У попа была собака

 

1

 

- Шаркузиев!

Из овчинного комка, прислоненного к воротам продуктового склада - ни

гу-гу.

Мищенко прохрустел по снегу пятнадцать шагов, легко пхнул валенком

мягкую горку.

- Спишь?!

- Я мманаль ттакой спищь, - донеслось из овчинных недр.

Действительно, прикемарить в забайкальские минус сорок, чтобы

скоротать время на посту, невозможно, пусть даже поверх шинели надет

тулуп с воротником широким, как русская душа, а на ногах пимы -

тяжелые, как русская доля.

- Вставай-поднимайся, смена пришла!

Овчина зашевелилась, стала вырастать, и образовался часовой

Шаркузиев - малюсенький таджик с луноподобным личиком. Табельное

оружие, припаявшись заледенелым ремнем к рукаву тулупа, болталось до

того нелепо, что растеряло всю грозность.

- Принять пост! - крикнул Мищенко в ночь. Караульный подошел.

- Пос сдаль, - пролепетал околевший Шаркузиев.

- Сдаль, - передразнил караульный. - Печати-то не просраль?

- Становись, умник, - осадил бойца Мищенко. - А ты скидывай тулуп и -

шагом марш с поста.

Мищенко обождал, пока таджик отойдет, потом предупредил:

- Смотри, Лапин, стуканёшь на него начкару, душу выну! Служи, воин.

Он догнал Шаркузиева.

- Ты, басмач, когда-нибудь автомат просрешь.

- Не, я его шуба пряталь.

 

2

 

- Байрамов!

- Я!

- Каримов!

- Я!

- Шаркузиев!.. Шаркузиев!!

- А?.. (его, видать, толкнули, заснул стоя) Я!

- Ррота отбой!

Будь на месте Шаркузиева другой курсант, не миновать ему наряда в

кочегарку, но Мищенко - старшина роты из срочников - толком не ведая

почему, благоволил этому чурке.

Вася Мищенко - кондовый хохол. Потому и старшиной поставлен. Кого,

как не хохла, надобно назначать куском в Советской Армии, да еще в

учебке Внутренних Войск.

Полутораметровый Шаркузиев прибыл в часть осенним призывом. Он шел

по команде в танковые войска, но случайно попал в ВВ. Мищенко, только-

только ставший старшиною после дембельнувшегося Сущенко, самолично

выбрал его из четырех сотен призывников, которыми кишело помещение

сборного пункта.

- Товарищ старший лейтенант, - доложил он помкомроты, проверив по

списку причитающихся им людей, - одного недостаёт.

- Точно?

- Так точно. На лицо - девятнадцать человек.

- Вот, гадство! Кто отсутствует?

- Баймухаммедов какой-то.

- Ищи его. Живее.

- Баймухаммедов! Кто Баймухаммедов! - врезаясь в разнородную массу

парней, заорал Вася, и пошел - вензелями - толкаясь и вопя: -

Баймухамме-едо-ов!

- Я за него, - глумливо склабясь, отозвался славянин в фуфайке. В

отворот его ушанки ухарски был всунут паспорт гражданина СССР.

- Ссволочь!

Таинственный бай пропал.

- Бери любого, у кого паспорт на руках. Я договорюсь с комендантом, -

приказал старлей.

"Вот тебя я и заарканю, - решил судьбу ухаря Мищенко. - Поползаешь

гусиным шагом".

- Дай сюда паспорт, - потребовал кусок, отыскав мимолетного

знакомца.

- Где ты его видишь?

- В шапке торчит.

- Аа... Так это справка об освобождении, - призывник выпростал из

кармана фуфайки здоровенную клешню, одетую в татуировки, как в

перчатку, сгреб паспорт и положил за пазуху.

Вася плюнул и отошел.

У стены, к тёплым радиаторам прильнул табунчик бабаев. Сыны Востока,

обряженные в невозможные одежды, расположились прямо на грязнущем

полу, в ногах у каждого стоял полосатый мешок.

