что герой и похоронен там-то и там-то. Столько свалилось горя, что не пересказать. Отец на фронте, мать Надежда Петровна председательствует, на работе день и ночь, мужиков нет, а в деревне бабе голову не к кому приклонить, что бы поплакать, горе в каждой семье, в каждом доме. Вот и была и утешительницей и начальницей. Ни одного раза не поверила Полина, что погиб Степан. Понимала, что все прояснится, бегала к Степановой матери, ждали известий. Слушала рассказы баб, какие сны им снятся и что они предсказывают. А свой сон не рассказывала ни кому. Приснилось ей, будто она в большом городе с высокими домами и знает, что где-то здесь должен быть Степан. Бегает она по чужому городу, заглядывает в лица прохожих, у всех спрашивает, не видели ли они Степана её. И чувствует, что люди знают, где он, но не говорят, отворачиваются, словно прячут улыбку, но не по-доброму, а вроде с недоброй хитростью. А потом голос Степана слышит, зовет её, тоскливо и жалобно, и будто издалека. « Полюшка-а-а-а!». Проснулась, все лицо в слезах и голос в ушах еще звучит, как эхо. И снится, и снится один и тот же сон, словно Степан, докричаться до неё хочет, да не знает как. А вокруг столько горя, что о своем и говорить стыдно. Надежда помогала, да время, которое вопреки всем ужасам войны ,бежало вперед и ничто его не могло остановить. Закончилась война, вернулись те, кто остался жив. Степана не было не среди живых, не среди мертвых. Отец пришел с фронта весь в орденах и медалях. Назначили его в район, на партийную должность, дали в районе квартиру. В последний вечер пошла Полина к Колесниковым. Попрощаться. .Мать Степанова сильно постарела, сгорбилась, отец вернулся весь израненный, но снова работал конюхом. Сестра стала девушкой, очень схожа лицом со Степаном . Красавица, не лицо, а солнце, смотреть больно. Посидели, повздыхали, поплакали. Расставались навсегда. Полина поступила в техникум на заочное отделение, работала, училась и ждала Степана. Парней, её ровесников, итак немного осталось после войны, но и их Полина не замечала. Однажды за ужином рассказал отец, что в районе, в бывшем пионерском лагере, расположен госпиталь для солдат-калек, которые без рук, без ног остались, у которых или нет родных, или отказались родные от них, а некоторые память потеряли, и кто они и откуда - не помнят. Как сдурела Полина, отвези посмотреть и все тут. Сколько не отказывался Кирилл Федорович, потом и сам верить стал, что может там Степан, среди калек, без памяти. Куда-то позвонил, с кем-то договорился, и повез дочку. Шла весна сорок шестого года. Война этих мест не коснулась. Земля готовилась к лету, расцветала, распускалась, таяла, все проклевывалось и росло безудержно. Такая нежная красота стояла вокруг! Неповторимый запах весны разливался в воздухе.Она пахла талой землей, всходами горькой полыни, прелой листвой. Даже дым от сожженной старой стерни на полях пах сладко. Ольха развесила сережки, березовый сок бродил в теплых стволах, по обочинам цвели желтые калужницы. Жаворонки пели в вышине, и будто не было в мире никогда войны и горя. Лошадь бежала резво по колее, залитой талой водой. Двухколесная бричка имела самую высокую проходимость. Выехали засветло, и когда солнце поднялось высоко над рощей, впереди показались строения бывшего пионерского лагеря. Их встретил главный врач, приказал напоить Полину чаем, а сам с Кириллом Федоровичем удалился поговорить о проблемах, о делах. Полина пила чай из обжигающей ладони жестяной кружки, щеки её горели, в голове все кружилось. Она уже не понимала, зачем она здесь, что она хочет увидеть? Неужели потому, что поверила в какой-то сон? Хотелось убежать, уехать, за рощу, туда, где весна и тишина. Вошел отец, подал халат, и молча встал у двери, ожидая её. Главный врач был примерно ровесником отца, но пониже ростом и полнее. Полина почувствовала к нему сразу доверие, как к отцу. Присоединилась медсестра и пошли. Полина готовила себя заранее, знала куда едет, но в самом страшном сне не могла увидеть то, что пришлось. После последних сражений прошло время, раны затянулись, и солдаты стали приспосабливаться к своему телу, т.е. к тому, что от него осталось. И отец, и Полина, и врач были в белых халатах, и никто из больных не понял цель их посещения. Хотя новых людей заметили. Полина ловила по- мужски откровенно-жадные взгляды калек, догадывалась, что о ней говорят, и хорошо, что не слышала. Мужик - он и без ног, или рук, остается мужиком. Заметила, что молодых мало, все инвалиды в годах. А может болезнь, так обезобразила лица, стерла молодость и беззаботность с лица. Ни в той палате, где лежали безногие, ни в той, где лежали безрукие - знакомого лица Степана не обнаружила. А перед последней палатой Полине пришлось выслушать от врача инструкцию. Конечно, она будет спокойна, конечно, она не покажет вида. Её поразило то, что за белой дверью она услышала взрыв хохота. Смеялись, как смеются молодые и здоровые мужики, Даже не смех, а ржанье доносилось из - за двери. Полина толкнула её рукой. Большая, светлая комната, очень светлая и солнечная. Запах карболки, лекарства, мочи. По правой и левой стороне комнаты с потолка свешивались брезентовые люльки , как те, что вешают в селах для младенцев Полина заглянула в одну из них и в ужасе отшатнулась. Голова, ей вначале показалось, что одна голова лежала в люльке. У головы не было ни рук, ни ног. Лицо не было страшным, совсем молодое, немного заросшее рыжей щетиной, глаза карие с рыжими же ресницами И они смотрели на Полину с любопытством. Ноги стали, как ватные. -Только бы не упасть, только бы не упасть, только бы не упасть, как заклинание твердила про себя Полина, проходя мимо рядов люлек. Изо всех этих жалких сооружений смотрели на девушку глаза, страшные в своей неестественности. . Было тихо, или у Полины звенело в ушах, и она не слышала ничего. Одна голова, мимо которой проходила Полина, повернулась к ней и хриплым, насмешливым голосом сказала, обращаясь к Полине: «Возьми меня, девушка, я буду хорошим мужем. Драться не буду никогда»- и засмеялась, словно сквозь слезы. Полина через силу сделала последние шаги до двери и за дверью потеряла сознание. Резкий запах нашатырного спирта привел её в чувства. Теперь, когда она видела это, как можно жить? В смысле, как правильно жить, если видел .Жить с этим! Степан вернулся в 1947 году. Первый бой, с одним пистолетом на двоих, плен, лагерь. Герои гибли, защищая Родину, а трусы, ждали конца войны в плену. Попробуй, рассуди теперь. . Замуж Полина за него не пошла, через некоторое время сошлась с немолодым инвалидом, нарожала детей. Далеко была война, да мимо не прошла. 5. Геннадий Михлин ******************* Рассказ ****** За завтраком я сказал жене: - Хочу написать рассказ. - Да? - А что? - Нет, ничего. А зачем? - Да так. Конкурс объявлен. - А при чем тут ты? Я обиделся, но промолчал. За ужином я сказал: - Мне нужно сфотографироваться. - Да? - А что? - Нет, ничего. А зачем? - Во-первых, пошлю на конкурс вместе с рассказом. - Ты что, уже написал? – брови жены взлетели высоко. - Нет еще. А во-вторых, поставлю фотографию перед собой. Это меня вдохновит на творчество. - Да? - А что? - Нет, ничего. Сашка пару схлопотал по русскому. За сочинение. - Наверное, трудная тема была? - Про родителей. Он писал про отца. Видит тебя каждый день, а вот не вдохновился. Я обиделся, но промолчал. Пили чай в тишине, в задумчивости. - Надо сфотографировать меня много раз, – наконец сказал я, о чем думал. – Сто, может быть. - Да? - А что? - Нет, ничего. А зачем? - Из сотни, дай бог, один-два только хороших снимка получится. - Да? - А что? - Нет, ничего. А зачем? - Понимаешь, вдруг призовое место присудят, я должен выглядеть молодым, стройным, умным, красивым... В журнальной публикации. - Да? - А что? - Нет, ничего. Молодым, говоришь, умным, красивым? - Да, а что? - Нет, ничего. Тогда нашего Джека надо сфотографировать. Одного раза хватило бы. Джек, возьми кусочек. - Гав, – ответил Джек и зачавкал. Я обиделся. Но промолчал. Пошел к себе, посмотрел на бледный экран компа и постучал по клавиатуре. Появилась строчка: «Иван Петрович Веселов сел за компьютер в отличном настроениии. Экран был светлый и чистый». «Хорошо, оптимистично!» - подумалось мне. - Петя! – раздался совсем некстати голос жены. - Кофе пить будешь? - Буду! – сдерживая неудовольствие, ответил я. - Свари! Пошел варить кофе. Тут явился сынок Сашка: - Папа, ты уже написал рассказ? Я посмотрел на жену. - А что? – спросила она. - Да нет, ничего. Иди, Сашка, русский учи. Опять сел за комп, прежняя запись мне уже не понравилась. Я застучал по «клаве» снова: «Иван Петрович Грустилов сел за компьютер в ужасном настроении. Экран был бледный, как лицо больного человека». «Хорошо, драматично!» - решил я и глубоко задумался что писать. Но только зашевелилась какая-то мысль (уже не помню какая), пришел Джек и положил голову мне на колени. Значит, пора отправляться на прогулку. На выходе из парадной встретилась соседка. - Петр Иванович, вы уже написали рассказ? Я удивился, но промолчал. Во время прогулки с Джеком, я размышлял о будущем рассказе. Надо бы на производственную тему. Например, про технолога Василия и лаборантку Таисию, про их совместную работу, плавно переходящую во внеслужебную связь. Там какая-то изюминка должна быть, шутка со стороны Василия. Со спокойной душой я засыпал. Сюжет рассказа был готов. На завтра оставалось только вспомнить шутку: что же все-таки сказал технолог Вася лаборантке Таисии? На следующий день первый же знакомый в заводской проходной спросил: - Петя, а ты уже написал рассказ? Я почувствовал, что у меня слегка кружится голова. - А что? - Да нет, ничего! Дописывай, не подведи коллектив! Начальник отдела подошел: - Иваныч, ты уже написал рассказ? Давай, давай, дописывай, отчетный период заканчивается. Инвеститорам показатели нужны. – И подмигнул: - Деньги, брат, ба-альшие деньги! Во время обеденного перерыва по трансляции передавали интервью с героями моего рассказа, и все слушали. Ведущий (радостно, лихо): «Сейчас мы узнаем что же такое, шутя, спросил технолог Василий у лаборантки Таисии». Василий (раздраженно): «Я с Таськой давно не шучу». Таисия (вспыльчиво): «Враки! Я этими шутками в рабочее время никогда не занималась». «Вот видите, значит, истину нам откроет только сам автор Петр Иванович», - заключил корреспондент. Пошла звуковая заставка – марш металлистов, свою композицию на баяне наяривал заводской худрук, отрабатывая ставку зуборезчика высшего разряда. Все дружно посмотрели на меня. Образовался митинг - типа - выступили представитель общественности и председатель профкома. Все требовали незамедлительно дописать рассказ. Домой я добирался в сопровождении толпы, постепенно превратившуюся в колонну с транспарантами «Даешь рассказ!», «Вася, прекрати свои шуточки!», «Хотим знать правду!», «Таисия, не таись!» А в автобусе мне даже пыталась уступить место старушка-пенсионерка в знак уважения. Но не смогла подняться, автобус качнуло и она плюхнулась на место. Честно, я бы дописал этот несчастный рассказ, но я не мог вспомнить, что сказал технолог Вася лаборантке Таисии, по той причине, что я никогда этого не слышал. У парадной повстречалась улыбающаяся соседка. - Не написал я рассказ, не написал! – крикнул я ей с опережением. У соседки скисло лицо и удивленно раскрылись глаза. То же самое я крикнул жене, когда вошел в квартиру. Она и сын посмотрели на меня подозрительно. – Завтракать пора, а ты еще дрыхнешь? Не понял. Ущипнул себя, но до сих пор ничего не понимаю. Вот такие дела. «Где сам рассказ?» – спрашиваете. Так это и есть мой рассказ о том, как я не написал рассказ. А другого я ничего не знаю. 6. Александр Рожков ******************** Дьявольщина - Шкаф ****************** Яркий луч солнца, отодвинув штору, проник в комнату. Пробежался от окна к постели, взобрался на нее. Словно диверсант пополз по одеялу к подушке, на которой покоилась мальчишечья голова. Замер на груди и выждав секунду, бросился в глаза. Кирилл зажмурился, невразумительно проворчал и повернулся на другой бок, натянув одеяло на голову. Солнечный луч попытался проникнуть под укрытие, но не смог и обиженно пополз по стене вверх. Большая стрелка отсчитала очередной круг, подвинув малую стрелу к цифре «8». Красная секундная стрелка, словно марафонец неутомимо бежала по циферблату, показывая, что в отличие от своих братьев она работает. Иванченко откинул одеяло, зажмурился от проникающего в комнату света, и приподнялся на локтях. Рядом, на стене висел календарь, «Июнь» значилось на нем, восемнадцатое число. Остальные семнадцать дней были перечеркнуты фломастером, а девятнадцатое число заключено в жирный, ярко-красный круг. - Завтра день рождения, - мальчик широко улыбнулся. Достал из-под подушки фломастер и с удовольствием поставил крест на сегодняшнем числе. Откинулся на подушку, и крепко зажмурив глаза, представил, как завтра он получит подарок, о котором мечтал последние полгода. Он просил отца купить новую игровую приставку, которая появилась в продаже в начале года. Папа согласился, но поставил свои условия, из-за которых в дневнике у Кирилла оценку «4», все чаще сменяла цифра «5». Иванченко честно выполнил условия отца, закончив год на «отлично», почти по всем предметам. И вот завтра, в свой тринадцатый день рождения он получит столь долгожданный подарок. Он точно это знал, так как видел коробку, на которой красочно была нарисовано приставка, со скоростью света улетающая в открытый космос. Папа спрятал, как он думал, в надежное место, туда, где Кирилл не за что ее не найдет раньше времени, но мальчик давно знал эти потайные места. За окном раздался звук двигателя, машина недовольно фыркнула несколько раз и благосклонно завелась. Иванченко широко зевнул, потер глаза, откинул одеяло и, не одеваясь, сел за компьютер. Грохот, выстрелы, крики раненных и хрипы убитых децебелами рвались из наушников, заглушая остальные звуки. Кирилл сейчас был в другом мире, в другой реальности – там, где нужная его помощь, чтобы одолеть всех врагов. Игра отнимала почти все его свободное время. Во время каникул он мог часами сидеть перед монитором, до рези в глазах всматриваясь в прицел автомата, или окуляр снайперской винтовки. Родители не одобряли такого времяпрепровождения, поэтом старались вытащить сына в музеи, выставки, кино, просто погулять. Однако сейчас они были заняты работой, позволяя сыну играть допоздна, и ложится, когда он сам захочет. Автомат запрыгал в руках, враги в десантных костюмах задергались и упали на землю. В верхнем углу монитора красных цифр стало на три больше, а патронов на полрожка меньше. Опытный солдат «Terminator» пробирался сквозь заросли, стараясь чтобы его не услышали враги… когда сквозь наушники послышался неприятный скрежет. Кирилл нажал на паузу, прислушался, но ничего не услышал. Вновь в ушах завыл степной ветер, трава пригибалась под тяжелыми армейскими ботинками. И снова срежет, отвлек мальчика от игры. На этот раз Иванченко снял наушники, стараясь понять, что ему мешает. Шторы слегка колыхались от проникающего в комнату ветра, солнце ярко светило, заставляя жмуриться. Иванченко прислушался, но квартира молчала, даже из родительской комнаты не доносилось, ни звука – они опять поздно легли. - Странно, - пожал он плечами и хотел было погрузиться в военный мир, как скрежет… Нет, это больше напоминало царапанье, словно кошка хочет войти в комнату, а дверь закрыта. Вот только животных Иванченко не держали из-за аллергии сына. Мальчик огляделся, прислушиваясь к настойчивому звуку. Ему казалось, что кто-то в его комнате хочет войти. Только куда, ведь он один? - Кто здесь? – спросил Кирилл и почувствовал себя глупо. – Ну, тебя нафиг, - разозлился, быстро надел наушники, но прежде чем снять игру с паузы, он услышал свистящий шепот. - Кирилл, - позвали его. Иванченко слетел со стула, опрокинув колонки, распахнув дверь, выскочил в коридор, и захлопнул ее за собой, удерживая за ручку. В комнате раздался гадкий, еле слышимый смешок и издевательский голос. - Ки-ирюша. * * * Подросток ворвался в комнату родителей, влетел на кровать и, как в детстве, забрался между ними под одеяло. - Кирилл, что ты тут делаешь? – сонно поинтересовался отец и, не дождавшись ответа, засопел, перевернувшись на другой бок. Мама не открывая глаз, погладила сына, и натянула одеяло на голову. Иванченко трясло, словно он замерз. Хотя на улице, не смотря на утро, уже жарко. Мальчик встряхнул вихрастой головой, не понимая, почему его так трясет, ведь ничего не произошло, ему просто показалось. Ну, кто может быть в его комнате, там даже спрятаться негде? - Негде, - повторил, уговаривая себя и коря за трусость. Он, один из лучших учеников в своем классе, второй лучший игрок в «War of Craft» в школе, испугался… глюка. Подросток усмехнулся. - Кирилл, - заскребли в дверь и мальчик закричал. - Нет… И тут нет… Представляешь даже тут нет. Кстати, подмети под кроватью, а то пыли много. Николай Васильевич поднялся с пола, отряхнул колени и строго посмотрел на сына. Он был недоволен, что тот разбудил его рано утром в выходной день, да еще и оглушающим криком. Потом рассказал какую-то ерунду, что в комнате кто-то прячется. Пришлось идти, искать этого кого-то. - Как и ожидал, здесь никого нет, - зевнул отец и почесал бок. – Тогда какого лешего ты орал так, словно тебя на органы продают? Мальчик вытер мокрые глаза, оглядел свою комнату. - Ну я слышал, как меня кто-то звал. И голос у него был злой такой и противный. Мужчина провел рукой по волосам, вновь зевнул. - Слушай, если здесь кто-то и был, хотя я в этом глубоко сомневаюсь, он давно убежал, или улетел, или уполз. Отец посмотрел на монитор, на котором застыл крадущийся солдат с оружием в руках. - Или ты его застрелил, - строго посмотрел на испуганно сына. – Сколько раз я говорил, чтобы ты не сидел до утра за этими играми, они ни чему хорошему, ни приведут. - Папа, но я действительно слышал! – истерично вскрикнул мальчик, пытаясь убедить отца. – Здесь кто-то был. - Тут никого нет, ты сам видел – я все проверил, - в голосе Николая Васильевича прозвучали металлические нотки. – По-моему, ты заигрался. Хватит всей этой стрельбы. Глядя на сына, произнес тяжелым голосом. - Думаю, что и с приставкой на день рождения придется подождать. Слезы моментально высохли, стоило Кириллу представить, что завтра в свой тринадцатый день рождения он получит какую-нибудь рубашку, чем так любила его «баловать» мама. - Нет, пап, только не приставку. Ты прав, мне все показалось, - добавил грустно, опустив голову. – Тут никого нет. Иванченко-старший похлопал сына по плечу, зевнул. - Вот и хорошо. Закрывай программу и иди умываться, завтрак в холодильнике найдешь. А мы с мамой еще часок поспим. Хорошо? – улыбнулся. - Да, конечно, - Кирилл попытался улыбнуться, получилось вымученно, но отец уже не смотрел. Подросток остался в комнате один. Компьютерный стол, стул, шкаф, кровать – теперь вызывали недоверие и нарастающий страх. Когда рядом был отец, собственная комната не была такой пугающей, но теперь он в ней один. Дверь шкафа скрипнула, мальчик вздрогнул и опрометью бросился на кухню. Наскоро умывшись в раковине, Кирилл сделал бутерброд, включил телевизор, нашел какую-то программу про животных и попытался ее посмотреть. Однако все чаще он смотрел не в телевизор, а не дверцы шкафчиков, холодильника, микроволновой печи, духовки, самой кухни. Ему казалось, что вот-вот некто попросится войти к нему и произнесет его имя противным, пугающим голосом. Но, ни через пять минут, ни через полчаса ничего не произошло. Мальчик немного расслабился и смог откусить кусок бутерброда. Еще через какое-то время он почувствовал себя более уверенно, мысленно уговаривая, что все ему привиделось. - Папа прав – это все игры, - Кирилл еще откусил от бутерброда. – Надо завязывать с ними, - тут же поправил себя, - утром. Утром не надо играть, а вот сегодня ночью враги узнают, что «Terminator» готовит им сюрприз. Впервые за все утро подросток улыбнулся, представляя, как он закончит очередную миссию, до конца которой осталось пройти два неприятельских блокпоста. Уже днем Кирилл забыл об утреннем происшествии. Встретившись с друзьями, которые, как и он застряли в городе из-за работы родителей, он с упоением рассказывал им, какую приставку завтра получит. Он пригласил ребят на день рождения, пообещав, что после они обязательно поиграют в его комнате, и если заиграются, то они смогут остаться у него на всю ночь – мама договорится с их родителями. Упоенные предстоящим днем, ребята сходили в кино, поплавали в озере, посидели в летнем кафе и расстались, когда солнце начало опускать за горизонт. - Пацаны, завтра у меня в два часа, - напомнил Иванченко и, попрощавшись, пошел домой. Родители хоть и были дома, но вновь, не смотря на выходной день, работали каждый за своим ноутбуком. - Сын, привет, - не отрываясь от монитора, махнул рукой отец. - Привет. - Хорошо погулял? Друзей пригласил? Ужин на плите. Иди руки мыть. Кирилл только кивал, зная, что ответов мама все равно не услышит. Наскоро поужинав, он пошел в свою комнату. Включил, заботливо выключенный мамой, монитор. Тот засветился голубоватым светом, и высветил траву, застывших противников, пригнувшегося солдата с ножом в руках. Все это перечеркивала белая надпись «PAUSE». Мальчик потер руки, надел наушники и включил игру… Вновь пауза перечеркнула экран в первом часу ночи, когда Кириллу захотелось в туалет. На обратном пути он зашел на кухню, сделал себе несколько бутербродов. Родители уже спали, поэтому он, стараясь не шуметь, вернулся к себе и вновь погрузился в виртуальный мир. Враги падали, словно молодая рожь, срезанная комбайном. Гильзы разлетались в стороны, пулемет подрагивал в сильных руках, плюясь свинцом. Вокруг бушевал огонь, раздавались взрывы – горела вражеская база, которую «Terminator» обнаружил несколько минут назад. Сквозь выстрелы, крики, взрывы проник неприятный звук, словно кто-то резал стекло ножом. Вначале Иванченко не обратил на него внимания, но когда звук стал настойчивее, поставил игру на паузу, снял наушники, прислушиваясь. Звук повторился, только теперь это походило на царапанье. Мальчик вздрогнул, но остался на месте, вспомнив, что отец обещал лишить его приставки, если он еще раз разбудит их с мамой «какой-то ерундой». Ехидный голос раздался так внезапно, что мальчик с трудом подавил желание закричать. - Кирилл. Он вскочил со стула, прижался спиной к столу, судорожно нащупал рукой выключатель. Настольная лампа тускло осветила пустую комнату. Раздался ехидный смешок. - Кирюша, - смех. Иванченко с трудом проглотил вставший в горле комок, произнес дрожащим голосом. - К-кто здесь? Ядовитый смешок, заставил его задрожать осиновым листом. - Кирилл, - в дверь шкафа поскребли… изнутри. Мальчик, не отрывая взгляда от дверей шкафа, нащупал лампу и направил свет в темный угол. Шестидесятиваттная лампочка выхватила большой темно-коричневый шкаф. Двойные створки были плотно закрыты, и прижаты коробкой с книгами – одна дверь плохо закрывалась, поэтому приходилось подпирать ее. Значит, никто не мог находиться там – внутри. Но, словно издеваясь, вновь раздалось неприятное царапанье и противный смех. - Кирюша, - и добавили в приказном тоне. – Есть хочу. Мальчик схватил оставшийся бутерброд и судорожно бросил в сторону шкафа. Неожиданно одна из створок, подвинув тяжелую коробку, приоткрылась. - Кирилл, - прошипел кто-то внутри. В свете лампы Иванченко к ужасу увидел, как по полу поползла тень: длинная когтистая лапа с четырьмя пальцами. Схватив бутерброд, она убралась обратно. Раздалось неприятное чавканье, хруст, треск, словно ели не мягкий хлеб с колбасой, а железобетонный столб. - Кто ты? – вновь спросил подросток. - Кирюша. Кирюша. Кирюша, - смех. Иванченко не выдержал, схватил тарелку, бросил в шкаф. Осколками она рухнула на пол, вызвав смех изнутри. - Отвечай! – взвизгнул парень. Створка шкафа еще немного приоткрылась. - Кирилл… иди ко мне. Мальчик потряс головой, вжался в стол. - Нет. - Иди, - с холодом в голосе проговорил некто. – Иди… Кирюша. Вновь рука-тень протянулась из шкафа и медленно поползла в сторону Иванченко. Тот стоял не в силах шелохнуться. Тень коснулась голых ног, Кирилл почувствовал как они быстро стали холодными. Поползла вверх, все сильнее сковывая нарастающим холодом. - Кирюша… сладкий, - рука-тень коснулась плеча и… сильно сжала его. Подросток вскрикнул от боли, попытался шелохнуться, но не смог. Ноги сами, не подчиняясь его воли, сделали шаг. Раздался ехидный смех. - Кирилл, - и хищно добавили: - Вкусный. Шаг. Дверь шкафа открылась еще сильнее, в свете лампы было видно, что внутри никого нет. Оттого стало еще страшней, когда раздался голос и рука-тень сильно дернула. - Кирилл… вкусный. - Нет, нет, нет, - плача, мотал головой Иванченко, но ничего не мог сделать – страх и холод сковали члены. Он оказался возле шкафа, перед распахнутой дверью. Невидимая рука отпустила его, сползла на пол и убралась внутрь. - Кто ты? – всхлипнул мальчик. - Кирилл, - раздалось утробное урчание. Вешалки с одеждой разбежались в стороны, в глубине зажглись желтые глаза. - Кирюша, - сверкнули они, и мальчика втянуло в шкаф. Дверь захлопнулась, придавленная тяжелой коробкой с книгами. * * * Яркий луч солнца проник в комнату. Пробежался к постели, быстро взобрался на нее. Пополз по одеялу к подушке, на которой покоилась мальчишечья голова. Замер на груди и выждав секунду, бросился в глаза. Саша зажмурился, широко зевнул и откинул одеяло. - Завтра день рождения, - взглянул он на календарь, стоящий на столе. На нем зеленым цветом было выделено 3 число июля месяца. На кухне играла музыка, значит, мама уже встала. Подросток радостно зажмурил глаза, представляя, что ему подарят на тринадцатый день рождения. Его мысли прервал неприятный скрежет, Александр открыл глаза. В комнате раздался ехидный смешок, и кто-то произнес. - Сашенька… вкусный. 7. Йорка ********* Несбывшееся *********** Несбывшееся… Помнишь, ты встретил в юности девушку? Ты был тогда проездом в каком-то портовом городишке. Настолько неприметном и незначительном, что даже имя его вылетело у меня из головы. А помнишь ли ты юную девушку, жившую там? Помнишь, как ты влюбился в неё без памяти и ходил с нею тёплыми вечерами по тесным уличкам незнакомого тебе города – ставшего вдруг таким родным и милым – держась за руку? А помнишь, как ты не смел отпустить эту руку, боясь, что утром всё это волшебство окажется сном? Страшным кошмаром, в котором город вновь станет обшарпанным и серым, тесные улочки – вонючими из-за тех нечистот, что добрые жители выливают на них (жалея приезжих) только ближе к ночи, гавань окажется набита портовыми шлюхами, а твой карман будет отягощён лишь звонкими, но невесомыми медяками. Ты боялся упустить это чудо из рук. Этот нежный, благоухающий цветок, расцветший вдруг на зловонной куче из жадности и хамства, злобы и подлости. Ты, не зная и даже не догадываясь, что это любовь, клялся себе вечно оберегать эту хрупкую, невесомую девушку, словно сотканную из солнечного света, которой ты однажды просто помог не упасть в грязь на виду у доброй половины города и которая поначалу просто была тебе за это благодарна… А потом… Что же было потом? Вроде бы она заболела… Нет, нет! Совсем не страшно – просто простыла от дождя и ветра (и зачем ты только потащил её на этот утёс!). Но ты остался один ненадолго. В твоей руке больше не было её руки. В её глубокие глаза ты не мог заглянуть, а её смех больше не согревал твоего сердца. И что же ты сделал?! Зачем ты попёрся в этот кабак... Закончилось всё банально. Дочка мэра, к которой ты (да, да – именно ты!) посмел прикоснуться, потребовала взять её в жёны. И через несколько месяцев, когда это стало очевидным, ты согласился. Ты заглядываешь иногда в её маленькие поросячьи глазки и это не вызывает у тебя отвращения. Ты ходишь теперь с ней по городу, держась за руку и не стесняешься прикрикнуть на того, кто посмеет вызвать твоё неудовольствие… То счастье, которым светились твои глаза когда-то, покинуло тебя. И даже намёка не осталось, что оно у тебя было! Конечно, поначалу ты ещё искал в толпе её глаза – единственные глаза в этом вонючем городе, да наверное, и в целом свете, что сияли таким внутренним светом, что и самый превосходный бриллиант в волнении угасал рядом с нею, превращаясь в обыкновенный булыжник. Ей просто не нужны были бриллианты – они терялись на её фоне. Помнишь ли ты ещё это? Зато твоя жена – посмотри – вся увешана этими побрякушками. Они сверкают и переливаются на ней в солнечных лучах и за этим блеском никому не видно её маленьких и жадных поросячьих глаз… Да, ты искал её. Искал и не находил. А может быть не хотел? Пару раз ты даже подходил к её дому, но постояв в тени вязов, каждый раз уходил так и не решив сделать этот шаг. А сделай его – и ты бы узнал, что девушка твоя умерла. Умерла от простой простуды – не болезни даже, а пустяка! А узнав это, хватило бы у тебя духу взойти на тот утёс и не оглядываясь сделать этот шаг вперёд, последний шаг – ей навстречу?.. Ты не сделал ни шагу. Ты вернулся к своей толстой и некрасивой жене и поклялся беречь то, что у тебя осталось. Прошли годы. Теперь ты по-настоящему счастлив и доволен жизнью. Ты управляешь этим городом и кажется, у тебя это неплохо получается. У тебя появилась куча самых преданных друзей и опостылевшая жена. Зато лучшие портовые шлюхи всегда готовы приласкать тебя по первому твоему желанию. Так скажи мне, если в твоей жизни всё так хорошо, почему же та скульптура, что ты поставил в городском парке вызвала такое неудовольствие у твоей семьи?! Почему та, незнакомая никому девушка с летящим профилем, вызвала такую бурю эмоций у твоей жёнушки? И почему она так похожа на ту скромную девушку, с которой ты был знаком всего месяц целую вечность тому назад? Кто она и что для тебя значит? Ведь Она не приходит к тебе теперь даже во сне. Ведь когда ты мог всё из… нет, не изменить, но хотя бы попытаться! Ты не сделал ни шагу. Ты ничего не сделал! Она – жизнь, которой у тебя никогда не было и верно уже не будет. Она – твоё Несбывшееся, к чему ты всю жизнь тянулся, но делал это так осторожно, что теперь и сам уже не знаешь, тянулся ли. И это Несбывшееся поселилось на страницах А.Грина. Быть может поэтому ты в сотый раз берёшь томик его повестей и рассказов и даже не глядя в книгу – зачем, ведь ты знаешь её наизусть – перелистываешь страницы, всякий раз задерживаясь на одной повести. На повести, что описывала маленький портовый городишко и уютный домик с белыми стенами и синей черепицей в тени вековых вязов. Я мог бы закончить тем, что ты дожил до глубокой старости и умер в уважении и почёте, приняв свою состоявшуюся жизнь такой, какая она есть, а благодарные жители даже соорудили твой монумент… Правда и здесь судьба над тобой посмеялась и шельмец, к которому обратились жители города, дабы увековечить твою память, схалтурил и через два года от монумента осталась лишь одна голая арматура… Но я уже устал слушать твои вопли и даю тебе право самому решать свою дальнейшую судьбу. И куда это ты направляешься?.. Вот как ты решил? Но ведь поздно что-то менять? Эта нелепая и ненужная никому смерть ничего не исправит. Ты не вернёшь Несбывшееся, глупец! Никогда! Остановись. Нет, правда! Стой. Давай поговорим серьёзно. Зачем тебе идти на этот утёс? Там сейчас жуткий ветер. Ты простудишься! Ах, да, конечно. Что тебе теперь какая-то простуда… Но ведь ты не вернёшь её! Разве не так?.. Шаг? Какой шаг?? Да ведь ОНА УМЕРЛА. Прости, прости! Я знаю. Да, я должен был тебе это сказать! Но… Стой, чёрт побери!!! Выслушай меня. Теперь поздно что-то менять… Стой, я тебе говорю! Она умерла. Слышишь, УМЕРЛА. От ерунды, от которой нормальные люди не умирают! Но это известие о дочке мэра… Она почти поправилась, но когда узнала… она уже не смогла подняться. До самого конца. Ведь глупо, правда? Она не должна была умереть. Я не… Как ты меня назвал?! Где ты только набрался таких словечек? А ещё уважаемый человек – мэр города! Мог бы и спасибо сказать за это!.. Чтооо?.. Постой, я не хочу с тобой ссориться! Я просто пытаюсь тебе объяснить, что прошлого не вернёшь. Любовь ушла и это навсегда, её не догонишь. Несбывшееся потому так и называется, что не сбывается, понимаешь? Никогда! Ну подожди, подожди! Вот уже и утёс… Зачем же так торопиться? Ладно! Делай, что хочешь, но объясни мне одну вещь... Зачем ты это делаешь? Меня?.. Жалко?.. Это тебе?! Тебе, который предал свою любовь?! Знаешь что – прыгай! Прыгай, и покончим с этим! Ах, это не самоубийство? А что же? Шаг? Какой шаг?! Я только и слышу от тебя: шаг, шаг, шаг!.. О чём ты тут говоришь?! Что значит «выбираю»? Твоя судьба давно расписана, вот смотри: «он умер от простуды в своей постели…» Как? Да очень просто. Вот возьмут, да и отнимутся у тебя сейчас ноги от нервного истощения… Ага! А вон уже и погоня показалась – всё твоё любящее семейство. Да разве я тебя унижаю? Пойми, чудак: нельзя вернуть Несбывшееся! Оно недосягаемо. Что ты… делаешь? Это унизительно… Зачем же ползком? Разве я зверь какой? Мог бы попросить… Иди уже! Но скажи… скажи мне, чтобы я понял. Зачем??? Любовь… что даёт? Не слышу... Осторожно!!! …Сначала я думал, что вряд ли когда эта история увидит свет… Почему? Да хотя бы потому, что мне стыдно быть её автором: мой персонаж пошёл дальше меня и, боюсь, мне за ним не угнаться… И всё-таки, мне есть чем гордиться: он сделал тот шаг навстречу Несбывшемуся, который не смог сделать за него я. И, сделав этот шаг, он крикнул мне то, что я сначала не расслышал. Я повторю это для вас – быть может вы будете умнее меня… Уже падая, он крикнул КРЫЛЬЯ. Любовь даёт нам крылья… 8. Игнат Марионеткин ******************** Круговорот ********** Кап, кап... Слышишь? Это кто-то по капле выдавливает из себя раба. И раб, счастливыми каплями собираясь на асфальте, образует маленькую аккуратную лужицу, в которой отражается беспечное весеннее небо, переливаясь всеми цветами видимого диапазона длин волн. Кап, кап... Старается человек, мёртвой хваткой вцепившись в худое горло, судорожно глотая воздух пережатой трахеей, выжимает последние рабские позывы, растёт лужица под его ногами. Но что это?! Тишина наступила, последние капли добрались, наконец, к своим, покинув до боли родное тело, ставшее в одночасье столь негостеприимным. Радостный человек оторвал руки от горла, задышал после стольких лет полной грудью, засмеялся, начал смотреть вперёд ясными глазами, рассказывать анекдоты и разгадывать загадки, писать стихи и строить планы своей новой, свободной жизни. Вскочил и побежал к своему счастью. А лужица осталась, дожидаясь, когда проезжающая машина разбрызжет её на сотни едва заметных капелек, каждая из которых упадёт на чью-нибудь голову, растворится в мыслях нового человека, и новые сотни рабов пойдут по улицам, грустно шлёпая по лужам, в которых всё также беспечно отражается весеннее небо. Jun 2002 9. Людмила Назаренко ********************* Самоучитель игры на лохотроне *************************** Во всем хорошем есть свое плохое. Правда, записные оптимисты говорят совсем иначе, но пусть это будет на их совести. Затяжные праздники чреваты несварением желудка на почве переедания и истощением кошельков на… той же самой почве. После недели празднования Нового года, перед неминуемым наступлением Рождества и — чего уж там — в ожидании неотвратимого наступления весны я мучительно размышляла, чем бы заштопать прорехи, неожиданно образовавшиеся в семейном бюджете. Напрягала извилины в совершенном одиночестве, так как у мужа большую часть суток болела голова. В самый подходящий момент мне и попалась на глаза злополучная картинка, на которой фотохудожник очень реалистично запечатлел толстую стопку денег. Кажется, йен. Но уверена не была: в жизни не видела ни одной настоящей йены. На картинку обратила благодаря любопытной подписи комментарию: «Внимание, конкурс! Угадайте, какая сумма изображена на снимке и получите всю сумму в рублях по курсу». И чуть ниже мелким шрифтом приписка: «Выплата выигрыша только первым двадцати угадавшим». Маловероятную халяву обещают, но ведь и затрат никаких. — Миш, давай игранем на деньги. Миша вопросительно взглянул на меня из-под газеты, но ответную реплику пропустил. — …У тебя ведь где-то была лупа. Так же молча, муж выдал лупу в оправе и снова задвинулся газетой. Видимо голова еще болит. Дальше все оказалось совсем просто: дважды пересчитала края купюр, фиксируя их иглой для штопки, сообщила цифру по указанному телефону вместе с адресом для извещения о выигрыше. И забыла о йенах тем же вечером. А через четыре дня, — всего-то! — мне прислали по почте большой конверт, набитый сообщениями, инструкциями, бланками и рекламными листовками. Никаких рублей или йен внутри не было, хотя сообщалось, что я их выиграла. В числе первых двадцати счастливчиков. С чем меня и поздравляли отдельной блеклой открыткой на дешевой бумаге. Объяснения такой забывчивости в конверте обнаружены не были. Зато мне предлагалось выиграть уже ТРИСТА ТЫСЯЧ рублей. И условия совсем пустяковые: требовалось заказать по каталогу (три листочка на тонкой бумаге) мелкую бытовую технику на сумму от пятисот рублей. Далее следовала доходчивая инструкция о способе вступления в тесные ряды лохов: «Отправьте сумму Вашего заказа по следующим реквизитам… Наклейте эту марку на открытку для подтверждения вашего согласия… Поставьте галочку справа от записи о вашем согласии получить выигрыш от компании…» Вы правильно догадались: инструкции я порвала на кусочки и спустила в унитаз. Только мама расстроилась, она ведь уже составила длинный список необходимых предметов, которые собиралась приобрести на призовые деньги. Мамино огорчение мы решили запить коньяком, оставшимся от праздничного застолья. Соседка Нина зашла, когда Миша разлил остатки благородного напитка и поставил под стол пустую бутылку. Нина от коньяка отказалась, но попросила заменить его советом: нужно ли ей заказывать книги по каталогу, который она обнаружила в своем почтовом ящике этим утром. Зачем? Ну как же, чтобы выиграть триста тысяч. Мы с Мишей переглянулись. Коньяк соседка все же пригубила, каталог оставила нам и ушла домой, вполне удовлетворенная Мишиной лекцией о развитии лохотронных технологий. — Лё-ель, — жалобно протянула мама, как только за Ниной закрылась дверь, — а я ведь, кажется, купила утюг для лохо-глажки. Но он был такой приятный, обходительный… — Кто? Утюг? — Да юноша с утюгом. Он так хвалил свой товар и все порывался перегладить мне белье. Я ему и поверила, а потом вдруг вспомнила, что уже купила точно такой утюг два месяца назад. И тот прежний так и не включился, Миша еще из него пресс сделал. Для капусты квашеной… Но парнишки уже и след простыл, пока я вспоминала. — Не переживай так, мам. Может хоть этот удастся приспособить для горячей обработки тканей. Мы долго искали для испытаний швейное изделие, которое требовало бы глажки и утюжки и не имело большой хозяйственной ценности. Наконец я обнаружила некогда любимую, но безнадежно вышедшую из моды блузочку в горохах и воланах. Утюг включился, и даже начал нагреваться, и переключатель температур у него поворачивался. Но видимо, сам он считал себя сковородой или даже камином, поэтому блузка расплавилась мгновенно. В конце концов, ее давно пора было выбросить. 