Геннадий Нейман… Что можно сказать о нем? Только работы говорят всё о личности их автора. Только работы. Не сплетни, не слухи, не вымыслы. Ни грязь, ни подлость, ни предательства не пристают к авторам такого уровня.

Мне повезло: посчастливилось встречаться с ним в Израиле. Собственно говоря, я приехал туда не только для того, чтобы забрать из печати положенные мне экземпляры свое книжки, но и познакомиться с Михаилом Лезинским, Людмилой Чеботаревой и Геннадием Нейманом.

И никогда не пожалел о значительной сумме, в которую вылилась утомительная поездка в такую даль от США.

 

Работы Геннадия Неймана выдерживают любую критику. Как и его деятельность. Он работал в жюри нескольких конкурсов сайт ЧХА, включая и самый престижный – ВКР. Он был Руководителем РК сайта и членом президиума МСП, сразу после моего ухода.

Геннадий был прекрасным, четким и честным критиком сети.

Конечно, он подвергался нападкам со стороны завистников. Особенно часто – со стороны тех гениальных поэтов и писателей, чьи работы он осмелился критиковать.

 

- Ты знаешь, Сол, меня тошнит от работ многих авторов, - писал он мне как-то. – Неужели они не читают классику и современную литературу, неужели они не видят, что так писать нельзя?

 

Геннадию зачастую устраивали истерики на сайтах. Особенно это понятно, если учесть все его титулы, награды, его работу модератором на Проза.ру.

 

- Мне нет места ни в одном сайте. Наверное, до конца жизни буду бродить по разным сайтам одиноким волком, как и ты.

 

Геннадий Нейман ушел из сети в 2007 году, когда власть на почти всех сайтах ложью, подлостями, - силой вырвали из горла руководителей разного рода случайные в литературе люди, посредственности, от чтения работ которых шевелятся волосы на голове: от неумелости, никчемности, отсутствия элементарных знаний, вкуса, понимания сути поэзии, прозы, критики; понимания сути работ других авторов. К власти повсеместно пришли парвеню, обамы...

 

- До встречи в Реале, Сол, - писал он мне в своем последнем письме, - я сыт по горло Рунетом.

 

Я тогда настолько расстроился от его ухода, что не смог найти в себе силы ответить.

 

Отвечаю сейчас.

 

"Здравствуй, Поэт и Писатель!

Ты не прав, Геннадий! Можно уйти из сети, можно. Но невозможно – от себя, от своего мастерства, от своей прозы, критики, поэзии.

Лара Галль права по-своему, написав мне вчера отказ от участия в новых проектах на сайтах Воланда и на Графоманах: «Так много хороших книг на свете, зачем же мне читать недо-литературу». Но…

Кто-то же должен это делать!

С твоим уходом, Геннадий, не рухнули стены Иерихона, не случился очередной потоп.

С твоим уходом обеднели мы – русскоязычные авторы сети. Нам не хватает твоей критики, нам не хватает твоей честности, твоей непримиримости к той самой «недо-литературе»".

 

 

Метроном

 

Тик-так, тик-так. Распухшая голова качается на тонком стебле шеи. Маятник наоборот. Метроном.

Тик-так. Качается одутловатое лицо напротив. Скользят по потолку солнечные зайчики. Качаются. Тик-так.

С кем я?

Окно - круглое. Лицо - круглое. Зайчики - круглые. Чай в стакане с подстаканником дрожит мелкой рябью.

Где я?

Теплоход. Питер-Кижи.

Кто я?

Память возвращается нехотя, то и дело соскальзывая, соскальзывая, соскальзывая за границу черепной коробки.. По кругу, по кругу - цирковые пони-мысли. Где я? С кем я? Кто я?

Он говорит - "Очухался?" Он говорит - " Выпей горячего чаю". Голос бьет меня в лоб, прошивает насквозь, вылетая из затылка и упираясь в стену каюты. Каюты? Да. Теплоход. Питер-Кижи. Деревянные дома. Деревянные церкви. Ни одного гвоздя. "Выпей чаю" - гвоздь голоса. Я говорю - "Не надо так громко". Молчит, смотрит исподлобья, глаза - маленькие, почти бесцветные.