"Вот орехов-то с курагой деды нажрутся".

- Паспорта с собой?

Один из бабаев пролопотал что-то, и орда дружно вынула документы,

аккуратно завернутые в тряпочки.

- А у этого? - Мищенко кивнул на малюсенького человечка,

свернувшегося калачиком и спавшего.

Соню растолкали.

Природа импульса, формирующего приязнь между людьми различна.

Одних сражает голос, других - телосложение, третьих - одежда... в

лидерах же, безусловно, лицо. Тысячи людей прошло бы мимо этого лица,

не оглянувшись. А между тем, оглянуться было на что. В разбуженном

бабаёнке Вася узнал пупсика - игрушку из детства - чуть состарившуюся,

потемневшую от времени, но - её. С теми же щечками, уютно упрятавшими

носик, с той же милой младенческой складочкой на шее, с теми же

телячьими добрыми глазами. Когда позже выяснилось что Шаркузиев

детдомовец, Мищенко задумывался иногда, отчего взгляд его пестуна так

разнится с выражением глаз тех сирот, с которыми довелось ему однажды

встретиться.

Это был футбольный матч. Будущий кусок ВВ отдыхал в пионерском

лагере "Гайдар", в километре от которого располагался лагерь "Смена" -

летние квартиры Томского детдома. Смена оказалась еще та. Одного

возраста с юными гайдаровцами, детдомовцы смотрелись годами старше.

Во время матча они норовили навернуть пыром по голени, выдыхали на ухо

перегоревшим табаком: "если выиграете, вам хана", Васю же поразили

глаза - карие, серые, зеленые... - разноцветные колючие стены, пробить

брешь в которых представлялось немыслимым. Он осознал это годы спустя,

а тот раз испугался не грядущей расправы (которая состоялась), а глаз,

где, как ему тогда показалось, не плескалось ничего человеческого.

- Паспорт есть?

- Есь.

- Бери мешок, иди за мной.

- Нету мешок.

- Хватай любой.

- А?

- Бери, говорю, какой понравится, у них все равно отберут.

- Нее... цузой низя.

- Ну, ты и урюк! Ладно, идем.

 

3

 

Охранник из Шаркузиева выходил бестолковый. С ноября по апрель он

научился кое-как управляться с "Калашниковым", сносно готовить куску

жареную на сале картошку, кушать сало и смешно выговаривать матерные

слова, значение которых едва ли понимал в полной мере. В одном лишь

таджик достиг совершенства - в строевом шаге. Его суставы были

обмазаны неким волшебным веществом - так вольно двигались конечности,

а превосходное чувство ритма до миллисекунды синхронизировали

отмашку с шагом.

- Песня, а не шаг! - похвалил генерал-лейтенант дневального

Шаркузиева, когда тот сошел с тумбочки, десять раз припечатал в

намастиченный пол подошвами сапог и, отдав честь, доложил:

- Табарсь прапарси!.. - после чего замолк, забыв, что следует говорить

дальше.

Пока командир полка смотрел белыми глазами в затылок разжалованного

в прапорщики генерала и втихаря нашаривал в кармане валидол, высокий

гость повторил:

- Песня! В московских частях - и то не часто такое увидишь. - Потом

повернулся к свите: - А вас, товарищ подполковник, этот курсант

лейтенантом величает?

- Никак нет, товарищ генерал-лейтенант!

- И то ладно.

Инспекция покинула расположение роты, а Мищенко, прихватив ящик

тушенки, душевно переговорил с фельдшером, и таджик отправился на две

недели в санчасть пережидать бурю.

Когда это было? А случилось это в конце апреля одна тысяча девятьсот

восемьдесят четвертого года, за двадцать дней до увольнения Мищенко в

Читу - прикупить гражданскую одежду для отбытия в отпуск.

...Из увольнения старшина возвращался в такси.

- Где ночевал в городе? - спрашивал водила.

