В первой половине дня уже заметно парило, было очень тепло и как-то особенно душно.

Похоже, быть грозе, да и скорей бы уж! – изнывала Алла. Ей было нужно, просто необходимо, чтобы что-то огромное, сильнее ее, прорвалось сейчас наружу, высвободилось, прогромыхало, пролилось сильным целебным, очищающим ливнем и освежило ее, и чтобы сердце освободилось от тоски и боли, и в него вошел долгожданный свет.

Сидя за компьютером и мучительно подыскивая слова и краски, чтобы достоверно передать всю степень терзавшего ее смятения, она совсем забыла о внешнем мире.

И тут-то как раз он напомнил ей о себе.

О начале грозы ее оповестил звонкий хор мальчишеских голосов, орущих что было мочи, и с этим дружным воплем наперегонки уносивших ноги по домам. В комнаты врывались порывистые струи теплого воздуха, окна и двери хлопали, компьютер заглох. Она спешно убрала с балкона белье и закрыла часть окон, чтобы не выбило стекла.

Ну, наконец-то началось! Оглушительно грянул первый гром, налетел сильный, порывистый ветер, засверкали молнии… От предвкушения непревзойденного по своему ярчайшему эффекту и силе явления природы стало жутко и радостно, захватывало дух!

Как завороженная, стояла она у окна не в силах оторвать взгляда от живописного зрелища этой первой майской грозы. Высунув голову наружу и задрав ее к небу, она надолго застыла так, обалдевая от созерцания мощного натиска и буйства природы, мгновенного высвобождения всех ее сил и необузданной энергии. Обильными и беспорядочными, самых разных калибров и направлений струями, водяными вихрями и отвесными, как стена, водопадами обрушивался с небес на землю и заливал все вокруг грозовой ливень.

Могучими раскатами невероятной силы, грозно сотрясая все вокруг – и землю, и небо – страшно и весело грохотал гром. В осерчавших на землю сине-черных, клубящихся небесах гневно вспыхивали то тут, то там ослепительно-яркие, огненные зигзаги молний.

Нежная, еще желто-зеленая, только-только проклюнувшаяся листва, благодарно трепетала навстречу животворным струям, ликуя и радуясь жизни. Все вокруг задышало вдруг сияющей и прозрачной, блестящей какой-то чистотой, наполнилось нежным, свежим ароматом первой зелени и сирени.

 

Еще полчаса и дождь стал понемногу затихать, появились первые босоногие смельчаки, с удовольствием шлепающие по теплым лужам.

Она облегченно вздохнула. Безусловно, гроза – великое сумасбродство стихии. Но как она прекрасна, естественна и гармонична от начала и до конца! Недаром в музыкальных произведениях, и, первым делом, у Чайковского мы находим столько примеров и зарисовок из жизни природы. Она безупречна и совершенна, и потрясающе гармонична даже в своем гневе, протесте и конфликте, в своем несогласии с чем-то…

При этой мысли Алла горестно вздохнула. Ей стало стыдно за себя… И когда гроза прошла, а компьютер снова заработал, она уже знала, подходя к нему, что и как ей хочется написать. Весь вечер и ночь она самозабвенно трудилась, и к утру ее роман (вернее, его первая часть) был в общих чертах окончен.

 

В вагоне метро, или те двое

 

…Она ехала по своей кировско-выборгской ветке из центра города домой, в сторону площади Ленина. Приятная, интеллигентного вида, взрослая женщина сорока пяти – пятидесяти лет. В ее взгляде было что-то трогательное, немного наивное и нежное. Время было довольно позднее, и она незаметно поглядывала на людей, желая увидеть их настроение, состояние, услышать тональность текущей рядом с ней жизни.

Они подъехали к площади Восстания, и здесь много народу, как всегда, вышло из вагона. И тут она увидела этих двоих, мужчину и женщину, сидящих напротив нее. Они были примерно одного с ней возраста, и, возможно, возвращались откуда-то из гостей. Оба – довольно крупные, видные и заметные, они составляли единое гармоничное целое… Алла старалась, как могла, отводить от них взгляд, но тут же ее глаза сами возвращались к ним обратно.