10. Юрий Полупарнев ******************* О синкопе ********* Тишина. - Марк, ты, о чем думаешь? - О синкопе. - Валяй чай пить. С имбирем чай. Будешь хорошо выглядеть, и к тебе возвратится ясность мысли. Я приготовил мед для тебя. Вот, видишь - в баночке. Мед влияет на умственную работоспособность. Ученые доказали, что дольше всех живут братья-пасечники. В чай можно добавить молоко. Рекомендую. Много кальция содержится в молочных продуктах. Кальций укрепляет костную ткань и зубы (тебе не надо будет ходить к зубному врачу). Кальций поддерживает молодость кожи. А про углеводы и говорить не стоит. Углеводы - это мышцы. А мышцы – это молодость! И кожа! И кости - молодость! Марк, ты читал книгу Брежнева “Целина”? - Нет. - Я тоже. Как говорится, “есть хлеб - будет и песня”. Правильно Леонид Ильич мыслил! Мед будешь мазать на хлеб. Это вкусно и полезно. Хлеб - носитель ценного растительного белка. Хозяин магния, кальция, калия, натрия, фосфора, железа. Я думаю, не стоит объяснять значение фосфора для развития мозга у творческого человека! Остальные микроэлементы нужны всему организму: костям, мышцам, сердцу, наконец! Разве музыкант может быть без сердца? А, Марк? У тебя есть сердце? - Есть. - Вот! Валяй чай пить. С имбирем чай. Будешь хорошо выглядеть и к тебе возвратится ясность мысли. Я приготовил мед для тебя... 11. Юрий Борисович Ванеев ************************ Друзья ****** Молодой человек замер с бокалом сока на полпути ко рту. Слова друга удивили его. - Не может такого быть. Не понимаю. Как это, пессимист и оптимист в одном лице? Такое, как говорится, не может поместиться в одном флаконе! - Думаешь? – друг безразлично оглянулся на него и сказал тоном, каким взрослые учат детей: - «Все будет хорошо, но я этого не увижу, потому что умру к тому времени». Как тебе такое? Первое мог сказать только оптимист, а пессимист из того же флакона говорит, что дело швах. Съел, Славик? Славик задумался и отделался общими фразами: - Словоблудие это, набор слов. Говорят, что бумага все вытерпит, а уж воздух, как только не сотрясают! - А вот тут ты прав, мой друг. Но мне иногда кажется, что слова материализуются, не пропадают просто так. - И это словоблудие. - А вот и нет! Могу доказать. - Шутишь, Игорек? Друг не ответил, стал оглядываться по сторонам, словно ища что-то. Видно было, что безрезультатно, но вдруг взгляд его уперся в хрустальную розетку, стоящую на столе. И он улыбнулся. Обычно в ней лежал арахис, который любили все в семье хозяев, но сейчас розетка была пустой. - Хочу, чтобы посудина разбилась. И разобьется сегодня. - Шутишь, Игорек? – Славик вновь повторил вопрос, но руки непроизвольно сдвинули хрусталь к центру стола. - Проверим. Сам я к ней не прикоснусь. - Я тоже. Разговор исчерпал себя, и друзья скоро забыли о нем, потому что говорить было о чем и без этого. Начались летние каникулы. Это было последнее беззаботное лето для них, потому что в следующем году заканчивали школу. Старшеклассники давно собирались поехать на рыбалку куда-нибудь подальше. В Подмосковье приезжали рыбаки из ярославской, костромской областей. Истринское водохранилище кишело приезжими, а москвичи старались умотать к ним и половить на Волге. - Даже грибы люди почему-то собирают так, уезжая куда-то, не собирая под носом. Везде хорошо, где нас нет. – Славик рылся в верхней полке стенки, стоя на стуле, и говорил. Он решил похвастаться рыболовными снастями, что приобрел еще зимой и спрятал подальше, чтобы ближе найти. – Дома ловят лишь пенсионеры. Сама поездка на рыбалку, новые места превращают ее в поход. Да здравствует рыбалка! Он вытянул вверх руку с зажатыми снастями, но закачался стул из-за резкого движения, снасти выпали, а руки заметались в воздухе, ища опору. Одна нашла цветы, стоящие в глиняной вазе, и ухватилась за них. Все произошло неожиданно и быстро: засохший декоративный пучок остался в руке, а ваза соскользнула вниз, отскочила от ищущих равновесие ног, и грохнулась на стол. Следом упал рыболов, но на пол. Через минуту друзья смеялись, потому что обошлось без переломов. Славик лишь тер плечо, которому досталось больше всего. Они собирали обломки вазы и оба заметили, что в розетке лежит еще один кусок. Скоро выяснилось, что досталось и ей: от края до середины появилась трещина. Друзья безмолвно посмотрели друг на друга. - Ваза разбилась, не розетка, - сказал хозяин. Гость возразил: - Почему-то и ваза разбилась. Славик ссыпал мелкие осколки в треснувшую розетку и вместе с цветами и обломками отнес на кухню. Вернулся он с прозрачной хрустальной копией и поставил ее в центр стола. - Разбилась ваза. Розетка лишь треснула. – Объявил он. Игорь поднялся и пошел на кухню, потащив друга за рукав. Когда они подошли к ведру с мусором, он, не глядя, ткнул в него пальцем. Но не выдержал, и посмотрели оба. На дне полиэтиленового пакета среди засохших цветов и глиняных черепков лежали две половинки розетки. - Забудь про середину происшествия, оцени последствия, - сказал Игорь. – И тогда поймешь, что я прав. - А причем здесь ваза? - А цена ее три копейки, поэтому не заметил, - гость сказал первое, что пришло на ум. – Или высоко была. - Не верю. Давай повторим опыт. Друзья возвращались в зал, и Игорь говорил по пути: - Я как-то собрался писать и вдруг подумал, что паста в ручке кончится. И она кончилась. Не обратил, конечно, на это внимания, но взял карандаш, и подумалось, что сейчас сломается. Писал аккуратно, но грифель отломился. Потом уже экспериментировать начал. Не всегда получалось, но скоро перестал ошибаться. Слава, не я заказывал события, просто видел, что они произойдут. Давно за собой заметил это. Тебе первому рассказываю. - Не верю. Они уже сидели на диване, и хозяин начал оглядывать обстановку, выбирая объект. Но передумал и вдруг спросил: - Что со мной случится завтра? Друг серьезно посмотрел в его глаза и ответил: - Ничего. - Послезавтра? Ответ прозвучал чуть позже, но такой же: - Ничего. - Совсем, что ли? Не может такого быть! - Ничего необычного. Можешь насморк подхватить. Об этом хочешь узнать? - Нет, конечно. А что со мной случится через неделю? Славик сам нашел глаза друга, тот долго и серьезно смотрел на него. Но в итоге улыбнулся. - Поймаешь самую большую рыбу в своей жизни. Шутка не прошла. - Дурак, я ведь серьезно! - Тогда ничего. Хозяину хотелось подтверждения необычным способностям друга. Внушительного и сейчас, сию минуту. Но тот как издевался, ничего не предложил. Назревал очередной скандал: друзья часто меняли милость на гнев. Гость поспешил откланяться. И хозяин не задерживал – кошка между ними все же пробежала. Славик позволил лишь через два дня, и в голосе слышалось торжество: - Отец купил путевки в Египет. Горящие, дешево. Вылетаем всей семьей через два дня. - И что? Там смуты какие-то. Сбагривают за полцены, ищут…. - А прошло всего два дня – не неделя, - перебил нетерпеливый голос. – Ты что, не понимаешь? Врун! - А ты звонишь из Африки? Сам дурак! На этот раз между друзьями пробежала уже черная кошка. Игорь решил, что первым никогда не позвонит. Рыбалка откладывалась на неопределенный срок, но можно было читать. Это тоже было любимым занятием. Лишь поздно вечером он покинул свою комнату и прошел в зал на звук телевизора. Мать с отцом смотрели новости. Он не любил их, потому что дикторы как дятлы долбили одно и то же с утра до вечера. Возмущало, что радуются, словно вытаскивают кролика из шляпы. Ему всегда казалось, что тот имеет потасканный и плачевный вид. И на всех каналах одно и то же. А когда шутили заученным и плохо исполняемым экспромтом, он просто кипел. Но на этот раз молодой человек услышал что-то новое и замер в дверях, чтобы не пропустить. Симпатичная женщина сообщала, что в правительстве приняли решение запретить выезд в Египет, потому что туристы всех стран уже всеми способами пытаются выбраться оттуда. Неудачливым отпускникам посоветовали сдать купленные путевки назад или обменять их с доплатой на любую другую страну. Он не злорадствовал, просто стало грустно. «Уж лучше бы ты оказался прав», - подумал Игорь. Подумал и стал ждать звонка. Он все же не простил друга и первым звонить не собирался. Славик позвонил утром. - Оба мы дураки, - примирение он начал необычно, но Игорь не хотел углублять конфликт, не возразил. – Рыбку нужно ловить. Не заметим, как лето пролетит. И где-то плавает моя самая большая. Друг напомнил шутку, но на этот раз она вызвала улыбку. Пошел дождь. Мелкий, надоедливый, и закругляться не собирался. Друзья думали, что клев прекратится, но нарвались на жор. Караси выскакивали из воды один за другим. Не проходило и минуты, как поплавок, словно кораблик, начинал рассекать волны. По нему стучали дождевые капли, но пенопластовое суденышко рвалось вперед, замирало на какое-то время и ныряло вниз. Но ему не суждено было погибнуть: на берегу за происходящим следил спасатель. Маленьких рыбешек отпускали, но ведра все равно постепенно наполнялись. Взяли их на всякий случай, чтобы сидеть, перевернув, и в них несли продукты. Стоять оказалось удобней при таком клеве. - Грибы нужно собирать не там, где должны расти, а где не ходят грибники. – Игорю нравилась рыбалка, несмотря на дождь, он был теплым, летним. Оголенное тело отдыхало под таким. Друг понял его, потому что пришли туда, где и намека не было на рыбаков. Непуганая, голодная рыба словно ждала их. Про этот пруд ему рассказали давно, уже и не помнил – кто. И нашли его с трудом. Сойти с электрички, идти столько-то и свернуть там-то. Почти забытые, неточные ориентиры вывели их к этому водохранилищу. Рыбаки догадывались, что пришли не куда собирались. Удочки закинули на всякий случай. И не прогадали. - Ты не жалей червей, насаживай пучком, иначе так и будешь мелочь назад выбрасывать. – У Игоря и, правда, ведро наполнялось быстрей. Он был щедр на советы. – Крупная не успевает мелюзгу разогнать. Подплывает к уже пустому крючку. Скоро он понял, что к его совету прислушались. Славик подсек рыбу, удилище выгнулось, и он не удержался, выкрикнул: - Есть! Крокодил проголодался! Через полминуты он вытащил из воды чуть ли не килограммового карася. Подобных рыбин друзья поймали несколько штук. Возвращались рыбаки довольными: такого улова никогда еще не приносили домой. В электричке, в полупустом вагоне, они не выдержали и начали разглядывать рыб. Так случилось, что перекладывая их для транспортировки, крупных оба положили сверху. - Твой самый большой, - признался Славик, заглянув в соседнее ведро. - Завялю, - друг не стал спорить с очевидным. - А я действительно поймал самого крупного. Раньше такие не попадались. Игорь понял, на что намекает друг, и ответил без шуток: - Совпадение. Или думаешь, что сыплю предсказаниями налево и направо? Мне вообще кажется, что вижу только плохое. Вспоминал вот вчера ночью и пришел к такому выводу. - Ого! – раздался рядом чей-то возглас. – И где же такие водятся? Парни повернулись на голос и увидели в проходе мужчину. Тот смотрел на ведра и не отводил взгляд. Явно рыбак - сапоги, плащ и удилище не оставляли сомнений - прошел и сел рядом, хотя вагон был полупустым. - А мне не повезло, похвастать нечем. И где же такие водятся? – рыбак настаивал на ответе. - Игорь начал рассказывать, но вдруг замолчал. Славик удивился, что друг пожадничал, решил скрытничать, и сам подробно поведал, как добираться до рыбного водоема. Незнакомец удовлетворительно хмыкал и потом признался: - Отдохну пару дней и съезжу туда. Надо же, один перегон не доехал, а какая разница! Восхищение уловом понравилось, и Славик всю дорогу рассказывал, как умело он выуживал карасей. Конечная остановка для него оказалась неожиданностью, и только на платформе понял, что друг всю дорогу молчал. - Ты что, Игорь, он же не сетями будет ловить. И нам останется. - Он будет ловить рыбу на нашем месте и утонет. Словоохотливый рыбак остановился и уставился на друга. - Брось, там невозможно утонуть. Он что, не умеет плавать? - Эпилептик. Приступ случится во время рыбалки. - И что теперь делать? - А я знаю? – глаза Игоря были грустными, он чуть не плакал. – Можно было рассказать. Я еще не был в психушке. Отпустили бы, конечно, но не сразу. Радостное впечатление от рыбалки сошло на нет, и друзья молча расстались, войдя во двор, где располагались их дома. Даже удивление домашних не подняло настроения ни одному из них. А утром Славик прилетел к другу с газетой. Тряс ею и пролетел в комнату Игоря, даже не поздоровавшись с ним. - Вот, читай! – он протянул бумажную скрутку, когда тот вошел следом. Один абзац был обведен, и Игорь узнал, что матушка Авдотья за умеренную цену снимает порчу, сглаз, привораживает и делает все, что может делать белая колдунья. - Ты веришь в это? – спросил он и отбросил газету. - Почему, нет? Ты же убедил меня, что ты черный маг! - Я-то? Черный маг? - Ты-то, ты-то! Давно понял, что сомневаешься, считаешь, что порчу наводишь, а не предсказываешь события. Собирайся, здесь близко. Через час друзья вошли в затемненный кабинет, где встретились с пожилой, черноволосой женщиной, одетой в какие-то лохмотья. Она очень походила на цыганку. - Ну-с, молодые люди, что за беда вас пригнала сюда? Славик вынул из кармана все деньги, что набрали вдвоем, и выложил на стол. - Если на правду не хватит, поделитесь полуправдой. Женщина оценила шутку и усмехнулась. - Половиной правды, хотите сказать. Не мой стиль. Скажу, как есть. Делитесь неприятностями. С половины рассказа колдунья стала внимательно глядеть в глаза Игоря. Славик рассказывал, а она с Игорем словно изучали друг друга – не отводили взгляды. Ему даже показалось, что не моргали. Он закончил, но никто этого не заметил. Вдруг женщина словно очнулась и оттолкнула деньги, и отдернула руку, как обожглась. - Заберите и уходите. Я не смогу помочь! - Но почему? – взревел рассказчик. - Не хочу дар потерять, общаясь с вами. Не мой уровень! - А кто поможет? - Не знаю. Может быть, и есть такие, что захотят потягаться. Я не из них. И газету свою заберите, не оставляйте тут ничего. Ребята ушли. Если раньше и были какие-то сомнения, то теперь пропали. - Даже денег не взяла. Дрянь дело. - Нарушил молчание Славик. – В интернете нужно полазить. Там такого добра навалом. Игорь не ответил, и он понял, что не верит. - Ну чего молчишь, делать что-нибудь нужно. - Мне самому нужно. Сам себя сломать должен. - Это как? - Увидеть что-нибудь плохое и предотвратить. Друг загорелся, идея понравилась. Мыслить начал сразу же в другом направлении. И через минуту потянул Игоря за рукав. - Рыбака давай спасем. Он завтра ловить рыбу будет и тонуть начнет. А рядом окажемся мы. Загорелся и Игорь: появились цель и надежда. Ребята едва дождались утра, чтобы уехать на первой электричке. И время начало тянуться, и электричка медленнее ехать, но все же доползла до нужной станции. Теперь все зависело только от них. Ребята шли быстро, но скоро стала сказываться усталость, шаг замедлился. Они несли с собой и палатку: кто знает, сколько придется ждать рыбака-эпилептика, когда надумает приехать? И рыбу собирались ловить, дожидаясь. Показался взгорок, и они поднялись, чтобы осмотреться. И увидели одинокую фигуру на берегу пруда. - Не он, - сказал Славик. - Он, - не согласился друг. Друзья побежали. Вначале бросили палатку, потом ведра. Но бег все равно замедлялся. Они уже видели, как рыбак выдернул рыбу – та сверкнула чешуей на солнце, как вновь закинул удочку. Они попробовали кричать, но было далеко. Рыбак вновь поймал рыбу. Встал. Но почему-то заходил кругами. - Вот оно, началось! – закричал Игорь и обогнал друга. Все произошло на их глазах: мужчина ходил кругами, а они бежали и кричали. Он уже ничего не слышал и не видел. Вдруг ноги его подкосились, и он упал. Ребята видели, как в судорогах бьется тело. Смотрели и бежали. Когда Игорь приблизился к рыбаку, тот уже не шевелился – из воды выглядывала только нижняя часть туловища. Он замер, тупо смотря перед собой. Славик подбежал и оттолкнул его, схватил утопленника за ноги и начал тащить. - Что стоишь, маг хренов, помогай. Он стал помогать, автоматически выполняя команды. Рыбака вытащили, положили на спину, расстегнули одежду. И вдруг Игорь оттолкнул друга и начал бить бесчувственное тело. - Сволочь, сволочь, как ты посмел? – Кулаки молотили по животу, плечам, по груди. Славик попытался вмешаться, но досталось и ему – отлетел в сторону. И избиение продолжилось. Скоро Игорь устал – силы покинули его, лишь приподнял рыбака за воротник, потряс из последних сил и заглянул в лицо. - Почему приехал раньше, чем говорил? Он отпустил тело и опрокинулся рядом с ним. Прилег рядом и Славик. Спросил уже лежа: - За что ты его? - Показалось, что ухмыляется. - А почему я мокрый? Игорь не понял вопроса, но вдруг повернулся к утопленнику. Тот сидел и правой рукой гладил левую, сгоняя воду. - Вы откуда здесь? - Жадный, поэтому мокрый, - ответил Славик. – Наловил ведро, и все мало. Тебе вообще противопоказано рыбачить одному. В следующий раз приезжай с кем-нибудь. Радоваться у друзей уже не было сил. Родители Славика все же уехали в отпуск. Пусть не в Египет – к родственникам в деревню, но квартира осталась свободной. Друзья купили пива, отварили креветок и расположились у телевизора. Смотреть не хотелось, но привычка взяла свое. Передача была посвящена Королеву. Смотрели молча, запивая нежное мясо любимым напитком, пока главный конструктор не начал готовиться к отправке Гагарина в космос. - Как хорошо быть обычным человеком, Славка, - не к месту сказал Игорь. – Не хочу быть Ломоносовым или Менделеевым, Кейси или Вангой. Хочу быть оптимистом. И все! - Хочешь быть счастливым? Будь им! Так сказал Козьма Прутков. А точнее, кто-то из трех человек, собравших свои мысли в один сборник. И сдается мне, что не были они эйнштейнами. - Но умными были, не поспоришь. - Возможно и счастье не обошло их стороной. - Но оптимистами были, это точно! С последними словами согласились оба друга. И замолчали, словно выговорились. Но скоро Игорь опять прервал молчание: - И ведь не знаю, помогло ли то, что мы спасли рыбака? - А это можно проверить, - ответил друг. - Как? - Легко! Видишь розетку? Точная копия той! Как, по-твоему, что с ней случится? - Игорь долго смотрел на нее и сказал: - Ничего. - А вот хрен тебе! Он замахнулся ею, рассыпавшийся арахис запрыгал по полу, и он бросил ее вдогонку. Раздался звон бьющегося хрусталя, и осколки разлетелись по комнате. - А теперь, что скажешь? – парень победно посмотрел на друга. – Здоров! Свободен! Куй свое счастье! ***** 12. Анастасия Марина ******************** Саксофонистка ************* Когда-то давно мама предложила Оле учиться играть на скрипке. Она считала, что этот прекрасный инструмент подходит для интеллигентных девочек. Оля уступила маме. Она продолжала учиться играть на скрипке до тех пор, пока впервые не услышала песню «Lily was here». В тот день Оля решила связать свою жизнь с самым чутким «мужчиной» – с саксофоном. Саксофонистка Кэнди Далфер стала её кумиром, а со скрипкой было покончено навсегда. *** – Авитаминоз... – с грустью подумала Оля и продолжила рассматривать свое угловатое личико в большом овальном зеркале. – Скоро Макс вернется из командировки... весна, романтика, встреча после разлуки... А я вся шелушусь... как будто змея – сбрасываю кожу... и так каждую весну... будь она неладна! Оля бросила еще один взгляд в зеркало, в сотый раз оправила жемчужно-белую блузку и вышла из ванной комнаты. На оставшиеся сборы у неё ушло минут пять. Уже в дверях она вспомнила о зонтике. На восьмое марта Макс подарил ей шикарный зонт-трость. Он прекрасно подходил к ее свободно летящему пальто с широким ремнем-корсетом. – Брать или не брать зонт?– прикидывала Оля, затягивая талию в «корсет». На улице моросил издевательски мелкий дождик. Казалось, он поджидал рассеянных прохожих, забывших зонты. Как только такой «забывчивый» появлялся, дождик начинал его сбрызгивать холодными капельками. Взяв кофр со своим «мужчиной», Оля вышла из квартиры. Зонт был оставлен скучать дома. *** Через полтора часа давки в метро Оля добралась до репетиционной базы. При входе в подвальное помещение, в котором располагались репетиционные комнаты, кто-то сделал клумбу, фигурно разрезав автомобильную шину. На этой импровизированной клумбе уже распускались первые тюльпаны. Одного взгляда, упавшего на нежную зелень их заостренных к верху листочков и «корону» алых и желтых лепестков, хватило, чтобы поднять Олино настроение. Она чувствовала, что сегодняшняя репетиция будет как никогда успешной, в ней проснулась уверенность: их коллектив сумеет пробиться на большую сцену! Оля спустилась в подвал, на ощупь нашла выключатель и включила свет в маленьком коридорчике, ведущим в запутанную сеть комнат. Из глубины коридора тянуло табачным дымом, доносились приглушенные мужские голоса и смех. – Ребята уже приехали. – решила Оля и побежала на звук голосов. – Ольга! Ты как всегда опаздываешь! – серьезным тоном сказал Витя. – Ворон, Олечка наша муза, и только ей решать, когда и к кому приходить, – перехватывая у Оли кофр, сказал Олег. − Да, ладно Вам, хорош стебаться. Как будто сами никогда не опаздываете! − с горячностью выпалил Артур. – Ребята, простите, я не специально. – Оля извиняющим взглядом обвела всех четверых мужчин. – Мы сегодня в какой комнате репетируем, надеюсь в фиолетовой? – Да, Оль. Все для тебя! – Ваня улыбнулся. Чувствовалось, что он чем-то безумно доволен: в глазах то и дело прыгали озорные бесенята, а на губах играла улыбка, достойная чеширского кота. – Слушай, Ваньк, ты случайно не влюбился? Светишься прям... – Не, Артурик, все гораздо серьезнее! Все зашли в фиолетовую комнату, любимую Олей. Приглушенный свет, аппаратура, путаница из проводов под ногами, обитая фиолетовым велюром, маленькая сцена – вся эта атмосфера моментально настроила Олю на творческий лад лучше любого камертона. Она освободила из плена своего «мужчину», ласково провела рукой по его золотистой «коже». Почти все ребята уже тоже успели расчехлить свои инструменты. Один Ванька, встав посреди сцены, театрально склонив голову, медлил. – Вань, ты всю репу собираешься посреди сцены торчать, изображая статую? Доставай, давай, свою старушку! Быстро! – рыкнул Ворон. Ваня окинул всех взглядом, выдержал паузу и медленно-медленно извлек из кейса трубу. – Ё-моё ! – взвыл Артур, – Это ж «Stradivarius» от Bach! Да еще ручной ковки! Дай пощупать! Труба пошла по рукам. Ванька приосанился. Казалось, еще чуть-чуть и он взлетит от переполнявшей его гордости и радости. Ему явно понравился эффект, произведенный на друзей новым инструментом. Наконец, когда труба вернулась в руки хозяина, он заиграл «Mahogany Hall Stomp» Луиса Армстронга. Комнату наполнила веселая, жизнеутверждающая мелодия. Оля прикоснулась губами к саксофону. Полсекунды не потребовалось, чтобы она подстроилась под Ванину манеру игры. Мелодия лилась и лилась. Оля закрыла глаза. Она любила играть с закрытыми глазами, любила быть наедине с музыкой. Олег пританцовывал и подсвистывал в такт мелодии. – Браво! Вы сегодня жжёте! Олег и Артур аплодировали. – Ну, начнем, пожалуй. – прервал их Ворон и пробежался по клавишам. – Нет, ребят, стойте! Это еще не все сюрпризы! Олеж, подкинь мне большой черный пакет, он в курилке остался. Олег с недоумением глянул на Ваньку, но, ничего не сказав, вышел из комнаты. Вернулся он с черным мешком-пакетом. Ваньга вытащил из пакета рулон свернутой глянцевой бумаги. – Вот! Это наши первые плакаты! – громко сообщил он, развернув рулон. – Класс! А-а! Почему мы не знали! Это для фестиваля? – крики, вопросы, веселый гам наполнили комнату. – Стоп машина. Все обсуждения потом! Народ, работаем! – Ворон начал играть их первую композицию. Гам стих. Следующие три часа были посвящены его величеству Джазу. *** Веселая компания выбралась из подвала на улицу и направилась к метро. Вечер уже совсем опустился на город. Дождя не было. В лужицах отражались весенние несмелые звезды. – Нет, ребят, я все же никак не могу поверить, что нас, толком никому неизвестных, отобрали на джазовый фестиваль в Германии! Это сказка! – Оленька, как нас могли не отобрать? Это было бы фатальной ошибкой судей: они бы никогда не смогли услышать твой чарующий голос и увидеть твоего раритетного «мужчину»! – сказал Олег. – Ладно тебе, Олеж. Ты меня всегда в краску вгоняешь. – Ольга, Макс когда возвращается из командировки? Он сделает нам шенген?– спросил Ворон. – Лучше будем репать чаще, чем в очередях в посольстве париться. Витя, как всегда, говорил только по делу. Поначалу ребят это смущало, потом они привыкли. Клавишником он был от Бога. Ворон любил повторять, что первые три года жизни человек учится говорить, а остальную жизнь учится молчать. Иногда он добавлял, что жалеет, что ему дали в руки азбуку. Единственная грамота, которая его интересовала, была нотной. – Вить, конечно, Макс поможет! – прощебетала Оля. – Он должен приехать со дня на день, что-то странное у них в посольстве происходит, так мне точно и не сказал, когда возвращается. Как он приедет, я его сразу попрошу заняться нашими визами. До фестиваля еще три месяца – успеем. Мужчины, у меня к вам чисто женский вопрос: когда мы займемся созданием сценического гардероба? Или так и будем выступать кто в чем? – Ой, мне совсем нечего надеть! – выпятив нижнюю губу, проворковал Ванька. – Ваньк, ты в своем репертуаре: из любого серьезного вопроса театр абсурда делаешь! – недобро взглянув на Ваню, пробасил Артур. – Уйди, про-ти-и-вный. – выцедил Ваня и захохотал от души. – Ребят, я серьезно. К следующей репетиции прошу вас придумать несколько вариантов сценического образа нашего коллектива. Каждого придумать, а не свалить все на Олежу, как обычно! – проговорила Оля, пытаясь быть строгой. – Все. Пришли к метро. Кто в какую сторону сегодня? – Оль, а давай зайдем все вместе в бар, отметим нашу маленькую победу? – Спасибо, Артурик, за предложение, но я устала. В таком запале репетиция прошла. Вы отдыхайте, а я поеду. Вдруг Макс приедет сегодня ночью? Он часто возвращается ночными рейсами из командировок... – с надеждой в голосе сказала Оля. – Тогда, езжай, Ольга, а мы с мужиками посидим немного.– ласково сказал Ворон, передавая ей кофр. *** Оля повернула ключ, замок замысловато щелкнул, и она вошла в квартиру. Квартира была наполнена сладковатым воздухом ранней весны. Прохлада и тишина. Она включила свет. Сняла пальто, аккуратно повесила его на вешалку.  Скорей бы Макс вернулся…− промелькнула мысль в голове Оли. Она вошла в гостиную, поставила кофр с саксофоном в шкаф. Оля была довольна сегодняшней репетицией: вся ее душа рвалась к джазу еще больше, чем когда либо… Но все же ей было немного одиноко. Оля оглядела комнату: на полках аккуратными рядками стояли книги, журнальный столик был укрыт накрахмаленной скатеркой, на диване уютно лежал пушистый плед. − Комбо! Ах, ты негодник! Опять копался в цветах! Столько земли рассыпал! Иди сюда. − Оля продолжала, покрикивая, звать кота. Ей никогда не удавалось никого воспитывать, даже кота, зато баловать удавалось всех и всегда. Из коридора в гостиную лениво вплыл пушистый, черный мей-кун. − Ну, вот, Комбо, посмотри, что ты наделал. Весь пол испачкал, а пылесос у нас не работает. Мне это руками собирать, да? Продолжая беседовать с котом, она направилась на кухню за веником. Она не выносила грязь в квартире, так же сильно, как фальшь в музыке. *** Комнату заливал нежный солнечный свет. Оля приоткрыла глаза. Из коридора доносился голос Макса. − А где мои тапочки? − Макс! Макс, дорогой, ты приехал!!! − Оля вскочила и кинулась навстречу мужу. − Нас взяли на фестиваль, представляешь? Ты нам поможешь сделать шенген, да? Как я по тебе соскучилась! − выпалила Оля и поцеловала Макса в щеку. − Конечно, помогу!− с энтузиазмом сказал Макс.− Что только не сделаешь для счастья любимой жены! Они прошли в гостиную. В Олиной душе начал играть ни на что не похожий, ее весенний джаз. − Сейчас, сейчас я тебя впервые сыграю…сейчас, сейчас…только накормлю Макса завтраком и буду полностью твоя, − продолжая уговаривать мелодию, она обратилась к мужу,− Любимый, кофе сварить? − Оленька, любимый у тебя он,− Макс ревниво посмотрел в сторону шкафа, в котором отдыхал саксофон,− а я так, просто заботливый муж. Оля рассмеялась. Макс, саксофон, джаз − в них была вся ее жизнь. 20.04.11 13. Марина Радуга ***************** Лиловое ******* Летящим на северо-запад, завидую. Оторвавшимся ОТ. Стремящимся К. - Ты уходишь к ней? - Я ухожу от тебя. - Ты не можешь жить без нее? - Я не могу жить с тобой. - Без тебя пустота: в доме, в сердце. Воздушный шарик - сердечко, взлетит, не удержишь. - Вот видишь, ты освободишься, станешь легче на целого меня. - Ты не понимаешь. - И ты не понимаешь. - От любви не умирают. - Без любви не умирают. - Играешь предлогами. - А ты – людьми. Листьями, гонимыми северо-западным ветром. Стать рыжим листом, прилипшим носом к вашему окну. Попробовать на вкус, как это быть – брошенной. Маленькой девочкой, свернувшейся калачиком на диване. Кошкой, выставленной за порог. Розовой зефириной облака, плыть высоко, видеть ВАС. - Я тебя люблю. - Я тебя любил. - Любил – убил. - Не передергивай и не сгущай. - «Любил» - лиловое, куда уж гуще. Прошедшее. А прошлого не существует, как и будущего. Летящим в туче не пролитым дождем. Больнее не услышать, чем: «Я тебя любил». Как в душном автобусе, пощечиной: «Какой же вы в юности были красивой…» - Нельзя быть такой зависимой. Северо-западный ветер – самый коварный. Дует из прошлого в будущее, минуя настоящее. Метеозависимые, будьте осторожны! Сегодня ожидается магнитная буря. У любвезависимых – душевный крах. - Ты бежишь от своих обязательств. - Мы пересмотрим обязательства. Прости. Слова листиками из блокнота падают, кружась. Словесное кружево. Лиловые сумерки пустого дома – моего сердца. Зубная боль, захватившая, почему-то все, от макушки до кончика мизинца. Почему так тяжело жить? Ах да, я должна простить. А еще понять. И отпустить. От себя. Того, кто давно ушел. Черно-белое На пустынную крышу, мокрую от дождя. Где мир у моих ног, а я над ним. Подняться над заплаканными окнами, обремененными домами, суетными прохожими. Отстраненно. Смотреть сверху вниз на свою жизнь – ставшую черно-белым кино. Нет, это ретро пленка с эффектом «сепия». Там героиня, похожая на меня, живет, ходит на работу, занимается хозяйством. Зачем? К бортику, теплому от летнего солнца. Свесившись НАД. Возвысившись. К облакам, озабоченно летящим на северо-запад. Завидуя их устремленности. Свободе. С ними, туда, где ждет любовь. С легкой душой. Вслед за птицами. НЕ взлететь. Чтобы не были брошенными маленькая девочка, свернувшаяся калачиком на диване, да рыжая кошка, урчащая рядом. Я не смогла уйти ОТ них. Чтобы всесущий ветер не сделал их своими ангелами. Возвращение - Ты где? - Дома, как ты узнал телефон, я же сменила все номера? - Не важно, нашел. Я очень хочу тебя видеть. Сейчас подъеду. - Зачем? Прошло столько лет. Как видишь, я в порядке. - Только никуда не уходи! Заменив замки и телефонные номера, я так давно ждала этого звонка, что не узнала голос. Просто поняла, чей он. Мир не рухнул. Не перевернулся с ног на голову, как был обязан. Меня не поразила молния. А посетили прозаические мысли о потерянном выходном. Вот так это бывает, совсем не похоже на мечты. Когда-то родное лицо, постаревшее, но узнаваемое. Заискивающий взгляд. Волнуешься? Неловкие губы на щеке и выше, в районе уха. - Можно? Я тебя искал. Звонил, но ты не брала трубку. Домой зайти не решался, думал, ты давно переехала. - Да, я собиралась улететь. - Самолетом? - Почти, но это не важно. - Ты еще красивее, чем раньше. - А ты постарел. Хочешь чаю? Разве мог этот человек владеть моей жизнью? В поисках его я была готова уподобиться птицам? Как такое могло произойти, и было ли это, со мной? И что есть то чувство, что привело меня тогда на крышу, мокрую от летнего дождя? Пальцы на моих веках. Слепец познает мое лицо. Узнает. На кухне капает вода. Закипает чайник. - Ты снилась мне. Я хотел вернуться. Давно хотел. Но боялся. - Тебе с сахаром? - Я скучал. Крепко скучал. - Наливаю как всегда. - Я тебя люблю. - Я тебя любила. Дежавю из словесных кружев. Игра времен. Несовпадение. Как все знакомо и узнаваемо. Кто-то любит. Кого-то любят. Все как всегда. - Ты позволишь тебя любить? - Зная, что я больше не люблю тебя? - Ты мне нужна. Пусть будет, как будет. Мир перевернулся. Мы поменялись ролями. Но эта пьеса с печальным концом. Сказка окончена, добро победило, принц вернулся к своей возлюбленной. Теперь я знаю, что чувствуешь, когда покидает любимый. И еще я знаю, как уходит любовь. Крадучись, постепенно, семенящими шажками, изо дня в день, незаметно. Мы думаем, что она, пересыпанная нафталином, спокойно почивает в потайном уголке памяти. Изредка ее проверяем, перетряхиваем пыльную перину воспоминаний. Протираем потускневшие переживания, как бабушкины серебряные ложки. А потом, вспомнишь, а ее уже нет. Сбежала. Бродит где-то, свободная, радуясь жизни. Но я не знаю, что хуже. Или наоборот. Лучше. Спокойнее. Обыденнее. Я завидую. Летящим на северо-запад. Оторвавшимся ОТ. Стремящимся К. Postscriptum: Памяти моей сбежавшей любви. Теперь уже бывшей. 14. Дарина Сибирцева ******************** Букет из зверобоя с мандариновыми листьями ********************************** **** «…Ибо наимельчайший факт – проявление всеобщности жизни». (Михаил Веллер) «Полагают, что названия травы зверобой восходит к казахскому «джерабай», означающему «целитель ран». («Дары Подмосковного леса» А.Н. Стрижев, Л.В. Гарибова) Ариша шла по рядам рынка ссутулясь, опустив глаза, и как всегда думала о чем-то своём. Шуршащая челночная сумка больно била ее по ногам своей наполненностью, но она привычно не обращала на это внимание. «Что-то еще, что-то еще… надо было…», – мысль правильная перебила мысли неправильные. Взгляд упал вниз, на стоявший на земле ящик, сколоченный по старинке из досок. Она остановилась, глядя в упор на какие-то невзрачные маленькие букетики из темных былинок, перевязанные ниткой. «Девушка, покупайте травки, вот зверобой, трава от девяносто девяти болезней. Вы знаете, …трава эта собрана на Алтае… в чистейшем месте, – скромный дядечка славянской наружности застенчиво вложил ей в руки необычный букетик. – Купите, не пожалеете». Ариша нерешительно помяла букет в пальцах: «Точно от девяносто девяти..?» «Точно, не сомневайтесь», – дядечка почти насильно удерживал букет в её руке. Она, как завороженная, достала из кошелька деньги: «Зверобой, так зверобой. Где-то я уже про него слышала, или читала. Кто-то что-то говорил. Возьму, полечусь, а вдруг поможет. От чего только лечиться – от лени, тоски, скуки, всеядности или усталости?» Вытащив дома букетик из сумки, Ариша не захотела класть его в банку для сушеных трав. Что-то было в нем такое – глубинно-чарующее. Она достала с полки желтую маленькую вазу с божьей коровкой на боку и поставила в неё букетик. А саму вазочку – на подоконник. Взгляд её сонно блуждал и попал вдруг – за окно: красиво. С двадцать второго этажа городской высотки открывался стовосьмидесятиградусный вид на Город и его окрестности. «Зверобой, зверобой, где же я про него недавно читала», – вспомнив, она слишком торопливо бросилась в комнату. Старая книга, купленная ещё отцом, быстро перелистывалась в руках. Вот, нашла: «Цветущий зверобой достаточно привлекателен, чтобы на него обратили внимание даже на цветущей поляне… Его исстари величают в народе средством от девяносто девяти болезней… Чаще всего траву заваривали и пили как чай». «Папочка, спасибо тебе за знак. Ты помогаешь мне даже теперь», – Ариадна не заметила, как слёзы закапали из глаз. Она сомнабулистически вернулась в кухню. Подойдя к вазе со зверобоем, зачем-то понюхала его. Древесно-пряный аромат букетика лишь чуть трогал обоняние. Запах был пунктирный, почти неслышный. «Чего же не хватает. Чего не хватает в моей жизни и судьбе», – Ариадна задумавшись, автоматически перебирала лежащие на столе мандарины. Скоро Новый Год. Вот и принесли мандарины. Но, о редкость, они были на тонких черешках с узкими зелеными листиками. Засмотревшись в себя, Ариадна отрывала листики мандарина и украшала ими букет из зверобоя. «А что?» – она очнулась и уставилась на получившееся чудо. Зимнее украшение – летнему букетику. Листики мандарина трогательно ласкали маленький букетик и вызывали из небытия ласковый флёр лета! Смешиваясь с новогодним запахом мандариновой листвы, зверобой стал будить у Ариадны надежду. «Все еще будет, будет», – эхом источали аромат листики и бутончики зверобоя. А острый запах зеленых листов мандарина уверенно пополнял силы Ариадны. Душа, засохшая как веточки зверобоя, не вдруг, но под нарядом из мандариновых листьев, начала пробуждаться и вновь готова была зажить своей жизнью. Все придёт. И дух, исходящий от этого букета создавал такие волны эфира, которые хотелось ловить и ловить. Ариадна бережно ухватила нить мыслей, и они понесли ее вскачь. Все дальше и дальше: «Проснулась. Как же долго я спала». 