Третье ущелье.

 

Песок, камни. Длинные тени от камней рассекают песок красноватыми глубокими трещинами. Почти севшее солнце уже коснулось кромки воды. Тишина, нарушаемая только звоном цикад. Я медленно бреду по влажному песку вдоль кромки воды, совершенно не задумываясь о цели своей прогулки. Просто по дороге можно сесть на нагретый солнцем за день камень, и смотреть на солнце, тихо, плавно и печально опускающееся в море, смотреть на бесконечную череду волн, слушать хищное шипение песка, с неохотой отпускающего очередную волну обратно в море. Можно сидеть, смотреть в море и ни о чем не думать. Ни о чем не думать не получается, мысли, отпущенные на волю, сплетаются в причудливые клубки, которые принимают то одну форму, то другую. Постепенно темнеет, волн уже не видно, только слышно. Появляются звезды, южные, яркие и немного настырные, они отражаются в воде, дробятся, катаются на волнах. Волны их выплескивают на песок, но они тут же прыгают обратно, и катаются до бесконечности... Камень постепенно остывает, я встаю и бреду обратно. Я проводил очередной жаркий южный день, встретил теплую и звездную южную ночь. Мне ничего больше не остается, только вырыть в теплом песке углубление, постелить туда шерстяное одеяло и улечся спать, чтобы немного продрогнув к утру, с благодарностью встретить первые лучи солнца, появляющегося из-за ближайшего холма. Новый день, который не сулит потрясений, будет таким же теплым и ласковым, как и вчерашний.

Безмятежное мое существование нарушается приходом тусовщиков. Они длинноволосы, загорелы, увешены с ног до головы «фенечками» и ходят преимущественно нагишом. Они собираются в поселок за пищей, приглашают составить им компанию. Но я ленюсь и отказываюсь. Компания эта достойна вполне подробного описания. Большинство из них я больше никогда не видел, но помню их очень хорошо. Первые персонажи, литовская весьма странная пара, юноша-сапожник, лет двадцати с небольшим, и его довольно угрюмая жена, по виду лет на пять его старше. Хотя, может, это специфика прибалтийского происхождения. Они держатся немного особняком, и у них есть палатка. Следующая - юная барышня с египетским профилем, очень стройная, если не сказать тощая, с полным отсутствием груди, что ее, впрочем, совершенно не портит. Она одна и явно не знает, к кому приклеиться. Барышня юна и ей не пристало пребывать в гордом одиночестве. Есть претендент на роль напарника, спортивного вида юноша, отличающийся от прочей публики короткой стрижкой. Он апологет какой-то восточной школы, по вечерам он удаляется на некоторое расстояние и медитирует, сидя в позе лотоса. Несмотря на его явные поползновения установить с юной особой более тесный контакт, все попытки пропадают втуне. Еще одна особа - чрезвычайно активная, типаж общественницы. Она энергична, организует приготовление пищи, умудряется где-то добывать крупу и макароны. Она знает ивритское письмо и может часами рассказывать про древнекитайские философские течения, в которых несомненный дока. Еще один юноша, совершенно случайного свойства, он учится в ПТУ на то ли плиточника, то ли каменщика. Попав на южный берег, он прибился к этой компании, да так с в ней и остался. Его не очень любят, но терпят, и никто не гонит в силу добродушной атмосферы, царящей в этом кругу.

Имеет смысл рассказать про место, где мы обитаем. Оно называется «Третье Ущелье», хотя, конечно, никакое это не ущелье, просто небольшая бухточка, третья по счету от Пицунды. В первой бухте - спортивная база отдыха студентов, то ли МГУ, то ли еще какого-то ВУЗа. Во втором обосновались дикие туристы, с палатками, надувными лодками, котелками и снедью. В третью бухту попасть не очень просто, по дороге приходится преодолевать небольшую водную преграду. Именно это место и облюбовали совсем дикие тусовщики, «Система», системные люди, пипл. Так они сами себя именуют. Это нечто вроде американских хиппи шестидесятых. Они живут вне социума, совсем сами по себе. Их взгляды очень похожи на взгляды хиппи, но с советской спецификой. В большинстве люди совершенно безвредные, летом они перекочевывают на берег Черного моря, или Гауи, в Литве, а зимой обитают преимущественно в больших городах, вроде Питера или Москвы.