Симпатичная, сильная женщина полулежала, слегка наклонившись вбок и положив голову на плечо своего мужчины. То, что это был ее мужчина, не вызывало никаких сомнений. В их позе, взглядах и состоянии Алла легко усмотрела то редкое и потрясающее со стороны единение двух в одно монолитное целое, когда каждый из них не столько он сам, сколько часть другого…

Алла была потрясена тем, что она увидела в реальной жизни и так близко к ней самой, воплощение своей же мечты о любви и союзе с мужчиной. В том, как она сидела, полулежа на нем и прикрыв глаза, было ясно видно, что эта здоровая, симпатичная женщина принадлежит всей душой и всем телом только этому, дорогому ей и единственному ее мужчине. Они – кровная пара, и он вожак. Она не нарушала правил приличия, но и ничего не скрывала, полностью прозрачная и понятная со всей ее глубинной женской, преданной ему любовью…

 

А он не спал, – он сидел на страже. На страже ее покоя и безопасности, бдительно охраняя каждый ее сапожок, завиток, волосок, любую пуговку на ней. Он был впечатляюще силен, и было ясно видно, что она для него именно то и такое в жизни, за что он, не задумываясь убьет, если вдруг что-нибудь…

Алла вышла из вагона метро, бережно неся образ этой незабываемой пары в своем сердце, – она, действительно, запомнит их навсегда… Она вообще обращала внимание на всех мужчин и женщин, идущих за руку, и у нас и особенно за границей, где часто можно встретить такие пары с поседевшими уже волосами и даже самого что ни на есть пожилого возраста. Сердце Аллы всегда при этом радостно-горестно трепыхалось и покалывало, потому что, сколько она себя помнила, – это была ее несбыточная мечта: быть не одной в этой жизни, а иметь любимого и друга…

Внутри себя она чувствовала ужасную правду: она была рождена для любви к мужчине, возможно, для нее одной и только! Может быть, ей возразят, а как же призвание, творчество, профессия?! Она не знала, как? Ей не пришлось найти себя в профессиональной деятельности: ни в науке, ни в менеджменте.

Впрочем, более чем в других областях, была успешной ее работа в качестве руководителя проектов по созданию и выпуску новых книг в довольно крупных издательствах северной столицы. Да, конечно, она выпустила из печати много интересных и полезных изданий, как специальной, так и популярной литературы, которую создавала с нуля в содружестве с найденными и приглашенными ею же авторами и художниками, редакторами и корректорами, дизайнерами и верстальщиками. Однако и эта увлекательная и трудоемкая работа не могла убить или заглушить в ней голоса ее природы. Будучи сильной, красивой и крепкой внешне, в глубине души она малость прихрамывала, постоянно силясь отыскать вокруг своего мужчину, свою защиту и гордость, свою судьбу, тыл, крепость и любовь.

Значит, она была рождена, чтобы любить кого-то, жить самой этой любовью и сделать счастливым другого? Как знать, может быть… Но всю ее жизнь она вольно или невольно подчинялась этой внутренней своей, властной, огромной и непреодолимой потребности: найти его, своего мужчину, чтобы просто быть рядом с ним и любить.

Безмозгло и стремительно, как рыба на нерест, она шла по жизни к этой главной цели. И чем безуспешнее были ее поиски, и чем горше – разочарования, и чем меньше цветущих женских лет оставалось впереди, – тем упорнее она продолжала идти и надеяться, «гневно замыкая слух» и не желая внимать ироничному и отрезвляющему голосу ни своего, ни чужого разума.

О, начиналось это еще со сказок про принцесс, с ее самого раннего детства. Тогда она, порхая светлым мотыльком по роскошному азиатскому саду, жила одними лишь мечтами. Но повзрослев, превращалась в настоящую грозную тигрицу для всех, кто стоял у нее на пути…

 

В гостях у подруги, или «хлебнули»

 

Алла давно не видела свою институтскую подругу Светлану и решила навестить ее в выходные. Увидев друг друга через несколько лет, они радостно защебетали.

– Ну, как дела? Что нового, – рассказывай поскорей. – Все живы-здоровы? – спрашивала Светлана, радостно улыбаясь.