15. Татьяна Левченко ******************* ВЗГЛЯД НАЗАД ************ Много ли можно увидеть за долю мгновения? Ну, это как посмотреть. Глянешь рассеянно — и не увидишь ничего. На знакомое нечто — выхватишь взглядом основную деталь и достаточно: остальное услужливо дополнит память. Но мелкие детали заметишь вряд ли. Но, увидев необычное… Взгляд, за доли мгновения, зафиксирует все мельчайшие детали. Вот только проявляться в сознании они будут уже не мгновения — минуты, часы, дни… Так оно и было. Набережная. Пологий спуск к морю, к причалу. За спиной — здания АзЧерНИРО, Дворца Юстиции. Догадываешься и вспоминаешь, как оно там, на горе, за ними… Знакомо, до мельчайших деталей! Я спускаюсь к морю, намереваясь пройти на несколько минут на окончание причала, чтобы оттуда, «с открытого моря», оглянуться на вечерний город. С окончания причала даже вершина Митридата немного видна, всегда великолепная на рассвете и закате. И, если уж выпадает возможность, в прекрасный ясный вечер, полюбоваться лишний раз замечательным зрелищем, почему бы не уделить этому несколько минут? Пройти на конец причала и оглянуться назад… Я делаю шаг с последней, широкой ступеньки и ощущаю, что земля уходит из-под ног. На всякий случай, быстро вернув ногу на ступеньку, я, тем не менее, чувствую довольно сильный толчок, будто началось землетрясение. Меня качнуло. Мгновенно оглядываюсь назад, через плечо, с жутким ожиданием увидеть начало катастрофы. Доля мгновения… Осознание же увиденного определилось лишь несколько месяцев спустя. Зато — с мельчайшими деталями. И вот, я решила описать этот взгляд назад, длиною в долю мгновения. Любой керчанин без малейшего труда узнает место, где меня настиг толчок: нижняя ступенька набережной, в полуметре от парапета-скамьи. Я ощутила себя стоящей на чём-то плавучем. Поскольку смотрела на берег, то не видела, на чём стою, лишь ощущала качку от волн. Периферийным зрением угадывала себе длинный тяжёлый шерстяной тёмно-синий плащ, край которого в виде капюшона наброшен на голову. Я стояла на самом краю непонятного плавсредства, брызги волн падали мне на край одежды и долетали до лица. Из тёплого ясного вечера начала сентября, я внезапно оказалась в пасмурном, как бы не конца ноября. Я смотрела на берег. Суровый, неприступный берег, на котором, под низко бегущими сизыми тучами, мрачно возвышалась гора, почти вся состоящая из беспорядочного нагромождения громадных и поменьше валунов. Пространство меж валунами было заполнено сероватой почвой, поросшей (даже издали ощущалось) жёсткой, такой же сероватой, травой. Тяжёлые волны разбивались о подножие горы, прежде ещё пройдя многометровый каменный шельф, больше похожий на рифовый барьер, пенясь на нём и закручиваясь бурунами и воронками. Пристать к этому берегу было абсолютно невозможно. А и пристанешь (была бы погода спокойной) — вся гора опоясана, поднимающейся прямо от кромки прибоя, высокой, в три человеческих роста, стеной. Стена сложена из больших и малых валунов, без следов обработки и практически без всякого скрепления: в пазах виднеется земля, торчат пучки всё той же сероватой, жёсткой травы. Гора очень крутая. Поэтому, непомерно высокая со стороны моря, стена не особо укрывает от взгляда множество строений на склоне. Мои губы иронически кривятся. Строения, как и стена, сооружены из необработанных глыб, скреплённых землёй. Неправильной округлой формы, будто десятки гигантских чёрных бородавчатых жаб сидят на склоне, глядя ещё более чёрными оками входных проёмов на море, на меня. Проёмы эти завешены изнутри шкурами (разобрать чьими — трудно, но мелькнула бурая медвежья, серая волчья). От ближайшей хижины, к стене бежит человек, держа на отлёте, в левой руке, неуклюжее копьё. За спиной у него виднеется лук и оперения пучка стрел, неожиданно снежно-белые, на общем сизо-серо-чёрном фоне. Мужчина лет тридцати, округлое лицо его обрамлено не слишком длинной кудрявой каштаново-русой бородой. На голове нечто вроде кожаного шлема с «ушами», из-под которых выбиваются длинные, до плеч, волосы, в тон бороды, такие же кудрявые. Одет мужчина в куртку из шкуры, которая явно не сшита, а сооружена, полы её туго прихвачены на талии широким кожаным поясом, который, в свою очередь, завязан тонкими полосками кожи, обёрнутыми поверх него, несколько раз вокруг талии. Полы куртки доходят до середины бедра, руки остаются оголёнными немного выше локтя, по плечам прикрытые свисающими концами шкуры. К поясу приторочено какое-то оружие — то ли булава, то ли топор, на короткой рукояти, явно тяжёлое. Ступни и до середины голеней ног обёрнуты шкурами, закреплёнными, как и пояс, многажды перекрещивающимися узкими полосками кожи. Мужчина бежит к стене и что-то кричит. Это не радость и не страх. Не удивление и не угроза. Да и копьё он держит не угрожающе. Я же, на своём плавсердстве, едва заметно вздёргиваю бровь — не то что удивляясь, но явно не ожидая увидеть увиденное. Неясным осталось: приплыла я или отплывала. Как и полагается, через этот «миг мига», пространства видения и реальности, чуть всколыхнувшись, восстановили равновесие. Я, вновь покачнувшись, опять обрела под ногами почву, точнее, бетон ступеньки. Здания за спиной оказались на своих местах незыблемо и непоколебимо. И Митридат на фоне заката я всё же посмотрела с конца причала. Вот только ноги ниже колен почему-то некоторое время хранили ощущение прилипающей тяжёлой влажной ткани. А когда поднялся бум с установлением Дня города, я молча усмехалась провозглашённому его возрасту. Когда же услышала от кого-то прямое: «Да ведь, по известным данным археологов, городу не меньше трёх тысяч лет!», ответила: «Больше. Своими глазами видела.» В тот миг мига взгляда назад. Через тысячелетия 16. Феликс Бобчинский ******************** Парень, который умел летать... ************************** «Да не кричите так в трубку, душа моя! Успокойтесь, не волнуйтесь! Говорите, что пациент летает? Удивили! Сколько ему лет – тридцать? Ну, многие еще летают в таком возрасте во сне. Как не во сне? Что Вы? Над Вами висит? Крепко висит? А Вы его за ногу дергали? Как, и по коридору, будто воздушный шарик, за ногу носили? И не весит ничего? Я понимаю, что Вы его на весах взвешивали? И сколько он весит? А росту какого? Нормальные показатели: при росте метр восемьдесят – весит восемьдесят кг. А сейчас висит над Вами? И что Вы, батенька, от меня хотите? Посмотреть пациента? А зачем? Ну и что, что я – академик, я уже десять лет академик, а Вы, голубчик, всё еще профессор, хотя я всегда считал, что это несправедливо. Ну хорошо, хорошо! Приму я Вашего ммм…летуна, приводите его завтра ко мне на прием, часиков этак в десять. Как не может? Такой уникальный случай – и не может. Безобразие! На один день отпросился? Посевная, говорите? А кем он работает? Автомехаником? Это просто прекрасно, Мусина машина уже неделю не заводится, он её, машину эту, посмотрит? Ну и ладушки! Тогда приезжайте к нам сейчас домой, жду. Мусенька! Сейчас профессор Абрамовский к нам автомеханика привезет, он твою машину, лапушка, посмотрит. Ты нам с профессором чайку сообразишь?» «Да у Вас, молодой человек, просто золотые руки! Мусенька, посмотри – твоя машина ездит! Как Вас зовут? Федей? А по батюшке – Иванович? Прекрасно! Так вот, Феденька, профессор говорит, что у Вас какая-то проблема? Летаете? Ну, это не страшно. Сейчас мы Вас, голубчик, обследуем. Так, пульс нормальный. А давление? Тоже в норме! Язык покажите, скажите а-а-а-а! Умничка! Язык у него, профессор, прекрасный и горлышко чистое. Задерите рубашку, послушаем Ваше сердечко и легкие! Не курите? Оно и видно! С таким здоровьем – прямо в космонавты, правда, профессор? Так говорите – летаете, батенька? Странно! Можете показать? Ну давайте посмотрим, как Вы, Феденька, летаете? Вам разбежаться надо? Нет проблем! Давайте, вот по этой аллейке. Стоп! Стоп! Ну кто так разбегается? Вам-бы я рекомендовал разбег с низкого старта. Стоп-стоп! Ну, кто так разбегается? Встаньте на одно колено, обопритесь об асфальт двумя руками, спинку выгнете. Да не так! На правое колено надо опереться, а Вы, душа моя, на левое! Вот, поверьте мне, так будет удобнее. На старт! Внимание! Марш! Стоп-стоп! Ну, кто так разбегается? Давайте всё снова. Так! Заняли правильную стойку! На старт! Внимание! Марш! Стойте, стойте! Ну, кто так прыгает? Вы совсем не умеете прыгать! Давайте, я Вас, Феденька, научу правильно прыгать…. Ну вот! Если долго мучаться! Разбежались Вы правильно, подпрыгнули Вы тоже правильно, даже прыгнули на полметра! Это для начинающих очень хороший результат. Так Вы говорите, что летаете? Хе-хе! Профессор, голубчик! Если он летает, то я – балерина! Ну и что, что Вы сами видели? Бывает, бывает. Вам бы нервишки подлечить надо. Бромчик пьете? Ну, хорошо! Так и быть! Повторите, молодой человек! Только разбегайтесь ПРАВИЛЬНО! Не получается? Жаль-жаль!... Ну, всего вам доброго! Не болейте! Представляешь, Мусенька! Тот молодой человек, который тебе машину починил, да-да, руки у него золотые, утверждал, что летает. А сам и разбегаться правильно не умел! Конечно, Солнышко, я его научил! И рецепты выписал, голубушка. Пусть попьет успокаивающее. Вот у него всё и пройдет!... Больше Федя никогда не летал…. ЗЫ! Это очень вольный пересказ сказки горячо любимого мной Карела Чапека. 17. Наталья Костянова ******************** Подпись ******** Рита, высокая светловолосая студентка четвертого курса, в перерыве между лекциями застыла на лестнице главного корпуса у окна. Университетский дворик поздней осенью напомнил ей голодного студента перед стипендией, и строки стиха сложились: Еще листва разбросана, Как слезы поздней осени, А в воздухе сгущается зима. - Рит, что стоишь? На занятия опаздываем. Расписание поменяли, сейчас семинар по журналистике. Я в буфете был. Рита очнулась, это Эдик из ее группы, среднего роста парень в очках с кучерявым чубом и косынкой вместо галстука. «Ну, конечно, опять опаздываю». - Побежали, Эдик, занятия в лабораторном? – отозвалась Рита. Добежали до соседнего корпуса, быстро поднялись вверх на третий этаж, все равно не успели. Отдышались немного. Рита подумала, что сейчас кураторша опять сделает ей замечание за ее брючный костюм: в брюках девушкам ходить в университет не приветствовалось. Рита откинула длинные локоны за плечи, Эдик поправил очки. В аудиторию зашли одновременно. - Сколько раз я говорила Вам, чтобы в брюках на занятия не ходили? - задала риторический вопрос полная маленькая женщина за кафедрой. - Это Вы мне? – нашелся Эдик. Студенты засмеялись. Рита прошла и села за последний стол. Впервые посмотрела на Эдика с признательностью: «Выручил, и весьма остроумно». Через год, на последнем курсе, Рита вспомнит этот эпизод, когда увидит эту же преподавательницу, рьяную защитницу женских юбок, читающей лекцию в белой кофточке и черных брюках. Занятие по журналистике шло как обычно: разбирали статьи, выходили «к доске» с домашними заданиями. Вдруг в аудиторию вошел зам. декана. Пожилой, грузный, в очках, с папкой в правой руке, он сразу прошел к столу возле кафедры, показывая свободной рукой студентам, чтобы садились. Обратился к преподавательнице: - Жанна Евгеньевна, Вы не против, если займу несколько минут? - Конечно, конечно, - замахала та руками. Раскладывая бумаги из папки на столе, зам. декана факультета громким голосом обратился к студентам: - Товарищи студенты, будущие журналисты, дело у меня к вам весьма важное. Вы уже на собраниях обсуждали творчество некоего писателя С., выступившего против всего того, что нам, советским людям, так дорого и свято, поэтому без лишних предисловий прошу вас подписаться под обращением преподавателей и студентов нашего факультета, в котором просим осудить творчество С., как порочащее нашу советскую действительность. Это, конечно, абсолютно добровольно. Подходите по одному, читайте и подписывайте обращение. Ребята подходили, бегло читали бумагу, лежащую на столе, подписывали. Группа была небольшая, трое болели, Рита услышала: - Вы, девушка, подходите. Рита встала, помолчала и выдавила, слыша свой голос как бы со стороны: - Не могу подписать, я не читала ни одного произведения этого писателя. - Но на собрании Вы были? – спросил еще вежливо зам. декана. - Была, конечно, но не читала его. - Тогда поверьте моему опыту, я обманывать не стану, это порочащие нашу жизнь книги, изданные, между прочим, за рубежом, - продолжал уже раздраженно зам. декана. - Я Вам верю, но не могу подписаться под тем, чего не знаю. Дайте что-нибудь почитать этого автора. - Да как Вы смеете мне не доверять! Я танкист, войну прошел, и не могу мириться с ложью автора С.! - с явным негодованием воскликнул зам. декана. - Мой отец тоже воевал, у него и награды есть, и к Вам я отношусь с уважением. Возможно, у меня будет еще более негативная оценка творчества С., но, поймите меня правильно, я должна прочитать то, что он написал, и только потом судить. – Продолжала спокойно настаивать на своем Рита. - Рита права, я тоже воздержусь пока подписывать, - раздался голос Эдика. Рита села. Неожиданно ее поддержали еще двое парней. - Ну и ну, - только и произнес зам. декана. Взяв обращение с уже состоявшимися подписями со стола вместе с папкой, он вышел. Пара кончилась. Все сидели, молча. Преподавательница, еще не зная, как реагировать, наконец, произнесла: - Идите. - Рит, не дрейфь, ничего не будет, он же сам сказал, что дело добровольное, да и не одна ты. «Хороший парень, Эдик, надежный. И все-таки страшновато», - подумала Рита про себя, а вслух сказала: - Слушай, Эдик, спасибо тебе. - За что? – переспросил он. - За «брюки», конечно, - улыбнулась Рита. 18. Ден Инов ************ Хроники Вавилона... год 2666 ************************* Дорогой Читатель! Первый раз откровения Иоанна Богослова я прочитал в 13 лет, уже тогда я страстно увлекался фантастикой, причем взрослой - Бредбери, Хайнлан, Лем… может быть, поэтому великое новозаветное произведение тогда показалось мне просто великолепным фантастическим рассказом. В моей голове одна за другой всплывали картины далекого будущего. С тех пор в глубине души меня преследовала мысль перевести Апокалипсис на язык фантастики. Именно перевести, в этом рассказе я скрупулезно строку за строкой перечитывал и переписывал этот великий труд Иоанна Богослова, можно было написать 3 тома и даже 33, на основе событий перечисленных в Апокалипсисе, но я постарался по форме и даже по объему приблизить свой «перевод» к оригиналу. Хочу также сказать, что я ни в коем случае не хотел оскорбить чувства истинно верующих людей, к коим и себя также отношу, но напротив, если мое произведение хоть кого-то подвигнет прочитать оригинал, то я буду считать свою задачу выполненной. С уважением, Денис Инов. Вавилон …год 2666. …И увидел я новое небо и новую Землю, ибо прежнее небо и прежняя Земля миновали… (Откровение Иоанна Богослова, стих 21). …Время пришло, сказал Зевос - председатель Совета Улучшения Человечества. Пришло время поведать людям, живущим в диком мире, о делах наших. Найди его. Человек этот уже 30 дней голодает, молиться, и ждет тебя на Падмосе. Сначала со свои учеником Прохором десять дней провел он в пещере, потом Прохор не выдержал, ушел от него, еще десять дней пробыл этот человек в пещере один, все это время ничего не ел и постоянно молился. Потом было ему видение как будто Бог попросил его - "Потерпи еще десять дней, и будет тебе Откровение великое". Он провел еще десять дней без пищи. Одежда твоя, Меркуриус, должна быть голубого цвета, без рукавов. Скрепи ткань с боков и на плечах, сверху оставь отверстие для головы. По подолу одежды пусти вышивку, в виде плодов яблок и гранатов. Пришей понизу колокольчики. Так одеваются их первосвященники и цари, дабы изобразить образ высших духовных совершенств и внушать народу почтение. Да, еще возьми какой-нибудь блестящий золотой шарфик, пустишь через шею и вокруг рук. Голос необходимо изменить, добавь эффекты - эхо, хорус, низов... Предстанешь перед ним босиком, поэтому ноги намажь кремом с золотыми блестками, чтобы блестели как расплавленная медь. Волосы непременно должны быть белыми, сиять и развиваться во все стороны, помой их шампунем «Сияющая блондинка». Еще не забудь надеть линзы с эффектом радужных глаз, они будут гореть, словно звезды. Пожуй фосфоресцирующую жвачку, в темноте рот и язык будет светиться как только начнешь говорить и эффект от сказанного усилиться. На временн’у’ю платформу поставь семь прожекторов по кругу - эффект будет что надо. В таком виде Меркуриус предстал перед истощенным полумертвым монахом и не надо удивляться, что поверг последнего в полный ужас и благоговение. Меркуриус даже перестарался, потому что монах потерял сознание. Пришлось впихнуть в него 7 фосфоресцирующих жвачек, которые, как известно, имеют кроме всего прочего тонизирующий эффект. Пока монах был в блаженной отключке, его бунтарский униженный дух вспомнил всех своих обидчиков: Николаитов, этих еретиков -развратников, склонявших его к свой ереси, и не поддержавших его в тяжелые годы братьев из Эфеса, и мерзкую язычницу Иезавель, и все семь церквей, негодяи из которых сослали его на этот маленький голодный остров. Да покарает их Господь, подумал Иоанн. Много времени прошло, пока монах был без сознания, чуть было не отдал он Богу душу, но Тому было угодно, чтобы жизнь его продолжалась еще долгие и долгие годы. В общем, Иоанн пришел в себя, хотя нельзя сказать что окончательно… Имеющий глаза да увидит... Взойди ко мне, сказал Иоанну Меркуриус. Иоанн покорно влез на платформу, словно дверь в небе отворилась перед ним и вот они во дворце Зевоса. …Зевос посреди радужного зала в своем эргономичном кресле с массажным эффектом в окружении членов совета и подопытных мьютов. Члены совета облачены в белую форму. Зевос всем велел одеться одинаково, покрасить волосы в белый цвет и скрепить их золотыми лентами вокруг головы. За креслом Зевоса во всю стену светится телепанель. По новостному каналу передают обзор основных событий: техногенные катастрофы, землетрясения, наводнения, метеоритные дожди и прочие напасти Стихии. Иоанн уставился в свое отражение в стеклянном полу, после чего перевел взгляд на мьютов и замер от страха. Мьюты действительно были ужасны. Один был результатом генетических опытов над кошачьими, их живучесть пытались на протяжении 4 поколений скрещиваний и модификаций дополнить послушанием и интеллектом. В результате эксперимента получилось довольно большое чрезвычайно тупое и болезненное животное, которое еле передвигалось из-за страшного ожирения. Второй мьют был выведен индийскими студентами генетиками, напоминал немного корову, но с человекоподобным лицом, основным генетическим материалом для него действительно послужили гены коров и лемуров, таким образом, индийцы пытались приблизить генотип человека к их любимой священной корове. Третий мьют был печальным опытом казненного неделю назад генетика Гесина, который проводил запрещенные опыты по внедрению генов человека в клетки насекомых, в результате получился этот печальный человекомух. Четвертый мьют - неудачный опыт над ископаемым белоголовым орланом, которому пытались развить высшую нервную систему и интеллект. Нервная система бедного орлана давала сбои, от этого он судорожно расставлял крылья и так сидел часами, пока его не отпустит. Все мьюты были обклеены блестящими датчиками наблюдения и спереди и сзади, от датчиков отходили передающие антенны, похожие на крылья стрекоз. Ни днем, ни ночью мьюты не имели покоя, то в одном месте болело у них то в другом, постоянно стонали они, пока их попечители не дадут обезболивающего. Время от времени члены совета падали навзничь перед Зевосом, у каждого из них в голове находились электроды, которые подавали разряд тока к зонам мозга, отвечающим за болевые ощущения, власть над рубильниками от электродов была отдана избранным - Зевосу и Меркуриусу, любому из них было достаточно только подумать, чтобы подчиненный член совета упал перед ним корчась от Боли. Этот трюк и проделал Меркуриус со всеми, сейчас, чтобы произвести впечатление на Иоанна. Велик сей сидящий посреди зала, сразу понял Иоанн, истинно это и есть Он, подумал Иоанн. Зевос достал из-за кресла информационный цилиндр, на котором была записана исправленная мировая история человечества до и после эпохи Великого Улучшения, на тубусе цилиндра красиво, с использованием голографических красок, запечатлен лозунг эпохи Улучшения – Человек должен измениться. «Кто откроет нам сей тубус», - спросил Меркуриус. «Может ты Антифий», - обратился он к одному из членов Совета, Антифий попытался протянуть руку, но тут же упал на пол, корчась в судорогах, «еще кто-нибудь хочет попробовать», - спросил Меркуриус, больше никто не отзывался. Вдруг откуда-то сзади из-за кресла Зевоса, корчась и прихрамывая от боли, показался еще один мьют. Его прозвали Агонец. Это имя дали ему генетики, потому что с самого рождения его жизнеспособность была ниже всякой критики. О, это отдельная история с этим мьютом. Сам Зевос был его попечителем и поговаривают, что в качестве генетического материала для мутаций Зевос использовал собственные клетки. Так получилось, что Агонец теперь мало походил на человека. Лицо его все обросло белой шерстью. Передвигался он можно сказать на четырех конечностях, немного боком. Все время казалось, что он сейчас умрет. Из головы его торчали 7 антенн от датчиков управления Болью. Зевос также мог управлять и удовольствием Агонца, но не делал этого. В отличие от других мьютов, Агонец был более чем разумен и, может быть даже превосходил интеллектом своих создателей, но никогда не показывал этого. Это был скромный, добрый, кроткий и весьма любимый всеми мьют. При всем этом вид он все таки имел ужасающий, швы после операций не зарастали из них постоянно сочилась кровь и сукровица. Все боялись его реакций, потому что Зевос, обожая своего питомца, подключил его к основной магистрали управления Болью таким образом, чтобы адские муки, которые постоянно испытывал Агонец, одновременно испытывал и каждый Подконтрольный, живущий ныне в Государстве великого Улучшения. В таких условиях каждый гражданин желал Агонцу только добра и здоровья, потому что оттого, насклько Агонец был всем доволен и здоров зависело в конечном итоге состояние каждого отдельно взятого гражданина. Зевос протянул тубус с информационным цилиндром Агонцу, тот сделал движение, сморщился от боли, и вот все вокруг него упали на пол хрипя о пощаде и прося Агонца поскорее открыть этот тубус, не делая резких движений. На телепанели в это время было видно как на главной площади Тадилона так же как и в радужном зале хрипел и корчился от боли народ, прося Агонца двигаться как можно плавнее и аккуратнее. Вот наконец Агонец берет тубус и начинает поворачивать его крышку, монитор показывает в это время анонс вечерних передач: сначала трейлер к фильму, снятому еще до эпохи Великого Улучшения, где снимался отец Зевоса Кронос в роли Александра Македонского. Надо сказать тогда на съемках Кронос вволю порезвился с луком и стрелами, нечаянно было убито много хороших актеров. Тяжело дыша, вращает крышку тубуса Агонец, на панели в это время показывают трейлер к новой версии Конана-разрушителя – любимый фильм Зевоса. Потом появился фермер на киборгконе с пустым ведром в руке. Фермер напомнил народонаселению о необходимости экономии продуктов питания, потому что в этом году Стихия разрушила уже более трети посевов, также он наполнил о необходимости экономить воду и напитки, потому что их доступные запасы, должны иссякнуть уже через 3 года, если человечество не придумает чего-нибудь революционного в производстве чистой воды. В это время члены совета и мьюты, сглатывая от голода слюну, печально завздыхали по поводу предстоящего усиления режима Экономии. Потом по монитору побежали устрашающие картинки прошлого столетия, когда расточительное человечество чуть было не вымерло от голода, не соблюдая режим Экономии. Дистрофики на этих картинах проклинали правительство за то, что их обрекли на голодную смерть, как они думали - намеренно. Также были продемонстрированы «лояльные» партии Улучшения старики, отжившие свой трудоспособный возраст, которых стройными рядами отправляли на переработку. Как обычно, в конце каждого информационного блока были продемонстрированы карательные возможности Зевоса по наказанию непокорных. В целях устрашения была уничтожена автономная область в Месопотамии. Карательную операцию проводили 4 надзирателя-киборга, огромные словно горы, они своими силовыми полями парализовали на миг все живое вокруг себя, показывая еще раз Улучшаемым, насколько велика власть Зевоса. Вдруг на экране появился улыбающийся Меркуриус, дал команду киборгам снять силовое поле и начался типовой социологический опрос населения о лояльности к политике Улучшения. Все это множество оставшихся в живых людей удивительно быстро согласилось сделать операцию по вживлению в голову контрольного датчика и с радостью приняло все пункты программы Глобально Улучшения. Агонец открыл наконец свой тубус и Меркуриус нажал кнопку на пульте – страшные картинки с монитора исчезли. Члены совета, наперебой толкаясь и мыча от подобострастия, бросились к Агонцу, чтобы помочь ему установить информационный цилиндр в ячейку проектора. Экран вновь замерцал, Иоанн наконец приступил к просмотру фильма. Перед показом, как обычно запустили трейлер. Под грохотание и низкие звуки стереосистемы одна за другой проходили по монитору зловещие картины стихийных бедствий: глобальные извержения, тотальное загрязнение мировой воды и океанов, гибель трети земной флоры и фауны, падение метеорита Dracunculus и великая ночь, последовавшая за этим, когда пепел и газы закрыли Солнце. Сам фильм только начинался, а Иоанну уже было не по себе. Он застыл на минуту в ступоре, после всех впечатлений этого нелегкого дня, но голос диктора пробудил его… 1. …Давным давно, в эпоху великого процветания, когда люди уже ни в чем себе не отказывали, потеряли страх перед завтрашним днем и нарекали младенцев именами древних богов, в 2444 году случился великий сбой Глобальной программы. Кто знал, что этот совершенный, обслуживаемый киборгами мир настолько уязвим. Невесть откуда взявшиеся хакеры-сатанисты запустили в Глобальную программу, управлявшую всеми производственными процессами на планете, вирус под названием «Аполлион». В результате сбоя, на заводах выпускающих безобидных летающих роботов ассенизаторов, было произведено несметное количество этих бракованных роботов. Программа вооружила их страшными челюстями, зубами и электрошокерами на конце всасывающей трубы. После этого Глобальная программа сама себя стерла, вся деятельность машин на Земле была остановлена. Бракованные роботы ассенизаторы разлетелись по всей планете. И днем и ночью нещадно били они током всех людей, которые попадались им на пути. Треть людей была парализована этими проклятыми машинами, 5 месяцев на Земле продолжались эпидемии, революции и голод. Человечество не готовое к новым условиям, забывшее, что такое простая трудовая деятельность, направленная на выживание, начало поразительно быстро дичать, превращаясь в полоумных, бродивших по окрестностям в поисках хоть какой-нибудь пищи идиотов. Появились случаи каннибализма, отдельные островки цивилизации постоянно подвергались атакам банд головорезов и мародеров, наступил период великого упадка. Верховный правитель Земли Кронос велел своим приближенным создать 4 огромных, как горы киборга ассенизатора. Позже кроме функций ассенизации их пришлось наделить полицейскими функциями для обезвреживания банд мародеров. Киборги двигались по Земле и с помощью полиции уничтожали мародеров, больных и мертвых, обеззараживая и очищая Землю. После очередной переписи населения выяснилось, что количество живущих людей на Земле уменьшилось на треть. С помощью роботов и полиции удалось навести, наконец, какое-то подобие порядка в обществе, но не в умах людей. Многих привычных удовольствий теперь были лишены люди, богатые были разорены, бедные перестали получать пособие, книги не издавались, фильмы не снимались, не хватало еды, люди были вынуждены делать грязную работу, что было раньше неслыханно. И вот тогда появился на Земле великий Аристарх (что означает на старогреческом «Лучший вождь») и воскликнул он громовым голосом: «Я дам вам новую Глобальную программу, которая наладит жизнь на этой планете и уже никогда и ни в чем не будете испытывать вы нужды и никто не сможет эту программу повредить, ибо будет она неуязвима и совершенна. Сказал – сделал, написал новую программу вечного процветания и благополучия, но куда она делась никто из живущих теперь не знает. Как ни странно не сохранилось ни одной ее копии. …Тут Зевос подошел к Иоанну неся в руках старенький информационный тубус, на обложке которого было написано: «Новая Глобальная Совершенная Программа, написанная Аристархом для вечного процветания и благополучия человечества». И сказал Зевос Иоанну эта книга будет как бы горька в чреве твоем, но на устах твоих будет сладка как мед, съешь ее Иоанн. Иоанн как загипнотизированный, молча взял у Зевоса тубус с программой и начал жевать ее. Через минуту последняя копия программы процветания и вечного благополучия была навсегда уничтожена в челюстях Иоанна. Теперь тебе Иоанн, сказал Зевос, надлежит рассказать об этом всем. Напиши об этом в своей книге и будет книга твоя переведена на все языки Земли и прочтет ее каждый, кто родиться после тебя, ну или каждый третий. В награду даю тебе Иоанн вот эту трость, сделанную по нашему эталону меры длины. Мера длины сея называется метр, прошу тебя, наведи порядок на земле, чтобы все люди пользовались универсальными мерами длины, ибо от точности измерений, точности в значениях слов и символов зависит в конечном итоге судьба всех планов человека. Измерь пока этой тростью мой зал, это отвлечет тебя от мучений, которые ты, наверное, испытываешь, съев программу. - Слушайте меня все, - провозгласил Зевос, - эти два существа Иоанн и Агонец самые любимые мной из живущих на Земле, и вытерев слезу навернувшуюся на его глаза, продолжил, - и даже если облечены если они в рубище, я люблю их больше чем всех вас вместе взятых. Это суть два источника света и лучшего, что есть на свете. И если кто захочет их обидеть, того покараю я того со всей жестокостью, и если кто захочет их обидеть тому надлежит быть убитому. И когда закончат они свой жизненный путь, то прежде чем отправить трупы их в крематорий надлежит выставить их на три дня для поклонения на площадь Великого Преображения. И пусть народ веселиться и думает, что умер Великий Агонец и люди теперь как бы избавлены от Боли его, но это не так, ибо новый Агонец будет создан мной и во веки веков будет продолжаться Улучшение Болью и Страданиями живущих на Земле ибо сострадание Болью, вот тот единственный путь, на который встал человек и будет идти по нему вечно. После этого подозвал Агонца и Иоанна Зевос, и повелел взойти им на престол свой. Тут же судорога прошла по телам подключенных к источнику улучшения, люди тряслись, и падали, Зевос улыбался. 2. А фильм продолжался… И вот видим мы как в 2466 году явилась на Земле дева по имени Иштар. И никто не мог устоять перед ее красотой. Победив во всех конкурсах красоты, взошла она к престолу Кроноса и бросил тот ради нее свою жену ибо никто не мог устоять перед этой новой богиней в человеческом обличие. Все самое желанное воплотилось в этой женщине. В эпоху Кроноса обычно люди уже не рождались от женщин. Специальные лаборатории постоянно обирали лучшие человеческие гены живущих и умерших и выводили из них людей. Родиться от женщины считалось верхом неприличия, дикостью и глупостью. Такой человек считался существом второго сорта. Древний способ размножения сохранился только в нескольких нецивилизованных уголках Земли, ну еще сильные мира сего ради экстремального эксперимента решались на подобное. Иштар была выведена в одной из ведущих лабораторий из плоти найденной в гробницах древней царицы Нифертити и наделена тысячами других, генетических признаков самых известных, талантливых и сексуальных женщин когда либо живших на планете, таких как Мэрилин Монро, Маришка Вереш, Дита фон Тиз, много генов других замечательных женщин и даже мужчин было использовано для выведения Иштар. Чудовищно прекрасной получилась Иштар, никто не мог устоять перед красотой ее. Подозрительно быстро забеременела она от 70-летнего Кроноса. И вот в 2518 году, когда совсем близко от Земли в очередной раз пролетела комета Галлея самым традиционным способом родился сын Кроноса, имя которому конечно же дали - Зевос. Ужасные сомнения терзали Кроноса насчет своего сына, не верил он своей жене, может быть и справедливо, потому что вокруг Иштар крутилось столько знаменитых особ мужского пола, и так развратно вела с ними себя царица, и такие слухи ходили в окружении старого Кроноса, что постепенно у того не осталось никаких сомнений по поводу «верности» Иштар. Кроме этого, как и все правители Кронос конечно же боялся, что его отстранят с помощью сына от власти, положение Кроноса в те годы было уже непрочно, народы Земли очень были им недовольны. Стихия и разруха никому не давала покоя, все новые и новые напасти валились на бедную Землю. Кронос решил выслать неверную Иштар в Египет. Но почему-то по дороге в пустыне на транспорт напали бедуины, Иштар была захвачена ими и продана за бешеные деньги бедуинскому шейху Гугалану. Сведения о рождении Зевоса были вычеркнуты из всех информационных источников, а сам он был спрятан в дальней провинции, где жил под именем Михаил – что на древнем языке значит «Тот, кто как Бог», таким образом, Кронос хотел лишний раз подчеркнуть, что Зевос не такой как он. 3. Через 20 лет Кронос забыл о своем сыне, Зевос скитался по миру, но всякий человек видел в нем царя для себя и нигде и ни в чем не испытывал Зевос нужды. Так рос он 82 года. На Земле все эти годы продолжался Великий Упадок, хаос и разрушение. Землетрясения и цунами сменялись падением метеоритов, невыносимая жара сменялась арктическими циклонами, наводнения сменялись засухой. Климат настолько испортился, когда вышел из-под контроля приборов коррекции климата, которыми управляла раньше Глобальная программа, что приспособиться к этим новым условиям смогли лишь немногие существа на Земле. Повысился радиационный фон, вода и почва были загрязнены химикатами. Флора и фауна начала стремительно мутировать, жуткие монстры появлялись в мировом океане. Огромные драконы и гигантские осьминоги наводнили море, сжирая все живое в нем и друг друга. На суше крупные животные практически вымерли, мутации в большей степени коснулись микроорганизмов и насекомых. …Но как ни странно люди потихоньку начали приспосабливаться к окружающей среде, убыль населения прекратилась, наблюдался даже небольшой рост. В моду у людей вошли мистические учения, появились миллионы колдунов, магов и прорицателей. На фоне всех этих событий появилась подпольная организация йогов, философия которых основывалась на том, что все беды человека состоят в его несовершенстве, только через Улучшение человека, считали они можно изменить мир. Называть себя они стали Советом Улучшения Человека (СУЧ). Эта организация к 2600 году насчитывала уже 308 000 членов, были среди них также йоги-аскеты, которые проповедовали, что главным двигателем на пути Улучшения должны стать Боль, Страдания и Аскетизм. Эта секта существовала, как оказалось всегда, называемая еще с древности Пашупаты (от Пашутти, имени Шивы, означающего "Владыка душ"). Раньше они странствовали, стуча по дорожной пыли железными трезубцами и крепкими посохами. Их масляные волосы были закручены неопрятными кольцами или связаны в узел, на их лицах была запечатлена сильнейшая преданность Богу, их пронзительные глаза видели больше Шиву, чем мир, их бедра были обернуты звериными шкурами или корой деревьев. Пашупаты считали себя отшельниками и добрыми магами Шивы, отстранившимися от ведического общества, в котором господствовали правители. Пути пашупатов зафиксированы в хрониках многими, чаще враждебно настроенными, современниками-комментаторами той далекой эпохи и оставляют у нас смешанное впечатление об их жизни и философии. Первоначально они позволяли любому следовать их путем, на котором не различались касты. По мере того как популярность линии пашупатов росла, множество правителей примыкало к ним, чтобы беспрепятственно служить Шиве в полном отречении. В конце концов, стать пашупатом кто попало уже не мог, для этого стало предпочтительным происходить из правителей (называемых в Общине брахманами), для вступления в общество требовался немалый взнос. Пашупаты вызывали чувство религиозного благоговения. Это был путь для смелых, путь, на котором ищущий сбрасывал свое эго и его пропитывала карунья, "сострадательная милость" Господа Шивы. Их суровость вскармливалась ритуалами-пуджами в честь Шивы, глубоким знанием космоса как и почти фривольным духом любви к Нему. Свой путь к цели или садхану (как говорили загадочные пашупаты), следовало начинать со строгого этического кодекса, называемого яма-нияма, в котором особенно выделялись брахмачарья, "воздержание", ахимса, "непричинение вреда", и тапас, "аскетизм". Как можно узнать из их писаний, дисциплина пашупатов практиковалась в нескольких стадиях. Сначала они принимали обеты и практиковали между собой особые занятия, в числе которых были смех, пение и танцы в состоянии транса. Затем они растворялись в обычном обществе и жили инкогнито. Живя среди людей они намеренно практиковали абсурдные, и даже скандальные действия, чтобы вызвать общественное осуждение — лепетали и фыркали, как слабоумные, ходили, изображая калек, говорили всякую бессмыслицу с дикими жестами. Это было способом самоочищения, искоренения эгоизма и стремления нравиться публике, друзьям или соседям. Также это помогало полностью утвердить в подсознании понимание того, что "нравится" и "не нравится", хорошее и плохое и все подобные человеческие стереотипы мышления и чувствования не имеют значения, если твое желание Улучшиться достаточно сильно. Целью их было порвать все связи с человеческим обществом и со своей собственной человечностью, которая досталась им от рождения. Возвращаясь обратно в секту, они предавались суровым испытаниям, затем отказывались от всякого действия, чтобы выполнять кундалини-йогу и таким образом достигать просветления. Когда монах становился зрелым, он приобретал сверхъестественные силы, такие, как всеведение и всезнание. Пашупаты верили, что, когда человек прочен в добродетели и способен равнодушно принимать оскорбления и нападки, он безвозвратно утвердился на пути аскетизма. К этой странной общине и примкнул Зевос с Меркуриусом на пути своих духовных поисков, и через три года неожиданно для всех стал их верховным жрецом, а также главным вдохновителем СУЧ. Зевос разработал новую концепцию общества, в котором все люди будут контролироваться из центра посредством Болевых ощущений, для этого Зевос, предложил путем несложной операции, вживлять всем людям на Земле электроды в мозг, которые по сигналу верховного правителя будут раздражать зоны головного мозга, отвечающие за болевые ощущения. Такие операции уже давно проводились над преступниками и психически больными людьми, благодаря чему их действия было легко контролировать без всякого видимого ограничения свободы. 