Я занимаю обособленную экологическую нишу. Я живу неподалеку, на небольшом утесе. У меня есть гамак. Это кусок полосатого матрасного полотнища, связанного по концам веревками. Веревки привязаны к двум деревьям, и получается великолепное жилище. Вечером ветер его раскачивает и привязанный снизу колокольчик тихо позванивает. Мое изобретение являет собой предмет зависти тусовщиков. Стройная барышня проявляет явно повышенный интерес к моему обиталищу, но ярко выраженная его одноместность несколько успокаивает ее пристальное внимание. Иногда мне лень подниматься на мой утес, и я ночую в выкопанной ямке на песчаном берегу. Безмятежность нашего растительного существования иногда нарушается приходом пограничного наряда. Несколько несчастного вида солдатиков, в кирзовых сапогах и пилотках, во главе с лейтенантом бредут, спотыкаясь, по берегу. Увидев нашу компанию, солдатики забывают про жару, и делают стойку на манер охотничьих собак. Роль дичи играет женская часть компании, которая здоровается непринужденно с пограничниками. Им и в голову не приходит, что для солдатиков вид обнаженного женского тела сродни очереди из автомата Калашникова. Подходит лейтенант и начинает увещевать наших див. Те смеются, но, уступив наконец увещеваниям, грациозно удаляются, при этом не забывая томно покачивать загорелыми бедрами.

Сегодня я придумал себе занятие - ремешок моих наручных часов порвался, я привязал их на веревочку и в качестве украшения собираюсь привязать к тому же шнурку деревянного болванчика, которого сейчас и вырезаю. Болванчик получается похожим на голову с острова Пасхи. Я вырезаю его из кизиловой ветки, древесина твердая, и работа продвигается очень медленно, но приносит мне настоящее наслаждение. Нет прекраснее ощущения, когда в твоих руках простая ветка превращается во что-то оформленное. Ко всему прочему мое занятие привлекает внимание остальных. Мне это немного льстит. Закончив своего болванчика, я привязываю его к шнурку с часами, получается очень здорово. Я принимаюсь вырезать вторую фигурку, которую обещал девочке с египетским профилем. Наконец-то я понемногу запоминаю имена - ее зовут Рита, она из Ташкента. Считается, что этой информации вполне достаточно. Я ухожу вырезать заказанную фигурку на берег, где мне никто не мешает, и наслаждаюсь покоем и криками чаек. Эти звуки вызывают во мне какие-то совсем глубинные, первобытные чувства, которые я даже определить не берусь. Они связывают меня с морем, я сливаюсь с ним, и для меня перестает существовать остальной мир. Я - продолжение камня, на котором я сижу, а камень - часть моря, которое простирается бесконечно, покуда хватает глаз.

Вечером Тётя Хая (именно так ее называют), самая энергичная из обитательниц Третьего Ущелья, травит бесконечные байки из жизни Лао Цзы и Конфуция. У нее получается очень весело, древнекитайские мудрецы получаются ироничными, если не ехидными, и очень забавно издеваются над своими оппонентами, в числе которых зачастую выступает император Поднебесной. Цитата из «Дао Дэ Цзин» полностью определяет ее жизненное кредо: «Человек следует Дэ, Дэ следует Дао, а Дао следует самому себе». Что ни говори, но древние были мудры, значительно мудрее нынешних.

Потом мы соберемся и поедем в Ташкент. Никто в результате туда не доедет. Самое большое, литовцы доедут до Ашхабада. Я и Тетя Хая завернем в Грузию и проездим по ней до поздней осени. Рита сначала поедет было со мной, но на второй день мне станет очень тоскливо, и встретив Тетю Хаю с пэтэушником, я быстренько сделаю рокировку, и дальше Рита отправится с этим юношей. Некоторое время я буду скучать, успел все-таки к ней привязаться. Но это быстро пройдет, и останется только бестелесный образ - тоненькая девочка с яркими глазами и профилем Нефертити.

Иногда я вспоминаю это время, и мне становится очень обидно, что это никогда больше не повторится, я уже стар и болен, и этот берег, море и колокольчик, позвякивающий при каждом дуновении ветра, плавно переместились в область доброго прошлого, просто приятных и дорогих мне воспоминаний.

Но впереди - Грузия, чудесные и наивные, не разучившиеся радоваться жизни люди, прекрасные в своей детской и наивной чистоте. Горы, заброшенные монастыри, пещеры и подземные речки. Дато, Автандил, Бадри... Дато я не увижу уже никогда. Авто я встречу на Невском проспекте, он будет пробираться сквозь толпу прохожих, постукивая посохом в асфальт. Бадри я увижу в его мастерской, тоже в Питере, он пишет очередное свое произведение, богато накладывая краску на холст, даже не мазками, а толстыми слоями. Вас разбросало по свету, где вы сейчас, я не знаю. Но в моей памяти вы остались такими, какими я вас видел последний раз. Кого в горах Грузии, кого в Питере, кого в Москве. Так этому и быть - образы эти достойны описания именно такими. До встречи, друзья!