– Маму похоронила… А сын уже работает, институт закончил…

– Да, я помню, тяжело тебе было одной тогда…

– Знаешь, особенно мучает чувство вины перед матерью… Действительно, трудно было очень, она ведь четыре года из дому не выходила, болела очень тяжело, – целая серия инсультов. Ну, а я и ночей не спала, и работала… Вот и срывалась, конечно…

– Брось, ты сделала все, что могла, не мучай себя.

– Да… я и уколы делала, чтобы припадков судорожных не допустить, – боялась она их очень. Даже сюда их делала, – и Алла дотронулась пальцем до мякоти своего подбородка, чтобы лекарство скорее подействовало, когда она уже дергаться начинала… Не одного не допустила я такого припадка.

– Ну, ты уж теперь-то успокойся. Пусть земля ей будет пухом! – сказала Светлана и они выпили по рюмочке.

– Но знаешь, когда хронически не досыпаешь по ночам, а утром на работу… Я ведь даже под машину угодила тогда.

– Вот видишь…

– Но и это не оправдывает! Самому больному – труднее всех… А я срывалась, – уставала очень… И то сказать, какую мы жизнь одолели: муж спился и умер, сына растила одна, да мальчишка еще и болел постоянно. Знаешь, мы ведь не только во всех больницах Петербурга лечились, а еще и до Москвы с ним добрались… Правда! Три месяца там у одного знаменитого детского хирурга обследовались.

– Да как же ты могла там столько с ним быть? – удивилась Светлана.

– А мне на работе командировку в Москву оформили, сжалились…

– Да как же тебя-то с ним на отделении так долго держали? Ведь ему уже лет восемь-девять было тогда?

– А я согласилась им за это помогать. Да, бидоны здоровые с едой на себе таскала с общей кухни на отделение. А ночевать там не оставляли, – так я каждый день, три месяца, к семи утра через всю Москву со своей квартиры моталась… А когда уснет вечером, так и обратно. До того не отпускал меня, боялся. На квартиру приеду, рухну в постель ночью, только усну, а уже будильник звонит, – вставать пора…

– Да… хлебнули мы все по самое некуда… – сочувственно откликнулась Светлана. Я-то, как с Валерием разошлась тоже из-за пьянки его, так с тех пор Наташку с внуком на себе тащу. Она ведь тоже со своим из-за пьянок и гулянок его разошлась. Я вот за отца теперь боюсь: совсем плохой он стал там, дома. А я все никак вырваться не могу к нему, – работа.

– Сколько ехать туда?

– Два дня, считай. Но там сейчас, слава Богу, жена его вторая с ним, есть кому поухаживать.

Так они сидели, рассказывая друг другу о своей жизни, детях, их успехах и проблемах. Уходя, Алла предложила:

– Ты уж не пропадай теперь, звони хотя бы. А то моя подруга, с которой я работала несколько лет и общалась, в Швецию укатила, – замуж вышла, – улыбнулась она. – Так я теперь немножко в одиночестве пребываю, близкой души не хватает...

– Ну, конечно, уж теперь-то не потеряемся… – улыбнулась Светлана.

 

Возвращаясь домой от подруги, Алла всю дорогу думала о них. Она вышла из метро, пересела в автобус и, безрадостно созерцая унылый, как всегда, дождливый и пасмурный пейзаж за окном, глубоко задумалась.

Сейчас, когда позади оставалась большая часть жизни, она ощущала огромную жажду исповеди и уж если не отпущения грехов, то хотя бы молитвы и самоочищения, пусть даже перед самой собой, но вывалить, как на духу, весь переполняющий ее груз мыслей и чувств на спасительную бумагу. Которая все, как известно, стерпит, – грустно улыбнулась она.

Самым властным звуком этой внутренней, несмолкающей, сумбурной какофонии был, конечно же, голос совести, саднящее чувство вины, непоправимой уже никогда, а потому безысходной. Еще и раньше, когда мама была жива, она пыталась представить себе то время, когда ее не будет. И даже в воображении при этой мысли весь мир мгновенно заполнялся таким мертвяще-бездушным вакуумом, что сразу становилось как-то не по себе, неуютно, холодно и жутко.