4. Многие бы пришли в ужас от идей Зевоса, но как в любом обществе, нашлись и сторонники, справедливо полагавшие, что путь, предложенный Зевосом, это путь к безграничной власти и могуществу. Эти многие полагали, что если Зевос осуществит свой план, им всем хватит власти и могущества, потому что Зевос не стравиться со всей этой толпой подконтрольных ему людей и ему понадобятся помощники. Но они ошибались, Зевос ни с кем не собрался делить свое могущество, кроме одного человека, которому доверял. Мекуриус никто не мог превзойти его в ловкости, хитрости и … воровстве. Первое свое воровство совершил он, наверное ещё будучи в пелёнках. Так они и познакомились с Зевосом. Маленький Зевос, когда ему было 8 лет, отправленный отцом в Пиерию, сидел на палубе трансатлантического парома «Аквабис». В кармане курточки Зевоса лежала карта идентификации. Эта карта, служившая одновременно кредиткой, позволяла ему ни в чем не нуждаться. Любая потребность Зевоса могла быть реализована почти мгновенно с помощью любого торгового аппарата. Вдруг Зевос не обнаружил своей карты, когда в очередной раз пошел к аппарату за порцией бобов. Подняв голову, Зевос обнаружил симпатичную ухмыляющуюся рожу Меркуриуса, который вертел картой Зевоса перед его носом. Толку от такого воровства не было никакого, кроме хозяина карты никому и никаким способом невозможно было воспользоваться ей. Саму карту легко было восстановить в ближайшем порту. Тем не менее, грустного юного Зевоса этот поступок Меркуриуса очень насмешил и развлек. О мелком воровстве человечество давно уже забыло, и даже само слово вор было утеряно из языка. Таким образом, данная манипуляция была воспринята Зевосом, чем-то вроде ловкого, смешного фокуса или трюка. Кроме воровства, Меркуриус обладал, конечно, кучей других талантов - был очень музыкален от природы, сочинял музыку и мог исполнить ее казалось на чем угодно и где угодно. Этим в основном Меркуриус и зарабатывал на жизнь. Кто были его родители откуда он родом и куда он направляется даже для самого Мекуриуса было тайной. Еще не очень удачно складывались у него отношения с женщинами, да и друзей у него в общем-то не было. Так или иначе, с тех пор эта парочка Зевос и Меркуриус стали неразлучны, и доверяли друг другу даже больше чем самим себе. Вдвоем и разработали они свою жуткую стратегию будущего управления человечеством, благодаря которой, рассчитывали завоевать в весь мир. Для того чтобы доказать преданность этой парочке другие члены СУЧ – сторонники Зевоса с Меркуриусом должны были добровольно пойти на операцию по вживлению в мозг датчика контроля боли. Как ни странно через год после избрания Зевоса председателем СУЧ, таких подконтрольных ему людей было уже несколько тысяч. …И вот время пришло, кучка членов СУЧ, возглавляемых Зевосом и Меркуриусом, проникла во дворец Кроноса, ни одна система слежения не смогла обнаружить их, потому что сторонники СУЧ, давно уже окружали Кроноса со всех сторон и отключили все системы защиты. Без особых усилий Зевос с товарищами связали Кроноса, и уже через 2 дня без всякого суда и следствия, тот оказался на глубоководной станции в Мариинской впадине на самом дне Мирового океана. Зевос же провозгласил себя диктатором всей Земли. Условия жизни на глубине 11 километров в Мариинской впадине, на этой заброшенной станции были адскими, много лет Кронос бродил в условиях страшного давления, питался консервами, пил опресненную воду, пока, наконец, чудом ему не удалось сбежать со станции. Он умудрился перепрограммировать беспилотный исследовательский робот батискаф РИМ, таким образом, чтобы тот поднимался на поверхность воды со скоростью не более 3 метров в час, чтобы чудовищная декомпрессия не убила Кроноса. Побег Кроноса был сопряжен с огромным риском, тем не менее Кронос отправился на волю из своей подводной тюрьмы, взяв с собой припасов и воды сколько вошло в батискаф. После поломки программы батискаф уже не мог двигаться ни вперед ни назад, кроме этого Кронос выбросил из батискафа все приборы, чтобы разместить как можно больше припасов. Скрючившись в своем убежище, Кронос отдался на волю океанским и морским течениям. 5. И вот, о чудо, через 153 дня живой Кронос совершенно неожиданно причалил на своем батискафе к берегу Красного моря, недалеко от той самой бедуинской деревни, куда он своей волей отправил, бедную бывшую жену его Иштар. Иштар жила все это время у бедуинов и каждый год рожала по ребенку. Можно сказать, что обрела она, наконец, свое женское счастье. Живя с Гугаланом произвела на свет она уже 5 детей и вновь была беременна, но, не смотря на это, не лишилась былой сексуальности и очарования. В таком виде и увидел ее на берегу моря озверевший и полусумасшедший Кронос. Виня и понося ее во всех своих злоключениях, бросился он на нее с лазером в руке, грозя испепелить ее. Поставив регулятор на полную мощность, полоснул лазером по песку, в песке образовался глубокий канал. Вода из Красного моря устремилась в него, но песок осыпался и превратил воду в жидкую грязь. Прибежали маленькие дети Иштар, набросились на Кроноса всей оравой и вырвали лазер из ослабевших рук его. Кронос зарыдал и упал на мокрый песок. В это время подошел к ним шейх бедуинов Гугалан. Прекраснейшая из женщин мира благотворно повлияла на него. Волосы его, заботливо уложенные в дреды, напоминали гриву льва, шея и запястья были украшены жемчужными ожерельями. Сильное тело его было ухожено и накачано. Рост, более двух метров данный ему Богом впечатлял. Гугалан весь светился здоровьем, плечи, спина и шея шейха были испещрены татуировками – символами его власти и рода. Схватил шейх Кроноса поперек талии, легко взвалил на плечо и унес в свою палатку. Так стал Кронос жить с бедуинами. Много нового и интересного узнал Кронос от бедуинов, через пару месяцев выучив их язык, так же много нового об искусстве управления людьми узнал бедуинский шейх от Кроноса, можно сказать, что стали они друзьями, даже больше, шейх стал учеником Кроноса. Кроносу очень понравились матримониальные обычаи бедуинов. Женитьба – чуть ли не смысл жизни у горячих арабов. Но кроме женитьбы у бедуинов существует любопытный обычай, так называемы контракт на рождение. Дело в том, что обособленно живущие бедуины давно уже бы выродились, ведь заключение брака между родными братьями-сестрами, у них в порядке вещей, поэтому шейхи, постоянно приглашают в общину иностранцев обоих полов для производства детей. Чтобы выполнить контракт женщина должна естественным способом родить троих здоровых ребятишек за три года, и тогда она получит 600 тыс. пфаундов. Сколько детишек должен произвести мужчина-контрактник, обычай умалчивает. Живут эти производители несколько лет по бедуинским обычаям. Женщины, так же, как бедуинки, уходят рожать в горы и потом живут там с ребенком в течение лунного месяца (чтобы не огорчать мужа, если ребенок не выживет). Затем перед деревенскими воротами проводится прием в общину, если ребенок имеет какие-либо отклонения, мать впускают в деревню без ребенка, и он погибает. Контракты на рождение пользуются огромным спросом, особенно у женщин, сбежавших от своих мужей из других стран. Матерями на своем языке бедуины называют только тех женщин, которые родили сына, девочки не в счет. …Перед глазами Кроноса расстилались изумрудные ковры холмов и черно-серые скалы в резко очерченных трещинах. Над головой распласталось синее бескрайнее небо Великой пустыни. Ничего прераснее до сих пор не видел Кронос. Слезы наворачивались на его глаза, от красоты остатков древней девственной природы и оттого, что эти люди приняли его в свою общину как родного. В пустыне была весна. По холмам бродили блеющие отары овец и толпы шейховых сыновей в резиновых сапогах. В пойме высохшей заводи, змеящейся за горизонт, алели сотни маков. Вдруг захотелось Кроносу, как в детстве, нестись, сломя голову, по траве, дико кричать, сколько хватает сил! Но он опомнился - тело его изношено годами и декомпрессией, ноги можно переломать, а кричать здесь опасно, чего доброго примут за чужака и пристрелят... Сын шейха, один из многих, принёс закопчённый до черноты чайник, с кипящим чаем, заваренным пряным заатаром, который рос тут же на лугу. Раньше эту легендарную траву называли Фимбра. Шейх разлил чай персонально каждому гостю в маленький стаканчик, поставив его на землю. Пили чай обжигающим, прихлёбывая крохотными глотками пьянящую жидкость. Слушали шейха о неизвестных обычаях бедуинов. Как будьто время навсегда замерло в этом месте. …Вся деревня, как и испокон веков жила в палатках, сшитых из козьих шкур. Когда шел дождь, шкуры сжимались и не пропускали влагу, а когда становилось сухо, материал растягивался до дыр, пропуская ветер и смягчая жару. Вход в таких хижинах всегда обращён на восток, обложен слоем верблюжьей колючки и в жаркое время полит водой. Так выглядит "кондиционер" у бедуинов. Бедуинские шатры разделены на две части - мужскую и женскую. В женскую гостей, не пускают. Там постоянно горит огонь для приготовления пищи, хранятся продукты, бурдюки с водой и йогуртом. В отличие от других мусульман, бедуин имеет только одну жену. Есть даже пословица: "Мужчина меж двух жен, словно шея между двух палок". В день свадьбы муж надевает на ногу жене браслет со звонкими бубенчиками, чтобы всегда слышать, где она находится. Если жена заболела, бедуин выхаживает её сам. Женщины у бедуинов, как правило, чернобровые, стройные, с грациозной походкой. Лицо эти женщины полностью не закрывают но, умело прячут их от посторонних. Брови они раскрашивают в цвет индиго, а по лицу проводят вертикальную линию через переносицу, верхнюю губу и подбородок, а на лоб наносят красное пятно, обрамлённое голубыми линиями. Бедуинки не носят золотые украшения. Серьги, браслеты и перстни сделаны из алюминия, ожерелья - из затвердевшей на солнце амбры, амулеты - из раковин. В деревне Кронос научился выпекать бедуинский хлеб, разводя под противнем костер из верблюжьих экскрементов и соломы, и раскрашивать лицо традиционными узорами. Краска не смывается потом несколько дней. С древних времен сохранились необычные танцы бедуинов. Танцор просит какую-нибудь женщину поставить ему на голову стакан, потом подходит с той же просьбой к другой, потом к третьей. В конце концов, на голове у него вырастает башня из двадцати (или больше) стаканов, а танцор всё пляшет, приседает и машет руками... Если молодой бедуин задумал жениться, он сначала расспрашивает о девушке у друзей и родственников. Потом идёт знакомиться к ней. Вовсе необязательно, чтобы она тоже была бедуинкой. Ей достаточно быть мусульманкой. Ему перед свадьбой очень важно иметь уже палатку, верблюдов и машину. Если бедуин получает положительный ответ от девушки, всё семью бедуина приглашают на ужин в дом к его избраннице. Претендент на руку молодой красавицы убеждает её родственников в том, что у него серьёзные намерения. Но этот ужин ни одну семью ни к чему не обязывает. Ещё есть возможность отказаться - и ей, и ему. А вот на другой день бедуин приводит уж не только родителей, но и свидетелей - уважаемых людей. Обычно официальное предложение от имени сына делает отец парня. Решение принимает девушка (согласиться или не согласиться). Парень получает ответ через неделю. Почти всегда этот ответ положительный. А чтобы не получить отказ от родственников невесты, у бедуинов есть хитрый трюк. Приходят к родителям девушки; те сразу же наливают гостям чай. Если парень хочет показать, что намерен во что бы то ни стало добиться согласия, он ставит чашку на стол и всем своим видом показывает, что пить не будет. Хозяин волнуется: такой жест гостя показывает, что хозяева - люди негостеприимные. Ни один бедуин не желает, чтобы сородичи думали о нём так. Тогда в ход идет вымогательство и родителям приходится согласиться на брак дочери... Свадьба длится три дня. В первый день танцуют и рисуют узоры хной на ладонях. На другой день празднуют саму свадьбу. Невеста непременно должна быть в белом. На третий вечер пируют за праздничным столом вместе с друзьями и родственниками, активно налегая на мясные блюда. Главным в посёлке считается шейх, но эта "должность" достаточно символическая: бедуин считает себя подданным одного только Аллаха. Шейх селится в крайней хижине, которая стоит не на четырёх кольях, как у всех, а на шести. Шейх оберегает племя от врагов, но не имеет права что-либо делать без согласия других соплеменников. Звание шейха наследуется после его смерти сыном или братом. Бедуины вправе избрать шейхом другого человека - они не ценят ни знатность, ни богатство. Бедуины судят о человеке лишь по его личным качествам - щедрости, храбрости, свободолюбию. …На посёлок бедуинов опускается ночь - тёплая, тёмная, звёздная. До Кроноса доносяться слова песни, где в основном поётся о "хабибе" и "хабиби" - "любимая";, "любимый";, в переводе в арабского. …Кронос много говорил с Гугаланом о Зевосе да так говорил, что внушил ему ненависть к тому, на которую была только способна простая и чистая душа Гугалана. Многие народы в Азии были недовольны действиями Совета Улучшения. Зевос со своими подчиненными устроил настоящий всепланетный террор, для того чтобы заставить всех людей пройти процедуру вживления электродов и неукоснительно соблюдать его волю. …И вот спустя 42 месяца после появления Кроноса в пустыне слух о возвращении старого правителя распространился по всей Азии. Огромное количество людей стекалось к деревне Гугалана. Люди все прибывали и прибывали и вот уже несметное войско собралось под знамена его, огромное войско людей со всего мира, которые отказались подчиниться диктатуре Зевоса... …И вот в радужном зале Зевоса на телепанели с высоты птичьего полета предстает перед Иоанном вид, как недалеко от древней горы Сион высаживается десант Зевоса, состоящий из 144 000 клонированных модифицированных воинов. У каждого воина вживлен в голову электрод управления болью. Все команды коммутированы на главный компьютер, уровень боли связан с датчиками Агонца, таким образом, постоянно все воины испытывали такую же адскую Боль, какую испытывал Агонец. Зевос посредством всего одного Агонца обезопасил себя даже от покорных целомудренных клонов и любых неожиданностей со стороны армии. Каждый воин как один не хотел знать большего счастья, чем служить своему господину и Агонцу. …Детство Гугалана было мистическим. Никто не знал, почему кожа его чернее, чем у других, почему он так огромен и силен, люди его племени и его возможные предки не отличались высоким ростом. Борода Гугалана развевалась, словно черный флаг во все стороны, когда шел он широкими твердыми шагами. Когда он переступал своими мощными толстыми сильными ногами, мягко и ловко словно барс, казалось земля прогибается под его ногами. Люди подчинялись ему добровольно, чувствуя силу его. Все боялись его взгляда, большие глаза имели необычно маленькие зрачки, вытянутые внизу вверх как у кошки, радужная оболочка глаз была серой, а когда он приходил в ярость - светилась мертвенно-серебряным светом. Конечно многие люди боялись самого Гугалана, но никто на Земле не мог не испытывать страха, когда видел его мьюта. Мьют Гугалана - Навуходоносор, огромный живущий в прибрежных водах мутант-дракон. Самое страшное, что есть на белом свете и во тьме ночи воплотилось в этом существе. Он был огромен как авианосец, но превосходил его в боевой мощи. Уничтожить его можно было только взрывом ядерной бомбы мощностью не менее 200 мегатонн. Сам же Навуходоносор мог уничтожить любую флотилию и любую армию, потому что когда сердился изрыгал из горла такой жар, что мог превратить в пустыню все, на тысячу километров вокруг. Еще будучи маленьким как дельфин подплывал Навуходоносор к юному Гуголану, целыми днями они резвились и плескались в прибрежных водах Красного моря, никто тогда и предположить не мог, что из этого несуразного создания вырастет такое чудовище, не было на Земле ничего подобного Навуходоносору и не будет во веки веков. …Вот стоят на горе Сиона 144 000 воинов Зевоса и поют мантру. Харе Зевос, Харе Меркуреос, Харе, Харе. И так бесчисленное количество раз пели свою мантру эти могучие ни чем и ни кем не оскверненные юноши, всецело преданные своему господину и Агонцу. …И пролетал над станом войска Гугалана Меркуриус и говорил он им: «Сдавайтесь, вступайте в ряды Улучшения, один Зевос знает, что лучше для вас и всех людей на Земле». В другой раз пролетал Меркуриус над войском Гугалана и говорил – закончилась время несовершенных людей, свобода человека – вот главная проблема его. Убейте зверя вашего Навуходоносора и отдайтесь в руки царя нашего Зевоса. Ибо гнев его будет без меры, погибнете в жерле ядерного взрыва вместе со зверем вашим, пусть ради этого придеться хоть пол Земли сжечь. Ибо люди, которые погибнут вместе с вами, будут наречены мучениками за идею Улучшения. Вот и сам Зевос спустился на блестящем глиссере с небес и предстал перед войском Гугалана. И прокричал он Меркуриусу – время пришло включай таймер запуска нашей ядерной ракеты модели Альфа и Омега ибо нечестивые сии как я вижу не смиряться и не отдадут себя в руки мои. …Время пришло - запели клонированные воины Зевоса, Время пришло. И они это сделали - произошел великий, невиданный ранее исход энергии, все что находилось вокруг в один миг расплавилось и превратилось в свет и радиацию. Все 144 000 воина Зевоса и Навуходоноср и Гугалан со своим войском испарились в один миг, прошел, день два, неделя, пыль осела и только бескрайняя абсолютно ровная блестящая как стекло поверхность простиралась на многие и многие горизонты, там где была священная гора Сион. Вся планета Земля покрылась радиоактивными осадками, уцелевшие люди прятались где могли, но никто не мог найти доброй пиши. Немногие смогли пережить эти тяжелые времена. Ядерная зима, сменилась невыносимым зноем, тела людей были покрыты язвами, воды отравлены. Зло и ненависть поселились в сердцах людей, они проклинали Зевоса за то, что сотворил он. От великой жары высохли многие реки на земле, начались песчаные бури по всей планете и не видно было Солнца и Луны долгие месяцы. Уцелевшие люди собрались вокруг трех сиамских братьев мутантов, востановивиших город около горы Мегидо. Имя этому городу Армагеддон. 6. Величественен был город сей, стоящий на пути из Египта в Месопотамию. Еще в древние времена много крови было пролито на этом месте. Еще задолго до Иерусалима, Фив и Рима, стоял здесь город на пересечении древних торговых и военных путей. Все дороги вели в Армагеддон. Это место имело зловещую и в то же время притягательную ауру. Здесь гибли целые цивилизации, здесь проходили страшные битвы, здесь стяжали славу и терпели поражения великие воины, начиная с ветхозаветного Барака и Наполеона. Говорят, в горе Мегидо на квадратный метр земли приходится килограмм человеческих костей. Несметное количество раз город сгорал дотла, но люди упорно восстанавливали его. Кровопролитные бои за Мегидо продолжались несколько тысяч лет. Жители города поклонялись богу Ваалу, более известному под именем Вельзевул — Князь тьмы. Местные жители верили в силу Ваала, в то, что он может не только даровать дождь, но и защитить их от врагов. Ваалу приносили в жертву скот и человеческую кровь. Люди до крови хлестали себя плеткой, считая, что Ваалу это нравится. Единственное изображение Ваала на территории Армагеддона находилось в подвале храма сиамских братьев. Никому из жителей не позволялось видеть лик Вельзевула. Город рос, каждый час прибывали все новые и новые племена, братьям пришлось дать команду обнести город высокой стеной, потому что такое количество полудиких людей невозможно было организовать в хоть какое-нибудь подобие общины. Тем не менее, город быстро рос и организовывался. Все лучшее, что знали люди, они воплощали здесь. Быстро возводились храмы, дворцы, жилища для домашних животных, которых почитали здесь как священных, город имел свою систему водоснабжения и канализации. …Как сейчас видим мы как Солнце, пробиваясь между туч, освещает золотистыми лучами сюрреалистический пейзаж: цветущая долина, зеленеют вдалеке финиковые рощи, по полю деловито снует ярко-красный, будто игрушечный трактор. Ничего не предвещает конца света для этого города. Наоборот, здесь, как ни в каком другом месте, ощущалась неразрывная связь времен. Все тело наполнялось живительной энергией, которой одаривает ласковое солнце и на удивление чистый воздух. 7. …Зевос со своим советом, Меркуриусом и Агонцем не погибли в жерле тотального взрыва. Их голоса и изображения, витавшие над сионской горой, были лишь обманом - голографическим изображением. Спокойно сидели они в своем радужном зале на острове, называемом в древности Авистралия и вынашивали свои планы об Улучшении человека, и ни секунды не мог Зевос думать, о чем-либо другом. Прослышав об Армагеддоне Зевос решил разрушить и его. И вот с помощью климатического оружия, оставленного еще учеными Кроноса в наследство ему, устроил он великий град над Армагеддоном. И каждая градина была величиной с мешок картошки и весила не менее 35 килограммов. Град шел 3 дня, камня на камне не осталось от города возле горы Мегидо. 8. …Наконец после долгих поисков агенты Зевоса отыскали его мать Иштар, посреди уцелевших бедуинских племен в Великой пустыне. Зевос решил судить ее за то, что она вдохновляла врагов его на сопротивление идеям Улучшения. И вот видим мы на телепанели как Иштар сидит на искусном диване в виде великого Навуходоносора, облаченная в самые дорогие свои одежды, и золотые украшения, волосы ее убраны нитками жемчуга. Подле ног ее лежат рабы – сильные и красивые юноши, держащие чаши с благовониями и мазями, чтобы растирать уставшие ноги Иштар. В таком виде и застал Зевос свою мать. Увидев ее воскликнул – пал Вавилон – отвратительная обитель всей гнусности, противник идеи Улучшения, который был прибежищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице; ибо яростным вином блудодеяния своего напоил он все народы, и цари земные любодействовали там, и купцы земные разбогатели от великой роскоши его. Ничего не сказала Иштар, только горько заплакала, когда Зевос отдал команду своим воинам, - убейте ее, возьмите генетическую пробу, будет произведен новый Агонец из плоти ее и Агонца моего. Сей Агонец будет настолько велик и прекрасен, что не будет лучше его существа на Земле. Так и свершилось. Был отправлен в мортификальню новый генетический материал, чтобы воспроизвести из генов Иштар и Агонца, новое совершенное существо. Часть генов Иштар досталась Меркуриусу. Его мечта о новом совершенном существе – венце творения, своем сыне Гермафродитосе, могла наконец осуществиться. Меркуриус вознамерился создать человека – венец творения, совершенного, который уже не будет тратить энергию на продолжение рода, а только на чистое творчество и созидание. Зевос с восторгом принял предложение Мекуриуса. И вот через год генетики создали их - Великих Сущих нового Агонца и Гермафродитоса. Через столетие уже не осталось на Земле других людей и наступил период благоденствия, который длился 1000 лет. И вот видит на теле панели Иоанн прекрасный город - новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. Все восстановили и улучшили при помощи и под контролем Зевоса и Агонца потомки Гермафродитоса. …Тут все члены совета Улучшения пали ниц перед мудростью Зевоса, Иоанн тоже было начал падать, но Меркуриус поднял его и сказал, не делай сего ибо мы сослужители твои тебе и братьям твоим пророкам. Богу поклонись и напиши то что видел здесь и не запечатывай слов пророчества книги своей ибо время близко. С такими словами ошарашенный Иоанн был отправлен Меркуриусом на то место, откуда взят… 9. Что же было дальше догадаться не трудно. Гермафродитос - венец творения уже не нуждался в надзоре со стороны правителей и киборгов - полицейских. Необходимость в системе Управления болью потихоньку сходила на нет. Гермафродитос был лоялен, не мучился сомнениями и страхами. Затевать преступления и государственные перевороты ему было ник чему. Все свое свободное время он посвящал творчеству, изобретениям и самосовершенствованию. Генотип гермафродитоса на протяжении 5 поколений стал просто непревзойденным. Огромные объемы генетической информации живых и мертвых были переработаны им для усовершенствования себя. Это существо окончательно утратило всякий страх и страдания, могло самостоятельно и произвольно руководить любыми нервными импульсами, блокировать любые внешние воздействия. Другими словами уже через 2 поколения Гермафродитос стал к системе Управления Болью нечувствителен. Постепенно Гермафродитос пришел к мысли о том, что Зевос с Меркуриусом, являющиеся существами суть несовершенными по своей природе, одержимыми страстями и негативными эмоциями, только зря потребляют энергию. Покои Зевоса были отключены от всех источников энергии. Самим Зевосу и Меркуриусу было предложено отправиться на переработку. Вот тогда они и вспомнили о своем последнем средстве, но об этом Всеобщая Мировая История Улучшения Человечества пока умалчивает… Октябрь 2007г. ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ .... 19. Людмила Екимова ******************* А ты знаешь…. ************ - А ты знаешь, что в акации червяки? – злорадно спросила Светка, помахивая у меня перед носом веткой с цветущими гроздьями акации. Сладкий запах меда, смешанный с запахом теплой пыли, ударил мне в нос. Запах мая! - Нету там никаких червяков, - невозмутимо ответил я, усиленно удерживая дурацкую улыбку, растягивавшую мне рот от уха до уха. Что за напасть, в самом деле! Стоит мне увидеть Светку, тут же улыбаюсь, как последний болван! - Есть, - серьезно ответила она, смеясь одними глазами, - мне мама еще давно говорила. - Нету! – я поймал губами гроздь белых цветов, откусил, сколько смог, разжевал. Рот наполнился горьковатой душистой сладостью. – Вот, видишь? Нету! - Поздравляю Вас, Сергей Батькович, теперь Вы с глистами-с! – злорадно заметила Светка, и тоже не удержалась – засмеялась, встряхивая светлыми, уже в мае выгоревшими, волосами. Отсмеявшись, спрыгнула с невысокого старого каменного забора, где мы сидели после уроков, обсуждая важную тему – куда кто будет поступать. Забор был сложен из выщербленного камня-ракушечника, и полустертые края раковин кое-где отпечатались на Светкиных ногах. Будто знаки какие-то. - Пошли, что ли? – сказала Светка, - а то я голодная как зараза. Как две заразы. Три. Тридцать три! Идем, пока мои на даче, устроим налет на холодильник! И мы, действительно, устроили дерзкий и запланированный налет на частную собственность семьи Сидоренко – на холодильник Днепр, двухкамерный, три года эксплуатации, кредит выплачен. Наелись, как злобные бакланы, потом долго торговались и спорили, кому из нас делать химию на завтра, а кому физику. Ну, мы всегда так со Светкой договариваемся - делать уроки по очереди, потом друг у друга скатывать. Разобрались, договорились. Потом Светка притащила полбанки прошлогоднего варенья, и принялась меня кормить, убеждая, что сладкое стимулирует умственную деятельность, а мне еще эту дурацкую физику делать. Я варенье, того – не очень! Поэтому кормление было отчасти насильным, и понятно, что на футболке, на груди, вскоре нарисовалось небольшое пятно. - Жуть… - растерянно сказала Светка, - ты не бойся, это отстирывается, только надо… И она вдруг приникла губами к сладкой вишневой капле. Я чуть не сдох. У меня точно дыхание остановилось! А потом я схватил ее за,… только не смейтесь,… за уши, и поцеловал. Блин, как осел, ей-богу! Светка рассмеялась мне прямо в рот сладкими от варенья губами, и туда же сказала: - Ну, ты дурак, Серый! Пусти мои уши… - Сегодня уходим, - сказал отец, едва я переступил порог. Он стоял в крохотном коридорчике, и курил в форточку. Какую-то дешевую, вонючую гадость. Вообще-то он не курил. Почти никогда. Только когда что-то случалось, он очень-очень спокойно и размеренно поджигал сигарету, подносил к губам, затягивался, выпускал дым… и по квартире медленно и зловеще полз запах беды. Вот и сейчас пахло так же – бедой, неустроенностью, чем-то неумолимым, что сваливается на голову как кирпич со строительных лесов. - Что? – севшим голосом спросил я. - Скорая была. Пришлось вызвать. - Что с ней? Отец пожал плечами, выбросил сигарету в форточку, повернулся ко мне. - Ничего. Старость. От этого не лечат, – и пошел на кухню, загремел там кофейником, чиркал спичками, журчал водой из старого крана – варил кофе. Я дернул плечами, сбрасывая рюкзак прямо на пол, и сел. В голове у меня была каша. Самая дурацкая мысль казалась самой главной – я же обещал Светке физику на завтра сделать! Нет. Тут что-то не то. - Па! – я вскочил и ворвался в кухню, как американский смерч. – Сегодня! Почему? Отец лишь плечами пожал, и машинально потер краешек уха, там, где у него был незаметный шрам. Как и у меня. - Какая разница, когда? - Па, но у нас еще контрольная на той неделе. Я биологию не пересдал. Через три недели экзамены, и выпускной! Как же аттестат? - Не научился еще? – устало спросил отец, даже не поворачивая головы в мою сторону, - мало у тебя аттестатов? Я заткнулся, и шлепнулся на табуретку. Да уж. Аттестатов у меня штук двенадцать наберется. Накопилось за восемьдесят с лишним годков немеряно. - А выпускной? – сделал я последнюю попытку, - Светка говорила… - Кофе будешь? – спросил отец, отставляя в сторону кофейник с пузырящейся ароматной шапкой пены. - Давай, - буркнул я, подставляя чашку с зеленым медведем на боку. - Сергей, - отец говорил спокойно, слишком спокойно, - ты ведь и сам все прекрасно понимаешь. Уходить надо было еще с полгода назад. Но тогда была осень, распутица, дороги никакие. Тащить ее по этим хлябям земным? Трясти по дорогам до Архангельска? Уволь. Это просто убило бы ее. Он отхлебнул кофе, и все-таки улыбнулся. Кофе и сигареты – он любил их, и, пожалуй, они были единственной слабостью, которую он себе позволял. Пьяным я его никогда не видел. - Я думал, - продолжал отец, - что мы сможем протянуть до того момента, когда ты закончишь школу. Эту школу. Но – увы. Ты последнее время мало обращал внимания на нас, и это нормально – у тебя впереди своя жизнь. Ты можешь себе позволить такую привилегию – не замечать. - Па! – обиженно, совсем по-детски выкрикнул я. - И ты не замечал, - продолжал отец, будто не слыша моего вопля, - не видел, что последние две недели она почти не встает. Она слабеет с каждым днем, Сережа. Мы должны уходить, немедленно, если хотим, чтобы она пережила переход через портал. - Портал? А разве мы не своим ходом? - Поздно. Мы не довезем ее, Сережа. Она… Отец вдруг замолк. Я не видел его глаз – он уткнулся в чашку с кофе, допивая остатки. Но кадык на шее несколько раз судорожно дернулся. Я встал, отвернулся к крану, начал мыть посуду. Сзади раздался скрип табуретки, и голос отца: - Я выйду. Душно здесь. Сегодня, примерно около полуночи, ты поможешь мне открыть портал. - Па! А нас пропустят? - Пропустят. Если ты мне поможешь. - Та куда я денусь… - буркнул я в недомытую кастрюлю. Злость кипела во мне, как вода в кастрюльке. Значит, портал. Ненавидел я эти переходы через портал всей душой, и даже не потому, что после них тошнило. Бесили эти взгляды длинноухих родственников, будь они неладны, и их снисходительные реплики «мы лояльны ко всем полукровкам…». Благодетели!!! Чашка выпала из моих рук, и со смачным звяком разбилась об пол. Надо же. Эк меня разобрало. - Сережа… – раздался слабый голос из комнаты. Я вытер руки и пошел к ней. Она была старая, очень старая… вся сморщенная, совсем белые волосы, и пальцы – как птичьи лапки. Еще бы. Ей почти сто лет! Для человеческой расы – возраст предельный. - Сережа, ты обедал? – сухие пальцы теребили мою руку, - я что-то сегодня устала. Я полежу. А ты там найди на кухне чего-нибудь. - Ма, все нормально. Я поел. Ты как? Тебе чего-то принести? - Нет. Я ничего не хочу. Представляешь – совсем ничего не хочу, - и гладит меня по голове сморщенной рукой. - У тебя что-то болит? – я очень старался говорить спокойно. - Нет, сынок. Устала я. Вот ведь как - ничего не делала, а устала. - А ты поспи, - сказал я бодряческим голосом, - и все пройдет. - Ты уроки сделал? – ее голос шелестел, как сухой осенний лист. А раньше она пела… - Нет еще, - сказал я хрипло, глотая какой-то колючий комок в горле, - я пойду, ма. Я их делать буду. А ты поспи, - и прижал к губам маленькую сморщенную сухую ладошку моей мамы. Потом я собрал вещи – только самое необходимое, то, что можно унести в руках. Лекарства мамы. Теплая одежда – в лесах под Архангельском всегда холодно. Деньги. Немного, но на первое время хватит. Всякая необходимая мелочь. Больше ничего. Ни фотографий, ни памятных вещиц. Так и только так! Там будет новая жизнь. Новая жизнь, новые мы. Я. И отец. Вот только мамы не будет… Мама все-таки задремала, отец в это время рассчитывал время открытия портала. Оказалось, времени не так много – на все про все два часа восемнадцать минут. Он начал укладывать в рюкзак свои старинные книги, покрытые вязью непонятных пока для меня букв. Я вздохнул. Нет, надо таки напрячься и заставить себя выучить эльфийский. Прав отец, что я за эльф, если даже пару слов на эльфийском не прочту! - Сергей, - отец был озабочен, - время поджимает. Надо еще успеть выехать за город, не открывать же портал во дворе. Я соберу в дорогу маму, а ты сгоняй на почту. Позвони дяде Элику, скажи, что если все пройдет хорошо в Эридии, пусть встречает нас сегодня ближе к полуночи. Лошадь пусть возьмет – мать не дойдет до его избы. Теплые южные майские сумерки проглотили меня, как крохотный пирожок с повидлом. Городок молчал, кое-где шуршали машины, на улицах было пусто, и почта была похожа на старинный заброшенный храм. Я быстро дозвонился до дяди Элика, и передал все, что просил отец. - Встречу, конечно, - раздался знакомый голос, - лишь бы вам пройти без проблем. Что случилось на этот раз, Сергей? Я сглотнул. - Дядя Элик, папа вам расскажет. - Хорошо, малыш. До встречи! Малыш! Опять он меня так называет. Хотя по сравнению с его годами – пятьсот с лишним, - пожалуй, да! Хороший он, дядя Элик. На самом деле звали его совсем на Элик, а каким-то мудреным эльфийским именем. Он тоже был из «наших», то есть, тоже был эльф, живущий среди людей. Жил он далеко, на севере, где-то в районе Архангельска, в лесу, один. Была у него когда-то жена, человеческой расы, и дочка – тоже, естественно, человек. Обе давно умерли. Странная, однако, штука: почему-то в таких вот смешанных браках лишь мальчики наследуют отцовскую кровь, а девочки рождаются обычными, простыми женщинами. Это значит, что я тоже когда-то женюсь на женщине из рода людей. И тоже переживу ее. Как папа… Было тепло, но я почувствовал, как по спине у меня скользнул холодок. А потом подумал: «ну и пусть». И повернул к дому Светки. Долго ходил вдоль забора, потом камушек в окно бросил. Вышла тетя Таня, Светкина мама. - О! Сергей. Ты чего под забором топчешься? Заходи! - Та нет. Теть Тань, а Свету позовите, а? - В ванной мокнет твоя Света. Это, парень, надолго! Будешь ждать? Я взглянул на часы. Оставалось меньше часа. - Теть Тань, а вы ей скажите, что я тут. Мне срочно! - Да что за пожар? – нахмурилась круглая и румяная тетя Таня. – До завтра, что ли, нельзя подождать? - Дело у меня к ней. - Ну, придется тебе, Сережа, дело до завтра отложить. Светка в ванной заперлась, и в уши музыку свою хитрую воткнула. Теперь к ней не достучишься и не докричишься. А что за дело-то? Может, передать чего? - Да, - ответил я, чувствуя, как внутри разливается пустота, - вы ей передайте, чтобы она физику на завтра сделала. Сама. Обязательно. - Ладно, передам, - тетя Таня посмотрела на меня с удивлением, пожала плечами, и ушла. Я постоял еще с минуту, глядя на светящиеся окна дома, надеясь, как дурак – а вдруг там сейчас мелькнет Светкин силуэт? Боже, я ведь собирался ей сказать – пойдем со мной! Было уже совсем темно, когда отец завел нашу старую машину. Мы побросали в багажник рюкзаки – два, один отцу, второй мне. В Эридию нам не позволят взять с собой больше – только то, что сможем унести с собой. В машину, на заднее сидение, мы стащили все подушки из дому, и осторожно, полулежа, усадили маму. Глядя, как она неуверенно хватается за все дрожащими руками, и с трудом поднимает ногу, чтобы сесть в машину, я не выдержал: - Па! Останемся. Ей же трудно! Пусть все будет, как будет. Не мучь ее! Отец лишь плечами пожал, но неожиданно вдруг рассердилась мама. Замахала на меня руками, в глазах слезы заблестели, разволновалась так – едва не кричит: - Нет! Сережа, нет! Не дай бог, проведает кто о вас с отцом – вам же житья не будет здесь! Нельзя мне тут помирать, пойми! Знают нас, привыкли, расспросы пойдут ненужные. Документы потребуют, а тебе, сынок, по документам-то сколько? Пенсию пора оформлять по старости! Она задышала тяжело, откинулась на подушки: - Уходите… - сказала, отдышавшись, - скорее… у Элика помру спокойно, тихо, сама упокоюсь, и вам руки развяжу. У него же и паспорта новые себе выправите, Элик поможет. Едем, отец, устала я, сил ни на что нет… - Она права, Сережа, - тихо сказал отец, - садись в машину. Ты же знаешь, я не боюсь огласки, я не боюсь людей. Но вот Стражи – Стражи я боюсь. Он был прав. Я знал, что нас, полукровок, разбросанных среди людей, осталось не так много. И пока мы храним свое инкогнито, наши соплеменники, истинные эльфы Эридии, нас терпят, и даже помогают иногда. Порой лечат то, что людским лекарям не под силу, порой помогают скрыться. Преступившие же этот закон просто исчезают, неизвестно куда. - Сережа, пойми, - тихо продолжал отец, - я уже теряю ее, - он кивнул в сторону матери, - и не хочу потерять еще и тебя. Едем! И мы поехали. Мама вначале все просила отца ехать потише; он хмурился, притормаживал, но потом вновь набирал скорость – времени оставалось мало. Я сидел, глядя вперед, в мелькающую перед машиной ночь, изрезанную на кусочки светом фар. Я очень старался не оглядываться. Откуда-то, из детских сказок, выплыло дурацкое убеждение: оглянешься – и быть беде. Оглянешься – и ошибешься в расчетах, собьешь портал, и вместо пусть высокомерных и заносчивых, но все же эльфов Эридии, попадешь к таким существам, что пиши пропало. Оглянешься – и эльфийские Стражи поглядят равнодушно на двух недостойных их внимания полукровок, да и откажутся предоставить проход по своей территории. И не откроют нам портал в из своего мира в наш – плевать они хотели на какой-то там Архангельск. Оглянешься – и мама сейчас вздохнет долго, и перестанет быть, а я ведь, как дурак, надеюсь, последней, детской, глупой надеждой – а вдруг эти холодные и высокомерные сделают чудо? И мама сможет еще пожить? Ну что им стоит, а??? Нет, я не оглянусь… Прости меня, Света. 