 

 

Шаори.

 

Впереди - Грузия. Страна взрослых детей. Страна солнца, гор и спокойствия. Спокойствие - во всем, эти люди никуда не торопятся. Наверное, поэтому и живут так долго. Отправившись из Пицунды и совершив рокировку, мы расстаемся с пэтэушником и Ритой и направляемся в Кутаиси. Там живут художники, у нас есть их адреса. Остается только добраться туда и найти их. И не важно, что мы толком не помним, откуда у нас их координаты, мы уверены, что нас примут. Именно так и получается, первым мы находим Автандила, небольшого роста, с черной бородой дервиша и живыми подвижными глазами. Он радостно нам сообщает, что завтра в городском парке состоится выставка кутаисских художников-авангардистов, которых, как оказалось, в Кутаиси несколько десятков. Откуда? Городок крохотный, очень патриархальный, с еврейским кварталом. Авто располагает нас в специальной гостевой комнате, и до завтра мы отдыхаем. Завтра - поход на выставку.

Рано утром нас будит хозяин: пора. Мы спускаемся к городскому парку, где уже кучкуются художники. Их человек десять, работы уже расставлены на садовых лавочках. Нас представляют. Художники бурно радуются - надо же, столичные гости, не иначе специально на выставку приехали! Мы не разубеждаем их - пускай радуются. Работы, расставленные по скамейкам вдоль садовых дорожек, поражают. Наверное, это присущий только грузинам стиль. Легкий, солнечный, пронзительно-наивный. Таким был, наверное, Пиросмани... Все-таки непонятно, совершенно неожиданно - такое обилие художников, тем более авангардистов в этом маленьком городке.

Впереди - дальнейшее покорение Грузии. Наш путь лежит в столицу. Кто-то из художников дал нам совет: зайти в кафе возле тбилисского университета и громко спросить: «Мафиози?» Тот, кто откликнется, или на кого покажут, именно тот, кто нам нужен. Ему следует передать привет от кутаисских художников и объяснить, чего мы хотим. Мы ничего не хотим; но приехав в Тбилиси, честно разыскиваем нужное кафе, заходим и в один голос заявляем: «Кто видел Мафиози?» Все оборачиваются к столику в углу, где сидит небольшого роста человек, совсем не похожий на представителя грузинской Коза Ностры. Мы подходим, он представляется: «Дато!», мы называемся в ответ, он начинает нас расспрашивать, кто посоветовал нам обратиться к нему, да еще и по кличке. Мы рассказываем. Оказывается, Дато и кутаисских художников связывает старая дружба, когда-то чем-то он им сильно помог. Дато говорит, что через несколько дней отправляется в Рачу, на маленькое горное озеро, не хотим ли мы составить компанию? Почему нет, мы согласны, одна проблема - нам надо прожить где-то эти несколько дней. Дато живет с родителями, и места у него дома нет. Но тут мы вспоминаем, что слышали про Тбилисский ботанический сад, погода теплая, а там вдоль ручья есть пещерки, где можно прекрасно переночевать. Спрашиваем у Дато, где это и отправляемся в указанном направлении. Идти приходится долго, добираемся почти затемно. Наконец-то - вот ботанический сад, упомянутый ручеек и пещерки вдоль крутого обрыва. Подойдя к берегу, пытаемся проникнуть в ближайшую пещерку, но из глубины доносится недовольный голос: «Занято, следующая свободна!» Мы отправляемся дальше, через десяток метров находим уютную неглубокую пещерку, где и устраиваемся на ночлег.

Утром нас будит бодрый голос: «Сметанки хотите?» Конечно, мы хотим, за весь вчерашний день ничего существенного мы не ели. Знакомимся с нашим соседом. Им оказывается монархист из Львова. Он так и представляется: «Я монархист!» Он приехал работать в тбилисской Публичной библиотеке, где есть какие-то уникальные книги по истории дома Романовых. Денег у него нет, и он живет в пещерке, которая (мы убедились сами) не самое плохое место для ночлега. Следующие два дня мы шляемся по Тбилиси, суя нос во все закоулки. Рано утром на третий день мы выбираемся на трассу, и едем обратно, в сторону Кутаиси. По объяснениям Дато, главное для нас добраться до озера с романтическим названием Шаори, что означает в переводе с грузинского «пятачок», а там его будет найти очень несложно. Наш путь лежит через Они, мы там ловим попутку, и только усевшись в нее с ужасом обнаруживаем, что довели число обитателей машины как минимум до десяти человек. Наш трепет усиливается, когда обнаруживается, что население машины поголовно пьяно... Но страхи оказываются напрасными. Публика оказывается вполне миролюбивой, и доехав до озера, все кидаются искать Дато. Долгое время над мирным озерцом раздавались веселые вопли: «Дато! Мафиози! К тебе гости приехали!!!» Но... Никакого Дато мы так и не находим. С величайшим трудом нам удается угомонить доброхотов, они никак не могут понять, что мы обойдемся без Дато и будем жить прямо в лесу, на берегу озера. Наконец они уезжают, предварительно снабдив нас адресом, куда мы сможем в любой момент приехать и жить сколько угодно.