Дрожь двигателя передается телу. Я - камертон. Большой странный камертон с распухшей головой на тонком стебле шеи. Дзззын-дззын. Стекло о подстаканник. Взять в ладони, сжать, смять, превращая в мешанину из стекла и металла. Тик-так, дззын-дззын. Кто-нибудь - выключите эту чертову машину. Я не хочу превращаться в камертон. Я хочу свернуться в клубок и вернуться в чрево матери - без звуков, без мыслей, в до-бытие.

 

Вечером выбрался на палубу. Нашел судового врача. Перегар. Бегающие глазки и несвежая рубашка. Я сказал - "У тебя это есть". Я сказал - "Я заплачу сколько надо" - и сунул ему зеленоватую бумажку. Он долго не приходил. Мне казалось - долго. Дурацкий ансамбль в баре спел три песни. Три жизни начались и закончились, пока он пришел и сказал мне - "За баян заплати отдельно". Я сказал - "Мы так не договаривались", а он держал в пальцах мою жизнь и дергал за ниточки, как сумасшедший кукловод.

Я заплатил; он даже помог мне расстегнуть зиппер, который заело. Его всегда заедает, когда я тороплюсь умереть.

В небе за бортом вспухали радужные мыльные пузыри. Я спросил - " Это что?". Врач ответил - "Фейерверк". Я спросил - "Сегодня праздник?". Он покачал головой - "Бояре гуляют". Я спросил - "А кто я?". Он каркнул хрипло - "Дурак" и клюнул меня в правый глаз. Мыльные пузыри лопались в моей голове. И вода за бортом пенилась. Почему-то она была красной.

 

Тик-так, тик-так.

Утро? Вечер? За иллюминатором серая мгла. Туман. В тумане ревет гудок - долго и надсадно. И я реву вместе с ним - прогибаясь спиной и закидывая назад голову - ААААААА! Метроном внутри дергается и сбивается с такта - ААААААА! Я раздвигаю головой серую мглу и ныряю в рассвет (все-таки - рассвет!) - АААААА! Пухлые ладони хлещут меня по щекам - так свисающие в воду ветви деревьев хлещут по высокой белой скуле теплохода. "Ублюдок! УБЛЮДОК! УУУ-БЛЮЮЮ-ДООООК!!!!!" - ревет гудок, и я реву, мотая головой, - загнанная, роняющая кровавую пену из разорванного удилами рта лошадь - АААААА!

 

Нева. Ладога. Свирь. Онега. Я не хочу на берег. Я не хочу глазеть, задирая голову, на деревянные стены. Я не хочу восхищенно ахать и охать, подобострастно заглядывая в глаза экскурсоводу. Дайте мне жизни в тонком стекле. Там, внутри, невидимый глазу мастер, готовый починить мой замирающий метроном. Стальной палец коснется стальной стрелки. Тик-так, тик-так. Подгоняемая метрономом, вскипит в венах, ударяясь в ломкие стенки, темно-красная густая жидкость. Моя кровь никого не может спасти, ее нельзя переливать роженицам и тяжелораненым. Моя кровь - отрава, крупные капли на полу - волчьи ягоды. Внимание! Attention! Смертельно опасно! Не трогайте меня, я брызну ядом, как раздавленная змея. Смотри - он уже стекает по моим пальцам, курясь розоватым паром, прожигая дырки в ковролине.

Он сказал - "Ты сдохнешь уже завтра". Я сказал - " А кого это волнует?" Он сказал - "Я люблю тебя". Я засмеялся и ушел в себя - вода, спиралью уходящая в воронку. Он еще видел, как мелькнула моя голова, проваливаясь в омут грез и кошмаров.

 

Шлеп-шлеп-шлеп. Мокрая жаба по мокрой траве. Дождь. Настырно стучит в стекло, растекается лужицей под неплотно закрытым иллюминатором. Пить. Пить. В моем горле - все пески всех пустынь мира. Я скриплю пересохшими ремнями связок. Я - мумия, пролежавшая здесь тысячи лет. Размотайте бинты, дайте мне воды или - убирайтесь к черту. Я все равно не живу, а сохну, прирастая коричневой кожей к ломким костям скелета. Мои провалившиеся глазницы не видят ничего, кроме тьмы. Под моими пальцами - крошево камней, превращающихся в пыль под ветром и солнцем. Моя кровь давно ушла в песок, и там, где высыхал ее черный след, вырос анчар. Шлеп-шлеп-шлеп. Это не вода - это жирные черви падают с глянцевых листьев дерева, разбиваясь о мою ссохшуюся грудь. Меня до сих пор мучают сны о прошлой жизни. Разбудите меня. Дайте мне воды - или убирайтесь к черту.