20. Сега. ********* П о м о г и т е ! ************* Глава 1. Анна Викторовна вошла в раннее весеннее утро вполне привычным образом – будильник прервал ее сон. Сладко потянувшись, она нехотя покинула кровать и вторглась в ванную комнату. Кран пропел свою песню, выпустив необходимое, для смывания остатков ночи, количество воды. Далее наступило время расчески, кремов, туши и прочих атрибутов усиления женской красоты. Когда, в общих чертах, портрет был готов, Анна Викторовна проследовала в кухню. Поставив на плиту чайник, она вынула из холодильника вареную колбасу и парочку яиц. На сковородке недовольно зашипело подсолнечное масло. Завтрак, благодаря отработанным годами движениям, очень быстро приобрел осязаемые формы и был тут же с аппетитом съеден. Подойдя к платяному шкафу, Анна Викторовна вдруг почувствовала тревогу. Все сегодня шло так же, как и тысячу раз перед этим, но что-то было по-другому. Она испуганно оглядела комнату, вновь зашла на кухню, повторно посетила ванную комнату. Ничего необычного она не обнаружила, но тревога не прошла. Маясь, она еще раз подошла к шкафу, и тут ее осенило! - Иван! Где Иван?! – слегка хрипловатым голосом, сорванным профессией автобусного кондуктора, прокричала женщина. Она бросилась в спальню. Кровать была пуста! «Как же я сразу не заметила?!» - удивилась она, и это навело ее на некоторые размышления о том, что двадцать лет супружеской жизни не прошли даром. Вспомнив предыдущий день и не найдя в нем ничего предосудительного, Анна Викторовна пришла к неожиданному выводу: - Бросил меня Иван! Совсем бросил! Почему именно этот, из всех возможных вариантов, выбрала она, вряд ли, женщина могла бы вразумительно объяснить. Работа не ждала, и подавленная Анна Викторовна, глотая слезы, принялась собираться. От этого занятия ее отвлек, неожиданно обнаруженный на журнальном столике, клочок бумаги. Это была записка от Ивана Гайкина, ее мужа. Сердце женщины оборвалось. «Предсмертная!» - мраком пронеслось в ее голове. Ход их совместной жизни вовсе не предполагал подобной развязки, но издерганная работой и бытом женщина уже мало хорошего ждала от судьбы. Дрожащей рукой она взяла листок и принялась читать. «Дорогая Аня! Извини, что не сказал. Думал, вот увижу твои заплаканные глаза и не решусь…» Слезы брызнули из глаз бедной женщины. «… Я поехал в Зеленодар…» Эта строка вызвала в ее душе некоторое замешательство. «… Буду правду искать…» Удивление женщины росло. «… Должна же быть на Земле справедливость! Где это видано, чтобы за тали (а это не я их стащил, а, наоборот, у меня украли) работника с двадцатипятилетним стажем премии лишали?!..» Анна Викторовна еще ничего до конца не поняла, но одно уяснила: ее муж жив, хотя и находится неизвестно где. «… Найду я на Магарычана управу, пусть не думает! Не переживай, через пару дней (это в крайнем случае) вернусь…» - Так это он жаловаться поехал! – почти с радостью воскликнула женщина. Она встряхнула головой, от чего ее русые кудри пришли в движение, надела плащ и сапоги. Перед выходом из квартиры она заглянула в зеркало и увидела, что тушь растеклась по лицу. Быстро поправив макияж, она вновь задумалась. «А чего ж он мне ничего не сказал? Да, и не помню я, чтобы он недовольство когда-нибудь высказывал. И в выходные его работать заставляли, он молча шел. И с отпуском два раза обманывали, тоже стерпел. Он же послушный, как теленок, и вдруг – в Зеленоград! Что-то тут не так! Может, гад, любовницу завел?!» Закрывая дверь, Анна Викторовна решила: «Приедет – поговорим!» и заспешила на работу. Ее слегка расплывшаяся, но еще довольно сносная фигура сорокалетней женщины скрылась за дверцами лифта. Глава 2. Судоремонтный завод, уже не надеясь на социалистический энтузиазм рабочих масс и еще не опираясь на их капиталистическое отношение к делу, завяз в экономических проблемах, как трактор в болоте. Госзаказа больше не существовало и, следовательно, на манну небесную больше надежд не было. - Ничего! Сами к нам прибегут! Еще увидим! – хорохорился директор завода господин Магарычан Аванес Аркадьевич. В эти трудные для предприятия дни он особой активностью не отличался. Его непомерно большой живот вплывал в кабинет с утра и выплывал из него в районе пяти часов. Однако, не смотря на смутные надежны заводского руководства, судовладельцы не спешили доверять свои пароходы заботам судоремонтников. На это у них было масса причин, в основном, разумеется, экономического характера. Стальные доки, словно попадавшие в воду огромные кубики, деловито покачивались на волнах. В их недрах покоились лишь кильблоки, и не было ни одного корабля. В цехах не слышен был веселый свист токарных станков. Не носились между литейным и доковым цехами желтые кары, ведомые девушками-хохотушками. Не ходили по электроцеху молчаливые всезнающие рыцари электрических цепей, знатоки закона Кулона и поклонники Ома. Не сбивали пескоструйные пушки с подводных частей пароходов засохшие ракушки и ржавчину, не носились по «лесам» замотанные с головы до пят маляры. В заводской столовой было тихо, как в деревенской церкви и повар тетя Паша не кричала, что сметана сегодня не жидкая, «а просто такой сорт». Лишь только фрезеровщик Михаил Харитонович возился возле своего станка, доводя до совершенства какую-то деталь, да и то не по необходимости, а так, по привычке. По полупустому механическому цеху широким шагом двигался слесарь-судоремонтник 5-го разряда Иван Петрович Гайкин, сорокапятилетний мужчина, имеющий выгодную внешность былинного богатыря и румяные щеки. За ним семенил профсоюзный лидер товарищ Головко. - Да ты пойми, Ваня, тебе же самому это и нужно! Времена сейчас какие? – спросил т.Головко и сделал попытку ухватить слесаря за рукав промасленной робы. Гайкин, не обращая внимание на липнувшего к нему профсоюзного босса, быстро шел дальше. - Правильно, сложные времена, - продолжил т.Головко. Росту он был небольшого, шаг имел мелкий, поэтому гнаться за большим слесарем ему было нелегко, - Да, постой же ты! Выслушай меня! Ваня лишь слегка сбавил темп. - Кто тебя, рабочего человека, защитит от произвола администрации? Ни-кто! Кроме, естественно, профсоюза. Захочет тебя, к примеру, директор уволить… - А чего ему меня увольнять? Я работник хороший. Восемь грамот имею и лампу настольную наградную, - не поворачивая головы к бегущему за ним, как собачка, агитатору, сказал Гайкин. - Я же говорю: к примеру. Ну, или отпуск там не дадут. Или еще что… Ваня неожиданно остановился, поправил тали, которые он нес на плече, и сказал: - Отвяжись ты, Головко, не до тебя сейчас. Некогда мне в профсоюз ваш новый вступать. Танкер послезавтра на ходовые выгонять надо, а на главном двигателе еще два движения не собрано. Потом как-нибудь поговорим. Слесарь закончил свою речь и продолжил движение в сторону пристани. Его русые кудри, выбившиеся из-под рабочего берета, слегка покачивались то ли от быстрого шага, то ли от легкого морского ветерка. Высокого роста с широкими плечами, голубыми глазами он мало походил на иссушенных алкоголем слесарей. Однако интеллектом не выходил за рамки означенной профессии. Говорил мало, думал и того меньше. К работе относился с уважением, поскольку так научили. Преодолев трап, Иван поднялся на борт судна, перекинулся парой фраз с такелажником Петей и спустился в машинное отделение. Там шли завершающие работы, и это огромное внутреннее помещение судна напоминало скорее арену боевых действий. Откуда-то сверху водопадом сыпались искры сварки. Сразу в нескольких местах отчаянно работали кувалдами. В кормовой части запустили дизель-генератор, который сразу же стал первой скрипкой в звуковом оформлении рабочего процесса. Изолировщики из теплоцеха носили огромные рулоны стекловаты и всем мешали. Такелажники опускали через световой люк поршня. Трубопроводчики, не сумев занести длинную трубу в токарку, принялись ее распиливать ножовкой. По палубам бегал прораб и, жутко матерясь, призывал судоремонтников работать быстрее. - Премии все, небось, хотят! Так, мать вашу, давайте, вкалывайте! Юра, где твой, ядрена корень, бригадир?! Чего ты, чудо дикое, без дела шляешься?! Кто насосы центровать будет?! Давай, давай, мужики, напрягись! Иван спустился на нижнюю палубу, вскрыл крышку картера, повесил на стропе тали и пошел к кормовой части двигателя, чтобы разобщить валоповоротное устройство. Когда Гайкин вернулся, его ждал неприятный сюрприз – на скобе висел только строп, талей не было. Слесарь был настолько удивлен, что посмотрел по сторонам, заглянул за топливный насос и даже пошарил у себя в карманах. Подъемное устройство не было обнаружено. Почесав лоб, от чего тот стал черным, поскольку Иван в задумчивости забыл снять перчатку, Гайкин подошел к прорабу Шумнову. - Игорь Леонидович, у меня тали… того… - Чего «того», Ваня? Двигатель пускать надо, ешкин кот! Ты затяжку мотылевых подшипников проверил? - У меня тали стащили. - Чего?! Да ты что, Гайкин, ядрена корень, с ума сошел?! Я же тебя под суд! Я же… Я же тебя в Сибирь! – орал прораб так громко, что временами заглушал дизель-генератор. - Я только на минуту отошел… - «На минуту»! А может это ты сам их и стащил? Продал, а деньги пропил! А, Гайкин? - Что вы такое, Игорь Леонидович, говорите? Будто меня не знаете. - Знаю, Гайкин, знаю. Знаю так же, что судно завтра сдавать надо. А ты своей бесхозяйственностью нас всех под монастырь подведешь! Иди к директору, ему все объясняй. - Может, взял тали кто из наших? Вернет, может быть… - Ты что, Гайкин?! Вернут, как же! Дуй к директору. Может и простит тебя – ты, вроде, на хорошем счету. Давно не бывавший «на ковре» Иван перед директорской дверью замялся. Тихо постучавшись, он боком протиснулся в кабинет. В кресле сидел Аванес Аркадьевич Магарычан и с тоской смотрел в окно. Вчера он вывез на грузовике с территории завода десять ФСок для своей строящейся дачи и буквально сразу же напоролся на главу города Погорелкина, который, в окружении свиты, совершал обход своих владений. Скандал вышел большой. И неизвестно было, чем все закончится, поскольку отношения между двумя этими серьезными людьми и раньше были напряженными. Оба крали. Крали много. И каждый считал другого своим конкурентом, поскольку город был маленький, особо не разбежишься. Сейчас Аванес Аркадьевич страдал. Страдал от того, что не мог прямо сейчас раздавить господина Погорелкина, как какого-нибудь клопа. А даже напротив, ждал не раздавят ли его самого. В такой вот не лучший час зашел Иван Гайкин к директору. - Я по поводу талей… - еле слышно начал слесарь. - Чего тебе? – рассеяно спросил Магарычан, косясь на вошедшего. - Тали сперли, - продолжил Иван, слегка прибавив голоса. - Какие еще, на хрен, тали?! – словно очнувшись, взревел директор. - Полутонки, - оробев, ответил Иван. - Да ты что, издеваешься что ли?! Тут дела такие творятся, а ты с какими-то талями! - Так судно же… Регистру сдавать… - Да пошли вы все вон со своими пароходами! - Как это «вон»? – опешил Иван. - Вон от сюда! - Вы на меня, товарищ директор, не кричите! Я двадцать пять лет верой и правдой… - Вере! Вера! – позвал Магарычан секретаршу и когда та, словно пуля, влетела в кабинет, сказал: - Вот этому м…чудаку… как твоя фамилия? Вот этому Гайкину объявить строгий выговор и лишить премии. Напечатай приказ, я подпишу. А еще раз здесь появиться – уволить! Гайкин, потрясенный вопиющей несправедливостью, подталкиваемый мягкой Вериной грудью, покинул кабинет. Глава 3. Когда Иван Гайкин вышел из междугороднего автобуса, доставившего его в город Зеленодар, он абсолютно не знал, что делать дальше. Еще с утра в нем, как вода в самоваре, кипела злость на несправедливость начальства. Он взял у мастера отгул, собрал кой-какие вещи и, оставив жене записку, поехал в областной город. Там, по его мнению, он мог рассчитывать на понимание и помощь. Однако, по прибытии на место, уверенность и здоровый пролетарский гнев куда-то улетучились, оставив вместо себя люмпенскую робость и пустоту в голове. Побродив по окрестным дворам Гайкин, которому стало стыдно за свою трусость, сел в трамвай и поехал в центр города. Он был настолько растерян, что даже не проверил счастливый ли билет. Выйдя из вагона на центральной улице, Иван зашел в небольшой сквер, опустился на скамейку и положил на колени свой походный рюкзачок. В нем он хранил инструменты, болты, гайки, разнообразные проволочки и шайбочки. Этот вдрызг стертый брезентовый мешок, латанный-перелатанный, когда-то давно ему подарили родители на окончание школы. С тех пор Гайкин с ним расставался разве что только в ванной комнате. Он исправно, из года в год, пополнял его содержание. Рюкзак тяжелел и его возможности, соответственно, увеличивались. Покрутив в руках рюкзачок, и от этого несколько успокоившись, Иван посмотрел своими добрыми, как у уставшей лошади, глазами на купающихся в луже воробьев, тяжело вздохнул и задумался. Мысли покрутились у него в голове и не обрели сколь заметных очертаний. «Может спросить у кого-нибудь?» - подумал он. Мимо проходил грузный молодой парень. У него из уха торчал какой-то провод. Он смотрел прямо перед собой и беззвучно шевелил губами. «Этот не подойдет. Может он больной какой?» Следом шел высокий и худой старик. Он замахнулся на воробьев тяжелой тростью и когда птицы испуганно разлетелись, зло засмеялся. «Да и этот что-то не очень…» Дальше шла немолодая женщина. Она несла два огромных пакета с чем-то съестным. Гайкин поднялся ей на встречу. - Мамаша, а вот, к примеру, что сделать, если на работе несправедливость? Тетка ни сколько не удивилась вопросу слесаря. Она остановилась, поставила пакеты на землю, достала из-за пазухи огромный носовой платок и стала им обмахиваться. Через пару минут, когда Гайкин уже потерял надежду услышать ответ, она, закончив махать, писклявым голосом, несоответствующим ее мощным телесам, сказала: - Эта, значится, в ЖЭК надо идти. - А почему в ЖЭК? - А я всегда туда хожу, еже ли что. Пошли, любезный, я тебе покажу. Сумки не поможешь донести? Умаялась я совсем. Через триста метров показался теткин дом. Донеся поклажу до ее квартиры, которая оказалась аккурат на девятом этаже (лифт, естественно, не работал), Гайкин вытер пот и спросил: - А контора-то где? - Ах, да, контора, - как-то вяло спохватилась тетка, - выйдешь из подъезда и направо. Как дом закончится, дорожка будет. По ней и иди. Она выведет. Пойдя в указанном направлении, Иван кроме будки приема металлолома ничего не обнаружил. Вести разговор с женщиной в синем халате о превратностях рабочей жизни было бесполезно, но Иван его начал: - За тали меня наказали. А я их не крал! Кто угодно скажет. Приемщица, уставшая за день от железяк, с удовольствием подключилась к разговору. Через пятнадцать минут доселе незнакомые люди знали друг о друге практически все, включая тайны ранней молодости. - А чего же ты, Иван Петрович, в суд не обратился? - Пусть судят тех, кто тали спер! А мне надо, что бы выговор сняли и премию вернули. - Ну, тогда тебе в газету какую-нибудь надо. Вот, хотя бы, в «Зеленодарский рабочий». У меня там племяш охранником работает. Я тебе адресок напишу. Вооруженный бумажкой, Гайкин, неизвестно почему, приобрел уверенность в себе. Расталкивая прохожих, он в десять минут добрался до искомого заведения. Передав охраннику привет от тети, вошел во внутрь. Лишь только он переступил порог областного СМИ, его тут же подхватил вихрь внутренних перемещений сотрудников. Готовился очередной номер. Журналисты метались так яростно и непредсказуемо, словно их только что ужалили злые дикие пчелы. Каждый с трепетом нес свой материал, показывая его поочередно ответственным работникам, от которых зависело появится ли сей шедевр на страницах газеты или нет. Причем, сам процесс написания статей занимал от силы полчаса. Все остальное рабочее время уходило на попытки авторов пристроить свои «детища» в очередной номер. Иногда из директорского кабинета выглядывал похожий на корсара главный редактор Опечаткин. Он хмуро оглядывал помещение (при этом весь редакционный народ тут же замирал как в детской игре «Море волнуется раз») и вновь скрывался за тяжелой дверью. В очередной раз выглянув из кабинета, Опечаткин заметил сиротливо стоящего у стенки Гайкина. Главред зло посмотрел на него, потом показал на Ивана пальцем и громко крикнул: - Вы! Да, да, вот вы! Зайдите! Слесарь, робко ступая, проследовал в кабинет. Редактор принял посетителя стоя. - Из народа? Иван оглянулся, определяя один ли он в кабинете, и к нему ли обращается строгий господин, ответил почему-то по-военному: - Так точно! - Ну и как там? - По всякому, - юльнул Иван. Опечаткин сел в кресло, обхватил голову руками и тихо запел какую-то, судя по тональности, грустную песню. Иван простоял минут пять, переминаясь с ноги на ногу, прежде чем приступ непонятной ностальгии не отпустил газетчика. Редактор встал из-за стола, подошел к Гайкину, неожиданно хлопнул его по плечу и радостно предложил: - А, давай по сто грамм хрястнем? - Ну… ну, можно… наверное… Опечаткин засуетился. Он достал из облезлого, видавшего виды, шкафа початую бутылку коньяка, две рюмки, высохший лимон и плитку шоколада. - Садись, крестьянин! Коньяку с тобой выпьем. «Почему «крестьянин»?» - удивленно подумал Гайкин, но к столу присел. Редактор разлил и предложил тост: - За Русскую землю! В этот момент неожиданно открылась дверь и в кабинет буквально вкатился невысокий субъект с красным носом и чрезвычайно ярко одетый. Его пытались задержать двое сотрудников охраны, он эффективности их действий мешало то, что они усердствовали только из коридора, священных границы директорского кабинета не пересекая. Тип, поняв, что уйти от преследования вроде бы как удалось, бросился к столу и, брызжа слюной, закричал на редактора: - Я – Хохотов! Я – деятель культуры! Я не позволю, чтобы какие-то там хамы на мне одежду рвали! - Ничего мы не рвали! Просто он без пропуска… - забасил из коридора седой охранник. - Идите, идите, ребята, я сам разберусь, - отпустил секьюрити главред и слегка отстраняясь от не в меру пылкого посетителя, спросил: - И что привело, так сказать? - «Привело»?! Пригнало, приволокло – вот как бы я сказал! Вопиющая несправедливость! - Вот-вот! И меня тоже! – подал реплику с места Гайкин. Редактор, так и не выпив коньяк, расстроился и принял свой обычный хмурый вид. - Итак… - спросил он. Хохотов театрально вскинул голову, поднял правую руку на уровень груди и сказал: - Люську мою отравили! Гайкин, до которого не сразу дошел смысл сказанного, всеми силами хотел получить сочувствие, поэтому тут же поддержал: - Вот-вот! И у меня тоже!..- неожиданно он понял, что у него Люську не травили, и растерянно закончил, - тали, вот, украли… Редактор, не вникая в жизненные коллизии посетителей, стал разматывать свою позицию. - Дубы нужны Русской земле! Могучие, сильные. Взросшие на нашей, народной почве. Чтоб стояли, как сваи, берегли землю нашу, укрепляли ее. Вот вы, например - крестьянин, - Опечаткин указал на Ивана, - а вы, допустим – рабочий, - палец редактора перекочевал на Хохотова, - а вместе вы – сила! Жизнь нашу способны перевернуть. К истокам народным возвратиться. - Не рабочий я вовсе! – возмутился Хохотов, - я – клоун. Из цирка. У меня собачку Люську недруги отравили, чтобы мой популярный номер сорвать. - Ну, это не важно! Клоун, рабочий - какая разница? Важно от земли Родной не отрываться, корни не терять. Я о вас, народных страдальцах, статью большую напишу. Узнает о ваших бедах весь наш край хлеборобный. О характерах ваших исконно русских поведаю… У редактора горели глаза, слегка тряслись руки и пересохли губы – он вошел в раж. - Уходить надо, - сказал Хохотов Ивану, - от него сейчас никакой пользы. - А это, а тали, как же? - Какие «тали»?! У человека приступ! «Скорую» вызывать надо. Пойдем. Оставив Опечаткина ораторствовать в одиночестве, «рабочий» и «колхозник» вышли на улицу. Здесь их догнал фотокорреспондент и, несмотря на сопротивление Хохотова, сделал снимок. Когда человек с фотоаппаратом исчез, Гайкин, грустно посмотрел вокруг и спросил: - Делать-то что теперь? - В Москву поедем. Там сейчас вся правда. - Далеко-о-о-о. - А ближе и не поможет никто. Поехали на вокзал! Гайкин был настолько растерялся в большом городе, что легко попал под влияние клоуна. Перед самым отправлением поезда Иван послал две телеграммы. На завод: «Прошу отпуск свой счет еду Москву тали премия выговор разъясню Гайкин». И жене: «Аня еду Москву так надо уже скучаю Иван». Глава 4. Часто чихающий локомотив медленно, но уверенно подтянул к платформе №3 поезд «Зеленодар – Москва». Пассажиры тут же с истерикой приступили е процедуре погрузки. Все шло до приторности обыденно. Какой-то худой не в меру мужчина в шляпе и с зонтиком уже успел потерять билет и с собачьей преданностью в глазах смотрел на проводницу, от которой сейчас многое зависело. Уже металась среди вагонов злая тетка, не понявшая логики нумерации вагонов. Шестилетний пацан в куртке на вырост уже успел разбить папину водку и грустно выслушивал отцовские маты, прячась за широкими бедрами матери. Уже часто моргала заплаканными глазами древняя бабушка, забытая на лавочке во время посадочной суматохи своими внуками. Иван давно не был на вокзалах, поэтому слегка удивился столпотворению. Но интереса вся эта возня у него не вызвала. Он боком протиснулся к своему месту в плацкартном вагоне, забрался на верхнюю полку и, растянувшись во весь свой значительный рост, задремал. Внизу суетился Хохотов. Он успел уже познакомиться с каким-то полковником и начал излагать тому свои философские принципы. Армеец ничего не понимал, но слушал с уважением, поскольку клоун говорил уверенно и громко. Гайкин заснул быстро и крепко. Пассажирский поезд все увереннее съедал километры, а Ивану снился сон. …Сидит он в глубокой кручине на необитаемом острове. Вокруг, сколько видит глаз, бушующее море. Островок маленький совсем – пару пальм, да холмик небольшой. А шторм все сильнее. Еще немного и накроет его волна и утащит в океан. Переживать уже Ваня стал за свою дальнейшую судьбу. А тут молния сверкнула, гром грянул и появился… черт! - Давай, - говорит нечистый с легким южным акцентом, - назад возвращайся. Хватит тебе по землям заморским бегать. Пора в родной край возвращаться. Говорит так чертяка, а сам норовит из кармана слесаря кошелек украсть. Изловчился Иван, да как хрястнет кулаком по наглой чертовской роже! Тот визжит, копытами от боли стучит. - Ах, вот ты как, маслопуп несчастный?! Мы его в люди вывели, профессии обучили, а он нас по мордасям! Приглянулся тут Иван, а черт-то оказывается на одно лицо с Магарычаном Аванесом Аркадьевичем. Понял черт, что опознали его, рожу хвостом закрывает, за пальму прячется, но свою линию гнет. - Жаловаться едешь? А никто тебе и не поверит! Нету у тебя фактов! Тали потерял? Потерял! Значит, премии на законных основаниях лишили. - Не терял я их! Украл кто-то! – кричит возмущенно во сне Иван. - Это еще доказать надо. - Так и доказывайте! Мне некогда: надо еще клапана притереть. А шторм все сильнее и сильнее. Брызги летят, чайки кричат… - А вот еще случай был… Гайкин открыл глаза, свесил голову и с удивлением обнаружил, что обе нижние полки заняты разношерстными людьми, его попутчиками. На маленьком столике, покрытом серой скатертью стояли две бутылки водки и три «полторашки» пива. - Подожди, подожди, дай я расскажу! - Забуду я! - Ничего, вспомнишь потом. Так вот. В прошлом году было. Стоит дедок на остановке. Старый уже совсем. Лет под 80. Но стильный весь – шляпа фетровая, плащ черный, перчатки кожаные. Стоит, никого не трогает. Тут беспредельщики молодые подкатили к нему. Ну, типа, бандиты. - Во-во! Разве, что «типа». На смену культурным ворам прошлого пришли тупые бандюки, - встрял Хохотов. Ваня протер глаза и, уже полностью войдя в действительность, стал слушать. - Вот я и говорю. Подошли и давай над дедом издеваться. Толкают его, смеются. Дедок молчит, в сторону отходит. А те не отстают. Зашкалило их от безнаказанности, взяли и вылили деду пиво на шляпу. Тот глазами сверкнул, шляпу в урну выкинул и из внутреннего кармана выхватывает «Вальтер»! - «Вальтер»?! - Вот именно, что «Вальтер». Наверное, у ССовца во время войны отобрал. - Ну и что? - Что, что. Три трупа, четвертый успел свалить. Деда не поймали – старая гвардия. Народ, раздавленный неожиданной концовкой, молчал. - А что? И правильно! Он ведь их первым не трогал! – вдруг крикнул седой мужчина с усталым лицом труженика. - Так что же теперь всех поубивать? – возмутился студент-медик. - А у меня тали украли, - спускаясь вниз, горестно сказал Гайкин. - Отставить тали, - скомандовал рыжий полковник, - попрошу дальше, товарищи. Мужчина с яйцевидной головой, сидевший рядом со столиком, налил себе водки, шумно выпил, закусил печеньем и, решившись, сказал: - Ладно, расскажу. С братом моим было. Пылесос у него поломался. Чинил, чинил его, все без толку. Делать нечего, купил новый. А старый возле мусорки поставил – может кому на запчасти сгодится. Два дня аппарат простоял, никто не берет. Ну, брат видит такое дело, думает, отвезу его в гараж, авось и самому понадобится. Положил на заднее сидение в машину, а сам домой поднялся – закатки забрать, что бы тоже, значит, в гараж отвезти. Спустился во двор и видит: стекло в машине разбито, пылесос сперли. Пассажиры дружно засмеялись. Ваня тактично растолкал народ и, слегка покачиваясь на затекших ногах, проследовал в туалет. Внутри санузла некомфортно пахло. На стене за унитазом висела потускневшая табличка – «Все, что вы опускаете в унитаз, должно быть перед этим съедено». Пристроившись на облучке, Гайкин горестно задумался. Мысли его были вовсе не о том, что он опускает в унитаз, а о недоброй своей участи. О несправедливости, которая заставила его сорваться с места и ехать Бог весть куда. «Эхе-хей! Куда я еду? В Москву. А что Москва, поможет, что ли? Не подойдешь же к первому встречному и не скажешь: «Я по поводу такелажного инструмента». Засмеют, наверное? А может, и нет. Народ там серьезный, сам по телевизору видел. С портфелями все, по большей части. Только вот надо как-то обращаться с ними научиться. А то загну трехэтажным, конфуз выйдет». Рассуждая так, Иван кинул рассеянный взгляд на коробочку для туалетной бумаги. Там вместо привычного рулона или, на худой конец, салфеток, лежала громоздкая книга и с наполовину вырванными страницами. «Орфографический словарь» - прочитал Иван. «А возьму- ка я, да и выучу с пару десятков слов незнакомых, и буду их вместо матов употреблять. И срамоты не будет и вроде как и я умный, и знающий». Эта идея Ивану очень понравилась. Взяв словарь с собой, он покинул клозет и пошел на свое место. Мужчины уже покончили с историями и завели новый разговор из серии «Кто от куда призывался». Подошедшего Гайкина тут же опросил полковник. Он был сильно порозовевший: и от того, что выпил много водки, и от того, что больше всех был в теме. - Служил? - Как все, - настороженно ответил слесарь, прижимая к груди словарь. - Какие войска? - На флоте, - ответил Иван и забрался на верхнюю полку. Удобно устроившись, он раскрыл, сильно пострадавшую в клозете, книгу на букве «Р». - Рыдван, рыбонасос, рухлядь, рутинист, рудоспуск, ротапринт, - вслух проговаривал он новые для себя слова, чтобы лучше их запомнить. Вагоны качались, словно ведра на коромысле. Внизу шелестел ручеек военного разговора. Гайкин упорно изучал непонятные слова. Москва мчалась со скоростью 60 километров в час на встречу Зеленодарскому поезду и даже не подозревала об этом. Мягкие сумерки зачернили окна, в вагонах зажглись желтые лампочки. Пассажиры допили водку и разбрелись по своим койко-местам. Иван, устав от орфографического словаря, стал смотреть в окно. Уже лет 20 он не покидал пределы своего родного приморского города, поэтому, наблюдая за темным огромным пространством, именуемым Россией, он испытывал чувства, близкие шестнадцатилетней девице, неожиданно узнавшей о своей беременности. - Реципиент, твою мать! – по-новому выругался слесарь, - большая она, страна наша! Глава 5. Поезд, как опасливый вор, подкрался к Москве ранним утром. Еще спали и члены правительства, и беспокойные депутаты Государственной Думы, и их вертлявые помощники и секретари. Спали работники министерств и ведомств во главе со своими министрами, спали труженики подкомитетов и подкомиссий. Даже творческая интеллигенция, уже вернувшаяся со своих посиделок, беспокойно ерзала в кроватях, гламурно посапывая во сне. Не спали пассажиры, пребывающие в столицу из Зеленодара. Они сидели возле своих чемоданов и смотрели в черные окна бегающими глазами перепуганных куриц. Гайкин стоял возле открытого окна и наблюдал за приближающейся Москвой. Это зрелище ярко освещенного мегаполиса настолько поразило закоренелого провинциала, что у него самопроизвольно открылся рот, причем настолько широко, что туда вполне могла бы забраться белка. Горизонт неотвратимо розовел. Курский вокзал шумно подкатил к поезду. Сотни встречающих вмиг ожили и одновременно выпучили глаза и, не сговариваясь, стали метаться по перрону. Послышались первые радостные крики: «Маша, а вы Люсеньку привезли?», «Сашка!!! А борода твоя где?!», «Евгений Петрович, Галка мальчика родила!» и т.п. Полились первые слезы, и раздался первый нервный смех. Потом все звуки слились воедино, создавая неповторимый гул железнодорожного вокзала. Гайкин, Хохотов и примкнувший к ним полковник вышли из вагона. Невдалеке стоял сильно усеченный духовой оркестр. Медь, ожидая своего часа, играла с взошедшим солнцем в кривое зеркало. Музыканты переминались с ноги на ногу и перелистывали ноты. Толпа обтекала эту группу в черных фраках, как течение Гольфстрим Ирландию. Тут же рядом метался маленький вертлявый человек в сером костюме. Недостаток своего роста он пытался компенсировать частыми прыжками. Он грозным голосом кричал: - Галкин! Господин Галкин! Иван услышал призыв невысокого гражданина в несколько искаженном вокзальным шумом виде. «Меня зовут, что ли? Неужто в Москве узнали, что я еду? Опечаткин, наверное, сообщил!» - Гера! Пошли быстрее нас ищут! – крикнул Гайкин и, ухватив клоуна за руку, поволок к оркестру. Полковник увязался следом. - Мы здесь! Тута мы! - Вы – Галкин? - Да, да, Гайкин! – перекрикивая толпу, сообщил Иван. - Здравствуйте, господин Галкин! – взревел вертлявый и тут же дал команду оркестру. Музыканты заиграли такую замысловатую мелодию, что Иван потерялся в догадках рады ему здесь или совсем наоборот. Встречающий, которого звали Аристарх Григорьевич, после того, как оркестр сделал свое дело, рассекая толпу словно маленький ледокол, повел Ивана к машине. - А это кто? – спросил он у Гайкина, указывая на Хохотова и полковника, следовавших в кильватере. - Мои друзья, - великодушно сообщил слесарь. - Гм-м-м, - издал неопределенный звук Аристарх Григорьевич, - мы сейчас отвезем вас в гостиницу. Сегодня по плану подготовка к семинару. Завтра в 10 утра я за вами заеду. Не забудьте приготовить доклад. - А че готовить, рольганг его в душу? Я и на словах могу! - Лучше все-таки в письменном виде, - слегка удивился встречающий. - Хорошо, ромбоэдр его забери, напишу если надо. Погрузив гостей столицы в автомобиль, гостеприимный москвич дал указание шоферу: - В гостиницу! Иван ехал по мегаполису, смотрел в окно и мало, что понимал. Под воздействием от увиденного, его сознание и мировосприятие, со скрипом, но все же менялось. Всю красоту Москвы он поначалу не заметил, но мощь ее и серьезность осознал сразу же. Пока он рассматривал город, улицы и здания, из которых он состоял и людей, его населяющих, на вокзале метался крайне возмущенный профессор Галкин, проклиная необязательность организаторов океанологической конференции. В гостинице Ивану понравилось. Полковник сразу же после вселения пошел представляться генералу, проживающему в соседнем номере, а Хохотов и Гайкин погрузились в мягкие кресла и принялись беседовать. - Вот говорят: Москва, Москва, злые здесь все. А нас встретили, отвезли, жилье предоставили. Видишь, как выходит: раз ты гражданин России – почет тебе и уважение! Сижу вот и думаю: не зря я в мазуте двадцать лет ковырялся – уважает страна свой рабочий класс. - Рано радуешься, может быть, ошибка какая вышла, - раздраженно заметил Хохотов. - Какая ошибка?! – задорно продолжал Иван, - Ты же сам слышал: «Вы господин Галкин? А это ваши помощники? Попрошу в автомобиль!» Слышал? Так чего же говоришь?! - Слышал, слышал. А почему, кстати, «помощники»? Какие могут быть помощники у слесаря? Да еще клоун и полковник. - Наверное, подумали, что вы мои ученики. - Не знаю, не знаю… Подозрительно все это. Сегодня здесь переночую, а завтра к дядьке переберусь. - А у тебя родственники в Москве есть? – с уважением спросил Гайкин. - Дядя в Медведково живет. - Ты в Москву-то, Гера, чего поехал? - Я же тебе рассказывал. Собаку мою Люську отравили. - Может быть, старая была и сама умерла? - Нет! Ее недруги отравили! Я в газету пойду, к журналистам. Все расскажу! И как Гавриков, директор нашего цирка, в 98-м все помещение под автосалон сдал, и как администратор Решеткин вместе с дрессировщиком Глуповым мясо у тигров воровал, и как наездники-джигитовщики людей в городском парке на лошадях и пони за деньги катали, и … - Думаешь, в газете пропечатают и все - сразу всех накажут? - Посадят!! В тюрьму всех гадов! В номер влетел полковник, громко хлопнув дверью. Он был сильно пьян. - Смирно! – крикнул военный. Затем он рухнул на кровать и тут же заснул. - А полковник в Москве зачем? – продолжая беседу, спросил Гайкин. - Из армии его поперли. Танк он, вроде бы, продал. Или хочет, чтобы восстановили в Вооруженных силах, или место ищет, я так и не понял. Бравому полковнику, видимо, приснился жестокий бой, поскольку он шумно испортил воздух. Гайкин и Хохотов вышли на балкон. Внизу суетилась Москва. - А я найду начальника самого главного и все ему расскажу. Должен он понять, как же иначе? Ведь не брал я эти тали!.. - Ладно, ладно, не заводись! Слышал уже. Пойдем лучше по городу пройдемся, пока Геннадий Павлович спит. Провинциалы спустились вниз, вышли на улицу и растворились в плотной массе столичных жителей. Глава 6. К двум часам пополудни Иван и Герард вернулись в гостиницу. На полу их номера сидел полковник Свинаренко Геннадий Павлович. У него был настолько бледный вид, как-будто ему только что вырвали коренной зуб. Из кармана его кителя вывалился портсигар и сиротливо лежал рядом с хозяином. Эта железная коробочка для папирос была ему вручена еще в военном училище за, как было выгравировано на ней, «за отличную стрельбу и высокий идейно-политический уровень». Некоторые буквы за долгие годы мыканья портсигара по карманам хозяина стерлись, и надпись сейчас читалась «за …личную стрельбу …» Обрывком газеты военный пытался удалить блевотные массы со своих форменных штанов. Увидев своих путевых друзей, полковник слегка смутился и сказал: - Генерал совсем пить не умеет. Вот приходится… - Не парься, Палыч, рудоспуск тебя забери! Бывает. Мы тут кефирчика купили. Иди-ка попей, кишочки прочисть, - улыбаясь, сказал Гайкин. Хохотов разложил на столе принесенную провизию, и вся троица приступила к обеду. Полковник, напившись кефира и приобретя розовый цвет лица, попытался назначить раздатчика пищи и дневального, но ему клоун-философ Хохотов в длинных и витиеватых выражениях объяснил, что он здесь не полковник, а обыкновенный жилец, к тому же на птичьих правах. Полковник насупился, но ел с аппетитом. Его губы, приобретшие за долгие годы, проведенные на плацу, форму рупора, интенсивно двигались, пропуская во внутрь пищу. Не успели гости столицы закончить трапезу, как в дверь постучали. Не дожидаясь разрешения, в номер вошли два человека с серьезными лицами. Одеты они были в черные костюмы и белые рубашки. Широкие, по моде, галстуки стягивали шеи. В руках у визитеров были черные дорогие кейсы. Они увидели на руке полковника часы «Командирские», подошли к нему и уважительным тоном спросили: - Господин Галкин? Полковник резко вскочил с места, вытянулся в струнку и мощно пропустил воздух сквозь губы-рупор: - Полковник Свинаренко! Командир дивизиона связи! В отставке… пока. Пришедшие слегка опешили. Они повернулись к Хохотову и неуверенно спросили: - Вы? Тот отрицательно замотал головой и мягко сказал: - Конечно, не исключена вероятность, что на каком-то этапе одного из своих жизненных воплощений, я вполне мог бы быть и Гайкиным. Но в настоящий момент… Иван, прожевав кусок колбасы, вытер рукавом рубашки рот и сказал: - Я – Гайкин. Вам, ребята, наверное, ко мне. «Ребята» пожали плечами, и более высокий из них конфиденциальным тоном сказал: - По делу. - По делу? А, понимаю! Вам позвонили из Зеленодара? - ??? - Хорошо, что вы пришли! А то я совсем не знаю, куда мне обращаться. Я коротко. Пароход мы сдавали. Я мотылевые должен был обжать. Пошел валоповоротку отсоединять. Прихожу – рыбонасос твой рыдван! – нету талей! Я к начальнику цеха Кувалдину. А он мне: «Это ты, ромбоэдр, сам тали и попер!» Я к директору Магарычану. «Так и так, говорю, Аванес Аркадьевич, беда приключилась, рибосома ее забери!» А он меня премии лишил и даже не выслушал. Где же это видано, я вас спрашиваю, что бы трудового человека ни за что наказывали?! Гости на протяжении всего эмоционального Иванового монолога усиленно моргали глазами, явно не попадая в тему. Когда Гайкин закончил, высокий, немного смущаясь, сказал: - Мы извиняемся, но мы немного по другому вопросу. Нам, господин Галкин, нужна ваша подпись. - Моя подпись?! - Да, ваша. Наша компания начинает разработку шельфа в районе острова Круглого. Экологическая экспертиза проведена, вам надо только заверить протокол своей подписью. К разговору подключился второй «черный костюм»: - Мы сегодня узнали, что вы в Москве. Удачное стечение обстоятельств для нас – не пришлось ехать к вам в Волноград. В проекте, конечно же, есть определенные недоработки, но в этом «дипломате» находится весьма достойная компенсация. Для вас лично. Мы думаем, она вас вполне устроит. С этими словами серьезный мужчина поставил кейс к ногам слесаря. Высокий «черный костюм» достал из своего портфеля толстую пачку бумаг и положил ее перед Гайкиным. - Подпишите, пожалуйста, вот здесь. Теперь здесь. Еще вот тут. И тут. Спасибо! Рады были плодотворному сотрудничеству. А морские котики не пострадают, не переживайте. Мы перевезем их в другое место. «Черные» люди исчезли так же быстро, как и появились. Гайкин с интересом осмотрел «дипломат». Он водил рукой по его гладкой коже, рассматривал замки, мял его ручку. - Да, открой же ты его, наконец! – не выдержал Хохотов, - неужели не интересно, что там внутри? Иван с безразличным видом нажал на обе кнопки замков, и верхняя крышка медленно открылась. Гайкин, Хохотов и полковник одновременно испустили звуки, которые, слившись воедино, были похожи на далекую артиллеристскую канонаду. В кейсе лежали зеленые американские деньги. Их было много, очень много и гости столицы почему-то загрустили. - А ты точно слесарь? – подозрительно спросил клоун. - Пропуск на завод показать, ридикюль-ростепель? - Да я видел его уже! Но денежки-то такие за что тебе! Полный «дипломат»! - Может, премию вернули? - Тут премий твоих на тысячу лет вперед! - Тогда не знаю. - Какая разница! – вмешался полковник, - деньги есть, и это – главное! - Нет, это – не главное! – возразил клоун, - Как мы объясним происхождение этих денег? - Вообще-то, это мои деньги! – возмутился Иван. - Что?! Ты хочешь кинуть товарищей? – крикнул военный, - Мы с тобой последний кусок… А ты!.. Эх! - Вот и верь после этого людям! – добавил патетики Хохотов. - Не, ну я не против, чтобы поделиться. Но мы же не знаем, зачем мне их дали. Может они бандитские и их лучше вернуть? Такая версия всех насторожила. - Вполне возможно, что и так. Но мы можем эти деньги узаконить, - сказал, после некоторого раздумья Хохотов. - Как? - Пойдем в казино, поставим эти доллары и выиграем на них русских денег и все! Возьмем справку, что деньги выигрышные и мы перед законом чисты. - Ты думаешь, справку дадут? - Дадут, куда денутся! - А, че, думаешь, выиграем? - А как же! Смотри у нас сколько денег! На них не выиграть нельзя! Вечером полковник был отправлен на разведку. Он нашел большое казино, хорошенько его осмотрел, однако, бесплатная выпивка выбила его из седла. Вернулся он в гостиницу в десять вечера сильно пьяным. Связанно говорить он не мог, и его пришлось раздеть и поставить под холодный душ. Свинаренко, лишь только ледяная вода потоками полилась по его дряблому телу, начал вырываться и кричать. Но Иван и Герард держали его крепко. Через три минуты полковник был уже в состоянии соображать. - Мы за чем тебя посылали?! Ты почему напился? – распекал пластуна-халтурщика Хохотов. Полковник объяснил произошедшее своей слабостью к бесплатному алкоголю и почему-то усматривал в этом доброе предзнаменование. Через полчаса вся троица была уже в казино. Глава 7. Москвичи всегда плохо относились к приезжим, но очень хорошо – к их деньгам. Чтобы сделать процесс перетекания капитала от глупых провинциалов к образованным и продвинутым столичным жителям был более быстрым, очень кстати появились казино. Автор «игрового» проекта Хохотов вывел из гостиницы Ивана и полковника. - Ну, что, скажем, как Гагарин, «Поехали!»