И однажды, решив, что она может не успеть сказать главные слова своей матери, Алла сказала:

– Мама… ты у нас самая лучшая, ты выше всех нас… ты вообще – неземная какая-то, идеальная, словно сошедшая с небес. Мы не достойны тебя, и я не стою даже ногтя на твоем мизинце. То, как ты отдавала всю себя другим, – мы на это не способны, мы – эгоисты по сравнению с тобой. Прости…

Значит, все ты понимала уже тогда, много раньше, но исправиться уже не успела? Что ж, неси теперь свой крест до самого смертного часа, – привычно-безжалостно и злорадно припер ее к стене внутренний голос.

– Алла, что с тобой, как ты можешь, почему ты так ведешь себя? – дивилась иногда дочерней резкости мать. Да, Алла срывалась все чаще, с трудом уже волоча ноги под грузом становящихся непосильными бытовых и материальных проблем.

– Это уже не я, мама, меня больше нет… Это не я!

– Да, к такой жизни ты была не готова, – печально признавала мать.

 

Бедная моя, великодушная, чистая, добрая мама… В этом вся ты! Ведь я всегда была обожаемым, тщательно хранимым от бед, избалованным вниманием ребенком…

И, как всегда, и тут оправдание мне было найдено!

 

Бабушкин буфет

 

В доме Аллы, к счастью, ее стараниями сохранилась до сих пор кое-какая мебель из дома бабушки и деда. В особенно трудные моменты жизни, когда ее никто не мог видеть, Алла подходила к старому, с резьбой, из дерева и стекла, буфету. Сначала она, любовно прикасаясь к нему, смотрела на дореволюционную фотографию с юной бабушкой и ее пятью старшими братьями, стоящую на нем. Затем открывала верхнее, самое просторное отделение с вазочками и рюмками, и осторожно засовывала туда свою голову.

Как ни странно, ее голова, будучи совсем не маленькой от природы, прекрасно вписывалась туда. Оказавшись таким образом, в обстановке той, прошлой жизни, она закрывала глаза и блаженно принюхивалась к запаху буфета. Там пахло бабушкиным вишневым вареньем, пахлавой, чак-чаком… их домом на Аклане… Постояв так, неподвижно, несколько минут, она, нехотя, вылезала оттуда, немножко более спокойная, адекватная жизни, уверенная в себе и сильная, чем до того…

 

Глава 1. Родом из детства, или увертюра к жизни

 

Знала ли она тогда, что это была не увертюра к ее взрослой жизни и взрослому счастью, а само это истинное (не сравнимое ни с чем в ее дальнейшей жизни) реально выпавшее на их долю с братом чудо и счастье. Вот и выходит, что счастье человека – это выпавшая на его долю любовь…

Самым большим потрясением в ее жизни с самого детства стало знакомство с театром, с его волшебно-колдовским миром музыки и танца, с его балетом…

В Большой театр оперы и балета им. Навои в самом центре Ташкента, как на праздник, их водила мама, часто вместе с другими взрослыми и детьми. «Спящая красавица», «Лебединое озеро», «Щелкунчик», «Аленький цветочек», «Каменный цветок», «Жизель», – все эти шедевры классической музыки и хореографического искусства западали девочке глубоко в душу, потрясая ее до самого основания. Они волновали и будоражили ее воображение, надолго заполняя его картинами свободно-парящего в воздухе, роскошно-полетного танца всегда каких-то неземных, в разноцветных прозрачных нарядах, невесомо-воздушных то ли фей, то ли богинь…

Она «заболела» балетом, но в балетную школу ее не взяли, даже не посмотрев. Оказалось, что привели ее туда поздновато. Теперь-то она понимала, что это было, конечно, к лучшему, ведь ее взрослую фигуру и конституцию вряд ли можно было бы назвать подходящей для хореографии, изящной или хрупкой.

 

В отпуск Алла решила махнуть на Черное море и заодно, там, на отдыхе, если получится, конечно, попробовать написать что-нибудь. Она остановилась в доме отдыха «Псоу» в Абхазии, где ей очень понравился громадный живописный парк, ее двухместный номер, в котором она жила одна, и вполне удовлетворительное трехразовое питание и меню. Но главным преимуществом здесь была спокойная, тихая обстановка вдали от так называемой «цивилизации», которая в Сочи и Курортном городке Адлера проявлялась в рекордном количестве народа и критическом уровне децибеллов самой разной ударной музыки, грохочущей до поздней ночи из всех кафе и ресторанов.