- В гостинице.

- Так, говоришь, в отпуск?

- Завтра.

- Даа... Отпуск, да еще в мае... Живешь-то далеко?

- В Томске.

- Погоны и лычки поменяй, когда в поезд сядешь, и фуражку тоже.

ДембелЯ по домам катят, а ваш брат не в почете, глядишь - выкинут на

ходу.

- Знаю. Я по-гражданке поеду, - Мищенко прихлопнул ладонью по

свертку рядом с собой.

- Ну, держитесь Томские девки!

- Я женат, сыну четыре года.

- Да ну?! То-то и смотрю - взрослый ты на внешность. Сколько лет?

- Двадцать шесть.

Таксёр присвистнул.

- Что ж ты еще немного не побегал, до двадцати семи?

- Бронь с завода сняли, я и загремел.

Звук сирены потребовал прижаться к обочине. Мимо пронеслись

милицейская шестерка и два уазика.

- В Каштак прут, опять резня, - сказал Мищенко.

- А на уазиках номера военные, не ментовские, - заметил водила.

...На КПП дежурный по части даже не глянул на представленную

Василием увольнительную. Выпалил:

- В твоей роте у курсанта автомат махнули, уснул на посту.

- Кто уснул?

- Шаркузиев. Доложено в штаб округа. Если через два часа не найдем,

доложат Москве, а там... - капитан провел пальцем по горлу.

- Каштакских шмонать надо. Это они, суки.

- Ну а кто ж еще. Бегом в расположение.

Беспокойное место - Каштак. Налепились безобразные хибары вдоль

берега безымянной речушки-ручья, аккурат напротив воинской части. И

компот в Каштаке еще тот - химики, поселенцы... да разве ж преграда им

дырявые заборы? Ползают, как тараканы, высматривают, где что плохо

лежит, на ходу подметки режут, а тут - такой куш без призора: дрыхнет

бабай, привалившись спиной к двери в учебные классы, а штуцер рядом

прислонил, грех не умыкнуть.

...Эх, Шаркузиев ты, Шаркузиев... Что ж ты натворил, соня ты этакий.

Упекли тебя сегодня до поры на губу, а кусок твой Мищенко стоит

побитым псом в кабинете командира полка и мямлит:

- Да как же так, товарищ подполковник... У меня билеты на поезд взяты.

И жене телеграмму отправил, чтоб встречала...

- И я новые погоны приготовил! Пока не найдем автомат, из части ни

шагу! Дембелей - и то застопорили, а на них уже документы выправлены.

Отпуск ему... Свободен!

Что было дальше? А вот что. Неделю особисты со спецами из МВД

ставили на уши и учебку и Каштак, но калаш как в воду канул. Следом

судили Шаркузиева, выездным судом в актовом зале учебки. Наказали, в

назидание другим, примерно - шесть лет общего режима. И без пяти минут

вертухай отправился в ближайший лагерь не охранником, а сидельцем.

- Пусть сидит, тварина! - обронил командир части. Третья звезда,

изготовившаяся скатиться тот год к нему погоны, надолго завязла в небе.

И еще он отменил свой приказ об отпуске Мищенко.

В тот день Вася куда-то пропал после обеда, и заявился в

расположение роты перед отбоем.

- Лапина ко мне, - бросил он тумбарю.

- Сержанта Лапина к старшине! - заорал боец. - Кусок пьяный, - успел

шепнуть он Лапину.

Лапин зашел в каптёрку.

- Звал?

- Подойди.

Он подошел.

- Нахера ты Шаркузиева в наряд записал, да еще на дальний пост? Я

тебе что велел, когда в увольнение уходил?

- Не ставить его в караул.

- Я таджика с апреля в караулы прекратил наряжать, знал, что заснет. И

ты, урод, об этом знал. Знал ведь, что задрыхнет бабай на солнышке? А?

Лапин ответить не успел. Страшный удар сапогом в пах пригасил

сознание, второй - туда же - выключил его вовсе.