? – попробовал взбодрить товарищей клоун. - Нет шансов, даже при нашем козыре, - вяло проговорил губами-рупором военный. - Не понятно все как-то, - заскулил и Иван. - Да, что вы, мужики, задрейфили что ли? Делов-то на час, от силы. Одни деньги в другие переведем, и… шлемы себе пробковые купим и на Нил – крокодилов ловить! - А зачем их ловить?! Они же гадкие! – удивился Гайкин. - Это я так, к слову. Короче, хорош тут нюни распускать! Вперед! – прикрикнул клоун и, взяв под руки Ивана и полковника, повел их через ярко освещенный город. Гайкин нес кейс, полковник указывал направление, Хохотов пытался развеселить напарников. В цирке, надо заметить, это получалось у него гораздо легче, хотя людей было несоизмеримо больше. «Тяжелый случай», - подумал он. Яркие неоновые лампы освещали вход в обитель безумия. Серьезные люди-шкафы, молчаливые и неподвижные, как гипсовые львы, охраняли вход. Из заведения шел запах засаленной бумаги – запах денег. Троица, ослепленная шикарной иллюминацией, замялась невдалеке. Хохотов толкнул плечом полковника и злым шепотом произнес: - На абордаж, Палыч! Кидайте крюк! Военный растерянно осмотрелся вокруг, видимо ища затребованное устройство, потом поняв иронию, одернул китель, достал из портсигара «за …личную стрельбу…» сигарету, закурил, успокоился и первым пересек чертог дома азарта. Хохотов и Гайкин последовали за ним. Охрана неодобрительно покосилась на рюкзак Гайкина, висевший на плече, но все же пропустила. Играть решено было на рулетке. На половину суммы были приобретены фишки. Атмосфера в казино была деловая, что очень удивило Гайкина, ожидавшего застать здесь нравы и обычаи подвала, в котором они в детстве играли в секу. Он думал, что тут крики безумной радости перемешиваются с выстрелами, производимыми, проигравшимися в пух и прах, самоубийцами. Здесь же в огромном зале за железными ящиками с экранами, напоминающими автоматические справочные на железнодорожных вокзалах, сидели тихие люди. Они отрешенно наблюдали за бегающими перед их глазами предметами на мониторе. Чуть более эмоционально вели себя посетители, окружившие зеленый стол рулетки. Возле него уже хлопотали Хохотов и полковник. - Ставь на зеро! Ставь на зеро! – канючил Свинаренко. - Да, подожди ты! Держи фишки, будешь ставить, куда я скажу. Так, на 7, на 23, на 25, на 32. Теперь на красное десять фишек и на вот этот сектор – пять. - Выиграло зеро! – сообщил крупье, когда шарик, пометавшись, затих в соответствующей ячейке. На полковника было страшно смотреть. Он отнял фишки у клоуна и почти все поставил на зеро. - Выиграло 10, красное, - бесстрастно сказал крупье. Оставшиеся фишки вновь перешли к Хохотову. Теперь ставки он делал собственноручно. Обложив половину поля, он чуть отошел, полюбовался своей работой и, в ожидании, замер. - Тридцать шесть, черное, - голосом диспетчера автовокзала сообщил крупье. Это означало, что опять мимо. - Гады, – тихо сказал клоун и закусил от обиды губы. - Сволочи, - едва слышно присоединился полковник и крепко, до боли в пальцах, сжал в кармане портсигар. Иван, наблюдал за всем происходящим со стороны. Ему казалось все происходящее каким-то сном. Вот сейчас бесстрастный крупье улыбнется, вернет им все фишки и скажет, что это был розыгрыш. Но этого не произошло, и он на негнущихся ногах подошел к клоуну. - Давай остальные деньги, - раздраженно сказал Хохотов, - Палыч, иди, фишек возьми. Ваня, теперь на тебя вся надежда. Ты парень простой, грехов за тобой нет, тебе должно повезти. - Делать ставки будешь ты, - энергично закончил клоун. В Иване назревал надлом. После спокойной, ясной и вполне нравственной жизни в глубоко провинциальном городе, ему предстояло измазать себя грязью разврата. «А если Анюта узнает?» - испугался он. Мощные здоровые силы захолустной дремучести держали его на месте, но Хохотов сильным рывком сдвинул его и подтянул к рулетному столу. Клоун достал из кармана истертую записную книжку, приобретенную еще в советские времена, и стал что-то быстро в ней записывать. - Совместим научный подход с голой интуицией, - сказал он. Иван почему-то решил, что, наверное, придется раздеться. - Гера, я не могу, - злобно проговорил слесарь и с тоской посмотрел на крупье. - Тебе и делать ничего не надо. Ставь фишки куда хочешь, вот и все. А я буду вести анализ. Про теорию вероятности слышал? Иван вспомнил передачу «Очевидное-невероятное» и утвердительно кивнул. - Вот и хорошо! Вот тебе десять фишек, ставь их куда хочешь. Можешь в сам квадрат, где цифра, можешь между ними, можешь на перекрестье. Давай, действуй! Иван с ловкостью слона протиснулся к столу и приступил к выполнению задания. Чтобы быстрее с ним справиться, он все фишки вывалил на 13. - Выиграло 13, черное. Хохотов чуть не потерял сознание! Иван с трудом, но все же понял, что произошло что-то очень хорошее. - Полковник! Иди, иди сюда быстрее! Брось ты этот стакан! И кто это придумал на халяву поить гостей заведения?! Вот фишки, что Ваня выиграл. Иди, меняй их на деньги и сразу же сюда. Похоже, масть пошла! На следующий раз Гайкин очередные десять фишек слегка рассредоточил. И вновь выиграл! Полковник так резво сновал между кассой и игровым столом, что от него стало пахнуть потом. Слесарь вошел во вкус. Ставки росли. Крупье был заменен. Уже и старший крупье подошел к столу и начальник смены, словно линкор, барражировал рядом… Но… но халявщики проморгали свой Сталинград. Наступил перелом и пошли танки на Берлин с ужасающей быстротой! Через полчаса все было кончено. В дальнем углу игрового зала за колченогим столом сидели Гайкин, Хохотов и полковник и отпивались шаровым виски. Разбитые надежды валялись где-то рядом. В пяти метрах от них на мягком кожаном диване сидел полноватый господин. Он курил сигару и разговаривал с кем-то по сотовому телефону. В левом нагрудном кармане его пиджака лежала небольшая стопка золоченных визиток, на которых было написано: «Юрий Карлович Македонский, нефть, газ и прочее». Олигарх закончил разговор, отдал телефон маячившему тут же охраннику и с наслаждением почесал ладонь левой руки. Его черные, как маслины, глаза, бегающие из стороны в сторону, словно он следил за игрой в настольный теннис, вдруг остановились на угрюмых фигурах трех банкротов. Они сейчас чувствовали себя как челюскинцы на льдине – одиноко и зябко. Будущее проглядывалось довольно смутно, как лики святых на старинных иконах. - Это что за клоуны? – строгим басом спросил у охранника господин, легким кивком указывая на грустную троицу. Минуту назад он провел удачную сделку, и было самое время поразвлечься. - Залетные какие-то. Пролетарии. Или где-то рядом… - Притащи их сюда, - голосом, исключающим возможность возражения, приказал олигарх. У него был знатный голос. Лет двадцать назад он даже делал попытки стать оперным певцом. Но его не взяли – фигура подкачала. Нельзя же было выпускать на сцену маленького человечка с короткими ручками и мясистыми ляжками. Спустя время к его и так весьма не выгодному облику добавился рыхлый живот, хомячьи щеки и мощная лысина. Теперь он живо напоминал заведующего продовольственным складом в краткий период между второй и третьей отсидками. Но теперь это не имело никакого значения по той простой причине, что Юрий Карлович уже стал олигархом, и петь перед кем-то уже не было никакой нужды. - С вами хотят поговорить. Следуйте за мной, - строго сказал охранник южному отряду. Те были настолько опустошены, что безропотно подчинились. «Ну, вот и расплата!» - подумал Хохотов. «К следователю, что ли?» - мелькнуло в голове полковника. «Неужели по поводу талей?» - слегка обрадовался Иван. - Здорово, народ! – с улыбкой поприветствовал подошедших Македонский, - Чего грустите? Деньги проиграли? Много? - Все… - прошептал клоун. - Ну, не беда! У вас «всех»-то, наверное, немного было? - Много. Очень много, - возразил Иван. - Это надо отметить! Эй, мальчик! Принеси-ка нам столик, стулья и чего-нибудь выпить. Только быстро. А вы, хлопцы, садитесь, не стесняйтесь. Меня зовут Юрий Карлович и это казино – мое. Так что деньги я у вас отобрал. Ха-ха-ха! Не горюйте! Вы себе еще заработаете. Когда принесли и накрыли стол, выпили по первой. - Юрий Карлович, а может вернете нам деньги? Они же у нас последние были, - плачущим голосом попросил Хохотов. - С удовольствием вернул бы, но не могу. Закон нарушу. - Какой закон? – удивленно спросил полковник. - Закон обувания лохов! Ха-ха-ха! Выпили по второй. Македонский слегка подобрел. - Ладно, народ, настроение у меня сегодня хорошее и я буду для вас золотой рыбкой. Или, судя по комплекции, золотым китом. Ха-ха-ха! Но только по одному желанию. Поехали! - Работу! – первым выпалил полковник. - Военные мне нужны. В отставке? Хорошо. Игорь, - обратился олигарх к охраннику, - вот этого отведи к Оксане Петровне. Пусть оформит сторожем в супермаркет. - Но… - привстал Свинаренко. - Для начала, - остановил его Юрий Карлович, - следующий. - Я, понимаете ли, попал в непростую ситуацию. Мне сорвали номер в цирке – отравили мою Люську. Это собака. И я, полный творческих идей, вынужден скитаться в поисках… - Короче! - Дайте денег! - Нет! Денег не дам. Что это за желание – «Дайте денег!»? Деньги надо за-ра-ба-ты-вать! Пропало твое желание. Теперь ты, краснощекий. - Я, это, ригорист его забери, по поводу талей хотел. Ведь не справедливо это! Я же на все субботники выходил. И сверхурочно тоже. На работе не пил. За что премии-то лишили?! Я же тали не крал! - Из твоей эмоциональной речи я понял, что тебя начальство обидело. Вот тебе адрес. Это приемная депутата Хныкина, он в этих делах лучше разбирается. Завтра иди к нему. Я позвоню. Ну, все, народ, аудиенция закончена. Пора по домам. - А…а, как же я? – подал голос клоун. - Все. Магазин закрыт. На будущее – четко формулируй свои желания. Тогда, возможно, они и сбудутся… Ночью вся троица вернулась в гостиницу. Там их ждал сюрприз. Глава 8. Уже возле самой гостиницы на друзей вылился крупный весенний дождь. Скрывшись под козырьком у входа, они увидели через стеклянные двери быстро перемещающихся людей. Поскольку звук наружу не проникал, вся картинка весьма походила на кадры немого кино. И финала хорошего мокрым героям оно не предвещало. В фойе метались оба «черных» господина, которые нежданно облагодетельствовали Ивана и его товарищей. Профессор Галкин, собственной персоной, семенил тут же, смешно дергая головой и, видимо, что-то рассказывая. Рядом прыгала худая, как зубочистка, женщина-администратор, а так же еще несколько незнакомых граждан обоего пола. - И тут рыдван! – воскликнул Иван, - Мужики давешние за деньгами вернулись! - Все назад! – скомандовал полковник. Пришлось выбежать на дождь. - Давай к метро! – гаркнул военный. - Какое метро?! Два часа ночи! – остудил его Хохотов. - Что же делать? – впал в отчаянье Иван. - «Что», «что», к дядьке моему поехали. А завтра решим, что дальше делать. - Ты же говорил, что тетка здесь у тебя? – подозрительно спросил Га йкин. - Дядя, тетя – какая разница в данный момент. Поехали! – крикнул клоун. Остановили такси. - В Медведково, - скомандовал Хохотов. Полковник в машину не сел. - Пойду в казино. Юрий Карлович - мужчина серьезный. Буду под его командованием служить. - Как хочешь, - сухо сказал клоун и подогнал шофера: - Чего стоим? Поехали! Иван высунулся из окна и крикнул: - Удачи тебе, Геннадий Павлович! Может, еще свидимся? Заспанный дядя принял ночных гостей довольно холодно, но спать оставил. В половине девятого утра Иван, наскоро умывшись и выпив чаю, поехал к депутату Хныкину. Хохотов остался дома грустить и философствовать. Приемная народного избранника находилась в таком забытом богом месте, что и москвичу-то не просто было бы ее найти, не говоря уже об Иване. Когда Гайкин, после нескольких часов поисков, вошел в приемную, из посетителей никого не было. Яков Сергеевич сидел за столом в кресле и раскладывал на компьютере пасьянс «Косынка». Его «брежневские» брови то поднимались, то опускались, в зависимости от расклада карт. - Я, эта, извиняюсь! Товарищ Хныкин – это вы? - Господин. - Что, извиняюсь? - Господин. Господин Хныкин, - безразличным голосом поправил депутат, не отрывая взгляда от монитора. - А-а-а! Понятно. Так вот. Я от Юрия Карловича. Он вам, извиняюсь, звонил. Хныкин, поняв, что легко отделаться не удастся, посмотрел на посетителя и, оставив в покое «мышку», спросил: - Вам что нужно, уважаемый? Ни кто мне не звонил. - Вот оно как… А говорил: «Позвоню, позвоню». - Вы за чем пришли? Выкладывайте, раз уж оторвали меня от дела. Гайкин достал из рукава свой главный козырь и бросился сразу с места в карьер: - Как во вторую смену оставаться, так я ни когда не отказывался! Хныкин удивленно повел дремучими бровями. - И на ходовые испытания всегда ходил. Трубопроводами вообще не наша бригада занимается, а мастер сказал, и я две системы разобрал и заменил. На «Семене Бурлакове» это было… - На каком Семене?! – укрепился в удивлении депутат. - Как на каком?! – в свою очередь не понял Гайкин, - На танкере, конечно. Из серии «С». - И что ты от меня хочешь? У меня тут трубопроводов нет. Тем более из серии «С». - Да я же не про то! – поражаясь глупости народного избранника, сказал Гайкин. - А про что?! – начал выходить из себя депутат, - Выражайтесь яснее! - Я ж и говорю: тали у меня сперли. Прораб орет, ротапринт его забери. Кувалдин, это наш начальник цеха тоже орет. А директор премии лишил. За что?! – крикнул Иван. Из него, совсем неожиданно для него самого, стал выплескиваться, накапливавшийся годами, рабочий гнев. - Я в инструменталку ключи всегда во время сдавал! И ветошью их протирал! А насчет крепежа я так скажу – это не моя забота! Пусть снабженцы шевелятся! Гаек на 16 уже второй год днем с огнем не найти! - Вы что сумасшедший?! Сейчас же замолчите! Но Ивана было уже не остановить. - Вот на шплинтовку прораб жаловался. А кто мне этих шплинтов дал?! То-то! Вот и приходится проволокой обходиться. В картере не убираем? А почему нам пацанов из ПТУ перестали присылать на практику?! Почему, я вас спрашиваю?! - Если вы не замолчите, я вызову милицию! У Гайкина это был второй приступ ярости в жизни. Первый был лет пятнадцать назад, когда на него в бане, по ошибке, вылили полную шайку кипятка. - Местком тоже. Прошу путевку на август, а они дают на ноябрь. Как же я в санаторий поеду, когда я на работе в это время?! Робу присылают без пуговиц! И швы расходятся! Хныкин смекнул, что дело плохо и вызвал наряд милиции. От вопросов производственных Иван резко перешел к социальным, что было для него самого очень неожиданно. - На рынке пройти невозможно – весь город торгует! А работать кто будет, я вас спрашиваю?! Раньше был Дворец пионеров, а теперь там одни офисы! Чем они там занимаются?! Вот вы тут, в Москве, что делаете?! - Вы успокойтесь, гражданин. У нас же социальное партнерство: мы вам работу даем, а вы ее работаете. Разве не справедливо? - А кто гайки крутить будет?! В этот момент в кабинет вошли сотрудники милиции и довольно ловко скрутили буяна. Иван, потеряв свободу действий, тут же затих. Когда слесаря увезли на милицейском «бобике», Хныкин, процедив сквозь зубы: «Ходят тут всякие!», продолжил раскладывать «косынку». Но дело не пошло – сказалось чрезмерная эмоциональная напряженность. Яков Сергеевич достал «мобильник» и позвонил своей помощнице Наталье Викторовне, которая в данный момент делала маникюр в парикмахерской. - Наташа, давай в сауну съездим? - Яша, полдень только… - День сегодня тяжелый получился, отдохнуть надо. Глава 9. Когда в Беловежской Пуще росчерком пера была уничтожена великая страна – мощнейший Советский Союз, Борис Леонидович Махновский сошел с ума. Он поджег занавес в городском театре драмы, публично оскорбил критика Глоткина, затем выскочил на улицу, чугунной урной разбил витрину кооперативного магазина и забаррикадировался в планетарии. Только к вечеру силами курсантов милицейского училища его удалось принудить к сдаче. Когда его побитого и связанного вели в отделение, он часто выкрикивал: «Ленин, партия, ком-со-мол!» Врачи клиники для душевнобольных, не растерявшие еще базы, приобретенной в социалистические времена, после полугодичного лечения, вернули обществу Махновского. Второй прорыв фронта психического здоровья Бориса Леонидовича произошел во время «черной субботы» в 1998 году. Он заперся на чердаке пятиэтажки и через щели в крыше выкрикивал обидные для проходивших граждан слова. Ему тогда казалось, что все до единого жители Земли объединились против него в коварном и жестоком заговоре. На этот раз милиции было не до него, и она не штурмовала цитадель Махновского. И устав спать на гравии и питаться голубями, он через три дня покинул свою крепость и вернулся к нормальной жизни. Помощь медиков на этот раз не понадобилась. Подобные выходки, обусловленные неадекватным восприятием действительности, случались у него часто и поэтому в районном КПЗ он был желанный гость. Когда Ивана завели в камеру, Махновский был уже там. - Коммунист? – зло спросил борец за идеалы и вынул из кармана небольшие песочные часы. Он случайно захватил их в санатории ВЦСПС еще в 1978 году. С тех пор, он часто неожиданно их вытаскивал и, поднося часы к самому носу собеседника, загадочно прищурив глаза, говорил: «А время-то идет!» У Бориса Леонидовича были мелкие, словно бусинки, черные глаза, острый, как скала, подбородок, мясистый нос и отвисшие, как у таксы, уши. - Коммунист?! – грозно повторил он свой вопрос. - Сочувствующий, - тихо ответил уже успокоившийся Иван. - Чего им сочувствовать этим кровопийцам?! – взревел Махновский, который уже как две недели, поменял на 180 градусов свое мировоззрение. - Не знаю, - осторожно ответил слесарь, - но раньше, при коммунистах лучше было. - И чем же? – ехидно спросил Борис Леонидович. - Человека не за деньги ценили. - А за что? - Ну…ну, за работу. - Много тебя наценили? – иронично спросил борец за идеалы, - Только какая-нибудь «Хрущеба» небось и есть. Ни дачи, ни машины, ни одежды приличной. Ах, да! Грамот еще, наверное, полный шкаф. - А сейчас что, лучше разве? – опрыснул духами современного момента разговор Иван, - Наш директор Магарычан на «Мерседесе» ездит, начальник цеха Кувалдин – на «Волге», а я и все рабочие – на троллейбусе! И чем же сейчас лучше? - А тем, что ты можешь об этом хотя бы говорить! – зло прокричал Махновский. - Велика радость! – криво усмехнулся слесарь, - По твоему, при любом строе простому народу плохо должно быть. Но при социализме меня хотя бы в президиум на собраниях садили. А сейчас? А сейчас и собраний-то нету. Неожиданно Махновский подскочил к Ивану и вдавил песочные часы в нос слесаря. - А время-то идет! – крикнул борец за идею. Гайкин, не ожидавший подобного поворота, отшатнулся назад. - Ты чего?! - Семьдесят лет верили в Карла Маркса и что? Где сейчас вся эта общность людей новой формации? Мавзолей только от социализма и остался. - В Бога, вон, 2 тысячи лет верят и ничего, - ответил Иван и поправил под рубашкой крестик. Дверь в камеру со скрипом открылась, и на пороге оказался крупный лысый человек с квадратным подбородком и немигающими глазами. На его пальцах были нататуированые перстни, а на кистях рук слова «Маша» и «Сочи». Взгляд у вновь прибывшего был как у Ивана Грозного в момент убийства сына. - Че кипишите, фраера? На дурняк попали или за дело? Че молчите, как вертухай на параше? Я – Леха Гвоздь, мне отвечать надо! - Я – за депутата, - угрюмо ответил Иван. - Замочил? – с уважением спросил зек. - Вроде, нет. Сухой был, когда меня уводили. - А ты, мухомор? – обратился Гвоздь к Махновскому. - Я – по идейным убеждениям. - Пидор, что ли? - Сам ты!.. Вот как можно говорить о нравственной культуре народа, когда… - Ладно, харе базарить! Слушай сюда. Если вы – на фраера позорные, а пацаны реальные, по-скорому мне курехи подгоните. Легавые дочиста обшмонали, рога бы им поотшибал! - Я не курю. Но зажигалки есть. Вернее, были. В рюкзаке. А рюкзак милиционеры, точнее, легавые забрали, - ответил Иван. - У тебя Мухомор? - Не имею дурных привычек, - гордо ответил борец за идею. - Ух, лошары! Не догоняете вы своими тупыми калганами, что куреха – это в кайф! А башли есть? - Что, простите? – переспросил Махновский. - Башли. Тугрики. Бабло, короче. - Деньги, что ли? Нет, денег нет. Было двести рублей, но мили…легаве забрали. - И у меня забрали, - подхватил Иван. - Не, ну я не понял?! У вас че ни хрена нету? Если че ныкаете, я на раз выкуплю. Схавали? Гайкин и Махновский закивали головами. Зек снял башмаки и прилег на нары. - Так, теперь вот что. Ты, мухомор, стучись в «кормушку» и у вертухая курево вымучивай. Ты, мокрушник, падай сюда и что-нибудь интересное базарь. Заместо радио. Иван присел на нары рядом с зеком и начал рассказывать о своих злоключениях. - И вот бегаю теперь по Москве, по городу и никто мне помочь не хочет, - закончил повествование Гайкин. - Жалостливая терка. Сути вопроса я не понял, но помочь тебе сможет только братва, поскольку братва – это сила! Ты хлебалом не щелкай, как только с кичи свалишь, иди к Вове-Пеликану. Он – в законе. Я тебе моляву для него нацарапаю. Он все взвесит. Если правда твоя, умоются те козлы, что тебя мучили, юшкой кровавой. Не жухай, мокрушник! Все путем будет! Эй, мухомор, ну что, курехи вымутил? - Вот только две сигареты дали. - Ничтяк! Перекинь-ка сюда их. Леха-Гвоздь затянулся, и блаженство разлилось по его грозному лицу. - В кайф! Так, мокрушник в шарочку почирикал, теперь, мухомор, твоя очередь. - А что я? Мне рассказывать нечего. - Я, реально, не прокурор, так что ты тут кипиш не подымай и фуфло не гони. Канай сюда! Вот так. Падай на шконку. Давай, облегчай душу. - Ну, не знаю, что и рассказать… - На воле по какой масти живешь? - Я – председатель общества «Гаити». - Че за ботва? - Мы боремся с произволом ГАИ. - Опаньки! По приколу! И как их парафините? - В нашем обществе триста членов. У нас у всех есть автомобили, но мы держим их в гаражах. Мы вешаем увеличенные фотографии наших машин себе на грудь и ходим возле постов ГАИ. - И в чем прикол? - Как «в чем»? Они же видят, что у нас есть машины, но мы на них не ездим. А если не ездим, значит, они нас не остановят и не возьмут свою мзду. - А, догнал! Ха, лихо вы на мусоров наехали! Если так дальше покатит, будут своими палками полосатыми собак гонять, волки позорные! Ха-ха-ха! Лихой ты жиган, мухомор! А так сразу и не вкатишь. Ладно, ничтяк потерли, пора и бока помять. Пока мусора не дергают, пару часов кимарнем. Арестованные растянулись на нарах. Через несколько минут Леха-Гвоздь начал замечательно храпеть, изредка выкрикивая во сне: «Гнида!» или «Не канает!» Ивану не спалось. Он нащупал под рубашкой деревянный крестик и, поскольку молитв не знал, по-простецки обратился к Господу: «На волю бы!» С детских лет на груди у Вани висел небольшой деревянный крестик. Как-то он с пацанами, ради интереса, забрел в церковь. Веселой ватагой они ворвались вовнутрь, но там тут же умолкли. Батюшка, похожий на их учителя математики, строго на них посмотрел, но из Божьего храма не выгнал. Маленький Ваня, как завороженный, рассматривал иконы. Но особенно его поразило распятье. Позже он из щепки сделал себе крестик, покрыл его лаком, повесил на крепкую бечевку и стал его носить. О вере, в данном случае, речь не шла. Он скорее проникся глубоким уважением к Христу, безвинно пострадавшему и вынесшему все муки. Потом его часто ругали за крест, заставляли его снимать, даже в пионеры не хотели принимать из-за этого. Но он, обычно вполне покладистый, тут проявлял упорство и вновь надевал свой крест. В зрелом возрасте, слегка разуверившись во всеобщей любви и братстве, он продолжал носить крест скорее по привычке. На следующее утро пути задержанных разошлись. Леху-Гвоздя повезли в следственный изолятор, Махновскому дали метлу и он начал отрабатывать выданные ему пятнадцать суток. Обезглавленное общество «Гаити» подрастерялось и на время прекратило свои акции. Найдя своего вождя через трое суток, они, как малые дети, облепили его и ждали распоряжения. Борис Леонидович, любивший эффектные трюки и бывший весьма изобретательным и тут не подкачал. На следующее день мести дорожки в парке ему помогали все триста членов его добровольного общества. Выглядело это весьма мощно, ведь «гаитян» с метлами было в десять раз больше, чем посетителей небольшого парка. Вездесущие журналисты немедленно примчались на место событий с камерами и микрофонами. Махновский заявил, что общество «Гаити», в данный момент приостановило свою борьбу с ГАИ и переключилось на искоренение такого, унижающего человека и гражданина, наказания, как пятнадцатисуточный арест с принудительными работами. Когда всю эту ботву показали по телевизору, начальник КПЗ вызвал к себе борца за идеалы и сказал: - Мы тебя, гражданин Махновский, освобождаем условно-досрочно. Забирай свои вещи и иди на все четыре стороны. И больше к нам не приходи – не пустим. Ивана Гайкина с утра отпустили, поскольку ничего серьезного ему предъявить не могли. Слесарь закинул за спину рюкзак и поехал к Вове-Пеликану, записку к которому ему написал Леха-Гвоздь. Глава 10. Теплое утро обволокло Москву, как конопляный дым – наркомана. У прохожих было сладостно на душе, и слегка кружилась голова. Весна шагала по столице, как агроном по свежевспаханному полю. Необычайный прилив сил заставлял граждан делать маленькие глупости: переводить через дорогу молоденьких девушек, вместо старушек, влюблено смотреть на своих начальниц, дарить первые весенние цветы агентам соцстраха и отдавать всю до копейки зарплату женам. По небу плыли небольшие, похожие на куски ваты, облака. Деревья и кустарники приободрились и стали осторожно выпускать зеленые почки. Веселый весенний дух метался по городу и цеплял прохожих. Злые пенсионеры называли его ветром, но это ничего не меняло. На хазе у воровского авторитета Вовы-Пеликана собрался узкий круг доверенных лиц. Сходка длилась уже два часа, а нужное решение так и не приходило. - Хватит гнилых базаров и понтов! Решать надо конкретно и по делу. Пусть фраера с мусорами друг другу туфту втуляют, а нам надо о своем мозговать. Беса пусть прокурорские гоняют, - призвал к более рациональному решению возникших проблем хозяин малины. - От всей этой босоты ментовской совсем жизни не стало, - заметил худой вор, имеющий, в отличие от остальных, собравшихся только одно ухо. - Оборзели легавые! Дышать, волки, не дают! Мочить их гадов! – посыпались реплики с мест. - Хорош порожняки гонять! Есть у кого на руках козыри? – спросил Пеликан, не теряющий надежды перевести сходку в более рациональное русло. - Фраерок свой в мусорятне нужен, чтобы маяковал, еже ли чего, - предложил одноухий. - Мусора этого казачка засланного в миг выкупят. Ботва все это, - возразил старый вор, имеющий выгодную внешность персонального пенсионера. - Согласен, ментура – это лажа, - поддержал «пенсионера» Вова. - Тогда, может быть, какого-нибудь отморозка из балаболов думских купить? – спросил одноухий. - Ты че?! Им знаешь сколько башлей отваливают? У нас общака не хватит. - Так можно же лоха какого-нибудь кипишного отловить, башли кому надо дать и будет у нас свой чувак в Говорильне. Пусть он там понты колотит, мы не против. Ну, а если понадобиться, на Ментов или на прокурорских в легкую наедет – он же ведь народный избранник, - оформил мысль Пеликан. - Ничтяк! Клево! Одобряем! – загалдела братва. Неожиданно в дверь позвонили. - Ша! Спакуха! Леший иди, открой. Если мусора, маякнешь. Вали тогда, братва, через балкон. - Третий этаж, Вован, высоко! - Будешь тогда на нарах париться! - А че они нам предъявят? Сидим, коньячек пьем… В комнату вернулся Леший. За ним шел Иван Гайкин. - Во! Фраер какой-то. Базарит, что до тебя, Вован. - Опаньки! – воскликнул Пеликан, - Лошара сам нас нашел! Только об этом базарили, а он вот он – с неба свалился. Заходи, чувак! Ты какой масти? Из мужиков? - Слесарь я. Зовут Иваном, фамилия – Гайкин, - скромно ответил Иван, слегка растерявшийся от скопления людей с напряженными лицами. - Слесарь – это прикольно! Это же – народ! То, что нам нужно! Слыш, кореш, депутатом правильным хочешь стать? - Я про депутатов не знаю. Я вот чего пришел. Мне подшипники обжать надо было, я пошел валоповоротку отключить. А тали кто-то спер… - Это у вас «крыса» завелась – у своих тащит. Отловить надо, «маслину» в кеньдюх и пушяй у чертей уголь ворует. Но, не об этом сейчас. Ты, слесарь, без матов базарить можешь? - Научился. Я другие слова вместо ругательств подставляю. - Это какие еще? - Рудоспуск, ротапринт, ростепель… - Ну, эти сойдут – как отмазки покатят. Теперь хватит пустому базару греметь. Ты, Ваня, избран… Кто «за»? Вся кодла – «за»… депутатом от братвы. Чтобы ты от прочих чуваков, которые в Говорильне тусуются, не отличался лоховскими привычками, мы отправим тебя к чувакам, которые из тебя настоящего жигана сделают. Гайкин усиленно моргал глазами. Все происходящее казалось ему каким-то глупым сном: люди в наколках, карты и выпивка на столе, непонятные речи и в довершение – его выбрали депутатом. Пеликан продолжал что-то говорить, а Иван скромно присел на табуретку в углу и задумался. «А может, действительно, так лучше? Изберут депутатом, буду простому народу помогать. Не знаю я вот только ни хрена. Но человек вот этот говорит, что научат меня…» - Эй, фраерок, ты меня слушаешь? Так вот. Мы тебя, бродягу, реально поднимем. Попрешь ты, как трактор, к сытой жизни. Нет, благодарить нас не надо! Ты просто, когда весточку тебе пришлем, всякую гниду давить будешь. Всех, кто нам жить мешает. Вкатил, чувак? А теперь, Леший, отвези его к этому, как его?.. Мудакову, что ли? Не, Мускатову. Он из фраеров жиганов делает. Ими…ими…ментер какой-то. Не ссы, Ваня! Будешь икру ложками есть, в театр самый Большой ходить. Ну, а если скурвишься, что с вами фраерами, довольно часто случается, правилка воровская тебя подрихтует. Ну, че стали? Ломанули! Глава 11. Постигать науку нравиться людям Гайкину предстояло под руководством многоопытного Петра Трофимовича Мускатова, ловкого афериста, называемого официально имиджмейкером. Когда Леший передал Ивана под его попечительство, Петр Трофимович уже после трех минут беседы понял, что более трудных задач в его жизни еще не было. - Ты книжки в своей жизни читал? Про Герасима и Му-Му, допустим? - …Про Герасима – нет. А про Му-Му что-то читал. Про коров там вроде… - Я-я-ясно! Ну, что ж, будем работать. В начале определим где у нас печка, от которой надо плясать. - Плясать? А Вован говорил, что вы меня наукам разным обучать будете. - Хобби у тебя есть? - Чего? - Что нравиться делать? - Слесарю. - А в свободное время, - Мускатов, готовый испить сию чашу до дна, старался говорить спокойно. - Дома что ли? Зажигалки собираю. Когда кот не обременен повседневными заботами (а это случается с ним довольно часто), он проделывает тот процесс, о котором мы все знаем. Иван же лишенный такой возможности, в силу биологических причин, в свободное время занимался конструированием зажигалок. Почему именно зажигалок, это даже он вряд ли мог бы объяснить. Может быть, ему самому не хватало огня?.. Гайкин достал из рюкзака несколько самодельных зажигалок и показал имиджмейкеру. - Неплохо, неплохо, - оценил Мускатов, - значит, определенные элементы комбинаторного сознания у вас присутствуют. Но начнем мы с, так сказать, внешнего облика. То, что на вас сейчас одето скорее напоминает облачение рабочего 80-х годов. - А я и есть рабочий. И свитер этот в 82-м году покупал. - Это очень выгодно подчеркивает в вас экономность и бережливость, но нам это сейчас ни к чему. Учредители, так сказать, фонда, на средства которого мы, собственно говоря, и будем вести избирательную компанию, запланировали расходы на экипировку. Одеть вас слишком стильно мы не можем, поскольку будем действовать в русле уже существующего, то есть образ рабочего мы будем оставлять. Но и выходить к людям в этих обносках, которые на вас надеты, тоже нельзя. Поэтому в бутик мы не пойдем, а вот Черкизовский рынок будет для нас в самый раз. На рынке, благодаря определенной опытности Мускатова, нужные вещи были подобранны быстро. Они были тут же и надеты на слесаря. Старые, не смотря на протесты Ивана, были выкинуты. - Вот здесь, господин Гайкин, пожалуйста, распишитесь, - Петр Трофимович подал обновленному и даже несколько помолодевшему слесарю какую-то ведомость и ручку. - А это что? - Для финансового отчета надо. Это – то, что мы потратили на вашу экипировку. - Но тут написано 72 тысячи! А вы же заплатили 2 с половиной!.. - Понимаете… - Кажется, понимаю. Для того вы меня на рынок и привели – тут чеков не выдают, ридикюль тебя забери! - Вы, господин Гайкин, умнеете прямо на глазах! Хорошо. Вот вам десять тысяч и забудем об этом маленьком инциденте. После Черкизовского рынка была парикмахерская, где Гайкина коротко постригли и, не смотря на его серьезное сопротивление, сделали ему маникюр. - Я что вам, ростепель меня в ухо, баба какая-то?! – ревел слесарь, когда его вели к столику, - Вы мне еще губы помадой намажьте! - Если будет надо, сделаем и это, - спокойно ответил Мускатов. Затем была экскурсия по центру Москвы и краткая лекция по истории города. Плавно переведя подшефного в Третьяковскую галерею, имиджмейкер погрузил Ивана так глубоко в живопись, что тот начал захлебываться. - Может, хватит на сегодня, Трофимыч? Умаялся я. На заводе проше две смены отпахать, чем по этим залам ходить, - ныл обновленный Иван. - Нет, господин Гайкин! Перед нами поставлена задача, и мы будем ее выполнять. После Третьяковки идем на лекцию по литературе, а вечером – в театр на Таганке. - Ну, и зачем мне все это надо, рефракция ее забери! Я же как рабочий избираться буду, ведь так? Пусть за меня, за такого и голосуют! Зачем живого человека мучить?! - Это у вас в провинции такие вот рабочие, как вы. В Москве рабочих со славянской внешностью давно уже нет. Поэтому, вы хоть и будете зарегистрированы как рабочий, но имидж должны иметь как вполне культурный человек, - уверенным тоном проговорил Мускатов и слегка поправил свой шейный платок. - Если надо, это, конечно, другое дело, - вяло промолвил Иван, вспоминая уголовные морды братвы. Жизнь в Москве изменила его не только внешне, благодаря Мускатову и воровским деньгам, но и внутренне. На многие вещи он стал смотреть по-другому. Про тали он теперь старался не распространяться, видя, что история с ними не вызывает ни у кого сочувствия, а скорее даже наоборот – удивление либо смех. Присмотревшись к людям, с которыми он сталкивался на протяжении своей Одиссеи, он понял, что те в корне отличаются от слесарей-судоремонтников с которыми, по большей части, он и общался на протяжении своей жизни. Каждый из столичных жителей имел свои интересы и очень активно их отстаивал. «Может, и мне так?» - подумал Иван и тут же усомнился: «Не-е. Наверное, у меня не получиться». Вечером, как и обещал Мускатов, они пошли в театр. Громадная страна, в очередной раз переодев кафтан общественного строя, устало взбиралась по лестнице прогресса. Времена были смутные, что не могло не отразиться и на репертуаре театра. Авангардные решения режиссера и нестандартная игра актеров загнали Гайкина, и без того впервые посетившего царство Мельпомены, в тупик. В голове у него тихо зазвенело, и он отпросился у Мускатова в туалет. В буфете, куда зашел слесарь после посещения клозета, было, на удивление, многолюдно и шумно. Посетителями были только мужчины. Видимо, жены и близкие подруги затащили их на культурное мероприятие, но эта пытка оказалась столь изощренной, что сильный пол постепенно ретировал в место более близкое ему по духу. Атмосфера была дружеская и душевная, поэтому буфетчице тете Маше приходилось каждые три минуты призывать посетителей к тишине: - Не в пивной, чай! Тише разговаривайте! – выкрикивала она, но как-то совсем без злобы: звон стаканов, шмелиное гудение общения очень ей нравилось, поскольку вполне совпадало с ее представлением о своей профессии. Иван с невинной радостью пересек порог буфета и заказал себе пива. Пристрастием к алкоголю он не отличался, но сейчас был особый случай. Его мозг, атакованный непонятным представлением, требовал небольшого расслабления. - От имиджмейкера сбежал, - сообщил он сидевшему рядом с ним за столиком крупному мужчине с рябым лицом, после того, как сделал первый увесистый глоток из кружки. - А я и от имиджмейкера, и от администратора, и от начальника штаба, и от гендиректора, и от председателя колхоза, и от классного руководителя, и от президента непризнанной республики. От жены, короче. - И что она у тебя все это… - Конечно. В зависимости от дня недели и от настроения. - Да… А я своей только телеграммы шлю. Обижается, наверное. - А, может быть, это и есть единственно правильный способ общения с женами – по телеграммам? – задумчиво проговорил рябой. «Женскую» тему собеседники развивали до самого антракта, незаметно поглотив шесть кружек пива и бутылку водки. Иван, давно не употреблявший алкоголь, еле стоял на ногах. Когда Мускатов его нашел, Иван в обнимку с рябым пробирался в зал. - Господин Гайкин! – удивленно проговорил Петр Трофимович, - Что с вами? - Мы тут с другом… Это – Коля. Он из Перми… - Да вы пьяны! Немедленно пойдемте на наши места. Немедленно! О, если избиратели вас увидят в таком виде! О, Боже! - Колян, держись! Не давай бабам спуску! Рябой наклонился к