Она, действительно, взялась здесь за свой роман и теперь, выйдя из моря, уютно располагалась под своим индивидуальным, здоровым пляжным зонтом на лежаке с полотенцем, общей тетрадкой и ручкой в руках.

Что ж, вот она, ирония судьбы! В самом расцвете своей по-взрослому активной, женской жизни, когда она, вырастив сына, а также оправившись, наконец, от всех своих испытаний и потерь, стала принадлежать только самой себе… И, оглянувшись по сторонам, вдруг побежала, не чуя под собой ног, на эти самые бальные танцы… Вот тут-то ей неожиданно и понадобилось вдруг…

Понадобилось вдруг все сразу: и хрупкость, которой не было никогда, и стройность, которой уже не было теперь… И красота, которая с улыбкой удаляясь, пока еще, правда, довольно ласково помахивала ей рукой… Ей стало нужно теперь все сразу, – ведь она встретила там свою долгожданную и сумасшедшую, с почти реальными полетами в ярко-синих просторных небесах и неизбежными падениями в кромешно-черную пропасть ада, свою последнюю любовь…

Далее при этой мысли, для поддержки внутренних ресурсов, она, как за соломинку, уцепилась взглядом за оранжево-золотистый, зовущий и примиряющий с жизнью, изысканно-нежно-облачный коктейль закатного пейзажа морского горизонта. Да, она встретила там его, своего Елкина, три года назад. Впервые, в почти пятьдесят своих женских года! Какой ужас, смешно и грустно, право… Что же ты не смеешься, Алла? – тут же осведомился недремлющий внутри кровожадный злодей.

…Да, в балетную школу ее тогда не взяли, но это не помешало девчонке войти уже в третьем классе в прекрасный танцевальный хореографический коллектив их средней школы города Калуги. Руководила этим коллективом бывшая балерина и ее же учительница немецкого языка Людмила Петровна. За семь лет до окончания школы они разучили и исполнили на смотрах художественной самодеятельности чуть ли не все танцы народов мира и даже ездили выступать в Москву, а это тоже тебе не фунт изюму и не хухры-мухры в смысле наличия некоторой начальной базы, определенной школы и навыков танцевания.

Так или иначе, а восьмилетней уже школьницей и, конечно же, принцессой в душе она носилась по саду, пружинисто разбегаясь, лихо отталкиваясь и с удовольствием, долго, подражая Спящей красавице или Жизели, паря в воздухе над очередным, оказавшимся на ее пути, арыком.

Надо сказать, что жила она в Ташкенте иногда не только в каникулы. Отношения родителей не были столь безоблачными. И когда они, после продолжительных скандалов, собирались очередной раз разводиться, то ее всегда привозили на этот период в родной Ташкент. Так было, когда ей еще не было семи, так было и когда исполнилось девять!

Она пошла в третий класс в русской школе Ташкента, где успешно изучала вместе со всеми и узбекский язык. Она была одной из первых отличниц в классе и бесконечно, ежедневно радовала дедов своими пятерками с двумя плюсами! Ее серо-голубые лучистые глаза светились гордостью и жизнелюбием. Понятно, что была у нее в классе и своя большая симпатия, темноглазый и темноволосый, немного сутулый мальчик, с которым она, за дополнительный плюс к очередной пятерке, решала задачки наперегонки… Это был острослов, весельчак и симпатяга Сема Мазур, живший неподалеку от их школы на ул. Лахути.

В то счастливое время, в своем цветущем саду, она без конца танцевала, подпрыгивая и кружась, носясь, щебеча и чирикая, радостно и громко перекликаясь через весь двор с обожающим ее дедом и с хохотом предугадывая наперед неизбежно следующий за этим «беспределом» возмущенно-строгий возглас бабушки:

– Абдрахман, куйсанче индэ, куй-са-на-а-а индэ! – что в переводе на русский язык могло означать только одно:

– Абдрахман, ну хватит уже, перестаньте!