...Двумя сутками позже, ротный прощался со старшиной у тарахтевшего

ЗИЛа:

- Ну, всего тебе, Мищенко. Охранником в лагере службу тащить не

сахар, но все же лучше, чем лишний год-полтора в дисбате париться. Все,

что мог, я для тебя сделал. Да и того б не было, не служи в зоне кумом

мой однокашник. Авось, отсидишься там. Вернется Лапин из больнички, а

тебя нет; а на нет и суда нет. Молись, чтобы он заяву на тебя не накатал.

Я беседовал с ним. Объяснил, что второе кряду происшествие повиснет на

часть, отпуск ему обещал, да кто знает, что у него на уме.

- Как он?

- Каком книзу. Не яйца - синие мячи. Натворил ты дел... Кого

посоветуешь вместо себя? Коваленко?

- Прохоренко.

- Да он же тупой.

- И исполнительный. Идеальная смесь.

 

4

 

Автозак въехал в лагерный шлюз. Прибыл этап.

- Первый пошел! - командовал старлей в проём стального ящика. -

Второй пошел! Третий пошел!..

Шаркузиев шел седьмым. Увидев в оцеплении Мищенко, он радостно

вскинулся, но тут же сник под его взглядом и протрусил куда положено.

...Вот уже месяц тянет Василий Мищенко бесконечные лагерные

караулы. Осень. Здесь - в зоне, бывший старшина - никто. Ноль, который

закатили в ночь. Эх, ночи вы ночи... до чего ж вы нескончаемы,

забайкальские ночи. Шесть метров высота наблюдательной вышки. И нет,

чтобы Васиным мыслям еще выше - к звездам устремляться, к вечному...

но несутся они на за запад, к жене, которая в любую пору легко пахнет

ландышем, к сыну, к пятистеннику с остекленной верандой, к курам,

гусям, поросятам...

"Хоть на денек бы домой. Хоть на час. Мочи нет глядеть на уголовные

хари. Зайди кто в запретку, стрельну, как собаку! Чего этих тварей

жалеть. И - отпуск. Да кто ж под пулю полезет..."

И на что взрослому человеку лезут в голову такие мысли? Он же ими

распорядится, он их выстроит по порядку и примет решение.

Следующим днем Мищенко улучил момент, сказал Шаркузиеву:

- Завтра на вечерней прогулке иди к дальней правой вышке, чай скину.

Обменяешь на что-нибудь.

Чай. Дороже денег в зоне чай.

...Вечером с вышки Вася наблюдал, как таджик направился в левый угол

зоны.

"Сука тупая!"

Но бабай понял ошибку, и скоро Вася увидел его, шлепающим куда надо.

"Давай, милый, шагай!"

Мищенко вынул из кармана пачку чаю.

"Три слона", весом в двести граммов, увлекая за собою капроновую

нить, полетели вниз, и приземлились на контрольно-следовой полосе.

Шаркузиев подошел, запрокинул голову. Вася пальцем показал куда

идти и дослал патрон в патронник.

КСП - штука не узкая, к тому же вспаханная и пробороненная, не

разбежишься. Мищенко знал: времени у него достаточно.

Маленький таджик пробрался через колючку, и направился подобрать

гостинчик. Васю рассмешило движение Шаркузиева поймать пачку чаю,

когда она вдруг оторвалась от земли и устремилась вверх. Бабаёнок

подпрыгнул за ней, но ладошки вхолостую шлепнули воздух. Он широко

улыбнулся, принимая это за игру, и той же улыбкой встретил окрик и

предупредительный выстрел.

"У попа была собака, он ее любил. Она съела кусок мяса, он ее убил", -

мягко выстелилось в Васином мозгу.

Тут же, на противоположные края этого покрывала тяжко свалилось два

вскрика:

"Не убивай!" и "Убей!"

Мищенко внял тому, который был короче: он чудно пах ландышем.