 

Он сказал - "Уже сентябрь". Я качнул головой - "Ну и что?" Он сказал - "Скоро зима". Я сказал - "Ну и что?" Он сказал - "Доживи до весны". Я спросил - "Зачем?" Он не ответил.

 

Тик-так. Метроном. Стальная стрелка между висками. Я хочу превратиться в черного кота и перебегать дорогу, кося зеленым глазом. Я хочу стать вороном и раскачиваться на голой ветке, каркая в закрытые на зиму окна. Дайте мне повыть под чужой дверью по будущим покойникам - бродячим облезлым псом. Я хочу сидеть в аквариуме золотой рыбкой и исполнять невысказанные, греховные, запретные желания.

 

Тик-так - в моей голове, хррум-хррум - под моими башмаками, я иду белой дорогой к белому небу, в котором качается черный маятник солнца.

 

***

 

Рыжий ребе Мотл

 

Рыжий Мотл. Рыжий тощий ребе Мотл. Каждое утро ноги, затянутые в черные чулки, меряют булыжник мостовой - раздва-раздва - рыжий тощий ребе Мотл спешит по важным делам. Месяц назад ему повезло - он обнаружил в мусорке ресторана пакет из-под молока. Хозяин не хотел скандала - хозяин дал рыжему ребе сто долларов. Красивая бумажка, отливающая по краям зеленым. Рыжий ребе Мотл рад, он каждый день проверяет курс. Он не хочет менять новенькую бумажку на старые шекели. Ему приятно обладание. Рыжий тощий Мотл приобщается к великой далекой стране Америке, ощущая себя на равных с самим Ротшильдом.

 

Рыжий ребе Мотл стучит башмаками по мостовой - раздва, раздва. У рыжего ребе есть два брата, старший и младший. Младший любимый, а старший недавно сошел с ума. Ребе Мотл вспоминает старшего. Ребе Мотл хмурится. Когда-то давно рыжий Мотеле - еще совсем мальчик - нашел у старшего брата непристойный журнал. Мотеле долго мучился - донести на брата или нет. Брат гладил рыжую голову Мотеле и смеялся. А потом он сошел с ума.

 

Рыжий ребе Мотл идет по базару. Остро пахнет сырым мясом. Ребе вдыхает запах убоины, раздувая толстые ноздри. Вчера он был на похоронах. Из провалов под надгробными плитами вылетали мелкие черные мухи и роились вокруг. Чахлое дерево отбрасывало дрожащую тень на сухую землю. Земля была красная и пылила под ветром. Внутри яму выложили плитками и опустили туда покойного. Он сел на плитки и качнул замотанной головой. Под вой родных рыжий ребе Мотл бормотал кадиш. Его мутило. Рыжий ребе не любит мертвых.

 

Мертвые рыбы вытягивают жесткие губы в последнем поцелуе. Ребе Мотл не покупает рыбу. Ему часто снятся бусины глаз, надетые на толстую нитку. В снах рыжего ребе бусы из рыбьих глаз вьются вокруг шеи его жены Эстер. Она танцует около ребе, и грудь ее подпрыгивет в такт движениям, и рыбьи глаза подмигивают ему - почему-то похабно.

 

Рыжий ребе Мотл идет по базару. Его преследует запах женщин. От мокрых подмышек пахнет желанием и постелью. Ребе сжимает зубы, ребе невыносим сам себе. Непристойные фото из журнала старшего брата намертво врезались в память. Запах женщин бьет ребе в пах, отдает болью в судорожно дергающейся мошонке. Глаза рыжего ребе скользят по обнаженным плечам и рукам встречных и уходящих. Пальцы сжимают воображаемый камень. Острый камень, способный рассечь теплую плоть. Острый камень, чьи грани испачканы жертвенной кровью - во искупление. Рыжий ребе Мотл ощущает себя Адамом после грехопадения.

