Огнепоклонники.

 

Я – поэт. Во всяком случае, точно знаю, что когда-то им был. В моем шкафу целая толпа старых журналов, в которых я «наследил». И еще книжка – тонюсенький сборник стихов, изданный за мой счет.

Но я хочу жрать! Как, впрочем, хотят жрать моя жена и сын. Причем, желательно, каждый день. Поэтому сейчас я сижу и сочиняю душераздирающую историю о студентке, съевшей печень своего любовника. Или почки. Я еще не решил, какой сорт ливера предпочитает юная людоедка. Несчастное созданье! Что сделало ее такой? Что помутило рассудок бывшей отличницы? Варианты: тяжелое детство, несчастная любовь, жажда мести, упавший на голову кирпич… А, может, она просто проголодалась? Плевать. Главное – история должна леденить душу. Побольше кровавых подробностей, а в финале непременное громкое разоблачение извращенки – читатель должен испугаться, но в меру.

Готово.

Что еще? Московский школьник находит клад. Или скелет. С драгоценностями на костлявых пальцах. Мальчик оказался жадным и понес кольца к ювелиру с сомнительной репутацией, где его и повязали. Везение должно быть наказано – читатель, задрожав было от зависти, расслабится и удовлетворенно хмыкнет.

Дальше.

Исповедь проститутки. Или содержанки. Или домохозяйки.

Ах, эта женская проза! Обожаю! …Я давно поняла, что жизнь без Него пуста и бессмысленна. Каждый раз, когда Он уходил, я чувствовала себя бесконечно несчастной и полностью опустошенной…

Все верно, трупы уже были, сокровища тоже – значит, настало время love story. Тщательно скрываемая беременность, тайные роды в далеком городе N, оставленный и вновь обретенный малыш… Читательница, готовь носовой платок!

Точка.

 

Я ненавижу эту газетенку, но она меня кормит. Я презираю свои тексты, но их печатают. Меня тошнит от этой желтизны, но ее читают.

Ха! Слова писАть и пИсать отличаются только ударением. Струя желтых эмоций. Испражнение словами. Каждый день я сажусь за стол, чтобы высрать из себя три уродливых фантазии – это моя норма.

На сегодня все. Осталось только упаковать это дерьмо в ящичек mail.ru и отправить по почте Вовику. Пусть нюхает. Дальше – его работа. Злорадствую, представляя, как он будет плеваться. Ничего-ничего, он тоже хочет жрать, так что пускай засовывает куда подальше гордое слово «фотохудожник» и подбирает визуальный ряд к моему словесному поносу!

Вовику хуже, чем мне. Рожденным мной ублюдкам Вовик должен дать тела и лица. Желательно человеческие.

«АФЕРИСТКА ОТРАВИЛА ПЕНСИОНЕРА!»

«БАНДИТЫ ТОРГУЮТ ОРГАНАМИ!»

«ПОДРОСТОК ИЗНАСИЛОВАЛ СЕСТРУ!»

Он будет оживлять этих монстров, уродуя фотошопом чьи-то лица. Чужие лица. Знакомые лица. Любимые. Как-то, в порыве пьяного откровения, он признался, что плохо спит - они на него смотрят.

Семь вечера. Сейчас позвонит Машка.

Машка отвечает за светскую хронику. Ее хлеб – слухи, сплетни, скандалы. Она всегда звонит мне за сутки до сдачи номера – ей нужна бомба. Вернее, две. Одна, чтобы убить наповал читателя, а другая – для небольшого направленного взрыва в кабинете шефа.

Она намекает – я не понимаю. Она просит – я отказываюсь. Она умоляет – я нехотя соглашаюсь. Ритуал.

Ровно через минуту на мой электронный ящик прилетит ворох собранных Машкой сплетен, из которых мне надо будет выбрать одну и раздуть до масштаба Хиросимы. Спустя час заготовка к бомбе отправится по обратному адресу, и остаток вечера Машка проведет за монитором, пытаясь придать моему бреду хотя бы некое правдоподобие.

Шеф. Называет нас дерьмописцами, а читателей калоедами. Мило, не правда ли? Каждый раз обещает уволить нас к чертовой матери, но при этом героически ложится на амбразуру, если вдруг кто-то узнал себя на фотографии Вовика. Или очередная «звездюлина» обиделась на чудовищную ложь о ней, любимой. Он рискует. Но жрать тоже хочет.

Его житница – реклама. Запои, аборты, лекарства от всех болезней и массажистки на любой вкус. А на досуге он сочиняет гороскопы для последней страницы, с садистским удовольствием суля всевозможные пакости неугодившим ему знакам зодиака.

Завтра пятница. Вечером номер будет подписан, а в субботу утром, переливаясь всеми оттенками желтизны, украсит прилавки газетных киосков.

 

Мы едем к шефу на дачу. Традиция выходного дня. Я с женой и сыном, Вовик с семьей, Машка с очередным хахалем. Шумные, мы завалимся в электричку и будем громко разговаривать, и смеяться, и валять дурака, поспешно отводя глаза от шелестящих газетами пассажиров. До катарсиса сорок минут.

Станция. Тропинка. Забор, полускрытый за кустами сирени, скрипучая калитка. Мы на месте. Шеф маринует мясо, пиво стынет в холодильнике, березы готовы предоставить нам свою тень…

 

БЛАГОСЛОВЕН ОГОНЬ ОЧИЩАЮЩИЙ, ИБО ОН СПРАВЕДЛИВ!

Мы окружаем мангал и дружно чиркаем спичками, поджигая дровяной шалаш, воздвигнутый на пестром фундаменте из скомканных, смятых и разорванных в клочья газет.