Гайкину и сказал на ухо: - А этот твой им-м-м-мидж-ж-ж-мейкер еще хуже жены. - Это точно. Строгий, гад. Мускатов крепко ухватил Ивана и поволок в свой ряд. Колян грустно побрел к жене. Глава 12. Занавес разъехалась, и на сцене продолжились режиссерские изыски. К несчастью, по плану спектакля, актеры иногда обращались с риторическими вопросами к залу. Иван, будучи сильно пьян, воспринял все буквально и на вопрошающий глас одного из персонажей: «Кто же за все ответит?!», вскочил и громко крикнул: - Магарычан и Кувалдин пусть и отвечают! В зале повисла гробовая тишина. Было даже слышно, как кассир театра пересчитывает в бухгалтерии выручку. Про спектакль зрители тут же забыли. Все взоры теперь были обращены к Гайкину, который, оправдывая свалившееся на него внимание, продолжил: - А мне что? Я не брал! И в суде скажу! Смысла мне нет, их воровать – я же ими и работаю. А вот Аванес Аркадьевич пусть ответит и откуда у него «Мерседес», и откуда печатка золотая. А я – не брал. Ивана усиленно дергал за рукав Мускатов, призывая прекратить спич и занять свое место. Но было поздно – к Гайкину и его речи потянулся зрительный зал. Действие на сцене, как менее интересное, было забыто и само постепенно затухло. - А что «не брал»? – крикнули Ивану. - Тали. Тали не брал. Я валоповоротку отключить пошел. Вернулся, а их нет. - У меня так с ключом разводным было. Пока в колодце канализационном сидел, кто-то спер, - поддержал Гайкина сантехник из Иваново. Больше половины зрителей были из провинции, которых на представление затащили их жены, что бы потом, после возвращения в родные городишки, было, что рассказать соседям и коллегам по работе. Мускатов уже всем телом налег на слесаря, пытаясь усадить того на место. Но Иван был, как минимум, в два раза сильнее имиджмейкера, и потуги того были для него почти незаметны. Хмель во всю играл у него в голове. Язык болтался во рту, как «язык» - в колоколе. - А меня за это премии лишили! Не виноват я, братцы! – крикнул Иван. Слова вылетали из него, как ядра из пушки. В театре постепенно начиналась буря. С мест кричали уже десятки мужчин с плохо выбритыми лицами и сильными руками. - А мне отпуск на январь перенесли! - Мастер наш, собака, с нарядами мухлюет! - Пьют, сволочи, рабочую кровь! - За что страдаем?! - Сталина на контру эту недобитую нет! – крикнул старичок вполне интеллигентного вида. - А на артистов этих – Фурцевой! – поддержала его старушка в выцветшем вечернем платье, сильно пахнущим нафталином. - За что боролись?! За что кровь проливали?! Ситуация становилась вполне революционной, что было странно для такого абсолютно культурного учреждения, как театр. Могли начаться погромы. На сцену выбежал директор. - Госпо… Граждане! Спектакль закончен! Прошу вас на выход! - За что деньги платили?! – присоединились к провинциалам москвичи. - Обман! Второй акт даже не закончился! - Шарлатаны! Мы будем жаловаться! Директор метался по сцене, как волейбольный мяч над сеткой. - Приходите завтра. Ваши билеты действительны на следующий спектакль. С огромным трудом толпу удалось успокоить. Зрители покинули зал и, рассыпавшись на небольшие кучки, продолжали митинговать уже на улице. Ослабевшего Ивана Мускатов усадил в такси и отвез к себе домой. Утро следующего дня было для Гайкина далеко не радужным. Сильно болела голова, во рту был привкус чего-то неприятно-кислого. На душе лежал камень вчерашних событий. К его горю, он помнил все. Мускатов, проявив изощренную мудрость, о театральных событиях не напоминал. Он работал за деньги, а, следовательно, эмоции, а тем более злость, требовалось спрятать в самый далекий ящик. Умывшись и выпив горький кофе, Иван приобрел вполне божеский вид. Мускатов легонько хлопнул в ладоши и сказал: - Итак, продолжим, - сказал он, но, вспомнив вчерашние события, поправился: - Начнем наши занятия. Сегодня по плану – развитие логического мышления. Итак, свяжите, господин Гайкин, в одну логическую цепочку слова «мир», «труд», «май». - А чего тут связывать? – недовольно пробурчал Иван и, пригладив пятерней шевелюру, сказал: - Завод это наш судоремонтный. - Это еще почему? – удивился Мускатов. - Ну, как же! «Труд» - это как раз про него. Трудимся там, трудимся, никак натрудиться не можем. - Хорошо. А «мир»? - На улице Мира я живу. - Допустим. А почему «май»? - В мае у меня День рождения. - Это – не совсем то, что я хотел бы услышать. Но на первый раз пойдет. Теперь: «воздух», «река», «весть». - Опять же наш завод выходит. - Почему?! - Очень просто, Петр Трофимович. Река у нас по заводу течет? Течет! Маленькая, правда. Воздух, опять же, в цехах у нас порченный сильно. Дышать тяжело. - Ну, а «весть»? – с надеждой спросил имиджмейкер. - Два года назад, когда нашего прежнего директора за буксир проданный сажали, в «Вестях» показывали. - Хорошо, Иван. Очень хорошо, но давайте забудем про ваш завод. Да, и, вообще, про ваш маленький город. - А чем город наш вам не угодил? – обиделся Иван, и с ним трудно было не согласиться. Откуда такая ненависть к маленьким городам? О них говорят только свысока, и только в уничижительном тоне. Называют Мухосрансками и Крыжеполями. А между тем именно они, эти полудеревни-полугорода всегда являлись неисчерпаемым резервом истинной России. Москва – это мегаполис, столица империи, Олимпиада-80, Первопрестольная и так далее – все что угодно, но только не Россия. А род-то свой, самобытность свою сохранять-то надо! Вот тут и нужны эти самые Нижние Холмы и Покудопряженски. - Господин Гайкин, я вовсе не хотел вас обидеть. Я всегда уважал регионы. Давайте, продолжим наши занятия. Прошу вас, сосредоточьтесь. «Париж», «Мона Лиза», «кисть». - Судоремонтный наш. - Но, почему?!! - А что же еще? Кистей в малярный цех с февраля не поставляют, так им пришлось их за свой счет в хозяйственном магазине покупать. - Париж?! - В прошлом году танкер «Парижская коммуна» у нас на ремонте стоял. На главном двигателе я две цилиндровые крышки опрессовывал. На поршнях кольца меняли, ПТУшники картер мыли и … - Мона Лиза?! - А! Так это, у нас на заводе Лизка есть. Никакая она не Мона, но в буфете работает. Мускатов устало опустился в кресло. В комнате так много было его удивления, что оно стало почти видимым. Иван стоял возле окна и миролюбиво рассматривал домашние цветы в горшочках. Воспоминания о родном заводе сладко разлились по душе и телу. - Должен вам сказать, господин Гайкин, что с логикой у вас полный порядок. Нам остается подтянуть только общую культуру. Некоторые работают над этим всю жизнь, многие – долгие годы, у нас же с вами есть только три дня… В прихожей зазвонил телефон. Иван Трофимович извинился и вышел. В квартире было тихо, поэтому его голос, почти без искажения, долетал до Гайкина. - Что?!! Вы не ошиблись?.. Так, так, так… Это точные сведенья?.. Неужели?.. Кто же мне теперь заплатит?.. Пушкин?.. Какой Пушкин?! А это вы так шутите… Премного благодарен! Впредь, попрошу, ко мне больше не обращаться! Что?! Не бросайте трубку! Не бро… В комнату вошел взъерошенный имиджмейкер. Он старался не смотреть на Ивана и нервно кусал губы. - Вашего протеже посадили в тюрьму. - Это кого еще? – удивился, не знавший слово «протеже», Иван. - Вову-Пеликана сцапали! Теперь нет ясности, кто оплатит мой труд, мою работу с вами. Сами вы, я так понимаю, это сделать не в состоянии? - Какое там состояние?! У меня денег – двести рублей. Ну, и мелочь там… - Так вот. Впредь, до решения вопроса по оплате, занятия наши прекращаются. Вы можете оставить мне что-нибудь в залог? Иван взял свой рюкзак и вытащил из него железную блестящую плоскую коробочку. - Вот, зажигалку могу оставить. Я их сам собираю. Ручная работа. - Не надо. Попрошу вас покинуть мой дом. Гайкин растеряно посмотрел на Мускатова и пошел в коридор. В дверях он остановился, грустно посмотрел на своего учителя и сказал: - Простите, коль что не так. Глава 13. В то время, когда Иван Гайкин, рыцарь в поисках справедливости, барахтался в бурлящем потоке столичной жизни, бывший клоун Хохотов (стоит заметить, что сам он полагал, что бывших клоунов не бывает) проживал у своего дяди в Медведково. Он слегка поостыл в своем стремлении наказать обидевших его коллег. Почему это произошло? Тут было много причин. Прежде всего, агрессивная московская жизнь угнетающе подействовала на Герарда Александровича. Он привык иметь дело со смеющейся детворой, а не с хамами-чиновниками. К тому же обстановка в дядиной квартире была настолько умиротворяющей, что Хохотов как-то незаметно для себя, втянулся в работу над давно намечаемым фундаментальным философским трудом «Духовный мир кузнецов». Работа среди пламени и искр накладывает неизгладимый отпечаток на внутренний мир работников кузни – был убежден клоун. Между молотом и наковальней возникает тот момент истины, который зовет кузнецов к нравственному подвигу, считал он. «Железные мускулы, железная воля – это ли не основа для тонкой душевной организации? Да… Может быть, я ничего собой не представляю, как клоун, но зато клоун-философ я – единственный в мире!» Работа над книгой кипела. Хохотов слегка осунулся, и безумная улыбка время от времени появлялась на его лице. Он исхудал, но чувствовал себя просто отлично, видимо, как те кузнецы, о которых он писал. Дядя вполне свыкся с проживанием племянника. Его литературно-философские потуги он не поощрял, но и не хулил. Собственно говоря, сам дядя, которого звали Ближневецкий Игорь Викторович, был весьма забавным типом. И о нем стоит упомянуть более подробно. Интересен он был тем, что был совсем не интересен. Имея схожий с обычным человеком внешний вид, он скорее относился к классу амеб, поскольку совсем не имел хоть какой-нибудь жизненной позиции. Он всегда соглашался с мнением других, никогда не спорил, полностью поддерживал любое правительство, какую бы глупость оно не делало. Работа у него была какая-то неопределенная: то ли временный поверенный, то ли завскладом завода газированных напитков. Черты лица он имел неуловимые, как у вражеского резидента. Общался он натужно и без удовольствия. Любой разговор, если уж его нельзя было избежать, он стремился свести к обсуждению погоды. В свете последних перемен Игорь Викторович, что бы никого не обидеть, обращался к гражданам, если возникала такая необходимость, «Господа-товарищи!» Он никогда не делал лишних движений. Не вступал ни в какие общества и движения. Даже филателисты и нумизматы не смогли затащить его в свои ряды. Политику он боялся, как коты метлу дворника. Страна жила своей непростой, но очень насыщенной жизнью. 90-е сотрясали Россию, как Николай Валуев челюсти противников, а Игорь Викторович сидел в своем коконе и лишь горестно вздыхал. Но и ему было чем похвастаться. Он пережил множество Генеральных секретарей и Президентов. Он ни разу не задерживался милицией и не подвергался репрессиям. Его не увольняли с работы и не лишали премий. Горэнерго не начисляло ему пеню. Горгаз так же не имел к нему претензий. Ветер перемен рвал в клочья паруса жизни российских граждан, а господин-товарищ Ближневецкий испугано наблюдал за историческими перипетиями из кухонного окна своей квартиры. В свои пятьдесят лет он имел столько же жизненных событий, как семилетний мальчик. В субботу в квартире Игоря Викторовича все шло как обычно. Хохотов писал очередную главу своего философского труда. Его дядя поливал фикус и в полглаза смотрел телевизор. Неожиданно в дверь позвонили. Оба родственника вздрогнули. - Ты кого-то ждешь? – недовольно спросил клоун. - Никого. Хотя, конечно, возможно… - Я открою. На пороге стоял хмурый Гайкин. - Ваня, что случилось? – удивился приходу товарища Хохотов. - Ничего. Но в Думе меня уже не будет, - грустно сказал слесарь. - В какой Думе? Да, ты проходи. Есть будешь? - Можно. - Иди в кухню. Я сейчас. Иван снял обувь и побрел в предложенном ему направлении. Хохотов убрал свои тетрадки и пошел кормить гостя. Игорь Викторович поулыбался, помолчал и пошел в комнату досматривать сериал. - Ну, давай, рассказывай, - начал Хохотов, когда Гайкин насытился и приступил к чаю. - А что рассказывать? Плохо все. Депутатом не стал. С талями так и не решил. Анна, жена, грозится с жилплощади выписать, если домой не вернусь. На заводе за свой счет оформили, но тоже предупредили, что выходить на работу пора. А как я вернусь? Получиться, что я им поддался. Приеду, а Магарычан с Кувалдиным на меня всех собак и понавешают. Нет, надо правду искать. - А как ее искать, ты знаешь? - Если бы! Ну, а ты что поделываешь? - Философский труд пишу, - серьезно ответил Хохотов, - тяжело идет, но ничего, осилю. - А с работой как же? - Ходил в здешний цирк. Могут взять, но для номера нужна дрессированная собака. - Может, тебе плюшевую взять? И кормить не надо, и не отравит ни кто. - Неплохая идея. Но это потом. Сначала надо труд закончить. Друзья, размякнув от дружеской беседы, начали строить планы на будущее. - Я тут все утрясу и домой скорее поеду, уже соскучился. По жене, по заводу. Премию вернут – куплю Анюте сапоги, давно просит, - мечтал Гайкин. - И что, опять будешь в мазуте возиться? - Ну, и что такого? Работа, как работа, - сказал Иван и неожиданно добавил, - а, может быть, и по профсоюзной линии пойду. Опыта здесь поднаберусь и буду работяг наших защищать. С образованием только у меня нелады. - А я хочу в цирке номер философский поставить. Но это в будущем, конечно. За окном серело. Стало прохладно, и Хохотов закрыл форточку. В домах включили свет. В кухню неслышно зашел Игорь Викторович. - Программа «Вести» начинается. Я сам ее не смотрю… ну, вернее, так, время от времени… А вы, если желаете, можете взглянуть. Друзья пошли в комнату. Глава 14. Промариновавшись несколько дней в квартире дяди-амебы, Гайкин очень устал, хотя физическим трудом не занимался. Устал он от безделья и от бесконечных разговоров с Хохотовым. Как-то утром он собрался, закинул за спину рюкзак и покинул свое временное жилище. Дядя, прячась за занавеску, из окна наблюдал за слесарем. Будучи замеченным, тут же исчез и больше не появлялся. Хохотов был занят «Духовным миром кузнецов» и ухода товарища не заметил. Иван на метро добрался до центра. «Пойду, запишусь на прием к какому-нибудь ответственному лицу. А, может быть, и к президенту, если повезет», - решил он и уверенной походкой зашагал к Кремлю. Путь его пролегал через Александровский сад. На лавочках сидели томные влюбленные. Парни неловко сжимали девичьи руки и глупо улыбались. Нежные создания чего-то ждали и их сердца так громко стучали, что редкие прохожие непроизвольно оборачивались. Романтическим парочкам сильно мешал проходящий в центе парка митинг. Рабочая партия прогресса (РПП) собрала своих членов на очередную акцию в самом сердце столицы. Неуклюжий старичок, бывший преподаватель истории КПСС, нудно и неинтересно вещал о стратегических планах партии. Рядовые члены, вооруженные красными, наполненные гелием, шарами, позевывали и тихо переговаривались. После митинга был обещан дружеский обед в Макдоналдсе и народ устало ожидал, когда дед наговорится. Гайкин, натолкнувшись на митинг, присоединился к толпе и стал весьма живо интересоваться по какому поводу собрание. - Наша Рабочая партия выступает против произвола антинародного правительства, продавшегося иностранным монополиям, - бойко выпалила пятнадцатилетняя девчушка и смущенно добавила, - вот… - Рабочая партия – это хорошо! – похвалил Иван, - Надо же кому-нибудь за слесарей заступаться. - Вот вы, товарищ, кто по специальности? – спросил Гайкин прилично одетого мужчину средних лет с капитанской бородой. - Видите ли… Я – научный сотрудник. Но в партии состою по убеждениям, - смущенно ответил тот. - А вы, простите, из рабочих? – обратился слесарь к молодому человеку с серьгой в ухе. - В перспективе. Если в институт не поступлю. - А вы? А вы? Вы тоже? – Иван, пробираясь к центру собрания, с удивлением узнавал, что рабочих-то здесь и не было. Ситуацию ему разъяснила полная женщина с небольшим красным флажком в руке. - Какие рабочие, вы что, любезный?! Их и раньше-то среди москвичей мало было, в основном лимитчики на заводах работали, а сейчас и вовсе нет. - А кто же, это самое, рибосома его забери, работает? - Вы, любезный, как с Луны упали. Таджики там, молдаване и граждане других, ныне независимых государств. Иван протиснулся к небольшому возвышению, с которого только что сошел предыдущий оратор, закончивший свою речь. - Товарищи, а можно мне сказать? - В принципе, конечно, можно. Но регламент… Видите ли, - замялся один из руководителей партии, - А вы являетесь членом партии? Иван взобрался на постамент. - Состою ли я в партии? А ты на руки мои посмотри! Видишь? Вот они, мои партийные билеты! Сам я, товарищи, не местный. Приехал с юга. Двадцать пять лет отработал на судоремонтном заводе. Как отслужил армию, так и пошел на завод. Сначала учеником бегал, потом разряд дали. Теперь вот пятый имею. Что хотел сказать. Случилась со мной беде – потерялись тали. Я на минутку отошел, вернулся, а их нет. Так вот, директор на меня все это повесил, еще и премии лишил. Я вот вас спрашиваю: где справедливость, рисберма ее забери? - И не будет справедливости, пока непорядочные люди руководят нами! – крикнул мужчина с капитанской бородкой. - А где их взять порядочных? – язвительно заметил парень с серьгой. - Рабочего человека выдвигать надо! – крикнула полная пенсионерка. Она в далекой молодости проработала два месяца уборщицей и на этом основании причисляла себя к рабочему классу. - Правильно! Дорогу рабочему, дорогу труженику! Это и есть задача нашей партии, - подскочил к Гайкину один из членов Центрального Совета. - А почему у нас тогда председатель партии – бывший банкир?! – крикнул молодой человек с серьгой. - Точно! Надо рабочего избрать, а то, что это за «рабочая» партия?! Рабочий нужен! Рабочего! – бушевал, еще четверть часа назад спокойный, народ. - А где его взять-то? – растерялся член Совета, - не таджика же избирать… - Зачем таджика. Вот вам настоящий рабочий, прямо, так сказать, от станка. Еще и капиталистами обиженный, - заявил «капитанская борода». - Но… но он не член нашей партии, - попытался выкрутиться представитель Совета. - Ничего. Вот прямо сейчас его и примем. Кто «за», товарищи?.. Единогласно! Теперь, кто за то, что бы товарищ… как ваша фамилия?.. Гайкин был председателем нашей партии?.. Единогласно! Поздравляю вас, товарищ Гайкин! – зверствовал «капитанская борода». У слесаря от столь резкого поворота в судьбе слегка закружилась голова. - А, это… Что же теперь? – проговорил он, удивленно пожимая своими богатырскими плечами. - Как что? Руководи нами! К растерявшемуся Ивану придвинулся вплотную партийный функционер и сказал: - Госпо… простите, товарищ Гавкин… Как?.. простите, Гайкин, прошу вас пройти в штаб нашей партии. - Давай, Гайкин, действуй! Мы – за тебя! Бей буржуев! Дави олигархов! – народ со всех сторон обступил нового председателя и выкрикивал одобрения. Некоторые, наиболее эмоциональные, хлопали его по плечу и порывались подбрасывать нового лидера в воздух. - Хорошо, товарищи! Буду стараться! А там уж как получится, - смущенно отвечал слесарь. Через полчаса он сидел в кожаном кресле в штаб-квартире Рабочей Партии Прогресса. Функционер вводил его в курс дела. «Может быть, так оно еще и лучше», - думал он, дивясь Гайкинской дремучести. Глава 15. Иван маялся. Ему было тяжело. У дяди Хохотова он только ночевал, все остальное время проводил в штаб-квартире РПП. Новые обязанности угнетали его, поскольку к бумажной работе он был непривычен, а политическую борьбу, из-за ее коварства и подлости, так и вообще ненавидел. Но работать было надо – на носу были выборы, а народ, как он думал, на него надеялся. Неделя, проведенная на ответственном посту, сильно изменила Гайкина. Лицо его исхудало, со щек ушел румянец. Он был гладко выбрит, волосы коротко острижены. Слов на букву «р» из орфографического словаря он больше не употреблял. Из глаз ушла провинциальная затейливость, и появилось некоторое подобие осмысленности. Выборы, как уже было сказано, приближались. Штаб-квартира, в данный период, вполне напоминала Смольный в 17-м году. Активисты толпами ходили по комнатам, требуя инструкций и прокламаций. Телефоны звонили все одновременно и непрерывно. Какие-то делегаты из каких-то дальних округов путались под ногами и мешали работать. Почтальон приносил мешки официальных писем. У Ивана от всей этой кутерьмы жутко болела голова. Он позвал секретаршу. - Галина Викторовна, сделайте мне, пожалуйста, чаю. И, это… Может быть, у вас есть какая-нибудь таблетка от головы? - От головной боли? – надменно переспросила помощница, - Конечно, Иван Иванович. И чай сейчас будет. Да, вот еще что. Сантехник, которого мы вызывали, так и не явился. А трубы в туалете продолжают течь. - Трубы текут? А почему раньше… Хорошо, я сам посмотрю. - Иван Иванович, вы же… - Спасибо, Галина, вы свободны. Гайкин достал свой потрепанный рюкзак, развязал его и нашел плоскогубцы, моток проволоки, кусок резины, ножницы и разводной ключ. В туалетной комнате для него нашлось много дела. Разложив инструмент на полу, он перекрыл воду и приступил к ремонту. Сердце слесаря пело! Меняя прокладки, затягивая гайки и контргайки, прочищая засоры и доводя работу кранов и сливов до идеала, он жил, жил своей настоящей жизнью! После того, как водяная система была восстановлена, настало время розеток и выключателей. Затем были отрегулированы дверные замки и оконные щеколды. Не забыты были и кондиционеры: до лета было рукой подать – надо было произвести пробные пуски и сделать мелкий ремонт. Когда представители избирательной комиссии, объезжающие штабы партий, участвующих в выборах, зашли в РПП и спросили председателя, им указали на крупного человека в перепачканной робе. - Простите, а где ваш кандидат? Где Иван Иванович Гайкин? Иван вытер рукавом рабочей куртки пот на лице, положил разводной ключ в карман и подошел к проверяющим. - Это я. - Мы – из Центризбиркома. Следим за ходом подготовки к выборам. Есть ли у вас какие-нибудь проблемы? - Шайбы Гровера нужны… Ой, простите! Нет, вы знаете, все идет нормально. - А вы чем занимались, когда мы вошли, если не секрет? - Какой уж секрет! У кондиционера фильтр менял. Старый совсем забит был. - Интересно, интересно… Хотя, все логично – председатель Рабочей партии сам ремонтирует бытовую технику. Признайтесь, это рекламный трюк? Пиар? - Чего? Мастеров вызывали, а они не явились. А сами мы что, без рук что ли?! - Вы, Иван Иванович, и будете кандидатом в депутаты? - Меня выдвинули. - Неплохо, неплохо… Думаю у вас хорошие шансы. Комиссия попрощалась и вышла. Иван пожал плечами, взял в руки инструмент и пошел завершать начатое. Остальные члены партии, видя, что босс занят, ему не докучали. Каждый радовался жизни по-своему. За три дня до выборов Гайкин, перечинивший все, что только можно и штабе РПП и в соседних офисах, сидел в кабинете и откровенно скучал. Чтобы как-то занять себя, лидер принялся рассматривать партийные документы, которыми были забиты два стеллажа. Документы здесь были самые разнообразные. От партийной программы до графика дежурств. Попадались и выписки из речей представителей движения, и финансовые отчеты, и командировочные предписания, и даже отношение на получение трамвайного поездного для одного из членов партии, работавшего в Моссовете. Иван рылся в этих бумажных залежах, как кладоискатель. Поскольку сокровища не попадались, это занятие довольно быстро ему наскучило. Гайкин убрал документы на полки и достав из своего рюкзака необходимые заготовки, принялся мастерить очередную зажигалку. Когда работа была почти завершена, внезапная мысль растревожила Ивана. «А где же список членов партии? Он мне ни разу на глаза не попадался». Отставив в сторону незавершенный газовый прибор, слесарь еще раз внимательно перебрал пухлые папки. В одной из них он и обнаружил искомый документ. - Так, так, так! Посмотрим, - рассуждал в слух председатель партии, - всего семнадцать с половиной тысяч членов партии. Так, так, смотрим. Абрикосов Леонид Дмитриевич – предприниматель. Авдеев Игорь Карпович – предприниматель. Ну-ка, дальше. Аверин Александ Николаевич – директор малого предприятия. Это что же такое? А ну-ка! Большакова Ольга Вячеславовна – предприниматель! Бровин Андрей Евгеньевич – коммерческий директор. Как же это?! Воронов Альберт Петрович – предприниматель. Не может быть!! Горбунов Михаил Викторович – предприниматель!.. Это что же получается? Егоров Олег Сергеевич – председатель правления банка. Колодин Петр Семенович – предприниматель… Предприниматель, предприниматель, управляющий, директор фирмы… Ягодина Ксения Ивановна – предприниматель. Это что же за «рабочая» партия?!! В ней же ни одного рабочего нет! Галина!! В кабинет гордо вошла секретарша. - Я вас слушаю, Иван Иванович. - Галина! Как это понимать?! - Что именно, Иван Иванович? – невозмутимо спросила женщина. - В нашей партии нет ни одного рабочего! - Как же ни одного? А вы? - Я? Да, я – рабочий. Но остальные же – буржуи! - Не буржуи, а предприниматели – давайте придерживаться официальной терминологии. - Так я же хотел за рабочих биться! За ребят, за своих! А эти жулики московские мне к чему?! - Почему же жулики? - Богатые и жулики, это – две стороны одной медали. Где-то я такое слышал. В такой партии я состоять не буду. И избираться от нее не хочу. - Но как же, Иван Иванович, мы же на вас надеялись… Но все было решено. Иван собрал свой рюкзак, завернул в газету робу и провожаемый удивленными взглядами бывших единопартийцев, покинул штаб-квартиру. Глава 16. Покинув душную штаб-квартиру в не лучшем настроении, Иван, выйдя на свежий, пахнущий яблоками, воздух, задумался. Маловероятно, что интеллектуальное будущее страны было хоть как-то связано с Гайкиным, но размышлять столица его уже научила. «Вот же гады! Дурят народ! Пропечатать бы их где-нибудь», - злился про себя слесарь. Потом пошли мысли больше привязанные к ближайшему будущему. «А мне-то что теперь делать? Куда идти? Поеду к Герарду, а там посмотрим». Весна бесчинствовала на улицах Москвы. Вот-вот должно было подойти лето, и маю было необходимо основательно прогреть дома и улицы, чтобы нестыдно было передавать город собрату июню. Солнце слегка разогнало грустные мысли Гайкина, и тот, даже попробовав слегка насвистывать, пошел к станции метро. Приехав в Медведково, Иван, после небольшой прогулки, вошел в знакомый дом. Дверь ему открыл дядя. - Иван, здравствуйте! А Герарда нет. Он на работе. - На работе?! – слесарь удивился так сильно, что ему стало даже как-то неловко. - Да, на работе. - А где? - Он в цирк устроился. Я вам адрес напишу. Иван взял бумажку и вышел во двор. «Вот так вот! Все работают, один я черте чем занимаюсь, - зло подумал он, наблюдая, как дворничиха энергично выгоняла из-под лавок метлой вещественные остатки ночных посиделок молодежи, - Партии какие-то, депутаты… Скоро забуду как поршня центровать». На трамвайной остановке прилично одетая женщина холодно объяснила Ивану как добраться до цирка. Через полчаса он был на месте. Там, опросив шумных и задорных артистов, он зашел в гримерку. Хохотов сидел на продавленном диване и неотрывно смотрел в одну точку. Приход Ивана не отвлек его от этого занятия. - Гера, друг, здорово! Иван потряс товарища за плечо. Тот от этого физического воздействия неожиданно завалился на бок и закрыл глаза. - Что с тобой?! – не на шутку встревожился Гайкин. Когда он попытался приподнять клоуна, резкий запах алкоголя ударил ему в нос. - Да ты пьяный! Хохотов что-то помычал, и когда Иван выставил его вертикально и встряхнул, очнулся. - А, Ваня… - вяло проговорил он и попытался опять принять горизонтальное положение. - Что с тобой, Гера? Чего это ты? – спросил Иван и плеснул в красное лицо клоуна водой из граненного стакана. Хохотов недовольно поморщился. Некоторая осмысленность стала появляться в его глазах. - Плохо все, Ваня, - сказал он, с трудом ворочая сухим языком. - Ты поконкретнее, что плохо? - Все! - Что «все»? - Мой труд не взяли в издательстве! Еще и обругали! Су-у-уки! - Потому и напился? - А по-твоему, это – не повод?! К тому же, я не напился, я – выпил. - А на работу когда устроился? - Три дня как… Но сегодня, наверное, последний. Из динамика внутренней трансляции, шипя и прерываясь, прозвучал голос, настолько измененный помехами, что мало похожий на человеческий: - Клоуну Хохотову приготовиться к выходу на манеж! Повторяю. Клоун Хохотов скоро ваш выход! Герард попытался встать, чтобы добраться к столу, где были гримерные принадлежности, но ноги заплелись и он упал на пол. - Теперь все. Выгонят. - Кто тебе, дураку, виноват?! Зачем напился?! - Гайкин поднял друга и вновь усадил на диван. - «Духовный мир…» мой забраковали! Су-у-уки!! – застонал клоун и вдруг, неожиданно разумными глазами, посмотрел на слесаря и сказал: - Ваня, друг, выручай! Спасай, а то выгонят меня! - Как же я тебя выручу? - Сходи вместо меня. Отработай номер. Тебя, если загримируешься, ни кто и не узнает. А? - Ты что, с ума сошел?!! - Выручай, Ваня! Куда я без работы? Погибну! - Я же не знаю, что делать! - Там и делать ничего не надо. Ходи и цирковым мешай. Смешно будет. Пару минут потосуйся и уходи. Спасай, друг! Иван никогда не отказывал в помощи тем, кто попал в беду, но данная ситуация была слишком уж неординарной. Он сомневался. Но Хохотов, с трудом встав с дивана, усадил его перед зеркалом и стал накладывать на лицо грим. Движения клоуна были слабо координируемые и мазки шли вкривь и вкось, но так получалось даже лучше. Иван сидел смирно, понимая, что уже не отделаться. «Постою немного и уйду», - успокаивал он сам себя. Клоунский костюм был на слесаря мал. Но это так же сыграло положительную роль – так было смешнее. - Клоун Хохотов, ваш выход! – прохрипел динамик. Иван, цепляясь огромными башмаками за все углы, побрел к арене. Герард, как только Гайкин вышел, упал на диван и тут же заснул. Путаясь в темных проходах, Иван пробрался к арене. Тяжелая занавес раскрылась, и яркий, как вспышка молнии, свет, ослепил его. Оркестр заиграл что-то бравурное. Иван прошел сквозь строй униформистов и оказался один на большом круглом пространстве. Предыдущий номер закончился и по программе сейчас клоун должен был сам развлекать публику. Сказать, что это стало неожиданностью для слесаря, значит не сказать ни чего. Гайкин в шутовском наряде стоял недалеко от центра арены и часто моргал глазами. Вокруг раскинулось безбрежное море публики. Пауза затянулась, и зрители стали хлопать, подбадривая клоуна. Иван воспринял это как сигнал к тому, что его номер закончился и задом стал продвигаться к кулисам. «И всего делов-то!» - радостно подумал он и тут же наступил на забытую жонглерами булаву. Рухнув всем своим значительным телом на манеж, он вызвал дружный смех публики. Из-за стройных рядов униформистов выскочил конферансье, понявший, что что-то пошло не так, и стал помогать Ивану подняться. Но он был слабого сложения, и поднять Ванин центнер ему было явно не под силу. Запутавшись в ногах слесаря, он упал рядом. Смех в зале усилился, раздались аплодисменты. - Вставай, черт тебя забери! – злым шепотом проговорил конферансье. Иван поднялся и, поворачиваясь к выходу с арены, случайно наступил на распорядителя. Тот дико взвыл. Смех еще усилился. Конферансье вскочил и громко крикнул: - А сейчас клоун Гоша расскажет вам забавную историю! Затем он убежал за кулисы залечивать повреждения. Иван вновь застыл. Что делать дальше он решительно не знал. - Давай, рассказывай! – кричали наиболее нетерпеливые зрители. - А что рассказывать? – немного ожил Иван - Смешное что-нибудь! - Смешное я не знаю. - Вот так клоун! Тогда давай из жизни что-нибудь. - Из жизни? А что из жизни… Тали вот у меня сперли… Народ весело зашумел. - Давай, давай, рассказывай! - На судне работал. Пошел валоповоротку отключать. Возвращаюсь, а талей нет. Публика, думая, что это какой-то трюк, громко хохотала. - Я – к директору, - продолжил, почувствовав поддержку, Иван, - а он мне: выговор тебе и лишение премии. Смех нарастал. - Я ему: «За что?», а он: «Некогда мне с тобой разбираться. Иди работай!» - Жаловаться надо было! – крикнул из первого ряда пожилой мужчина. - А я что, не жаловался?! Вот и в Москву приехал. Два месяца уже тут правду ищу. К кому только не ходил. Все без толку! Хохот грохотал под куполом, как орудийная стрельба. Возле занавеса метался директор цирка. Он дал команду и четверо униформистов подбежали к Ивану и потащили его к выходу. Иван отбивался и кричал: - Боритесь за свои права! Да здравствует рабочий класс! Публика была в экстазе! От смеха тряслись стены цирка. У глухой бабушки, приведшей на представление внука, появились надежды на выздоровление. И только второклассник Коля, посмотрел грустными глазами на зашедшегося в смехе отца, и серьезно сказал: - А мне дядю жалко… Глава 17. Иван вырвался из, мокрых от напряжения, рук униформистов и скрылся в гримерке Хохотова. Чувствовал он себя скверно. Неожиданно свалившийся на него цирковой успех, воспринимался им адекватно – как незаслуженный и удовлетворения он не приносил. Герард по прежнему спал. Почивал он, видимо, беспокойно, поскольку лежал уже на полу, укрывшись грязным, как мусорный бак, ковром. Гайкин поднял товарища и вновь водворил его на диван. Хохотов, оказавшись на мягком ложе, тут же перевернулся на спину и стал выводить носом такие рулады, что не каждому музыканту они оказались бы под силу. Иван был далек от эстетических наслаждений. Он тяжело шагал по комнате и вслух размышлял: - Чего они смеялись? Я же правду говорил! – внезапная догадка несколько примирила его с миром: - Из-за костюма! Слесарь с ненавистью сорвал с себя шутовской наряд, стер полотенцем грим и переоделся в свое. - И Гере не помог и сам себя идиотом выставил. Эх! Невезучий я! В коридоре за дверью послышались странный свист. Казалось, что осипший Соловей-Разбойник с Большой дороги переместился в цирк и терроризирует своими мощными звуками его обитателей. Но свист продолжался не долго. Последовал мощный хлопок, и затем полились звуки, характерные для Ниагарского водопада. Иван выбежал наружу и увидел, что в дальнем конце коридора из лопнувшей трубы мощным потоком хлещет вода. Два человека, дрессировщик и фокусник, пытались заткнуть дыру. Но навыков этих людей явно не хватало для этого непростого дела. Вода, бешено рвалась наружу, не поддаваясь дрессуре. Магические пассы так же не производили на нее никакого влияния. Иван действовал решительно. Он вытряхнул содержимое своего рюкзака на пол. Нашел проволоку, кусок толстой резины и плоскогубцы. Подскочив к месту событий, он плечами раздвинул бесполезных цирковых артистов, мокрых и жалких. Накинув на пробоину резину, Гайкин обмотал ее проволокой и подтянул плоскогубцами. Поток был усмирен. Небольшие капли еще продолжали с трудом пробираться наружу, но это было уже не то. Подбежал раскрасневшийся директор цирка и обнял Ивана. Благодарность его была велика. - Спас ты нас, парень! Если бы не ты… страшно подумать! У нас тут же рядом реквизит. Дальше – звери. С той стороны – костюмы. Все, все бы погибло! У директора было такое жалкое выражение лица, что было очевидно: он всю катастрофу уже пережил, хотя ее и не случилось. Представление на арене продолжалось. О произошедшем знали только непосредственные участники и лев, который с философским спокойствием наблюдал за кутерьмой из своей клетки. - Спас ты нас! – продолжал лебезить директор, - спасибо тебе, парень! Чем отблагодарить тебя? Но тут в душу руководителя цирка закрались некоторые сомнения. Лицо спасителя было ему знакомо. - А как ты здесь оказался? Ты кто? - Я к Гере Хохотову приходил. Директор узнал его. - Так это ты из себя клоуна корчил?! Чего на арену поперся?! – ревел директор. Переход от благодарности к гневу у него произошел мгновенно и вполне естественно. - Я хотел… - Он хотел! Вы слышали? Ты нам чуть все представление не сорвал! - Но все же закончилось хорошо. - Ну, да… Получается, что так, - призадумался директор. - И зрители хлопали. И смеялись. Значит, им понравилось, - взял инициативу в свои руки слесарь, - а коль так и тут я вас выручил. - Это еще почему? - Герард пьяный в дрова, - сообщил доверительно фокусник, стоявший рядом и выжимающий воду из накидки. - Пьяный?! Уволить! Три дня только в цирке и уже пьяный! - У него причина веская была, - сказал Иван, зло посмотрев на фокусника. - Что еще за причина? – недовольно спросил директор. - Личного свойства. Вы, вот что, товарищ директор… Я вас спас? Спас! Полагается мне награда? Полагается! Оставите Герарда на работе – это и будут мои премиальные. Он хороший, поверьте. - Хороший – это не профессия. Ладно, посмотрим. - Нет уж! Вы мне твердо пообещайте. - Хорошо, хорошо, обещаю. А сам-то ты чем занимаешься? Давай к нам в цирк. Ты, я смотрю, многостаночник, все умеешь. - Не получиться у меня. Дело у меня есть. - Ну, смотри. А то бы к нам? Работал бы каким-нибудь слесарем-акробатом. А? - Нет, нет, товарищ директор, не уговаривайте! Пойду я. - Как хочешь. Спасибо тебе, парень! Выручил. Глава 18. По улицам столицы плыло тепло. Оно растапливало застывшие за зиму сердца москвичей и грело им душу. Лето было где-то рядом, возможно, вон за тем углом или за тем серым зданием, окна которого пылали от солнца так, как-будто внутри бушевал пожар. Веселые толпы двигались по Моховой. Все уже получили укол летней эйфории. Более молодым казалось, что тепло пришло уже навсегда. Люди постарше такого вопиющего оптимизма не разделяли, но радовались тоже. Прохожие спешили, как обычно спешат все москвичи. Они торопились жить, а это подразумевает и быстроту перемещений. Гости столицы, подхваченные потоком коренного населения, так же переходили на галоп. Им тоже надо было многое успеть. И купить тете Глаше, живущей в измученном дефицитом городе Таком-то, садовую лейку. И достать кассеты для бритвенного станка племяннику. Купить внуку игровую приставку, а соседу дяде Жоре – настоящий бразильский кофе. Надо было успеть осмотреть хотя бы центр города и, если уж очень повезет, сходить в театр. И все это в один командировочный день. Среди кипящего людского моря неспешно прогуливался модно одетый тридцатилетний мужчина, счастливый обладатель правильного греческого носа и настоящих швейцарских часов. С обоих боков к нему жались симпатичные девицы, Даша и Валя. Они были настолько похожи друг на друга, что мужчина иногда их путал. Не спешил он потому, что, в отличие от остальных граждан, работал он только три-четыре дня в месяц и остальные дни у него были выходными. Звали мужчину Егор Викторович Продуваев. Занятие он имел редкое, но весьма эффективное. Раз в месяц Егор Викторович отправлялся за границу. Погреться на солнышке или осмотреть развалины Колизея в планах он не имел, как так же не собирался заключать какие-либо сделки или проходить стажировку в престижном