 

Вода миквы обнимает Эстер. Теплая вода миквы обнимает Эстер, и Эстер закрывает глаза, отдаваясь ласке воды. Ладони скользят по телу, становясь чужими. Две нежные рыбы-ладони играют налитыми грудями, гладят впалый живот, касаются кожи бедер. Эстер закрывает глаза. Эстер мечтает. Сумасшедший брат рыжего ребе всегда смеется. Он засмеялся в день похорон младшей сестры. Смеясь, он снял с себя талес и надел военную форму. Смеясь, он отложил в сторону Священную книгу и взял в руки снайперскую винтовку. Эстер знает - сумасшедший брат рыжего ребе, смеясь, щурит глаз сквозь прицел. Он спит с винтовкой, как с женщиной, гладя ее холодное ложе, и смеется во сне. Сумасшедший брат рыжего ребе Мотла незримо сидит сейчас рядом с Эстер в теплой воде миквы. Это его руки ласкают ее ждущее тело. Это его губы касаются ее губ. Эстер поднимается по ступеням миквы наверх, роняя на кафель капли воды и греха.

 

Мохаммед идет по базару. Он идет по базару навстречу рыжему ребе. Он идет по базару, спокойный и целеустремленный. Его не прельщают женщины, чьи плечи и руки лоснятся от полуденного пота. Ему не нужны мужчины, достающие из брюк толстые и тонкие портмоне. Мохаммед идет по базару навстречу рыжему ребе и не знает об этом.

 

Минуя лотки с огненными пятнами апельсинов. Минуя лотки с бесстыдно выставленным кружевным бельем. Минуя лотки с бельмами солнечных очков. Мохаммед идет по базару, чтобы попасть в рай. Его не прельщают женщины, чьи ноги мелькают в разрезах юбок. Ему не нужны мужчины, вытирающие влажные лбы клетчатыми платками. Мохаммед идет по базару, мечтая о девственницах Аллаха. Он плотно обернул свой немаленький фаллос тряпицей, туго притянув его к животу. Мохаммед не хочет опозориться перед девственницами. Мохаммед готов ко всему.

 

Рыжий ребе Мотл хочет есть. Он идет по базару, мечтая о плотном обеде. Запах печеного хлеба запутался в его бороде. Рыжий ребе Мотл знает - сегодня Эстер пошла в микву. Рыжий ребе мечтает о плотном обеде и теле своей жены. У рыжего ребе двоится в глазах от жары - прямо перед ним вспыхивает второе солнце. Рыжий ребе Мотл смотрит в небо, где солнце краснеет от собственной ярости. Рыжий ребе не понимает, что происходит. Рыжему ребе опять снится сон. Эстер танцует вокруг него в бусах из рыбьих глаз. Сон, который будет сниться вечно. Рыжий ребе лежит на спине, прижимая ладони к разорванному осколками животу. Сквозь пальцы на асфальт лезут толстые петли сизых кишок, бурча газами и двигая последним усилием остатки раннего завтрака.

 

Рыжий ребе Мотл читает себе кадиш, и мелкие мухи роятся вокруг него, появляясь из черных провалов под надгробными плитами

 

***

 

 

Моление о чаше

 

Знаешь, папа, так тихо в рощице.

Ни зверей кругом, ни людей.

Мне совсем умирать не хочется,

даже ради твоих идей.

Ну не звали б меня учителем -

был бы плотник, пастух, рыбак...

Папа!

Можно не так...мучительно?

Или лучше - совсем никак?

Да скрутил бы ты в небе дулю им,

откровением для властей.

Ты ж меня не спросил - хочу ли я

жизнь заканчивать на кресте.

Милосердия мне бы, толику -

нож под сердце, в кувшине яд,

как представлю - в печенках колики

и озноб с головы до пят,

и душа, словно заяц, мечется -

перепугана и проста.

Извини...я - сын человеческий

от рождения до креста.

С чем сравню эту жизнь? Да с ветошью -

руки вытер и сжег в печи...

А Иуда два дня не ест уже

и неделю уже - молчит.

Плохо, папа, ты это выдумал,

хоть на выдумку и мастак.

Может, ты их простишь? Без выкупа?

Просто так?...

 

***

 

Триптих Иуды

 

 

Глупо спорить с судьбой.

Рок и фатум извечно в законе,

и фортуна по жизни моей не бывала подружкой.

Положил я гадалке монеты в сухие ладони,

да вина из баклаги налил в запыленную кружку.

Ворожея пророчила войны, погромы, напасти -

знать, на старости лет разучилась гадать по-иному:

на потертый платок выпадали всё черные масти,

обещая суму да тюрьму, да дорогу из дому.

Покатились монеты из рук по истоптаной глине,

ворожея стояла, как идол, лицом каменея -

словно я в самых страшных грехах перед нею повинен,

словно тем, что живу - я уже виноват перед нею.