Итак, мы на берегу изумительной красоты горного озера. Если и есть рай на земле, то вот он, перед нами! Высокие, стройные сосны обрамляют озерцо. Горы как бы сбегаются к воде, получается темно-синяя оправа и драгоценный камень внутри - безмятежная гладь озера, почти зеркало. Это именно то, на что можно смотреть бесконечно долго, даже изучив до мельчайших подробностей, просто наслаждаться невообразимой, пронзительной красотой этого места. А пока мы занимемся строительством шалаша, в котором нам предстоит какое-то время прожить. В ход идут все подручные материалы - ветки, камни, сухая трава... Сооружение покрывается моим матрасно-полосатым гамаком, и убежище готово. Уголок неземной красоты, маленький кусочек девственной природы, шоссе - за холмом, его не видно и не слышно, да и машины ездят по нему чрезвычайно редко. И вся эта красота - только наша! Никто не посмеет потревожить эту идиллию...

Пару слов об озере Шаори - но мы узнаем это только потом, нам расскажут о нем гостеприимные сотрудники краеведческого музея городка Ткибули, лежащего в распадке, на полкилометра ниже. Озеро искусственное. Оно образовано запрудой, маленькой плотиной, перегородившей горную речушку. Изначально Шаори призвано питать водой шахту, расположенную в Ткибули. То есть озера на этом месте не должно быть, должно быть небольшое ущелье. Наверное, эта нестыковка, расхождение желаний природы и человека, и породило необычный характер этого места. Климат. Ущелье, окружающее озерцо, обладает своим собственным климатом, совершенно не зависящим от окружающих гор. В Ткибули может быть гроза, над Шаори - безоблачное небо. Тучи, доходя до нашего ущелья, поворачивают в сторону и обходят это заколдованное место стороной. Но позже, через несколько дней, мы столкнемся с еще одной особенностью местного климата. Безмятежность может быть обманчива и коварна... После этого случая мы останемся без шалаша, одеяло просто смоет потоком воды, а мы сами промокнем до нитки... Но об этом чуть позже.

У нас есть большая консервная банка, мы в ней варим похлебку из гречневой крупы - последней памяти о сытой и безмятежной жизни в Пицунде, потом, вымыв ее, там же завариваем чай. Который, кстати, нам подарил очень мрачный продавец из фирменного магазина при знаменитой Зугдидской чайной фабрике. Тогда мы зашли в этот магазин, рассчитывая купить на последние гроши пачку чая. Сидящий за прилавком продавец на вид был чрезвычайно угрюм. В витринах стояли запыленные банки с килькой в томате, помятые пачки чая, и над всем этим изобилием роились с мерзким гудением жирные мухи. На робкий вопрос: «нельзя ли чайку пачку купить?», продавец флегматично ответствовал:

- Развэ это чай???

- Да-да, именно, нам бы пачечку!

Но продавец был невозмутим. Минут через пять упрашивания продать нам одну-единственную пачечку чая он крякнул, поднялся и ни слова не говоря вышел через служебную дверь. Нам ничего не оставалось более делать, только ждать. Без чая ехать дальше было бы совсем нельзя, это означало бы лишить себя последней радости в жизни, и мы были настроены весьма решительно. Ждать пришлось минут пятнадцать. Наконец продавец появился, неся довольно объемный пакет.

- Это пачты чай! - с этими словами он вручил нам этот пакет. В пакете оказалось около полкило великолепного чая, какого даже в пачках «со слоником» не всегда найдешь. Оказалось, он сходил на фабрику, и отсыпал нам «неиспорченного», то есть нерасфасованного еще чая... Так мы стали обладателями внушительного запаса прекрасного и ароматного напитка.