университете. Он провозил в своем багаже сложное устройство, имеющее длинное и ничего не говорящее подавляющему большинству граждан название. Таможенники, не находя это устройство в списках товаров, разрешенных к вывозу, его конфисковывали. К ожидаемой радости Продуваева. Он тут же составлял исковое заявление и подавал его в суд. Через какое-то время, по решению суда, ему выплачивали моральный и материальный ущерб, поскольку сложное устройство значилось таки в каких-то обновленных списках, каких-то постановлений, о чем и представлял справку Егор Викторович. Конечно, вся эта канитель занимала время, и приходилось часто менять таможенные посты, но доходы были весьма хороши. Остальное, свободное от приграничной суеты, время Продуваев отдыхал по месту своего жительства – в городе Москве. - Егорушка, пошли в ГУМ сходим. Там, говорят, новую коллекцию летней одежды показывают, - капризно прогнусавила Оля. - Ой, точно! Пошли, пошли! – поддержала подругу Даша. - Вы, женщины, о чем-нибудь, кроме тряпок, думать можете? - Ну, Егор! - Ладно, пойдем, уговорили. Но только посмотрим, - сказал опустошитель таможенного бюджета, и вся троица той же медленной поступью побрела к ГУМу. На подходе к главному магазину страны ими был замечен занимательный субъект. Тот разложил на картонке разнообразные зажигалки и доверительно смотрел в глаза прохожих, видимо, надеясь отыскать среди тех покупателей своего товара. Егор, у которого был настолько острый язык, что, если бы возникла необходимость, он смог бы им брить щеки с не слишком разросшейся щетиной, не мог пропустить такой случай. - Что, дядя, Кремль поджечь собираешься? Гайкин, а это был именно он, шутки не понял, но, уловив, что к его товару проявляют определенный интерес, сказал: - Зажигалки вот продаю. Недорого. Ручная сборка, - и тихо добавил: - Денег на билет нету. Даша, пристально осмотрев торговца, задумчиво произнесла: - Какой интересный тип. В нем есть что-то загадочное… - Какие уж там загадки! – ухмыльнулся Продуваев, - плуг свой пропил, пахать землю нечем, вот и околачивается тут, медяки шибает. - Нет, в нем есть что-то первобытное, необъяснимое, - поддержала подругу Валя. Иван, к которому вся троица подошла вплотную и рассматривала его, как слона в зоопарке, несколько оробел. Московские гуляки были так вызывающе дорого одеты, так непринужденно, словно играли в дартс, метали слова и так развязано держали себя, словно они были конферансье на, неведомом слесарю, концерте. Заметив смущение на лице Гайкина, Егор сказал: - Ты, дядя, не тушуйся, мы же не из милиции. Товар твой конфисковывать не будем. ГУМу, я думаю, ты так же большой конкуренции не составишь, и служба их безопасности вряд ли тобой заинтересуется. А мы так, поговорить с человеком из народа хотим. Ты не против? - Эх, парень, наговорился я у вас тут в столице – уже слова в горле колом стоят. А толку-то никакого. - Москву словами не проймешь. Тут нужен другой подход. Собирай свой товар, видишь, он не вызвал ожидаемого спроса. Пошли вон в то кафе сходим, по кружке пива выпьем, и я тебе кое-чего расскажу. А вы, барышни, идите себе в ГУМ. Смотрите там на шмотье, пока глазные нервы не устанут. Пойдем, дядя, как тебя? Иван? А я, наоборот, Егор. Пошли! Гайкин сопротивляться не стал. Последний раз он пил пиво месяц назад, да и резвый молодой человек обещал что-то рассказать. В кафе было оживленно. Москвичи – культурный народ, но здесь, за кружкой пенистого напитка, возможны были некоторые вольности, как, к примеру, на сеансе у психотерапевта. Гул от разговоров поднимался плотной невидимой массой к серому потолку. Сильно пахло чем-то кислым. Москвич и провинциал заняли столик возле окна, и Продуваев заказал пиво. - Рассказывай, Ваня, что за горе у тебя случилось. Зубы болят или что посерьезней? Я сегодня имею романтическое настроение – помогаю людям из провинции. - Зубы-то в порядке, как и весь остальной организм. А вот душа болит… - Ну, душа – субстанция не определенная. Хирургическими методами ее не вылечишь. Тут главное – найти причину. - И причина имеется. Тали у меня… - начал было Иван, но осекся, и продолжил в ином ключе: - Несправедливость у нас на заводе. - Эка, дядя, ты хватил! Где же ты справедливость-то видел! Да еще на заводе!! - Ну как же? Должно же быть все как-то правильно. По закону там, что ли… - Если хочешь, что бы все было «по закону», ты хотя бы вначале этот закон изучи. Вот ты, например, знаешь, что такое КЗОТ. - Дзот? Военный блиндаж такой. - Вот видишь. Даже слова такого не знаешь. Считай, что тебя в твоем «дзоте» разбомбили. Погиб ты, Ваня. Погиб как гражданин, сын своей страны. И что бы воскреснуть, нужно немного головой поработать. Не только же ей есть. Или пиво пить. Слащавый официант с дежурной улыбкой поставил кружки на стол. - Креветок не желаете? Рыбные закуски? – спросил он. - Иди пока. Если что, позовем. Так вот. Вопрос вначале изучить надо, а потом уже и в Москву соваться. - Да кто ж его разберет?! Думал, что поймут тут меня, выслушают. - «Думал»! Плохо, походу, думал. Что там у тебя стряслось? – спросил Егор и сделал увесистый глоток. - Премии лишили и выговор объявили. - И из-за этой хрени ты в столицу попер?! Ну, ты даешь, Ваня! - Обидно мне стало. Понимаешь? - Как не понять?! Кому сейчас не обидно? У всех проблемы есть. Но все, в отличие от тебя, время зря не тратят, а доступными методами свое отстаивают. - Тебя послушать, во всем я неправ. Меня безвинного наказали, а я еще и виноват. Иван одним махом допил оставшиеся полкружки пива. - Ладно, не горюй! Есть у меня один знакомый Зебрин. Он в каком-то комитете заседает. Что-то, кстати, с трудовыми отношениями связано. Направлю я тебя к нему. Он дядька умный, может, чем и поможет. Когда допили пиво, Егор предложил продолжить вечер водкой. Иван не отказался. Глава 19. Майское утро не задалось. Небо заволокли хмурые тучи. Крупные капли дождя шумно разбивались о зонты прохожих. Лужи, мелкими озерцами, уже покрыли тротуары, создавая неудобства гражданам. В здание государственного комитета по труду вошел сияющий мужчина с оптимистической бородкой благородного каштанового цвета. Временные погодные неурядицы не могли испортить ему настроение, поскольку ходить на службу он любил. Звали мужчину Зебрин Алексей Анатольевич. Он был начальник одного из подкомитетов. Дело свое он поставил так, что оказался нужным очень многим, что сулило ему лично немалые выгоды. Когда Алексей Анатольевич подходил к своему кабинету, его перехватили два, слегка помятых, мужчины. - Леха, привет! Заждались тебя. Одного из них Зебрин узнал и тихим голосом сказал: - Егор, ты потише тут. Не в кабаке находишься. Я тут – Алексей Анатольевич. - Как скажешь. Дело у меня к тебе. Паренька видишь? Помочь ему надо. - Паренек-то, я смотрю, в годах уже. - Это ничего. Нормальный он. Только вот беда – из провинции. Не знает здесь ничего толком. Помоги. - Посмотрим, посмотрим… Как вас зовут, товарищ? - Гайкин я. Иван. - Вот что, Иван Гайкин. Приходите-ка ко мне где-то в полчетвертого. Расскажите, что у вас там стряслось. Может чем и смогу помочь. - Вот и договорились! Спасибо, Ле… извини, Алексей… как тебя? - Анатольевич. - Анатольевич. С меня причитается. Просители вышли на улицу. - Вот видишь, все и решилось. После обеда к нему заедешь, он все, что нужно сделает, - заверил опекаемого Егор. - Посмотрим, - резонно заметил Иван. - Не кисни! Пошли лучше пива выпьем. - Может не надо? А то будет как вчера. - А что вчера? Нормально погуляли. - Я сроду столько водки не пил. Да еще бабы какие-то… - Эх, Ваня, скучный ты человек! – сказал Продуваев и увлек Гайкина в ближайшее кафе. К назначенному времени Иван зашел в кабинет Зебрина. Он довольно твердо стоял на ногах, но в голове был такой звон, как-будто он только что спустился с колокольни. - А, это вы, Иван Гайкин. Прошу, садитесь. Что же у вас стряслось такого, что аж в саму Москву ехать пришлось? - Тали у меня украли. - Тали? Это штука такая, чтобы тяжести поднимать? - Она самая. И вот из-за этой штуки мне выговор объявили и премии лишили. - Да, дела, - сказал чиновник и задумчиво почесал за ухом. В душе он очень даже позавидовал слесарю, у которого были такие вот карликовые проблемы. Над ним самим давно уже висела угроза ареста и последующего суда. - И что же вы хотите? - Как что? Эту, как ее, справедливость восстановить. Тали же не я забрал. Украли их у меня. - Помочь тут можно, проблем нет. Но существуют определенные правила… Не я их придумывал и не мне их отменять… - Вы попроще, пожалуйста, говорите, а то я совсем не понимаю. - Любое дело лучше решается, если присутствует финансовая составляющая. - Чего? - Совсем просто: платить надо. - Платить?! А кому? Вам? Алексей Анатольевич слегка замялся. Он давно не имел дело с настолько непонятливым посетителем. - Вам надо решить ваше дело? - Надо. - Тогда необходимо заплатить. - Вам? - Да почему мне?! Тому, кто выведет на того, кто решит. Ну, и, естественно, самому тому, кто все повернет в вашу пользу. - Сложно все как! Я думал, раз комитет по труду, значит, он за трудяг заступается, - угрюмо проговорил Гайкин и облизал засохшие губы. - Это не совсем так. Мы призваны следить за взаимоотношениями между работниками и работодателями. То есть, присутствует две стороны. И что бы мы заняли вашу позицию, необходимо стимулирование. Ну, что тут не понятного? - Все не понятно! И там меня обирают, и здесь! – вскипел Иван. Тут Зеброва осенило. - А деньги-то у вас есть, уважаемый? – спросил он. - От куда?! И не было их толком никогда. Да еще в Москве этой пару месяцев, как околачиваюсь. Все дочиста потратил. «Фу ты, черт! Чего же я с ним вожусь?!» - Иван Гайкин, тогда вам не к нам. Идите в правительство. Там, возможно, и помогут. До свидания! Выйдя на улицу, слесарь зло плюнул на тротуар и сказал: - Все хватит! Домой поеду! Нечего тут делать. Глава 20. Пока слесарь Гайкин размышлял, как ему без денег добраться до далекого южного дома, с ним чуть не столкнулся подтянутый мужчина, переваливший за средние года. - Ты куда прешь?! Стоять! Смир… Ваня! Вот так встреча! – командный голос полковника Свинаренко вывел Ивана из задумчивости. - Геннадий Павлович! Друзья обнялись. Полковник достал свой знаменитый портсигар, но, покрутив его в руках, убрал его обратно в карман. - Курить бросил. - С чего бы это? - Начальство не велит. - А где ты сейчас, Палыч? - У Юрия Карловича Македонского служу. Начальником охраны. - Вот это да! Как же так быстро продвинулся? - Лишних вопросов задавать руководству не надо, тогда и повышение по службе будет, - губы-рупор полковника активно двигались, пропуская мощные звуки. - Но ты же у олигарха работаешь. Там же, вокруг него, не такие люди, как в армии. - Конечно, есть своя специфика. Главное – вести себя так, как-будто ты – культурный человек, - сказал бывший военный и посмотрел на свои командирские часы. - Ох ты, времени-то сколько! Секунду, Ваня, позвонить надо. Полковник достал радиотелефон и, набрав номер и став по стойке смирно, прокричал в трубку: - Юрий Карлович! Полковник Свинаренко! Произвожу опоздание на двадцать минут! На другом конце линии усмехнулись, и трубка прохрипела: «Ладно». - Времени у нас немного есть. Рассказывай, Иван, что у тебя. - Пойдем, может, на лавочку сядем, а то народ об нас спотыкается. - Правильное решение. Вон сквер! Устроившись в более подходящем для общения месте, друзья продолжили разговор. - Ничего, Палыч, у меня не получилось. Где только я не был, с кем только не разговаривал! Все без толку. Никто меня понять не хочет. Смеются только. Говорят: что у вас за проблема такая? Тали, мол, какие-то украли. Подумаешь! А то, что человеку в душу наплевали, размазали, как муху по стеклу – им безразлично. Нет правды у нас, Палыч! Не было и нет! - Погоди-ка ты, Ваня, нюни разводить! У всех, говоришь, был? А к президенту обращался? Он же у нас гарант этой, как ее, конституции. - Как же мне к нему попасть? Невозможно это. - Все в жизни возможно. Особенно, когда за дело берется военный человек. У меня знакомый есть, президента охраняет. Ты, давай, письмецо напиши, а я через него передам. - Когда же ты успел связями такими обзавестись?! - Военный должен все быстро делать: что койку заправлять, что знакомства нужные заводить. Пойдем ко мне в штаб, вернее, в офис. Там сядешь, все чин-чинарем напишешь, а я твое послание переправлю. Друзья покинули зеленый сквер и, оживленно обсуждая будущее письмо, проследовали к месту дислокации полковничьего подразделения. В офисе царила военная атмосфера. Форму никто не носил, но дух армии чувствовался во всем. Твердая рука полковника навела здесь свой порядок. Везде на стенах висели какие-то приказы и распоряжение. Возле находящегося на входе охранника была установлена тумбочка, как у дневального в казарме. Раз в неделю проводились учения по боевой и пожарной тревогам. В холле, под стеклянным колпаком, хранилось знамя фирмы. Возле него был пост, и охранники там круглосуточно несли службу. Когда полковник и слесарь вошли вовнутрь, охранник на входе прокричал: - Дежурный на выход! Тут же выскочил крепкий молодой человек, на котором был, в отличие от остальных охранников, не серый, а черный костюм. - Дежурный по офису Огоньков! – доложил он полковнику и продолжил: - Происшествий нет, служба несется согласно приказа. Юрий Карлович – в отъезде. - Хорошо. Продолжайте дежурство, - принял рапорт Свинаренко. - Проходи, Ваня, не стесняйся, - сказал он и повел слесаря в свой кабинет. Когда перед Гайкиным оказался белый лист бумаги, он, не имеющий достаточного письменного опыта, растерялся. Полковник убежал по своим служебным делам, и испросить совета было не у кого. Промучившись десять минут, Иван корявым почерком вывел: «Уважаемый товарищ президент!» Пригладив потной ладонью шевелюру, он, подумав, зачеркнул «товарищ» и написал «господин». За окном бушевала летняя жизнь. Прохожие сновали, как пули во время жаркого боя. Время шло, а Иван никак не мог перейти ко второму предложению. «А вот если бы я был президентом, какое бы письмо мне написали?» - вдруг подумал он. Странно, но эта мысль облегчила ему работу. Слова, с натугой, как будто их рожали, стали появляться на бумаге. «У меня к вам просьба. Вы, наверное, очень заняты. Международные дела, экономика тоже. Но мне никто не помог, поэтому обращаюсь лично к вам. Беда у меня вот какая». Дальше пошло проще. Описывая историю с талями, Иван проговаривал про себя слова, усиленно шевеля розовыми молодецкими губами и слегка притоптывая ногой. «…Я Магарычану говорю: «Не брал я тали», а он – в крик. Слушать даже не стал…». Гайкин уже всеми частями тела помогал себе писать, извиваясь, как змея. «…Где же правда, товарищ (зачеркнуто) господин президент? Потом я поехал в Москву…» Описывая столичную эпопею, слесарь, не заметно для себя, иронически улыбался и прищуривал левый глаз. «…Я им: «Помогите!», а они: «Иди к другому». А к кому другому?..» У Ивана на лбу мелким бисером выступил пот. Он совершал всевозможные движения: ковырялся в носу, почесывал ухо, грыз ногти, но при этом не прекращал писать. Видимо, он поймал вдохновение, которое усиленно от него отбивалось. Но из цепких рабочих рук не очень-то вырвешься. «А другой так вообще! Говорит: «Плати деньги, тогда поможем». А сам в Министерстве труда работает. Где ж такое видано?!..» Закончил свое письмо Иван фразой, которая показалась ему правильной: «Буду вам очень благодарен, господин президент, если вы мне поможете». Подумав немного, он добавил: «А если у вас кран течет или еще какие проблемы технического свойства, вызывайте Ивана Гайкина, то есть меня. Я все починю». Подписавшись и поставив число, слесарь в изнеможении откинулся на стуле. - Легче крышку цилиндровую обжать, чем письма всякие писать, - устало проговорил он и пошел искать полковника. Геннадий Павлович бегал по коридорам и собирал своих людей. - В Кремль Юрий Карлович едет. А мы – с ним. Написал письмо? - Ага. - Давай. Там передам. После восемнадцати зайди. Расскажу как прошло. Вечером Иван дождался полковника. Тот зашел в офис, весело размахивая руками. - Передал, Ваня! В секретариат президента передал. Сказали, за ответом через два месяца прийти. - Через два месяца?! - Да. А что такого? Вполне реальный срок. Думаешь у президента других дел нет, как только твои письма читать? Хорошо еще, что не через два года. - А мне что же делать? - Домой езжай. Как ответ будет, я тебе позвоню. - Нет, я так не поеду. Хотел ехать, а теперь не поеду. Дождусь здесь. На работу пойду временно устроюсь. - Ну, смотри. Можешь у меня пожить. Мне фирма квартиру снимает. - Я лучше в общежитии. При заводах же есть общежитии. - Какие заводы? Ты чего, Ваня? В Москве уже одни офисы остались. Нет здесь заводов. - Не может такого быть! - Поверь… - Ничего, я найду. Глава 21. Переночевав у полковника, Гайкин на следующее утро поехал устраиваться на работу. За месяцы, проведенные в поисках правды, он сильно изменился. Раньше Иван чувствовал себя уверенно только в железном чреве корабля с гаечным ключом в руке. В остальных же местах он вел себя неуверенно и робко, как потерявший мамашу ребенок. Сейчас же, пройдя московские «университеты», он стал раскованным, а в некоторых случаях, даже нахальным. Заводов, как и предрекал полковник, он нигде не выискал. Один из многочисленных кадровиков, к которым он обращался, посоветовал поехать в какой-нибудь подмосковный город. - Возможно, там еще что-нибудь из промышленности осталось. Пришлось выдвинуться в указанном направлении. В электричке Ивану понравилось. Публика была разношерстная, но простая. Говорили все, в основном, народным языком, которому Гайкин отдавал предпочтение. От культурной речи столицы он порядком устал. Ехать предстояло более часа и слесарь, чтобы как-то себя занять, достал из рюкзака заготовки зажигалок и небольшую отвертку. Вагон трясло, но Иван, не смотря на это, сосредоточено ваял. Это не оставили без внимания окружающие. Сидевший рядом пожилой мужчина обратился к слесарю. - Редко в нынешнее время встретишь человека, который еще сохранил умение что-то делать руками. Из краткой речи соседа Иван понял, что его хвалят. - Да вот, мастерим понемногу, - засмущался он. Первые слова попутчиками были сказаны, предстояло продолжить. - А куда путь держите? – спросил мужчина. - В Зареченск еду. На завод хочу устроиться. - На трубопрокатный? - Ага. - Ну, это вы, милейший, опоздали. Пораньше надо было. Лет на пять. - Как?! Уже все места заняты? - Наоборот. Все свободны. Завод уже давно закрыли. - Вот же… рисберма его забери! Ах ты, ритурнель их в душу! Как же можно заводы закрывать?! – Иван постеснялся использовать ненормативную лексику при интеллигентном мужчине. - У вас, милейший, по-видимому, руки золотые. Может быть, вам нужно дело свое открыть? Вот, на пример, зажигалки ремонтировать. - Не привык я так. Где будку нанять? Как оформить? Не знаю я ничего, меня обманывать будут. - Тогда не знаю. Переквалифицироваться как-то надо… В этот момент в вагон зашли два бомжа-инвалида. У одного болтался пустой рукав засаленного пиджака. Другой, подняв глаза к потолку, неуверенно шел, держась за плечо товарища. - Подайте жертвам Чернобыля! Подайте калекам! – затянули нищие, на удивление, мощными голосами. Подъехали к станции. Сосед Ивана попрощался и вышел. Попрошайки подошли к Ивану. - Подайте воинам-интернационалистам! - Нету, мужики, не копейки. Сам вон зайцем еду. А тут еще и завод закрыли. Скоро с вами вместе побираться пойду. - А что, нам люди нужны, - сказал «слепой» и вполне осмысленно посмотрел на слесаря. - Здоровый он уж очень, - усомнился второй и засунул руку в пустой рукав пиджака. - Нет, мужики, это я так, в шутку, - замялся Иван. - А мы – серьезно. Если деваться некуда, давай к нам. Отвезем тебя к Михайловне, она людям не отказывает. - А что за Михайловна? - Старшая наша. Лариса Михайловна. Молодая она еще, но нам – как мать родная. - Не знаю даже, мужики… - Поехали, чего думать. Не пропадать же. - Не жрал давно? – спросил «слепой». - Сегодня еще не ел, - ответил Иван. - Ну вот! Накормим тебя. На ночлег определим. А с утра с Михайловной поговоришь. Там и решишь. - Я даже не знаю. Поехали, что ли… Любовникова Лариса Михайловна натурой была не дюжей. Окончив школу и не удовлетворившись жизнью в провинции, поехала покорять Москву. Путь у нее был схожий со многими девочками-припевочками того времени. Поступление, провал экзамена, официантка, проститутка. Поторговав телом пару лет, она поняла, что это – не для нее. Смириться с унижениями ее свободолюбивая душа так и не смогла. Переквалифицировалась в бандершу. Но и тут была масса проблем и ущемлений. Пораскинув мозгами, она затеяла новое дело. Нашла заброшенный санаторий недалеко от Москвы. Собрала всех попрошаек, работавших невдалеке и возглавила движение. «Калеки» по началу артачились. Но со временем привыкли и даже нашли много положительного в организованной постановке дела. Во-первых, маршруты согласовывались, и это позволяло шире охватывать территорию, при этом не пересекаясь. Во-вторых, вырабатывалась стратегия и тактика, обновлялись тексты и «увечья». А репертуар и в этом деле вещь наиважнейшая. Ну, а в-третьих, жить коллективом для людей оказавшихся на обочине жизни, было душевно и комфортно. Вечером Иван, в сопровождении своих новых товарищей, прибыл в санаторий. Было уже поздно и они, наскоро поужинав, легли спать. Утром слесарь предстал перед Ларисой Михайловной. Тридцатилетняя женщина находилась в той стадии красоты, когда она привлекает и шестнадцатилетних юнцов, и пятидесятилетних мужчин. То есть, в самом расцвете. Любовникова с интересом рассмотрела Гайкина и изрекла: - Здоровый ты больно. Может быть, тебе лучше в бандиты податься? - Я дрался редко. А сейчас все каратэ какое-то… - Да, тебе и драться-то не надо. И говорить тоже необходимости нет. На тебя клиент посмотрит и сразу все, что положено, отдаст. Ладно, это я так, к слову. Сам откуда? - С юга. - А Москве-то как оказался? - Тали у меня украли. Премии за это лишили. Думал, тут, в столице, правду найду. Лариса Михайловна громко рассмеялась. - Да… Давненько таких не видала! Иван угрюмо молчал. - Не обижайся. Теперь к делу. Беру тебя условно. Главное: не воровать, деньги, что собрал не утаивать, не скандалить, не драться. Понятно? - Чего ж тут не понять? - Хорошо. Пойдешь на седьмой маршрут с Мироном. Это «слепой», который тебя привел. Просить будешь близко к своей теме, поскольку, как я поняла, парень ты без воображения. «Украли, мол, тали. Премии лишили, с работы выгнали, начальники – гады». - С работы еще не выгнали. Я им телеграммы шлю. - А ты говори! Для жалости добавляй: «Жена бросила, дети – в интернате». Хотя, не знаю, кто такому верзиле подаст? Может тебе глаз выбить или ногу сломать? Ха-ха-ха! Шучу! Иди в гримерку, она возле входа, скажи, чтобы шрам в пол лица сделали и хромать научили правильно. Давай, иди. Недельку поработаешь, а там посмотрим. Дебютный выход у Ивана не удался. Люди с недоверием смотрели на мощного Гайкина и не торопились доставать кошельки. - Куда страна катиться? Уже вон какие бугаи милостыню собирать начали! - Тали у него украли! У меня машину угнали, я же руку не протягиваю. Мирон, поняв, что Иван – это неудачный проект, тут же благополучно слинял. Мытарства Гайкина продолжались. Его чуть не забрали в милицию. Бабки поносили его на чем свет стоит, пацаны потешались и кидали в него камнями. - Сейчас мы из тебя настоящего калеку сделаем! – сопровождали криками свои действия злые дети. Когда к слесарю подошла группа студентов, он был уже морально надломлен. - Ты чего тут, дядя, таскаешься? Не стыдно тебе? Давай лучше к нам в общагу. Койку тебе найдем. Иван хмуро посмотрел на молодежь. В доброте он стал уже сильно сомневаться. Но выхода не было – еще около двух месяце надо было где-то жить в столице. Глава 22. Спалось Ивану на новом месте беспокойно. Всю ночь что-то шевелилось на матрасе под простыней и, как ему казалось, нещадно его кусало. «Вот же сукины дети! Развели тут у себя живность! Клопы у них что ли?!» - про себя гневался слесарь, скрепя продавленными пружинными кровати. На соседних койках, еле сдерживая смех, уткнулись в подушки приютившие его студенты. Один из них потихоньку тянул нитку, положенную загодя под простынь Гайкина. Злобы в действиях молодежи не просматривалось. Это была обыкновенная «прописка» для новичка их студенческого братства. Так поступали со всеми, и не было никаких оснований освободить Ивана от этой процедуры. И в дальнейшем студенты не давали скучать слесарю, подметив его недалекость. Обычный день, в «студенческий» период его жизни, протекал так. Проснувшись рано утром, он привычно отрывал прибитые к полу тапки, развязывал узлы на брючинах, смывал в душе зубную пасту с лица и вытаскивал из своего рюкзака кирпич. Потом он будил живших с ним в комнате троих студентов, готовил им завтрак и отправлял в институт. Затем он шел к коменданту и получал заявки на ремонт. Его оформили на полставки завхозом. Те небольшие деньги, что ему платили, были основой бюджета комнаты № 84, в которой он поселился. Остальные доходы, которые имели студенты – стипендии и переводы из дома, они вполне успешно вкладывали в индустрию развлечений. - Иван, на втором этаже возле лестницы окно разбили. Стекло надо вставить. В 36 комнате замок сломался. На четвертом этаже лампочки перегорели. Ну, и так далее. Вот список, - не поздоровавшись, загрузила работой слесаря комендантша, едва тот пересек порог кабинета. - Все сделаем, Марья Петровна. Мне бы плоскогубцы выписать, дрель еще желательно, гвоздей надо… - Стоп, Ваня, не части! Плоскогубцы у тебя есть. Что? Плохонькие, но есть. Дрель можешь в соседнем ЖЭКе на время попросить – я с их директором договорюсь. А гвозди… Старые повыдергивай, да выпрями. Молоток же у тебя есть? - Молоток-то есть… - И еще руки золотые. Так что, Ваня, иди и работай. Гайкин усмехнулся и пошел на выход. Но комендантша его остановила. - Как там тали твои? Нашлись? - Как же им найтись-то? Украл же их кто-то. - А президент на письмо твое ответил? - Рано еще. Сказали, что бы два месяца ждал, а прошло только полтора. - Ну, иди трудись. Иванову историю знала вся общага. И все, конечно же, болели за него. Но время шло, а дальнейшего развития не происходило. Вечером Иван позвонил жене. - Анюта, здравствуй! Как там без меня? - Привет. Ты знаешь, уже привыкла без тебя. Так что, если через неделю не явишься, можешь вообще не приезжать! - Аня… - Что «Аня»?! Ну вот, чего ты там, в Москве этой, торчишь?! Что ты там забыл? - Сама же знаешь. Ответ жду. - Ответ он ждет! Как малый ребенок! Кто ж тебе ответит? Хоть не посадили, и то, спасибо скажи! - Анюта, немного осталось – полмесяца всего. Потерпи, родная. - Сколько раз ты мне уже это говорил! Не верю я тебе! - Анюта… Разговор оборвался, и телефонная трубка зашлась короткими гудками. «Не верит, ну и пусть! Все равно правды добьюсь!» - храбрился Иван. Когда сумерки упали на город, голодные студенты ввалились в комнату. Иван возился с зажигалками. - Петрович, да ты никак огонь добываешь? – весело спросил щуплый парнишка по имени Артем. - Он потом его, как Прометей, людям подарит, - поддержал товарища уроженец солнечной Грузии Нодар. - Смотри, Петрович, к скале за это прикуют. И будет орел твою печень клевать, - подвел итог Павел. - Вы кушать будете? – привычно игнорируя вопросы, спросил Иван. По опыту он знал, что с его беспокойными соседями лучше не вступать в перепалку. Студенты ответили действием. Они шумно расселись за столом и принялись за борщ. - Петрович, у нас для тебя хорошая новость, - глотая первое блюдо, сообщил Павел. Он был из интеллигентной семьи, но, не смотря на усилия матери, абсолютно не впитал в себя все те условности, по которым и отличают данные семьи от остальных. - У нас в институте появились специальные бланки, - продолжил Артем. Студенты предпочитали нападать на слесаря всей сворой. Так было веселее, и розыгрыши проходили более гладко. - А что за бланки? – насторожился Иван. - Для написания всяких там жалоб в ООН, - неталантливо разыгрывая равнодушие, сказал Нодар. - Куда? – удивился Иван. - В организацию объединенных наций. Слышал про такую? - Что-то, вроде бы, слышал. А я-то здесь причем? - Как при чем?! – сделал большие глаза Павел, - Ты тали вернуть хочешь? - Как же их вернуть? Не вернешь уже. Я правду найти хочу. - Ах, да! Забыл. Так вот, если напишешь туда жалобу, тебе премию вернут и выговор снимут, - веско проговорил Павел. - Я же президенту написал. - Что президент? Это ООН! Это высшая инстанция. - А как эти бланки взять? - Очень просто. Напиши заявление на имя ректора. Отнеси ему, он подпишет и тебе выдадут бланки. На следующий день Иван отпросился у комендантши, побрился и с написанным с помощью студентов заявлением пришел к ректору. Седой угрюмый руководитель ВУЗа долго читал предложенный документ. До первого апреля было еще далеко, и он вспылил: - Да вы что, уважаемый, шутки сюда шутить пришли?! Вы хоть понимаете, где находитесь?! Это – храм наук! Идите в цирк, там и развлекайтесь! Гайкин боком покинул кабинет. Поправив на плече лямку рюкзака, он стремглав понесся к выходу из здания. Кабинет полыхал от молний, испускаемых ректором. Пришлось вступить в дело молодой секретарше Любочке, которая хорошо знала, как потушить пожар. Иван не разговаривал со студентами два дня. Но кормил исправно. Глава 23. Пока Гайкин вел неравную борьбу с игривыми, словно котята, студентами, президент, прикладывая титанические усилия, разгребал завалы, доставшиеся от предшественников. Вечером, когда настало время работы с документами, глава страны пригласил помощника. - Подобрали кандидатуру на пост главы Дальнесибирского края? - Господин президент, дело в том, что это оказалось не простым делом, - замялся помощник, - все, кого мы рассматривали на эту должность, отказались от нее под различными предлогами. Все причины, конечно же, формальны, но и назначать руководителя на не желаемую им должность, вряд ли, является целесообразным. - А почему отказываются? - Сильная отдаленность района, не развитость инфраструктуры, слабые сырьевые возможности региона. Тундра, если короче. - А местные кадры? - Темный народ. - Какой предлагаете выход? Секретарь беспомощно развел руками. Президент ненадолго задумался. - А, может быть, какого-нибудь инициативного человека из народа назначить? Испортить там сильно, как я понял, он все равно не сможет. - Вполне разумная идея, - льстиво улыбнулся помощник. - Я тут недавно обращения граждан читал. Так вот, там какой-то Гавкин или Галкин, точно не помню, из-за обыкновенного выговора самому президенту, то есть, мне, письмо написал. Вот как у человека обострено чувство справедливости! - Отлично помню это письмо. Гайкин Иван Петрович, проживает где-то на юге. У него что-то там произошло на работе, местные его жалобу игнорировали… - Так вот, давайте-ка этого Гайкина и пошлем в Дальнесибирск. Отдадим дань его гражданской позиции. Если даже у него и нет определенных знаний, он, я думаю, приобретет их с опытом. Так, с этим все. Что у нас дальше?.. Короткое северное лето слегка отогрело тундру. Из земли полезло на свет Божий все, что только смогло выжить в этом холодном краю. Олени недоверчиво вдыхали теплый воздух и поедали ягель. Лайки, получившие отпуск, занимались выстраиванием отношений друг с другом. Немногочисленные жители Дальнесибирска бездельничали. Возле небольшого здания администрации стояло несколько снегоходов. Среди них увлеченно суетился высокий крепкий мужчина в перепачканной маслом робе. За ним бегала невысокая молодая девушка в черной юбке и белой блузке, поверх которой был накинут стеганый жилет. - Иван Петрович, подпишите постановление! Ну, Иван Петрович! - Настя, ты же видишь, что я занят! - Иван Петрович, вы же глава администрации. Вы же не слесарь. - Как это не слесарь?! Хотя, конечно… Но главой я временно. Налажу у все тут, рибосома вас забери, и домой поеду. Опять слесарить буду. - А еще из Москвы звонили. В сентябре совещание в столице будет. - В Москве? Не поеду! Ни за что не поеду. Пусть Бергалиев едет. Он мой зам и вполне справится. - Он же по-русски еле-еле говорит. - А от него говорить и не потребуется. Кто там его слушать будет?!.. Танкер, груженный по завязку, натужно гудя, пересекал Атлантику. В каюту к старшему механику вошел моторист. - Викторович, такое дело. Надо было подтянуть гайки на фланце топливной трубы. Я, значит, паёлы вскрыл, спустился. Фонариком посветил, гляжу, лежит что-то. Вытаскиваю, а это тали. Протер их ветошью – новые совсем. Стармех посмотрел на моториста, пожал плечами и сказал: - Может быть, когда в ремонте стояли, кто-нибудь из слесарей обронил? Положи их в токарку. Как в тот порт зайдем, вернем хозяевам. У тебя все ко мне? - Все, Викторович. - Ну, тогда иди, работай. 21. Татьяна Бондарева ******************** Где живет радость? ***************** Когда первые лучи солнца коснулись земли, на листьях клевера проснулась Росинка. Она засветилась всеми цветами радуги и сказала радостно: как здорово снова увидеть солнце! -Глупая,- проворчал дождевой Червячок, выбравшись из земли,- чему ты радуешься? Солнце станет жарким, и ты испаришься, как будто тебя и вовсе не было. Жить то тебе всего ничего, что тут радостного? Росинка повернулась к солнцу другим бочком и сказала: - Радостно мне, потому что солнце светит и греет меня. А еще меня травы любят и ждут каждое утро, чтобы я их влагой напоила. - Да что толку от твоей влаги? Всего - то какая-то капля! Бесполезная ты! Обиделась на Червячка Росинка, запряталась под листик и заплакала. А тут, откуда ни возьмись, Пчелка прилетела. -Не плачь, Росинка, - тихо прожужжала она, усевшись на цветок - позволь мне испить каплю твоей росы. Напившись, пчела сказала: - Благодарю тебя, ты утолила мне жаж-жду! В ответ на такие добрые слова Росинка снова радостно заблестела на солнце. Пчела хоботком собрала пыльцу с цветка и мудро заметила: - З-зачем сориться попусту. В природе нет ничего бесполез-зного. Вот ты, Червячок, рыхлишь з-землю. Это трудная, и нуж-жная работа, от этого корням растений лучше дышится, и они хорошо растут. Утренняя роса поит растения и з-землю влагой. А влаж-жную з-землю и тебе, Червячок, легче рыхлить. Вот и получается, что вы помогаете друг другу и природе вообще. Подумал, подумал Червячок и согласился с Пчелкой: -Дело говоришь, Пчелка, и вправду от Росинки и ее сестер есть польза. А радуется она чему? -Тому, что видит солнце и живет. Но Червячок не унимался: - Скажи тогда ты, Пчелка, а какая польза от тебя и чему ты радуешься? - Я цветы опыляю: летаю с цветка на цветок и пыльцу разношу. Тогда сады и ягодники плодов и ягод много дают, а цветы и травы лучше растут. Вот этому я и радуюсь. Ой, совсем я с вами заболталась, а мне нуж-жно в улей нектар нести. Медком- то моим многие любят полакомиться. Полетела я, до скорой встречи! ЖЖЖЖ,- прожужжала Пчелка и улетела. -Подумаешь, даже поговорить ей некогда,- сказал сердито Червячок и зарылся в землю. Только Червячок успел спрятаться, как тут же на ветку сел Воробышек и сказал с досадой: -Такого Червячка я прозевал! Какой бы был чудесный завтрак! Росинка опасливо посмотрела на Воробышка, но, потом, набравшись смелости, тихо спросила: -Скажи, Воробышек, а ты полезный или бесполезный? Зачем ты живешь на свете и чему радуешься? Воробышек призадумался, почистил перышки, и сказал: - Отвечу тебе, Росинка, за всех птиц. Птицы в лесах и садах всяких вредных клещей, жучков, и гусениц поедают. Мы хоть и маленькие, но покушать любим! Ведь чтобы крыльями целый день махать, нужно хорошо питаться, да и птенцы в гнезде кушать просят. Вот и приходится нам трудиться с утра до поздней ночи: собирать гусениц и всяких мошек. Так мы сами кормимся и лес от вредителей спасаем. Только с наступлением темноты можно крылышки сложить и вздремнуть. А ночь летняя короткая, как у меня клюв,- и Воробышек повертел перед Росинкой клювом,- а радуюсь я всему, что имею. Тому, что умею летать, что птенцов в гнезде много, что солнце светит! -Какой ты веселый и полезный, Воробышек! – рассмеялась Росинка, - а еще ты такой большой и смелый! -Спасибо,- смущенно прочирикал воробей,- не такой уж я и большой. Но постоять за своих птенцов я могу. Вот видишь, хвоста лишился, когда птенцов от кота защищал. Воробышек повернулся, показал Росинке свой куцый хвост: - Ничего, хвост дело наживное, другой отрастет, зато птенцы мои целы!- радостно чирикнул он и склевал жирную гусеницу, ползущую по ветке яблони. Червячок осторожно высунул свою голову над землей, и, услышав, что Воробышек с Росинкой о чем-то разговаривают, подумал: -Может быть, спросить у воробья чему он радуется с ободранным хвостом? Но ведь он же сразу проглотит меня, и я так и не узнаю, где живет моя радость! Нет уж, в другой раз спрошу у кого - нибудь еще. Тут с лесного болота донеслось пение лягушек: -К- вак прекрасен этот мир, посмотри…квак ! -И эти туда же, тоже мне, «зеленобрюхие» ценители прекрасного! Не ползти же к ним в такую даль и узнавать чему они так радуются, – проворчал он, и глубже зарылся в землю. Червячок целый день рыхлил землю под кустом смородины, и думал: -Пашешь тут, пашешь и никакой радости! Закончив работу, он решил передохнуть, и вновь выбраться на солнце, чтобы спросить у мудрой Пчелы, где же все-таки, живет его радость и почему все чему-то радуются, а ему так грустно? Червячок взрыхлил землю, высунул голову и осмотрелся. А в это время за Червячком с ветки зорко следил Воробышек. Только он собрался спикировать за добычей, как куст смородины заботливо прикрыл Червячка своими ветками. -Фу, кажется, мне и на сей раз, повезло, и я еще поживу,- с облегчением подумал Червячок, и сказал:- Спасибо тебе, смородиновый куст, что спас мне жизнь! -Это тебе спасибо, что взрыхлил землю и спас мои корни! -Так это, выходит, мы помогли друг другу? -Конечно,- тихо прошелестел куст. -Значит, я тоже не бесполезный и приношу кому-то пользу? Вот здорово!- воскликнул Червячок, и ему стало удивительно хорошо,- теперь я знаю, где живет моя радость, она живет в моих добрых делах и просто в том, что я живу! - Да, малыш, ты большой труженик и я рад тебе!- прошелестел смородиновый куст. С тех пор Червячок всегда в хорошем настроении старательно рыхлит землю, радуется жизни и никогда не ворчит! ********************************** ************************* Уважаемые авторы! Все Ваши замечания, претензии и предложения писать здесь в "комментариях" С уважением, Виктор Бейко Виктор Зорин [03.05.2011 18:13:50] Мне, конечно, приятно, что мой рассказ опубликовали первым, но, если честно, его завершало стихотворение главного героя, которое было не простой репликой, а подводило эмоциональный итог сказанному. Я был бы благодарен, если бы мой рассказ появился здесь без сокращений. С уважением, Виктор. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