И пошел я в кабак. И напился там зло и тоскливо,

все надеялся - может быть, карты напутали что-то....

 

...Оставалось лет семь до засохшей на склоне оливы

рыжекудрому парню, ушедшему из Кариота.

 

 

Пришли и сказали:

"Сын твой, за тридцать сиклей

или динариев...

Точно не знаем, но умер.

То ли его на крест, то ли сам - на осину..."

 

А в доме мал-мала меньше, кручусь до сумерек,

до упаду. Муж бездельник

и пьяница - должен всему Кариоту,

вечно без денег,

всегда без работы...

Одна надежа - на сына,

на старшего - вырос и умным,

и сильным.

И вот, то ли его на крест, то ли - сам на осину...

А ведь говорила:

"Cыночек, милый,

куда же ты с этим нищим?

Что тебе - дома мало?

Места под крышей?

Пусть даже прохудившейся -

ну так починим..."

 

Сказали: "Даже не знаем, где схоронили..."

 

Маленький был - рыжий, забавный,

проныра.

Упал с обрыва - ножку поранил,

плакал - "Mама, так больно!"

А я шутила - "До свадьбы залечим..."

И вот - то ли его на крест, то ли...

Нечем....нечем....

нечем дышать...

Жизнь свою в щепки кроша,

ты и не думал о маме, мальчик.

Вой по-собачьи,

псиной

скули над непутевым сыном...

То ли на крест его, то ли сам - на осину.

 

А может, все это сплетня?

Вернется через неделю,

смеясь: "Мама, это все глупые сказки

на Пасху.

Ты к старости стала

доверчива да плаксива.

Какие осины под Ершалаимом? -

Оливы..."

 

Истлела жизнь

 

Истлела жизнь.

Взлетела в небеса

комочком пара над людскою кашей.

Ты выбрал сам. Я тоже выбрал сам.

Один гончар лепил нам эти чаши.

Я не святой, не ангел, не пророк

и не стремлюсь ни в дьяволы, ни в боги.

Да если б в смерти был какой-то прок -

я сам себя распял бы у дороги.

Взгляни, Учитель - это ради них

идешь на крест, и незлобив, и кроток?

Для тех, кто выл "распни его, распни"

на площади десятком сотен глоток?

Я знаю - завтра ученичья рать

рассеется среди простого люда,

пойдет по городам и весям врать,

как продавал Учителя Иуда -

когда ведется подлая игра,

меняют знаки небыли и были...

--------------------------

Ты мне сказал - "Иуда, нам пора",

и мы с тобою вечность пригубили.

Ты мне сказал - "Тебе я верю, брат".

А я ответил - "Я с тобою, ребе".

И принял камнем в тысячу карат

кусочек хлеба.

Мой злосчастный жребий.

 

***

 

 

Подумай сам - до шуток ли, до смеха ли:

Все в мире стало вдруг наоборот -

Остался цирк, а клоуны - уехали,

И шпрехшталмейстер каждый вечер пьет,

Гимнасточка обкурена, подколота,

За трешку всем дает, кому не лень,

В зверинце сдох от голода и холода

Последний дрессированый тюлень,,

Факир индийский подыскал занятие,

Всех ассистенток разогнав взашей -

На рынке собирает "по понятиям"

С братками дань с приезжих торгашей,

Львы перестали слушать укротителя,

Силач не может вес поднять на грудь,

Скучают в зале три усталых зрителя

И двое просят деньги им вернуть.

ПАРРРРАД-АЛЛЕ!!!!-

Лениво и с огрехами.

Бравурный марш гремит ни в такт, ни в лад....

Остался цирк.

 

-------------------------------------------

 

 

****

 

Геннадий Нейман:

 

http://www.grafomanov.net/poems/author/naym an/

http://www.litkonkurs.com/?dr=17&;luid=4300

 

Нижняя ссылка – ЧХА. Работ там нет.

Осталась Гостевая, из которой удалено большинство постов. Там есть посты (на второй страничке) от Лары Галль и Ильи Славицкого, которые в точности передают атмосферу, сложившуюся на сайте к концу 2007 год, и это было только начало, увы…

 

***

 

Последний раз Геннадий поместил свою работу в Рунете на сайте графоманов.нет 14 декабря 2008 года, два года назад.

 

Прощай, виртуальный ник "Геннадий Нейман"…

 

 

--------

Сол Кейсер, 23 ноября 2010