Итак, катаклизм. Это самая удивительная особенность озера Шаори. Неожиданно над нашим ущельем собираются совершенно черные тучи. На этот раз они не обходят стороной, а как в воронку, засасываются к озеру. Дует сильный ветер, одновременно во все стороны и отовсюду. Тучи сплошной пробкой затыкают ущелье, стоит грохот, молнии проскакивают в небе, беспрестанно меняя направление, и неожиданно на нас опрокидывается вселенского объема ушат воды. Моментально весь наш скудный скарб оказывается смытым в воду, песок из-под ног уносится потоками воды. Мы не успеваем понять, что за неистовые силы природы на нас так коварно накинулись, как все замолкает. Тучи так же неистово, как и засасывались воронкой нашего ущелья, выскакивают оттуда, разлетаясь по касательной во все стороны. Спустя пять минут уже ничто не напоминает о пережитом, мы остаемся на берегу, ничего не понимающие, лишенные всего нашего добра и насквозь промокшие. Ласковое солнце весело подмигивает сквозь кроны высоких сосен. Кухонную утварь в виде котелка-консервной банки приходится вылавливать из воды, она покачивается метрах в десяти от берега. Я раздеваюсь и отважно пускаюсь вплавь на выручку нашей единственной посудины. Вода на редкость холодная, но я всегда считал, что плавать надо нагишом и лишний раз убеждаюсь в своей правоте. Ощущение полного слияния с природой, чувствуешь себя частью озера. Нет никаких условностей, напоминающих о печальной принадлежности твоей к роду хомо сапиенс. Наконец, вылавливаю многостадальную банку из-под зеленого горошка «Глобус» и плыву к берегу. За время, пока я плавал, зрителей прибавилось, появились какие-то люди вполне туристического вида. Я, совершенно забыв, что одет, как Адам через полчаса после сотворения человека, выбираюсь на берег. Вот она, цивилизация... Среди вновь прибывших - одна особь определенно женского пола, но совершенно неопределимого возраста. И что? Она начинает верещать, при этом - ох, природа, природа! - не отрывая от меня взгляда. Я одеваюсь, мокрая одежка совершенно не греет. Мы знакомимся, это московские геологи, находящиеся в отпуске. Они расположились лагерем в километре от нас, и весь их скарб унесен стихией. В отличие от нас, им было что терять - спальники, палатки, даже надувная лодка - все это оказалось поглощено ненасытным озером. Мы им искренне сочувствуем, предлагаем испить чаю, с трудом разводим костер, греем воду и завариваем промокший чай. У гостей с собой есть кружка и банка сгущенки. Это немного примиряет нас с тем удручающим положением, в котором мы оказались в результате нападения стихии, и мы мирно беседуем, обсуждая особенности местного микроклимата.

Я сижу, удобно устроившись верхом на позвонке динозавра. Он лежит у самой воды, сидеть на нем удобно, как в седле. Динозаврьи окаменелые кости валяются повсюду, целые скелеты и отдельные фрагменты. Такое изобилие динозавров я видел только в каком-то альбоме про пустыню Гоби. Передо мной - зеркальная поверхность озера, к которому спускаются крутые склоны, поросшие стройным, тянущемся к небу сосняком, я умиротворен и совершенно счастлив. Наверное, это затем, чтобы потом вспоминать, пытаться опять примерить на себя то состояние, старательно глубоко вдыхая. Но - получится ли?

На следующий день я нахожу смытую неолитическую стоянку. По всему берегу разбросаны каменные наконечники, кремниевые отщепы, какие-то недоделанные орудия. Все это тщательно вымыто давешним ливнем, и россыпь видна издалека. Я сажусь на ближайший камень и начинаю ковыряться в найденном богатстве. Наверное, дети с таким же упоением играют в песочнице - мне нравится находить следы разумной жизни, которая закончилась много тысячелетий назад. Сначала динозавры, теперь вот - следы человека. Мир не появился из ниоткуда, значит и не изчезнет в никуда.

Рай земной хорош, но дорога нас уже торопит. Ночи становятся промозглыми, чувствуется приближение осени. Начало сентября, пора продвигаться в направлении зимних стойбищ. Мы решаемся, и теперь надо придумать, куда мы направимся. Решаем, что нам совершенно необходима Военно-Грузинская дорога, а там - прямой путь Тете Хае в Москву, а мне дальше, в Питер.

Этот уголок еще долго будет мне сниться. И кто бы не говорил, что райские места - это острова в океане, я-то теперь знаю по крайней мере одно такое место - маленькое озеро Шаори, в местности, называемой Рача. И подобранный на его берегу каменный наконечник от первобытной стрелы я долго еще буду таскать в кармане штанов, пока не потеряю где-то за многие годы странствий...

 

 

Иерусалим, 2003